Глава 17

АЛЕГРИЯ

Осви, казалось, состоял из двух городов – одного довольно опрятного, по меркам приграничных поселений, другого убогого, с давно не крашенными стенами. Две половины разделяла центральная улица, очень широкая и очень грязная. Сперва я решил, что с одной стороны живут люди состоятельные, а с другой – бедняки, но Бакр мне все объяснил.

– На этой стороне живут торговцы и все те, кто ради внешней чистоты лезет из кожи вон. На противоположной... негареты, больше заботящиеся о чистоте души и тела, к тому же старающиеся как можно меньше времени проводить за городскими стенами.

Красноречивым свидетельством царящей в мире несправедливости было то, что с половины негаретов доносились музыка и смех, в то время как майсирские торговцы были хмурые и угрюмые.

Бакр, согласно правилу, разбил шатры за городскими стенами, а затем вместе со своими воинами проводил меня к баламбу, военному наместнику. Поскольку Осви является первым майсирским городом на главном караванном пути, это обусловливает его стратегическое значение, и поэтому всеми делами здесь управляет не гражданский кантибе.

Баламб Ботталок Трембелай со свитой встретил нас у ворот своей просторной резиденции. Он оказался человеком весьма странным. Должно быть, этот огромный верзила когда-то проводил время в походах по питейным заведениям. Когда-то Трембелай весил двести пятьдесят, а то и все триста фунтов. Но затем с ним что-то произошло, вероятно его поразил тяжкий недуг, от которого он только-только оправился. Вследствие этого баламб похудел так стремительно, что его кожа не успела сжаться до новых размеров. Щеки его отвисали, на руках кожа болталась складками. На мой взгляд, ему следовало бы отпустить бороду, ибо без нее он казался избалованным, капризным ребенком. На нем были расшитые драгоценными камнями штаны из красной замши, безрукавка и шелковая рубашка с рукавами по локоть. Под тонкой тканью, несмотря на обвисшие складки кожи, вздувались могучие бицепсы. Я сразу почувствовал, что при необходимости Трембелай может с легкостью управиться с тяжелым мечом.

Мы въехали в ворота под проливным дождем, но Трембелай, не обращая на это внимания, шагнул нам навстречу из-под навеса, где укрывался со своей свитой.

– Дамастес а'Симабу, посол, трибун и барон, – произнес он зычным, чистым баритоном, идеально подходившим для подачи команд на поле боя, – добро пожаловать в Осви. Добро пожаловать в Майсир.

Я спешился, и мы обнялись. Затем последовало знакомство со свитой баламба.

– Баламб Трембелай, – окликнул его Бакр. – Я выполнил свою задачу и теперь оставляю этого человека под твое попечительство. Заботься о нем так же хорошо, как заботился о нем я. – Он посмотрел на меня. – А ты, Дамастес, береги себя. На обратном пути загляни к нам, мы можем снова отправиться на охоту вместе. Ну, а не заглянешь – с радостью жди того дня, когда нам придется охотиться друг на друга.

Я поднял ладонь, прощаясь с ним. Развернувшись на месте, Бакр пришпорил коня и галопом ускакал со двора, разбрызгивая грязь из лужиц.

– Могу я полюбопытствовать, что именно он имел в виду? – спросил Трембелай.

– Йедаз Бакр убежден в том, что война между нашими государствами неизбежна.

– Он вам нагрубил.

– Только не с его точки зрения, – возразил я. – Бакр считает, мы здорово позабавимся.

– Ну, а вы?

– Мои помыслы, как и помыслы моего императора, направлены только на мир. Пусть те, кто хочет войны, ищут вместо Нумантии другого врага.

– Хорошо, – кивнул Трембелай. – Я полностью с вами согласен. Мне довелось повидать немало крови, и у меня нет никакого желания погибнуть где-нибудь на чужбине. После ваших слов от себя лично тепло приветствую ваше прибытие в Осви. Прошу пожаловать внутрь, где вам будет оказан подобающий прием.

Праздничная трапеза оказалась очень любопытной, хотя, на мой взгляд, все блюда были чересчур острыми. Майсирские повара, как и их собратья в Варане, любят давать своим блюдам затейливые названия. Так, например, нас угощали «Бревном из райской кущи, хранящим ароматы весны». Это блюдо представляло из себя бедро оленя, обильно приправленное специями, вином и чесноком, поджаренное вместе с зеленым луком, луком-шалотом и луком-пореем. Я понял, что, если майсирцы и дальше будут потчевать меня на торжественных приемах такими блюдами, мне придется прибегнуть к одиноким трапезам, насыщаясь простой пищей.

Услышав, что я не употребляю спиртное, Трембелай поднял брови, но тотчас же распорядился принести всевозможные виды охлажденных напитков, газированных и нет, со вкусом всевозможных фруктов и ароматных трав.

За столом присутствовало лишь несколько женщин; все они были наложницами Трембелая и его высших сановников. Не знаю, взяли ли эти чиновники в Осви своих жен; если и взяли, то держали их взаперти.

Бакр предупреждал меня насчет бесконечных здравиц. Так оно и оказалось. Сначала все выпили за императора Тенедоса, затем за короля Байрана, потом за присутствующих, за гостеприимный город Осви и так далее.

После ужина я преподнес подарки Трембелаю и четырем его помощникам. Это были магические цилиндры, заглядывая в которые можно было видеть пейзажи Нумантии, каждый раз новые, крохотные изваяния из благородных металлов и полудрагоценных камней и тому подобное. Самому Трембелаю я вручил кинжал с тонким лезвием и рукояткой, отделанной разноцветными драгоценными камнями.

– У нас тоже есть для вас подарки, – заявил баламб. – Не лично от нас, а присланные его королевским величеством. Должен признаться, что наш король, всегда делающий все хорошо, на этот раз превзошел самого себя.

Сначала мне преподнесли легкую, удобную зимнюю одежду из дорогих мехов, затем украшенную драгоценными камнями и затейливой чеканкой саблю.

– Есть и еще один подарок, – как мне показалось, с грустью добавил Трембелай. – Король Байран оказал вам огромную милость. Скажу честно, я очень надеюсь, что, если буду служить примерно, Ирису улыбнется мне, и мой господин удостоит меня такой же чести.

Он постучал деревянным молоточком, и в комнату вошла молодая девушка.

Не знаю, я ли изумленно ахнул, или это был кто-то другой. Такой красоты мне еще никогда не доводилось видеть. Девушка была высокая, около шести футов. У нее были прямые черные волосы, ниспадавшие ниже талии, зачесанные назад и перехваченные золотой заколкой. Ее глаза миндалевидной формы были зеленого цвета. Носик у нее был маленький, дерзкий, губки призывные и тоже аккуратные, скулы высокие. Ее золотистая кожа, совершенно прозрачная, казалась слоем первосортного лака, положенного на отполированный благородный металл, и я сразу же представил себе, какой бархатной она должна быть на ощупь.

Девушка была стройной, но полногрудой. На ней был наряд, в котором не стыдно появиться на высочайшем приеме, – облегающее платье с высоким стоячим воротником, повторяющее изгибы тела до самых щиколоток. Оно было из светло-синей ткани с еще более светлым рисунком. Судя по выражению лица, в девушке легко было пробудить веселье, любопытство или страсть.

– Эго Алегрия, – сказал Трембелай. – Она далриада.

Он произнес это таким тоном, будто не сомневался, что мне известно, что такое далриада, и его слова должны были произвести на меня впечатление.

Подняв голову, девушка посмотрела мне в глаза. Я вздрогнул, ощутив какое-то неведомое чувство. Это было вожделение и в то же время нечто большее, чем вожделение. Мне внезапно захотелось взять Алегрию на руки, снять с нее платье и слиться с ней в объятиях любви. Именно любви, а не сладострастной похоти.

– Как я уже говорил, это одна из самых высоких почестей, которые может оказать наш король, – сказал Трембелай. – Милостивый король Байран дарует вам Алегрию не только на время вашего пребывания в Майсире. Если пожелаете, вы сможете впоследствии забрать ее с собой в Нумантию. – Помолчав, он добавил: – Если, конечно, не возникнут... непредвиденные осложнения.

Кто-то хихикнул; боюсь, я густо покраснел – не только от ярости, но и от массы других причин. Больше всего меня поразило, как люди могут вести себя настолько невоспитанно. И еще мне показалось, что на лице Алегрии мелькнула мимолетная улыбка.

Молоточек снова застучал, и оцепенение прошло. В комнату вошли двое слуг.

– Проводите эту женщину в покои трибуна а'Симабу и отнесите туда же остальные подарки.

Поклонившись, Алегрия со спокойным достоинством вышла из зала, словно царственная особа, покидающая своих подданных.

Мы провели еще час, быть может два, обмениваясь ничего не значащими фразами о мире и дружбе. Надеюсь, я достойно поддерживал разговор, но мысли мои были в другом месте. Мне очень хотелось, чтобы этот вечер длился бесконечно долго – по крайней мере до тех пор, пока я не решу, что делать с этой девушкой. Но мне в голову не шли никакие мысли.

Наконец Трембелай, широко зевнув, заметил, что пора расходиться.

– Полагаю, вам тоже не терпится... ознакомиться с подарками нашего короля.

Эти слова вызвали всеобщее веселье Смеялись все, кроме меня. Натянуто улыбнувшись, я встал. Ко мне подошел слуга.

Мои покои находились на третьем этаже, на самом верху, и выходили окнами на восток, так что восходящее солнце, осветив раскинувшийся внизу Осви, должно было сразу же заглянуть в них. Внутри были шелка и мягкая кожаная мебель; в целом убранство показалось мне скорее женским.

Коленопреклоненная Алегрия встретила меня посреди гостиной залы.

– Добрый вечер, повелитель, – сказала она.

Ее голос, как я и ожидал, оказался мягким и нежным, но в нем слышалось грозное рычание тигра.

– Встань, – сказал я.

Девушка послушно встала, не коснувшись рукой пола. В ее движениях было грациозное изящество.

– Во-первых, меня зовут Дамастес. Не называй меня повелителем.

– Как вам будет угодно, пове... Как вам будет угодно.

– Присаживайся.

Алегрия покорно опустилась на краешек круглой оттоманки.

– Начнем все сначала, – продолжал я. – Алегрия, я очень рад с тобой познакомиться.

– И я тоже, – едва слышно прошептала девушка, окидывая меня взглядом с головы до ног. – Кажется, мне очень повезло.

– Не торопись с выводами, – сказал я, недоумевая, почему мой голос звучит так резко, и пытаясь его смягчить. – Но почему ты так решила?

– Простите, если мои слова покажутся вам дерзкими, – ответила Алегрия. – Но те, кого король Байрана, мой господин и повелитель, считает достойным такого подарка, как одна из далриад, как правило – скажем так, – мужчины не первой молодости, зрелого возраста, соответствующего их высокому положению. Не говоря уж о том, что у них есть брюшко, – добавила она, робко улыбнувшись.

– Спасибо за комплимент, – сказал я. – Однако должен сразу же предупредить: я женат.

Алегрия вскинула руки.

– Это не имеет никакого значения. – Расстегнув верхнюю пуговицу платья, девушка достала небольшую таблетку. – Мой господин, вы не окажете мне одну маленькую любезность?

– Если это в моих силах, – сказал я, охваченный любопытством.

– Пожалуйста, положите вот это себе в рот.

Я взял таблетку На ней были видны крохотные символы. Послушно положив ее в рот, я ощутил вкус тела Алегрии, ее аромат.

– А теперь отдайте ее мне.

Достав таблетку изо рта, я заколебался.

– Чародеи стараются раздобыть капельку слюны, крови... другие выделения тех, над кем они хотят получить власть, сказал я. Здесь замешана магия?

– Замешана. Но вас это не касается. Так должна поступить каждая далриада, впервые встретившись со своим повелителем.

– Я уже говорил, я не твой повелитель! Пожалуйста, больше никогда не произноси это слово. И что будет дальше?

– С вами ничего не случится, как я сказала. Я просто положу ненадолго таблетку себе в рот. Потом, когда наложенное на нее заклятие сработает, я, если хотите, вам ее верну.

– Но какое действие окажет эта таблетка? Алегрия молчала.

– Отвечай!

– Она привяжет меня к вам. Навсегда.

– Это любовное снадобье?

– В своем роде. Но только приготовлено оно очень искусно. Я... разумеется, я буду вас любить. Но я не стану слепа к вашим недостаткам, поэтому не буду раболепствовать перед вами, сводить вас с ума собачьей покорностью. Самым важным для меня будет дело вашей жизни, ваши достижения, ваше счастье.

– А если, предположим, я скажу, что ты должна умереть?

Потупившись, Алегрия едва заметно кивнула.

– Полнейший, омерзительный вздор! – взревел я, давая выход своей ярости. Подойдя к окну, я выбросил таблетку в ночную темноту. – Пусть эта дрянь отправляется ко всем чертям!

Внезапно лицо Алегрии скривилось и она залилась слезами. Я растерялся, не зная, что делать. В конце концов я сел рядом с ней и обнял за плечи. На девушку это не произвело никакого впечатления. Так я и просидел рядом с ней, пока она не перестала всхлипывать. Наконец Алегрия, извинившись, ушла в ванную комнату. Послышался плеск воды. Вернувшись, Алегрия уселась напротив меня.

– Все это выше моего понимания. Меня учили совсем другому, – сказала она. – Прошу прощения.

– Ты ни в чем не провинилась.

– Вашей жене очень повезло, что вы ее так любите. Дешевая, пустая ложь, вернувшись рикошетом, застряла горечью у меня в горле.

– Нет, – честно признался я. – Моя жена не так давно от меня ушла и намеревается со мной развестись, если уже не сделала этого.

Алегрия пытливо всмотрелась мне в лицо.

– О, – тихо произнесла она. – Значит, теперь вы ненавидите женщин?

– Разумеется, нет. Просто я... ну, в общем, мне кажется, что я умер.

– Меня научили тому, что, как говорили мои наставники, сможет открыть в сердце почти каждого мужчины дорогу страсти.

– Я не имею в виду плотские удовольствия, – сказал я, недоумевая, почему раскрываю душу перед этой совершенно незнакомой мне девушкой. – Но сердцем меня ни к чему не тянет.

Встав, Алегрия скинула с себя платье. Под ним была надета нижняя рубашка из тонкой, прозрачной ткани, усыпанной красными и зелеными блестками, в талии более плотной. Я разглядел нежные розетки сосков, дерзкую упругость груди.

– Нет? – выдохнула девушка. – Даже без таблетки меня тянет к вам, я хочу сделать вас счастливым.

– Нет, – решительно произнес я, и это была правда.

– В таком случае, что же мне делать? Вы хотите, чтобы я ушла?

– Сомневаюсь, чтобы твоему господину и повелителю понравился мой поступок. Но это мы бы еще как-нибудь пережили. А вот что будет с тобой?

– То же самое, что случится в любом случае после того, как вы покинете Майсир, поскольку, судя по всему, у вас нет никакого желания брать меня к себе на родину, – сказала Алегрия. – Я вернусь в далриады.

– То есть?

– Туда, где я выросла, где научилась всему, что знаю, где остались мои подруги. Где я состарюсь и умру. Наверное, мне поручат учить новеньких, хотя я, честное слово, не знаю, чему смогу их научить. Я потерпела полную неудачу.

– Напрасно ты себя коришь, – поспешил заверить ее я. – Не говори глупостей. Разве у тебя нет... ну... знакомых мужчин?

Алегрия пристально посмотрела на меня.

– Вижу, вы не шутите. Значит, вам не рассказали, кто я такая. Когда мне исполнилось семь лет, меня отобрали и определили в далриады. С тех самых пор и до сегодняшнего дня мне ни разу не позволялось оставаться наедине с мужчиной.

– О-о! – Похоже, дело принимало плохой оборот – Но когда ты вернешься к себе назад, тебе ведь наверняка разрешат делать все что угодно. Ты выполнила свой долг перед королем. Не твоя вина, что все так получилось.

– Увы, это не так. Если я выйду замуж или просто сойдусь с каким-либо мужчиной, это будет считаться оскорблением короля. И тогда моя жизнь будет кончена. – Алегрия непроизвольно оглянулась по сторонам, словно убеждаясь, что нас не подслушивают. – Не знаю, чем это может прогневить моего господина и повелителя, но я женщина, и не смею нарушать установленные законы. И тем более не король.

Я чуть было не выпалил, что при этом она и не полная дура и мне совершенно непонятен ход ее рассуждений, но вовремя сдержался.

– Такое происходит со всеми далриадами? – спросил я.

– С большинством. Но не со всеми. Кое-кому из нас везет. Ходят предания, что считанных счастливиц даже брали в жены.

– Ну а свобода? Неужели тебе не хотелось бы...

– Перестать быть рабыней? Это было бы ужасно, – сказала девушка. – Кто в таком случае стал бы обо мне заботиться?

– Первый встречный мужчина, – заверил ее я. – Ты очень красивая.

Она залилась краской.

– Благодарю вас. Но вы не знакомы с обычаями Майсира.

– Очевидно, не знаком. Но я готов учиться. Однако сейчас весь вопрос в том, что нам с тобой делать дальше.

– Пожалуйста, не позорьте меня сегодня. Позвольте провести ночь на полу у вас в спальне. А потом я сделаю то, что должна.

– Это тоже не выход, – нахмурился я. – Скажи-ка мне вот что: таланты далриад ограничиваются одной постелью?

– Ну что вы! Как вы думаете, почему нас так ценят? – с негодованием воскликнула Алегрия. – Я могу петь, танцевать. Вести торговые счета. Беседовать на любую тему, от легкомысленной светской болтовни и до серьезного обсуждения литературы и даже дипломатии. Нас учили и этому, – добавила она. – Возможно, потому, что наши хозяева нередко как раз из этой среды. По крайней мере так мне говорили.

– В таком случае, вот решение проблемы, хотя бы временное, сказал я. – Алегрия, согласна ли ты сопровождать меня в путешествиях? Быть моим учителем? Ибо мне отчаянно необходимо узнать как можно больше о твоей стране.

Разумеется, я не стал добавлять, что нужно мне это для того, чтобы завоевать Майсир.

– Да, – с радостью согласилась Алегрия. – Да, конечно же. Я всецело в вашем распоряжении.

– Мм, – задумчиво произнес я. – Полагаю, Трембелай вызовет к себе завтра моих слуг и спросит, что произошло этой ночью, так?

– Думаю, так и произойдет. Он проявлял ко мне особый интерес.

– В спальне только одна кровать. Наверное, всем будет лучше... Я хотел сказать... То есть я вовсе не хочу...

Я смущенно умолк.

– Благодарю вас, Дамастес.

Тщательно избегая встречи взглядами, мы направились в спальню. Я чувствовал себя очень неловко. Мне предстояло провести ночь в одной постели с незнакомой девушкой, с которой я к тому же ничем не собирался заниматься. Натянув толстый махровый халат, я несколько успокоился. Пока мы мылись, чистили зубы и умащивали тела благовониями, я старательно смотрел в противоположную сторону. Смею предположить, стороннему наблюдателю это показалось бы чертовски забавным, но мне было не до смеха.

Мы вошли в спальню, и Алегрия опустилась на край кровати.

– Еще одно маленькое одолжение, – сказала она, смущенно отводя взор. – У вас есть маленький ножик?

Я действительно держал в своем несессере маленький складной нож, которым чистил под ногтями. Я протянул его Алегрии.

– Только осторожно, он очень острый.

– Хорошо, – сказала она и, прежде чем я успел опомниться, разрезала себе кончик безымянного пальца.

– Что ты делаешь? – воскликнул я.

– То же, что и вы. Не даю родиться слухам. – Откинув одеяло, Алегрия уронила капельку крови в центр простыни. – Не забыли? Я ведь... я ведь была девственницей. – Она вдруг засмеялась. – У вас лицо такое красное!

– Знаю, – хмуро буркнул я.

– И шея тоже.

– Не сомневаюсь.

– Дамастес, как низко разлилась краска?

– Женщина, прекрати. Я говорю серьезно.

Нагнувшись, Алегрия задула свет. Сняв халат, я плюхнулся на кровать и натянул на себя одеяло. Алегрия тоже легла. В спальне стояла полная тишина; лишь откуда-то издалека доносился едва различимый стук колес арбы по брусчатке мостовой.

Алегрия снова хихикнула.

– Спокойной ночи, господин.

– Спокойной ночи, Алегрия.

Я был уверен, что – учитывая необычность ситуации – буду ворочаться часами, не в силах заснуть. К счастью, я ошибся. Сон овладел мной через считанные мгновения. Не помню, что мне снилось. Но проснулся я на рассвете с ощущением чего-то очень приятного, и на устах у меня играла улыбка. А мой член был твердым, словно стальной прут.

На следующее утро мы тронулись на юг, в Джарру. Нас сопровождали два эскадрона 3-го королевского Таэзлийского Кавалерийского полка. Всего в них должно было насчитываться около четырехсот человек, сказал нам шамб – это звание было равносильно нашему капитану – Алатыр Филарет, командир эскорта. Но на самом деле в двух эскадронах едва набралось двести пятьдесят солдат, причем пятьдесят из них были недавно откомандированы «помогать обучать пополнение» – еще одно указание на то, что Майсир наращивал военную мощь.

Другой шамб, Каре Ак-Мехат, как меня сразу же предупредили, происходил из древнейших и «лучших» семейств Майсира. В действительности же он напомнил мне одного надменного глупца, легата Нексо, чей череп, к счастью, проломил какой-то крестьянин во время восстания Товиети. Ак-Мехат был на несколько лет старше Нексо, но это не прибавило ему ума. Больше всего он любил разглагольствовать о себе; второй излюбленной темой разговора была знатность его рода. Я старался по возможности избегать Ак-Мехата.

Наш караван состоял из пяти экипажей, установленных на мягкие стальные рессоры. Однако непрерывная тряска на майсирских – я чуть было не сказал «дорогах», но вовремя одумался – разбитых колеях действовала на нервы. Я уставал не меньше, чем если бы скакал верхом или ехал в крестьянской телеге. Я часто с тоской вспоминал огромную неуклюжую карету, построенную по моим чертежам и предназначенную для того, чтобы возить меня по просторам Нумантии с относительным комфортом – смысл этого слова я начинал постепенно забывать.

Наши экипажи были просторными. В каждый экипаж было впряжено по восемь лошадей. Я подозревал, что это были переоборудованные дилижансы, обитые изнутри кожей, с окошками, закрывающимися на время непогоды промасленными холщовыми шторками. Не сомневаюсь, меня считали сумасшедшим, ибо в любую погоду я держал шторки раздвинутыми. Думаю, Алегрия, хоть она и не произнесла ни слова, мысленно ругала свое «везение», кутаясь в меховой плащ так, что были видны только глаза, кончик носа и пальчики, – и это при том, что на дворе стоял Сезон Дождей, а до Сезона Перемен было еще далеко.

Я объяснил Алегрии, что в детстве меня однажды заперли в крохотном чулане и с тех пор я боюсь замкнутых помещений. На самом деле я внимательно смотрел по сторонам, примечая все и вся, что может понадобиться полководцу, ведущему свои войска в эти земли, начиная от глубины бродов и заканчивая тем, где можно будет раздобыть фуражный корм. Мои люди, ехавшие сзади во второй карете, занимались тем же самым. Каждый вечер мы собирались все вместе, якобы для того, чтобы сообща помолиться, и майсирцы, с уважением относящиеся ко всему, связанному с богами, нас не беспокоили. На самом деле мы докладывали капитану Ласте обо всем увиденном, имеющем какое-либо военное значение, а он записывал все сведения мелким почерком в длинный свиток, который прятал в своем кивере. В последних трех экипажах перевозились припасы на чрезвычайный случай и материалы для лагерной стоянки. И то и другое нам приходилось использовать слишком часто.

День за днем мы упрямо ползли на юг. Мне очень хочется сказать, что мы постоянно были в пути, но это было бы слишком далеко от истины. То и дело нам приходилось ждать, пока успокоится вышедшая из берегов река, пока уберут завалы из деревьев, перегородивших дорогу, пока утихнет сильная буря. Дороги в Майсире представляли собой сущий кошмар. Сами майсирцы шутили – и в этой шутке, увы, было чересчур много правды, – что найти дорогу в море грязи очень просто: по выбоинам от колес.

Убогая система сообщений на бескрайних просторах Майсира производила удручающее впечатление. Без хороших дорог наша армия, если ей придется наступать, будет тащиться вперед так медленно, как в прежние времена, когда она была обременена огромными обозами с офицерскими любовницами, бесчисленными слугами и ворохом ненужного барахла.

Мы проезжали через крохотные захудалые городишки, скорее большие деревни, с неровным булыжником мостовой, на котором особенно сильно встряхивало колеса карет, – серые, унылые. Единственными прочными сооружениями были каменные храмы, неизменно самые внушительные постройки. Затем мы снова возвращались в суэби – к серому небу, серой грязи, серому дождю, серым кустам, так что вскоре глаза начинали болеть, требуя отдыха от этого бесконечного однообразия. Единственными яркими красками вокруг были наши мундиры и пестрые наряды Алегрии.

Я ни за что бы не предположил, что мне надоест постоянная сырость, – ведь я родился и вырос в джунглях. Однако серая мгла, мерзкий холод с утра до вечера в вечно сырой одежде, не высыхающей за ночь, – это действовало на всех нас. Я с гордостью смотрел на Алегрию. Возможно, девушка родилась для дворцовой роскоши, но сейчас она стойко переносила все тяготы пути, в трудную минуту подбадривая нас шуткой, каким-нибудь интересным рассказом или преданием о здешних местах, а то просто замечанием о реке или деревеньке, мимо которой проходил караван. Если ночь заставала нас в суэби, вдалеке от населенных мест, Алегрия рассказывала сказку у костра или пела.

Когда мы наконец, готовясь ко сну, забирались в карету, пытаясь согреться под толстыми одеялами, я старался не думать о ней, о том, что нас разделяет всего пара футов и она не станет возражать, если я преодолею это расстояние. Разумеется, с таким же успехом можно просить человека не думать о зеленой свинье. Алегрия была моей зеленой свиньей, и чем дальше на юг мы продвигались, тем зеленее она становилась.

Мы увязли в болоте. Наш кучер, ругаясь, истово хлестал кнутом, лошади недовольно ржали, но экипаж лишь скрипел, раскачиваясь из стороны в сторону. Офицеры приказали солдатам спешиться и вытащить карету из трясины. Выскочив через боковую дверь, я присоединился к ним, в вечерних сумерках превратившись в еще одного ругающегося рядового, с головы до ног перепачканного грязью.

В нескольких футах от увязшего экипажа я заметил группу всадников, невозмутимо глядящих на нас. Я чуть было не крикнул лентяям, чтобы они оторвали свои задницы от седел и размяли мышцы, но тут сообразил, что это были офицеры.

Сквозь крики и ругань до меня отчетливо донесся гнусавый голос шамба Ак-Мехата:

– Если бы только этот немытый варвар и его шлюха, от которой он без ума, перестали трахаться и вылезли бы из кареты...

Слушать дальше я не стал. Схватив Ак-Мехата за обутую в сапог ногу, я выдернул его из седла. Вскрикнув, он пролетел пару метров и шлепнулся лицом в грязь.

– Ах ты... ах ты подлая свинья, мать твою... Да я тебя...

Едва поднявшись с земли, он встретил своей грудью мой сапог и снова рухнул в лужу, поднимая брызги. Перекатившись на бок, Ак-Мехат встал и только тут узнал меня.

– Ах ты ублюдок, как смеешь ты, безродный бастард... как ты смеешь поднимать на меня руку! – прошипел он, выходя из себя и хватаясь за саблю.

Я собрался еще раз отправить его на землю, как вдруг пропела тетива и в живот шамбу впилась стрела. Вскрикнув, Ак-Мехат судорожно схватился за стрелу, пытаясь вырвать ее, но тут ему в грудь вонзились еще три стрелы, причем одна из них пробила насквозь руку. Он в третий раз упал в грязь, на этот раз уже окончательно.

Обернувшись, я увидел мрачного шамба Филарета, за спиной которого стояли лучники. Он без сожаления посмотрел на труп.

– Глупый ублюдок. Считал, что проклятая родословная дает ему право... – Филарет умолк. – Калстор! – крикнул он.

Тотчас же к нам подбежал уоррент-офицер.

– Слушаю и повинуюсь, сэр! – произнес он стандартную фразу.

– Оттащи этот мешок дерьма к ближайшему дереву и вздерни его на ветку. И прикрепи табличку: «Эта собака осмелилась перечить своему господину».

– Слушаю и повинуюсь, сэр! – бесстрастно произнес калстор, словно ему поручили проверить, как девасы начистили к смотру свое снаряжение.

– Этот мерзавец опозорил нас, – сказал Филарет, обращаясь ко мне. – Приношу вам свои искренние извинения. Если вы решите доложить о данном инциденте нашему королю, я отнесусь к этому с пониманием.

– И что будет в этом случае?

– Скорее всего, в подразделении, которым командовал это заносчивый болван, будет казнен каждый десятый человек – рядовой, уоррент-офицер, офицер, – равнодушно произнес Филарет. – В первую очередь наказание понесут офицеры. Вполне вероятно, семейству Ак-Мехат придется смывать вину одного из своих членов кровью. У самого шамба остались сын и дочь; они обречены. Возможно, король решит, что на чашу весов надо будет бросить также жизнь его отца.

Он говорил эти ужасные вещи совершенно спокойно, в точности так же, как до него это делал калстор.

– Шамб Филарет, не вижу смысла возвращаться к этому прискорбному происшествию. Глупости, совершенные дураком, следует забывать как можно скорее.

Я также мог добавить то, о чем думал: что в смерти Ак-Мехата не было никакой необходимости, так как он, не успев обнажить свою саблю, снова отправился бы в грязь, после чего получил бы хорошую взбучку, и это, возможно, послужило бы ему уроком. Но я предпочел промолчать.

Прочитанное мной оказалось истинной правдой: офицеры майсирской армии считали своих подчиненных за скот и обращались с ними соответствующим образом. Шамб Филарет и его младшие офицеры были поражены, увидев, что я каждый раз, перед тем как сесть есть, убеждался, что у моих людей есть все необходимое.