Золотой век Екатерины Великой
ModernLib.Net / История / Балязин Вольдемар / Золотой век Екатерины Великой - Чтение
(стр. 10)
|
Автор:
|
Балязин Вольдемар |
|
Жанр:
|
История |
|
-
Читать книгу полностью
(305 Кб)
- Скачать в формате fb2
(127 Кб)
- Скачать в формате doc
(129 Кб)
- Скачать в формате txt
(125 Кб)
- Скачать в формате html
(130 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
|
|
Произведя рекогносцировку и необходимую подготовку к штурму, войска Суворова в пять часов утра двинулись к укреплениям Праги. В десять часов утра под музыку и барабанный бой войска на виду у защитников Праги заняли исходные позиции, сделав, однако, вид, что они подошли не для немедленного нападения, а для начала длительной осады. А Суворов между тем завершил диспозицию штурма, разработанную столь же тщательно и детально, как и при взятии Измаила. В три часа ночи 24 октября войска начали строиться в батальонные колонны и к пяти часам заняли исходные позиции. Затем в пять часов, по ракете, полки северной колонны бросились на штурм... Суворов предъявил полякам весьма умеренные требования, которые те почтительно, но твердо попросили смягчить еще более, выпустив из города регулярную армию с оружием и артиллерией. Суворов согласился и на это, настаивая лишь на том, что день вступления русских войск, назначенный им ранее, 29 октября, изменен быть не может. Варшавяне после недолгих словопрений согласились. В этот день Суворов вступил в Варшаву, встреченный на мосту через Вислу членами городского магистрата, поднесшими ему хлеб-соль и положившими к его ногам ключи от города. На следующий день Суворов с большой торжественностью и пышностью был принят королем Польши Станиславом Августом Понятовским – бывшим фаворитом Екатерины, сторонником России. 31 октября Суворов от имени императрицы объявил амнистию и «забвение вин» всем повстанцам, которые сложат оружие. И демонстрируя добрую волю, отпустил из плена двести солдат и триста офицеров. Это произвело весьма благоприятное впечатление и дало положительный результат – множество повстанцев стали покидать свои отряды. 7 ноября сдался и сам командующий – граф Фома Вавржецкий, ушедший из Варшавы, когда туда вступил Суворов. Кампания была закончена. «Вы знаете, – писала ему (Суворову. – В. Б.) Екатерина, – что я без очереди не произвожу в чины. Но вы сами произвели себя в фельдмаршалы». Кроме фельдмаршальского жезла, Суворов получил огромное имение – Кобринский ключ с семью тысячами душ мужского пола. Союзные иностранные монархи наградили его высшими орденами своих государств. Однако практические его действия – амнистия, всемерное укрепление королевской власти – шли вразрез с намерениями Екатерины, желавшей ликвидировать Польшу, произведя третий (и окончательный) ее раздел. А для этого от Суворова потребовали конфискаций, контрибуций, арестов, отправки короля в Гродно при твердом управлении страной, но не королевской администрацией, а русской оккупационной властью. Суворов воспротивился такому повороту дел и ответил, что варшавский магистрат устранять не станет, контрибуций собирать из-за общего оскудения населения не с кого, а за продовольствие, поставляемое его войскам, по-прежнему будет платить наличными. Его, конечно же, немедленно отстранив от дел, отправили бы из Польши в Россию, но в стране было еще неспокойно, с недавними союзниками, Австрией и Пруссией, начались серьезные трения, и Суворова до поры до времени оставили в Варшаве. 3 января 1795 года был подписан трактат об окончательном разделе Польши между Россией и Австрией, а 13 октября – между Россией и Пруссией. Когда третий раздел Польши был завершен и все ее земли перешли под скипетры трех орлов – прусского, габсбургского и российского, – Суворов получил рескрипт об отъезде в Петербург. К разделу Польши мы еще вернемся, а пока продолжим рассказ о полководце. Находясь в Варшаве и имея довольно много времени, свободного от административной деятельности, от которой его отстранили зимой 1794–1795 годов, Суворов занимался обобщением колоссального военного опыта, накопленного им за многолетнюю службу. Весной 1795 года он закончил свой знаменитый труд, вошедший в историю военного искусства под названием «Наука побеждать». Над ним Суворов трудился более трех десятилетий. В 1795 году он прибыл в Петербург. На сей раз Северная Пальмира встретила Суворова необычайно торжественно: 3 декабря в Стрельну выслана была императорская карета, в которой выехали на встречу с ним три генерала. Екатерина встретила его сердечно и обласкала, как умела это делать только она одна. Суворова поместили в Таврическом дворце – бывшей резиденции Потемкина (умершего за пять лет до того) – и предоставили ему множество слуг. Однако уже в середине января Александр Васильевич попросил дать ему какое-либо поручение. Просьба его была удовлетворена, и он был отправлен на несколько дней в Финляндию осматривать возведенные им там укрепления. Возвратившись в Петербург, Суворов окунулся в предгрозовую военную атмосферу: только и было слышно, что вот-вот начнется война с Францией, и чаще других и в городе, и во дворце повторяли имя, которое прозвучало впервые три года назад, когда стало известно, что некий артиллерийский капитан Наполеон Бонапарт штурмом взял захваченный роялистами Тулон, за что сразу же был произведен в бригадные генералы. Через два года заговорили о нем как о кровавом чудовище, 13 октября 1795 года расстрелявшем из пушек мятежников-роялистов прямо в центре Парижа, покрыв кровавым месивом паперть церкви Святого Роха. Потом Бонапарт оказался в Италии, уже главнокомандующим армией, и с первых же шагов стал громить австрийцев и их союзников. В это-то время и назначили Суворова главнокомандующим армией в Новороссию, с прицелом, и не очень дальним, подготовить солдат и офицеров к походу на безбожных санкюлотов. В середине марта 1796 года Суворов выехал в город Тульчин, где стоял штаб его армии. Никогда еще со времен Новой Ладоги, где был он командиром Суздальского полка, не занимался Суворов столь интенсивно боевой подготовкой войск, с той лишь разницей, что тогда был он тридцатипятилетним полковником, теперь же – шестидесятипятилетним фельдмаршалом, и за прошедшие тридцать лет получил такой разнообразный и богатый боевой и жизненный опыт, какой едва ли имелся у кого-нибудь из его современников. Находясь в Тульчине, он неотступно следил, как идет по Италии Бонапарт. 25 октября 1796 года Суворов написал из Тульчина своему племяннику князю Алексею Ивановичу Горчакову письмо, в котором дал такую характеристику двадцатисемилетнему генералу: «О, как шагает этот юный Бонапарт! Он герой, он чудо-богатырь, он колдун! Он побеждает и природу, и людей; он обошел Альпы, как будто их не было вовсе... Казалось, что неприятель только тогда замечал его солдат, когда он устремлял, словно Юпитер, свою молнию, сея повсюду страх и поражая рассеянные толпы австрийцев и пьемонтцев... Не заботясь о числе, он везде нападает на неприятеля и разбивает его начисто. Ему ведома неодолимая сила натиска – более не надобно. В действиях свободен он, как воздух, которым дышит; он движет полки свои, бьется и побеждает по воле своей. Меж тем, покуда мир европейский и тактика обновляются, я цепенею в постыдном бездействии: я изнемогаю под бременем жизни праздной и бесполезной». В начале ноября был заготовлен рескрипт о назначении Суворова главнокомандующим действующей армией, но этому назначению не суждено было осуществиться, – через несколько дней после того, как Екатерина подписала рескрипт 6 ноября 1796 года, она скончалась.
Петербургская конвенция 1793 года
А теперь еще раз напомним о событиях, происходивших в Польше в начале 90-х годов XVIII века. 12 января 1793 года была подписана вторая Петербургская конвенция (первая относилась к 1772 году). Новая конвенция была вторым договором о разделе Польши, заключенном между двумя странами, – Россией и Пруссией.
В значительной степени вторая Петербургская конвенция была ответом Российской империи и Прусского королевства на реакцию, вызваную в Польше и Литве событиями Великой французской революции.
Монархи Европы, прежде всего России и Пруссии, явились главной контрреволюционной силой, бросившей вызов парижским якобинцам, поддержанным польскими республиканцами.
Русские войска весной 1793 года двинулись к Варшаве, опираясь на помощь Тарговицких конфедератов – польских аристократов, поддержавших Екатерину II. (Свое название они получили от имени местечка Тарговицы, принадлежавшего роду графов Потоцких.) Тарговицкие конфедераты шли за русской армией, помогая разгромить войска короля Станислава Августа Понятовского, на первых порах сопротивлявшегося оккупации своей страны Россией.
Собранный в Гродно Чрезвычайный Сейм, окруженный плотным кольцом войск, проголосовал за второй раздел Польши. По этому разделу Россия получила территорию в двести пятьдесят тысяч квадратных километров – Правобережную Украину и Белоруссию с Минском, а Пруссия присоединила к себе пятьдесят восемь тысяч квадратных километров земли с городами Познань, Гданьск и Торунь.
Польская армия ставилась под русское командование, а внешнеполитические сношения осуществляли царские дипломаты.
Петербургская конвенция 1795 года
Эта конвенция была третьим договором, завершившим раздел территории Польши между Россией, Пруссией и Австрией.
В результате третьего раздела Польша перестала существовать как самостоятельное государство.
Вся ее территория вошла в состав трех стран, подписавших 13 октября 1795 года конвенцию о последнем разделе Польши. Поводом к этому явилось восстание, которым руководил патриот и республиканец Тадеуш Костюшко. На подавление этого восстания были двинуты русские и прусские войска. 10 октября 1794 года в битве при Мацеевицах армия Костюшко была разгромлена, а сам он попал в плен к русским.
3 января 1795 года был подписан трактат об окончательном разделе Польши между Россией и Австрией, а 13 октября того же года – о разделе польских земель между Россией и Пруссией.
По третьей Петербургской конвенции России перешли земли по правому берегу Западного Буга до Немирова, оттуда по прямой линии на север до Гродно и далее по течению Немана до Балтийского моря. Российской империи отходили города Брест, Гродно, Вильно, Ковно и Митава – столица Курляндского герцогства.
Польские земли вокруг Кракова достались Австрии, а территория вокруг Варшавы и города Белостока – Пруссии.
Особым актом Станислав Август Понятовский 25 ноября 1795 года отрекся от престола. Этот акт об отречении, хотя и не входил в третью Петербургскую конвенцию, все же был логическим ее завершением.
Кончина Екатерины Великой
А тем временем в Петербурге дела шли своим чередом. 25 июня 1796 года произошло важное событие в семье Павла – Мария Федоровна родила третьего сына. Это был будущий император Николай I.
Екатерина писала Гримму: «Мамаша родила огромнейшего мальчика. Голос у него – бас, и кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков (62 сантиметра. – В. Б.), а руки немного поменьше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря».
13 августа в Петербург прибыл регент шведского престола герцог Карл Зюндерманладский со своим семнадцатилетним племянником – королем Швеции Густавом IV Вазой. Оба визитера скрывались под другими титулами. Регент назывался графом Гаагским, а король – графом Вазой. Они приехали для возможного сватовства тринадцатилетней великой княжны Александры Павловны за короля Швеции.
Перед тем Екатерина немалыми подкупами, неприкрытыми угрозами и даже откровенной демонстрацией силы расстроила предыдущую помолвку Густава IV с герцогиней Макленбургской и буквально заставила юного короля стать соискателем руки очаровательной русской принцессы.
Жених и его дядя были приняты с превеликим почетом и пышностью. Не только императрица, но и первые вельможи государства – Безбородко, Остерман, Строганов – давали в их честь один бал за другим. Шведы были очарованы невестой и приемом и официально попросили руки Александры Павловны у ее родителей и бабушки.
На 10 сентября была назначена помолвка, и когда весь двор, все сановники и генералы первых четырех классов, все иностранные резиденты приехали во дворец и вошли в Тронный зал, к ним вышла Екатерина в короне, в мантии и села на трон, а рядом встала прелестная невеста, трепещущая и взволнованная.
Долго ждали они жениха, но тот почему-то не появлялся. Тогда в апартаменты Густава IV Екатерина послала Платона Зубова и графа Моркова. Но они вернулись через час без жениха. Оказалось, что Густав категорически потребовал перехода Александры Павловны в протестантство, в противном же случае объявлял свое сватовство недействительным и от помолвки и свадьбы отказывался. При этом известии Екатерина потеряла сознание – с ней приключился апоплексический удар. Заболела и несчастная невеста, считая себя опозоренной.
Вскоре Екатерине стало лучше, но она понимала, что удар может повториться, и тогда возможна смерть, поэтому она возвратилась к делу о передаче трона своему старшему внуку.
16 сентября императрица впервые прямо, откровенно и без обиняков высказала свое желание Александру, передав ему все документы, необходимые для объявления его наследником престола.
Как ни секретно все это происходило, но уже не только при дворе, но и в Петербурге стали говорить о готовящейся коронной перемене, называли даже дату официального объявления Высочайшего Манифеста: либо 24 ноября 1796 года, в день тезоименитства Екатерины, либо на Новый год, 1 января 1797 года. Получив пакет документов и внимательно прочитав их, Александр позвал своего верного дядьку Протасова и посоветовался, как надлежит поступить. Прямой и честный Протасов ответил:
– Надобно обо всем доложить Его Императорскому Высочеству, батюшке вашему.
И Александр, согласившись, попросил Протасова помочь ему в этом деле.
17 сентября Александр и Константин присягнули на верность Павлу, дав ему слово сохранить сам факт присяги в тайне, а еще через неделю Александр письменно заверил Екатерину, что во всем согласен с ней, проявив, таким образом, совершеннейшее двуличие.
18 сентября с Екатериной случился еще один легкий удар, но она сумела скрыть его последствия, хотя до конца октября часто недомогала, ложилась в постель среди дня, чего раньше с ней почти никогда не случалось.
В воскресенье 2 ноября состоялся большой парадный обед, на котором Екатерина показалась всем нездоровой и утомленной. Следующие два дня она не выходила из своих покоев, а вечером 4 ноября собрала у себя маленькое изысканное общество. Екатерина была весела и попеняла своему шуту Льву Нарышкину на то, что он боится разговоров о смерти, сама же стала в шутливом тоне рассказывать о недавней кончине короля Сардинии.
Проводив гостей, императрица, тяжело ступая из-за того, что в последние дни ноги ее сильно распухли, ушла к себе в опочивальню.
Она умерла 6 ноября утром, в девять часов сорок пять минут.
Вещий сон Павла Петровича
Екатерина была еще жива, когда Павлу в ночь на 5 ноября приснился чудной сон: ему казалось, что некая неведомая сила поднимает его и возносит к небу, заставляя парить над облаками. Это повторилось несколько раз, когда в очередной раз Павел проснулся, как бы вернувшись на землю, он увидел, что Мария Федоровна тоже не спит. Павел спросил жену, почему она бодрствует, Мария Федоровна ответила, что всю ночь ее не оставляет сильная тревога.
За обедом Павел рассказал о своем сне ближайшим придворным, а вскоре в Гатчину один за другим примчались несколько курьеров из Петербурга с одной и той же вестью: государыня при смерти.
Первым приехал Николай Зубов, посланный к Павлу Платоном. Фаворит очень боялся грядущего царствования и решил еще до кончины своей повелительницы навести мосты между Петербургом и Гатчиной, рассчитывая на милость нового императора и забвение былого неудовольствия.
Павел, увидев приехавшего Николая Зубова, решил, что тот прибыл, чтобы арестовать его, но, когда узнал об истинной причине появления того в Гатчине, оказался близким к обмороку.
Вторым прискакал Ф. В. Ростопчин, которого послал к Павлу Александр, а вслед за ними появилась целая кавалькада курьеров: не было ни одного сановника, который бы не послал своего человека с известием о близкой смерти Екатерины. Среди нарочных были вестоноши даже от дворцового повара и дворцового лакея.
Не медля ни минуты, Павел помчался в Петербург. За ним тянулся длинный хвост возков, карет и открытых экипажей.
В девятом часу вечера 5 ноября Павел и Мария Федоровна прибыли в Зимний дворец, перед которым стояли тысячи петербуржцев.
Александр и Константин встретили отца в мундирах Гатчинского полка и вместе с ним и матерью прошли в опочивальню Екатерины. Они застали больную в беспамятстве и из беседы с врачами поняли, что часы императрицы сочтены.
В эти минуты во дворце появился прискакавший из Гатчины любимец Павла Алексей Андреевич Аракчеев. Он мчался в фельдъегерской тележке, без шинели, в одном мундире, и ехал столь быстро, что даже рубашка его оказалась забрызганной грязным снегом.
Александр, увидев это, отвел Аракчеева к себе в покои и дал ему свою чистую рубашку. (Потом Аракчеев всю жизнь хранил эту рубашку и перед смертью завещал похоронить себя в ней.) Так символично началась дружба Аракчеева и Александра.
Отдав первые распоряжения, Павел направился в кабинет Екатерины, и сам стал отыскивать, собирать и запечатывать все находившиеся там бумаги, особенно усердно отыскивая те, какие касались престолонаследия.
Так, между опустевшим кабинетом императрицы и опочивальней, заполненной отчаявшимися врачами, провел Павел эту последнюю ночь в жизни своей матери.
Павел, Мария Федоровна и их старшие дети всю ночь не смыкали глаз. То же самое творилось и с сотнями придворных, дворцовых служителей, офицеров и генералов армии и гвардии, на глазах у которых нервный, возбужденный Павел то входил, то выходил из комнаты, где лежала умирающая Екатерина. Как только он вышел в последний раз, раздался ужасный стон, который разнесся по всему дворцу, – Екатерина умерла. Тотчас же вышел доктор Роджерсон и сказал:
– Все кончено!
Павел повернулся на каблуках на пороге дверей, надел огромную шляпу и, держа по форме в правой руке трость, хрипло прокричал:
– Я ваш государь! Попа сюда!
Мгновенно явился священник, поставил аналой, положил на него Евангелие и крест и первой привел к присяге императрицу Марию Федоровну. После нее присягал цесаревич Александр. Когда текст присяги был произнесен полностью, Павел подошел к сыну и велел добавить к присяге слова: «И еще клянусь не посягать на жизнь государя и родителя моего».
Очевидец происходившего, А. М. Тургенев, писал, что «прибавленные слова к присяге поразили всех присутствующих, как громовой удар». Примечательно, что они стали как бы пророчеством, сбывшимся через четыре с половиной года.
Историческая мозаика времен Екатерины Великой
Познакомьтесь с высказываниями самой императрицы и ее соратников, тех, кто жил в одно время с ней, видел ее или был о ней наслышан, узнайте о Екатерине от историков ее царствования. Здесь вы найдете также рассказы о различных эпизодах, многосторонне характеризующих эту великую женщину и государыню.
Екатерина II о русском народе
Екатерина Романовна Дашкова приводит такой отзыв Екатерины II о русском народе.
«Русский народ – особенный народ в целом свете, – сказала государыня. – Что это значит? – возразила Дашкова, – ужели Бог не все народы сотворил равными? – Русский народ, – продолжала Екатерина II, – отличается догадливостью, умом, силою. Я знаю это по двадцатилетнему опыту моего царствования. Бог дал русским особенное свойство».
Чичагов о Екатерине Великой
Адмирал Павел Васильевич Чичагов (1767–1849) был известен своей прямотой и тем, что никогда не говорил того, чего не думал. Современники считали его одним из умнейших, честнейших и справедливейших людей того времени.
О Екатерине II Чичагов писал так: «Кто умеет возвести свою страну на высоту могущества и славы, тот не может подлежать легкой критике и еще того менее подвергаться личной ответственности. То же должно сказать и об императрице Екатерине: она возвысила свой народ до той степени, до которой он только был способен быть вознесенным. Она одна из всех российских государей умела усвоить политику дальновидную и поддерживала ее во все продолжение своего царствования. Она победоносно боролась со всем, что противилось ее движению вперед, с немногочисленными войсками побеждала бесчисленные армии и с самыми малыми средствами достигала величайших последствий. Эту тайну она унесла с собой в могилу, ибо мы видели, как после того, как многочисленные армии переходили от одного поражения к другому, как при употреблении самых громаднейших средств бывали самые маловажные – если не сказать ничтожные – последствия».
Российская ксенофобия
Екатерина II считала, что для любого из иностранцев, приехавших в Россию, эта страна становится «пробным камнем их достоинств». Она писала: «Тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца, можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что, естественно, всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца».
Приговор Салтычихе
Едва ли не самый суровый приговор был вынесен Екатериной помещице-преступнице Дарье Николаевне Салтыковой (1730–1801), прозванной Салтычихой. Помещица Подольского уезда Московской губернии за шесть лет замучила до смерти или собственноручно убила сто тридцать девять принадлежавших ей крестьян. Многие крестьяне умирали после пыток и мучений, когда их жгли раскаленным железом, морили голодом, шпарили кипятком, жестоко избивали.
Арестованная в 1762 году, Салтычиха находилась под следствием шесть лет и в конце концов была приговорена к пожизненному заключению в подземной монастырской тюрьме.
Вот (в сокращении) приговор Салтычихе, утвержденный Екатериной II:
«Указ нашему Сенату, 2 октября 1768 года:
1. Лишить ее дворянского звания и запретить во всей нашей империи, чтоб она никогда и никем не была именована названием рода ни отца своего, ни мужа.
2. Приказать в Москве... вывести ее на площадь и приковать к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «Мучительница и душегубица».
3. Когда выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то... заключа в железы, отвести в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, а там подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела...»
Обоснование отмены пыток
Ранее, когда речь шла о пытках и казнях в России средневековой, и в этой главе, когда упоминалось о смягчении нравов и об отмене смертной казни Елизаветой Петровной, мы коснулись реалий тогдашней действительности. Несмотря на предыдущий эпизод с Салтычихой, можно все же утверждать, что во второй половине XVIII века русские нравы продолжали смягчаться. Доказательство тому – ограничение пыток. Екатерина II писала по этому поводу: «Строгость законов только умножает число преступников, а не исправляет их. Обвиняемый, терпящий жестокие пытки, не властен над собою в том, чтобы он мог говорить правду. Можно ли больше верить человеку, когда он бредит в горячке, нежели когда он в здравом рассудке и добром здравии? Чувство боли может возрасти до такой степени, что, совершенно овладев всею душой, не оставит ей больше никакой свободы производить какое-либо ей приличное действие, кроме как в то же самое мгновение ока предпринять самый кратчайший путь, коим бы избежать той боли. Тогда и невинный закричит, что он виноват, лишь бы мучить его перестали. И то же самое средство, употребляемое для отличения невинных от виноватых истребит всю между ними разницу. И судьям будет также неизвестно, виновного ли они имеют перед собою или невинного.
Посему пытка есть надежное средство осудить невинного, имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силу и крепость свою уповающего. А следовательно, жестокая пытка и не нужна».
Дени Дидро и его ученица
Дени Дидро (1713–1784) – знаменитый французский просветитель, философ-энциклопедист, основатель, редактор и организатор издания «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел», в 1773–1774 годах по приглашению Екатерины II жил в Петербурге, надеясь оказать благотворное влияние на императрицу, склонить ее к отмене крепостного права. Такая надежда зародилась у Дидро из-за того, что он довольно долго состоял в переписке с Екатериной и издали был очарован ее свободомыслием и либерализмом. Однако в Петербурге все оказалось иначе, и дальше нескольких откровенных и доверительных бесед дело не пошло. История сохранила и такую беседу. Дидро, разговаривая с Екатериной, заметил, что она имеет глубокие и разносторонние знания. На это Екатерина ответила: «И неудивительно: у меня были хорошие учителя – несчастье и одиночество».
Место по заслугам
Человек отменной храбрости и чести, полковник граф Александр Николаевич Самойлов получил орден Георгия 2-й степени, приехал во дворец и стал ждать выхода Екатерины II. Однако его оттеснила толпа придворных и генералов, впереди которых ему, полковнику, стоять было не по чину.
Когда же Екатерина вышла, то заметила Самойлова, и, обращаясь к нему, сказала:
– Граф Александр Николаевич! Ваше место – здесь, впереди, как и на войне!
Царь-баба
Графиня Браницкая заметила, что Екатерина II берет нюхательный табак левой рукой, и спросила: «А отчего же не правой, Ваше Величество?»
На что Екатерина ей ответила: «Как царь-баба, часто даю целовать правую руку и нахожу непристойным всех душить табаком».
Неподходящий рецепт
Однажды зимой Екатерина почувствовала сильную головную боль и, чтобы снять ее, велела вывезти себя в санях на свежий воздух. Длительная прогулка помогла, и боль прошла.
Однако на следующий день голова у нее снова заболела, и врач посоветовал ей прокатиться в санях еще раз.
– Нет, – ответила Екатерина, – что подумают обо мне люди, увидев, что я второй день подряд не работаю, а праздно катаюсь по улицам!
Императрица, достойная России
О Екатерине II сохранилось много рассказов, анекдотов, воспоминаний. Одни из самых интересных мемуарных записок оставил австрийский дипломат, совершавший вместе с ней путешествие в Новороссию и Крым.
Бельгийский принц Шарль Жозеф де Линь (1735–1814), генерал и писатель, друг австрийского императора Иосифа II, побывал в России в 1780 и 1787 годах, и в последний свой приезд сопровождал Екатерину в Крым. Он говорил о ней так: «Екатерина во всяком звании была бы превосходною женщиной, но звание императрицы приличествовало ей более всего, потому что только пространствам ее державы могли равняться обширность ее разума и величие ее души».
Продолжательница великого начинания
Де Линь писал о Екатерине: «Екатерина собрала оставшиеся в мастерской Петра недоделанные фрагменты и недостроенные части. Дополнив их, она построила здание и теперь посредством скрытых пружин приводит в движение исполинский состав, то есть Россию. Она дала ей устройство, силу и крепость. Это устройство, сила и крепость будут процветать час от часу все более, если преемники Екатерины будут идти по ее следам».
Жребий государств
Во время путешествия в Новороссию и Крым Екатерина посетила поле Полтавской битвы, где перед ней разыграны были батальные сцены, повторяющие в миниатюре сражение, произошедшее здесь в 1709 году.
Посмотрев представление, Екатерина заметила:
– Вот в чем заключается жребий государств – один день решает их судьбу. Без ошибок, которые на этом месте совершали шведы, мы бы никогда здесь не оказались!
Петербургский внешнеполитический кабинет
В царствование Екатерины русская внешняя политика была в центре всех европейских государств, ибо успехи России закрепили ее положение как великой державы. Иностранные дипломаты часто гадали: кто же входит в петербургский кабинет, благодаря чьим усилиям Россия занимает столь почетное место в мире, как велико число этих сановников?
Все тот же принц де Линь, хорошо знавший истинное положение дел, говорил об этом так: «Петербургский кабинет совсем не так огромен, как заключает о нем Европа, он весь помещается в одной голове Екатерины».
Всему свое место
Во время своих поездок по России Екатерина часто награждала и благодарила многих военных и статских, причем любила делать это публично.
– Ваше Величество, – заметил ей однажды принц де Линь, – кажется, всегда остаетесь довольны своими подданными?
– Нет, принц, – ответила Екатерина, – я далеко не всегда бываю ими довольна. Но я хвалю всегда вслух, а браню потихоньку и с глазу на глаз.
Афоризмы и максимы Екатерины II
Екатерина II оставила после себя огромный архив. Прочитанные, часто отредактированные, а затем и подписанные государственные документы составят многие сотни томов. Кроме того, десятками томов исчисляются написанные ею письма, записки, пьесы, исторические, философские и публицистические произведения.
Не имея возможности представить здесь хотя бы один процент написанного ею, автор предлагает вам, уважаемые читатели, самую малую толику ее сентенций и максим.
Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
|
|
