Золотой век Екатерины Великой

      Через полчаса она получила ответ Мамонова, написанный им из соседней комнаты: «Дальше таиться нельзя. Должен признаться во всем. Судите и милуйте. На графине Брюсовой жениться не могу. Простите. Более году люблю без памяти княжну Щербатову. Вот будет полгода, как дал слово жениться. Надеюсь, поймете и выкажете милосердие и сострадание.
      Несчастный, но вам преданный до смерти, А.»
      Любовь к Щербатовой стоила Александру Матвеевичу утраты его положения фаворита, но не более того, ибо после состоявшегося объяснения Екатерина купила молодым несколько деревень более чем с двумя тысячами крестьян, подарила невесте драгоценности и сама обручила их.

Последний фаворит

      Когда место фаворита освободилось, сторонники и враги Потемкина тут же стали подыскивать государыне-матушке нового кандидата. Среди них были отставной секунд-майор Преображенского полка Казаринов, барон Менгден, будущий известный военачальник и выдающийся храбрец Михаил Андреевич Милорадович – все молодые красавцы, за каждым из которых стояли влиятельные придворные: Потемкин, Безбородко, Нарышкин, Воронцовы, Завадовский и другие.
      Пока шла эта конкурентная борьба, в паузе совершенно неожиданно взлетела, зажглась и тут же погасла звезда статс-секретаря императрицы Степана Федоровича Стрекалова. Он был на год старше Екатерины, с 1775 года служил в ее канцелярии и уже пять лет управлял Кабинетом.
      «Стрекалов, – писал А. М. Тургенев, – привез Екатерине в Царское Село утвержденные ею доклады к подписанию и обратил на себя внимание государыни.
      Потемкин был недоволен возвышением Стрекалова. Фавор Стрекалова пробежал, как гонимое ветром облако; ему были пожалованы три тысячи душ, и он был уволен от двора».
      В какой-то мере отставка Стрекалова была вызвана тем, что он, заведуя придворным театром, допустил растрату более чем на четыреста сорок тысяч рублей.
      Как бы то ни было, но после Стрекалова судьба улыбнулась двадцатидвухлетнему секунд-ротмистру конной гвардии Платону Александровичу Зубову – ставленнику фельдмаршала князя Н. И. Салтыкова, главного воспитателя внуков Екатерины. Зубов был отменно красив и молод (на тринадцать лет младше сына Екатерины Павла).
      Все последние фавориты Екатерины оказывались возле нее с благословения и согласия Потемкина, а вот Зубов был введен в будуар государыни недоброжелателями светлейшего, воспользовавшимися тем, что он находился на Дунае. Хорошо осведомленный в придворных делах довереннейший друг Потемкина полковник М. И. Гарновский писал: «Николай Иванович Салтыков был и есть Зубовым протектор, следовательно, и полковнику Зубову наставник, Зубов-отец – друг князя Александра Алексеевича Вяземского, а Анна Никитична Нарышкина предводительствует теперь Зубовым и посему играет первую и знатную роль. Вот новая перемена со своею лигою, которые, однако же, все до сих пор при воспоминании имени его светлости неведомо чего трусят и беспрестанно внушают Зубову иметь к его светлости достоложное почтение, что и господину Зубову (отцу) твердили».
      В тот вечер, когда Дмитриев-Мамонов получил отставку, к Анне Никитичне Нарышкиной явился Зубов и там встретился, конечно же, не случайно, с заехавшей к ней, как будто ненароком Екатериной. Здесь-то она и сделала окончательный выбор, отправив затем нового фаворита сначала к Роджерсону, а затем к пробир-фрейлине Протасовой. Вечером 20 июня 1789 года, после того как Екатерина получила заверения Роджерсона и Протасовой в отменном здоровье и мужской силе претендента, она, будто бы нечаянно и случайно, встретилась с Зубовым в Царскосельском парке и отвела его в мавританскую баню, представлявшую собой точную копию бани турецкого султана, где и окончательно убедилась в справедливости данного ей заключения.
      Придворные из партии Потемкина удивились появлению Зубова в роли фаворита, называя его мотыльком-поденкой и эфемеридой, но вскоре поняли, что ошиблись. В тот момент, когда Мамонов, нанеся прощальный визит Екатерине, спускался вниз по парадной лестнице Зимнего дворца, навстречу ему шел Зубов.
      – Что нового? – спросил Зубов, поклонившись.
      – Да ничего, кроме того, что вы поднимаетесь, а я опускаюсь, – ответил бывший фаворит.
      1 июля Мамонов оставил апартаменты Зимнего дворца и уехал в Москву.
      На следующий день Зубов стал полковником гвардии и флигель-адъютантом, а еще через сутки обнаружил в ящике своего письменного стола сто тысяч рублей золотом и двадцать пять тысяч ассигнациями.
      Вечером он был приглашен Екатериной играть с ней в карты и, таким образом, представлен ею узкому кругу близких друзей. Когда игра закончилась, Екатерина, взяв под руку нового флигель-адъютанта, направилась к дверям своей спальни. Утром почти все первые лица империи собрались в приемной Зубова. Здесь были Салтыков и Морков, Нарышкин и Вяземский, старик Мелиссино и Архаров, Самойлов и Безбородко – князья, графы, генералы. Зубов заставил их ждать более часа и наконец появился с надменной, но ласковой улыбкой...

Платон Зубов и его семья

      Дворянский род Зубовых делился на две ветви. Одна из них происходила от татарского баскака Амрагата, принявшего христианство в XIV веке, вторая – от одного из бояр Ивана III. В семье фаворита считали, что их предком является боярин и что отец Платона Зубова – десятое колено именно этой ветви. Его отец в 1762 году женился на Елизавете Алексеевне Вороновой, бывшей младше его на пятнадцать лет. В браке родились четыре сына – Николай, Дмитрий, Платон и Валериан – и три дочери – Ольга, Екатерина и Анна.
      До 1789 года, когда произошел «случай», Зубов-отец был управляющим одним из имений Н. И. Салтыкова, занимая к тому же пост вице-губернатора в одной из провинций. Как только Платон Зубов оказался в фаворе, отца тут же перевели в Петербург – обер-прокурором Первого департамента Сената, ведавшего важнейшими вопросами государственного управления. Здесь новый обер-прокурор проявил себя человеком умным, но злым, недобросовестным и охотником до взяток. Благодаря сыну ему сходили с рук все его злоупотребления.
      Когда Зубов-отец появился в Петербурге, здесь в Конной гвардии уже служили и все его сыновья, которым покровительствовал фельдмаршал Н. И. Салтыков.
      Почти одновременно с Зубовым-отцом в Петербурге появились его жена и дочери. Все Зубовы были представлены императрице. Особое расположение и сердечность она оказала самому младшему из братьев – семнадцатилетнему Валериану, юноше не только красивому, но и обладающему многими иными достоинствами – смелостью, открытостью, веселостью, в котором детская непосредственность соседствовала с живым умом и настойчивым стремлением быть во всем первым и непременно добиваться успеха.
      Платону Зубову не понравилось внимание императрицы к младшему брату, и, опасаясь успеха Валериана, он добился отправки его в действующую армию к Потемкину.
      Когда юный подполковник появился в Яссах, в ставке светлейшего, тот уже доподлинно знал обо всем случившемся в Петербурге. Ситуация не волновала Потемкина, ибо он был уверен, что зажегшаяся звездочка нового любимца императрицы не сможет соперничать по своему свету и блеску с его немеркнущей звездой. Он уже привык к тому, что не является единственным фаворитом императрицы, но был уверен, что никто не сравнится с ним ни по силе влияния на Екатерину, ни по реальным плодам деятельности на благо России.
      Где были ныне Завадовский, Зорич, Корсаков, Ермолов, Мамонов, пытавшиеся соперничать с «Великим циклопом»?
      Потому и не ждал никто, как и сам Потемкин, что юный флигель-адъютант, проведший несколько ночей с престарелой императрицей, креатура враждебного ему Салтыкова, сможет вытеснить из ее сердца венчанного мужа и соправителя.
      Приезд Валериана Зубова не заставил Потемкина изменить свое отношение к происшедшему, и он ничуть не опасался, что брат фаворита, находясь рядом, в его ставке, сможет повредить ему во мнении императрицы, оказываясь вольным или невольным свидетелем отнюдь не безобидных утех в покоях ясского дворца.
      И хотя из Петербурга приходили все новые доказательства чрезмерного влияния Зубова на императрицу, Потемкин не торопился в столицу.
      После грандиозного праздника в Таврическом дворце Потемкин пробыл в Петербурге еще два с лишним месяца.
      23 июля 1791 года он отужинал в компании Платона Зубова и других гостей, которых новый фаворит позвал на проводы светлейшего. Ужин проходил в Царском Селе.
      24 июля, в шестом часу утра, простившись с Екатериной, Потемкин уехал из Царского села в Галац, где оставленный им командующим армией князь Н. В. Репнин 31 июля подписал предварительные условия мира с Турцией. Репнин намеренно не стал ждать Потемкина, чтобы оставить для потомков под протоколом не его, а свое имя.
      Потемкин узнал об этом в дороге и расстроился пуще прежнего. 1 августа он прибыл к армии, а через три дня произошло событие, еще более омрачившее его. Не успел Потемкин приехать в Галац, как скончался родной брат великой княгини Марии Федоровны герцог Карл Вюртембергский – один из любимых его генералов.
      При отпевании покойного в церкви Потемкин стоял возле гроба до конца. По обыкновению все расступились перед ним, когда он первым вышел из церкви. Потемкин был столь сильно удручен и задумчив, что, сойдя с паперти, вместо кареты подошел к погребальному катафалку. Он тут же в страхе отступил, но твердо уверовал, что это не простая случайность, а предзнаменование.
      В тот же вечер он почувствовал озноб и жар, слег в постель, но докторов к себе не допускал, пока не стало совсем худо. Только тогда он приказал везти себя в Яссы, где находились лучшие врачи его армии.
      Там болезнь ненадолго отпустила его, потом снова усилилась. 27 сентября, за трое суток до дня своего рождения, Потемкин причастился, ожидая скорой смерти, но судьбе было угодно ниспослать больному еще несколько мучительных дней, в которые он категорически отказывался от каких-либо лекарств и только подолгу молился.
      30 сентября ему исполнилось пятьдесят два года, а еще через пять дней велел он везти себя в Николаев, взяв с собой любимую племянницу графиню Браницкую. В дороге ему стало совсем плохо. В ночь на 6 октября 1791 года больного вынесли из кареты, постелили в степи возле дороги ковер и положили на него Потемкина с иконой Богородицы в руках.
      Он умер тихо, и когда конвойный казак положил на глаза покойному медные пятаки, никто из сопровождавших Потемкина не поверил, что тот мертв.
      Забальзамировав тело Потемкина, его похоронили 23 ноября 1791 года в Херсоне, в подпольном склепе церкви Святой Екатерины, не предавая земле, а оставив гроб на пьедестале.

Детство Александра Павловича

      После смерти Потемкина, случившейся 5 октября 1791 года, влияние Зубова при дворе усилилось как никогда ранее, и он стал, безусловно, первым вельможей империи.
      Этому способствовало прежде всего то, что он начал претендовать на особую роль в семье Екатерины, разделяя ее недоброжелательство к Павлу и его жене и всячески подыгрывая на ее симпатиях к любимому внуку Александру.
      Как раз в это время Александр из ребенка превращался в юношу, и Екатерина уделяла массу времени и сил, чтобы сделать из старшего внука достойного наследника российского престола.
      Екатерина сама написала для Александра и Константина несколько книг и подобрала прекрасный ансамбль учителей и педагогов, способных дать великим князьям разнообразные научные познания, а также воспитать в них нравственность и чувство гражданской ответственности.
      Первую скрипку в этом превосходном ансамбле, несомненно, играл высокоталантливый и широко образованный республиканец и либерал швейцарский гражданин Фредерик Сезар де Лагарп. Он оказал исключительно сильное влияние на Александра, воспитывая в нем чувство справедливости, вольнолюбия и любви к ближним и сохранял это влияние на протяжении всей жизни.
      В 1814 году в Париже император Александр I сказал: «Никто более Лагарпа не имел влияния на мой образ мыслей. Не было бы Лагарпа, не было бы Александра». Юный Александр отвечал учителю искренностью и доверием. Вот как оценивал самого себя Александр в письме к Лагарпу, когда исполнилось ему тринадцать лет: «Вместо того, чтобы себя поощрять и удваивать старания воспользоваться остающимися мне годами учения, я день ото дня становлюсь все более нерадив, я с каждым днем все более приближаюсь ко мне подобным, которые безумно считают себя совершенствами потому только, что они принцы. Полный самолюбия и лишенный соревнования, я чрезвычайно нечувствителен ко всему, что не задевает прямо самолюбия. Эгоист, лишь бы мне ни в чем не было недостатка, мне мало дела до других. Тщеславен, мне бы хотелось выказываться и блистать на счет ближнего... Тринадцати лет я такой же ребенок, как в восемь, и чем более я расту, тем более приближаюсь к нулю. Что из меня будет? Ничего...»
      А ведь это писал тринадцатилетний мальчик, причем, на прекрасном французском языке.
      А вот какое письмо сочинил в это же время двенадцатилетний Константин: «В двенадцать лет я ничего не знаю... Быть грубым, невежливым, дерзким – вот к чему я стремлюсь. Знание мое и прилежание достойны армейского барабанщика. Словом, из меня ничего не выйдет во всю мою жизнь».
      Вторым человеком, весьма благотворно влиявшим на Александра и Константина, был их священнослужитель и духовник Андрей Афанасьевич Самборский, выходец из бедного сельского украинского духовенства. Великих князей окружали и другие прекрасно образованные люди: И. М. Муравьев-Апостол, учивший их английскому языку, М. Н. Муравьев, преподававший этику, психологию, русскую словесность и отечественную историю. Академики Л. Ю. Крафт и П. С. Паллас преподавали физику, математику, естествознание и географию. Начала военных наук мальчики узнавали от полковника Карла Массона, а отец Андрей Самборский кроме всего прочего знакомил их с практикой сельского хозяйства: возле Царского Села, на мызе Белозерка, у него было собственное имение, которое он вел по последнему слову агрономической науки. Гуляя там с детьми, он заводил их в избы крестьян, на огороды, пасеки, в сады, на нивы, на скотные дворы, на луга и пашни.
      Впоследствии Самборский, вспоминая об этих прогулках, писал Александру I: «Ваше Величество могли весьма ясно познать мою прямую систему религии евангельской и религии сельской, из которых происходят благоденствие и трудолюбие, которые суть твердое основание народного благоденствия».
      К пятнадцати годам Александр превратился в крепкого, сильного, стройного и красивого юношу. Он был со всеми ласков, приветлив, очарователен в обращении с девицами и дамами, ровен в отношениях с мужчинами. В делах с людьми была ему свойственна осторожность, скрытность и какая-то двойственность, выработавшаяся в нем из-за вечного антагонизма между отцом и бабушкой.

Начало юности Александра и Константина

      Павел и Мария Федоровна имели два собственных двора: у цесаревича это была Гатчина, у великой княгини – Павловск. Кроме того, Павел и его жена имели дворец на Каменном острове в Петербурге и отведенные им апартаменты в Зимнем и Царскосельском дворцах. Они не были обделены императрицей ни деньгами, ни подобающим их сану почетом.
      В Павловске тихо шелестели шелка и бархат нарядов придворных дам и строго чернели сюртуки лейб-медиков Марии Федоровны, которая с 1777 года пребывала в состоянии перманентной беременности: она родила за двадцать один год десять детей – четырех мальчиков и шестерых девочек, и в связи с этим акушеры, гинекологи, педиатры, терапевты были в Павловске почти в таком же числе, что и камер-юнкеры и камергеры.
      Гатчина же была маленьким военным лагерем. Еще ребенком Павел получил из рук матери звание генерал-адмирала Российского флота, и тогда же в Гатчине был расквартирован морской батальон, а вслед за тем на глади гатчинских прудов забелели паруса кораблей и заплескали весла галер. Начались учебные плаванья и особенно милые сердцу цесаревича морские парады. Прошло еще несколько лет, и Павел стал шефом Кирасирского полка – отборной тяжелой кавалерии. В Гатчине появился эскадрон кирасир, а со временем в резиденции цесаревича разместилась целая армия, состоявшая из шести батальонов пехоты, егерской роты, четырех полков кавалерии – драгунского, гусарского, казачьего и жандармского, а также из двух рот артиллерии – пешей и конной.
      Правда, вся эта армия насчитывала две тысячи солдат и матросов, двести пятьдесят унтер-офицеров и тринадцать обер– и штаб-офицеров, что равнялось полному штату лишь одного полка.
      Главным занятием гатчинского войска, одетого в темнозеленые мундиры прусского образца и живущего по уставам армии Фридриха II, были строевые учения, смотры, разводы и парады. И попадая в Гатчину, сильно напоминавшую Берлин будками, шлагбаумами, кордегардиями и гауптвахтами, Александр и Константин из великих князей превращались во взводных командиров. С 1795 года братья приезжали в Гатчину четыре раза в неделю, к шести утра, и находились там до часа дня, занимаясь экзерцицией, учениями и маневрами. Проходя артиллерийскую практику, Александр оглох на левое ухо, и поправить его глухоту не смогли уже до конца дней.
      Следует признать, что Александр и Константин все же полюбили общий строй Гатчины, ее дух, ее камуфляж. До конца дней они пронесли неувядающую любовь к блеску парадов и показательных маневров, к четким механическим передвижениям многотысячных колонн, которые по единому мановению руки мгновенно перестраиваются в каре, меняют фронт, образуя причудливые квадраты и линии.
      Так, меж Царским Селом и Гатчиной завершилось детство Александра и Константина и началась их юность.

Ясский мирный договор

      29 декабря 1791 года в румынском городе Яссы был подписан договор, завершивший Русско-турецкую войну 1787–1791 годов.
      Предварительные условия договора были оговорены летом 1791 года в румынском городе Галаце, расположенном на левом берегу Дуная.
      С российской стороны делегацию в Галаце возглавлял генерал-аншеф Н. В. Репнин, главнокомандующий русской армией в войне с Турцией.
      В Яссах главой русской дипломатической делегации был Г. А. Потемкин.
      В Яссах были подтверждены условия двух прежде заключенных договоров с Турцией, о которых, вы, уважаемые читатели, уже знаете, – Кючук-Кайнарджийского и Георгиевского. К России отходили земли между Южным Бугом и Днестром. Молдавия и Валахия, занятые русскими войсками в ходе войны 1787–1791 годов, возвращались Турции.
      На юге России подтверждалась прежняя граница по реке Кубань, что упрочило положение России в Причерноморье и позволило дальше успешно развивать Новороссию, наместником которой был Г. А. Потемкин.

Женитьба Александра

      Когда Александру пошел пятнадцатый год, Екатерина решила, что пора подумать о его женитьбе. Поисками невесты занялся посланник при германских дворах граф Николай Петрович Румянцев, сын фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского, будущий министр иностранных дел, основатель известного московского музея и библиотеки, носивших его имя.
      Екатерина обратила внимание Румянцева на внучек маркграфа Баденского Карла Фридриха – четырех дочерей наследного баденского принца Карла Людвига и его высоконравственной и добродетельной супруги Амалии. Их дочери славились хорошим воспитанием, добрым нравом, красотой и здоровьем.
      Румянцеву следовало особенно внимательно присмотреться к двум старшим принцессам – одиннадцатилетней Луизе Августе и девятилетней Фридерике Доротее. В случае, если, по мнению Румянцева, девочки окажутся достойными Российского императорского дома, следовало, собрав все необходимые сведения, добиться согласия родителей на поездку сестер в Петербург.
      Румянцев сразу был очарован старшей – Луизой Августой. Сопровождавший его в поездке в Карлсруэ граф Евграф Комаровский писал о ней так: «Я ничего не видывал прелестнее и воздушнее ее талии, ловкости и приятности в обращении».
      Юному Александру, после того как сестры 31 октября 1792 года прибыли в Петербург, оставалось лишь остановить свой выбор на одной из них. И его избранницей оказалась старшая – Луиза, а младшая, пробыв в Петербурге до августа 1793 года, уехала обратно в Карлсруэ.
      Воспитатель Александра А. Я. Протасов записал в своем дневнике: «Александр Павлович обходился с принцессою старшею весьма стыдливо, но приметна была в нем большая тревога, и с того дня, полагаю я, начались первые его к ней чувства».
      Следует иметь в виду, что Александру не было пятнадцати лет, и его смущение было вполне естественным.
      В том же дневнике Протасова, в записи от 15 ноября 1793 года, находим мы и описание невесты Александра: «Черты лица ее очень хороши и соразмерные ее летам... Физиономия пресчастливая, она имеет величественную приятность, рост большой, все ее движения и привычки имеют нечто особо привлекательное... В ней виден разум, скромность и пристойность во всем ее поведении, доброта души ее написана в глазах, равно – и честность. Все ее движения показывают великую осторожность и благонравие: она настолько умна, что нашлась со всеми, ибо всех женщин, которые ей представлялись, умела обласкать или, лучше ска-зать, всех, обоего пола людей, ее видевших, к себе привлекла».
      После того как выбор был сделан, события пошли обычным порядком: невесту образовали в православии, крестили по греческому образцу, нарекли Елизаветой Алексеевной, обручили с Александром, а затем в конце октября 1793 года сыграли свадьбу.
      Молодожены окунулись в жизнь, наполненную праздниками и нескончаемыми удовольствиями. У них появился свой двор, свой штат, а вместе с этим начались сплетни, интриги и борьба сразу же образовавшихся при молодом дворе враждебных друг другу партий.
      Не обошлось и без скандалов, самым громким из которых стало настойчивое ухаживание за Елизаветой Алексеевной Платона Зубова.
      Влюбившись в Елизавету и не встретив ответного чувства, Платон Александрович впал в меланхолию и по целым дням валялся на диване, заставляя играть для себя на флейте. Сладострастные и печальные звуки ввергли его в грусть и томление.
      15 ноября 1795 года Александр писал Виктору Павловичу Кочубею: «Вот уже год и несколько месяцев граф Зубов влюблен в мою жену. Посудите, в каком затруднительном положении находится моя жена, которая воистину ведет себя, как ангел».
      А она и действительно вела себя, как ангел, однажды написав своей матери об Александре: «Счастье моей жизни в его руках, если он перестанет любить меня, то я буду несчастной навсегда. Я перенесу все-все, но только не это».
      Однако, если Александр не сразу разобрался в происходившем, то его бабушка мгновенно все оценила и решительно положила конец ухаживаниям Зубова за Елизаветой. Платон быстро пришел в себя, забыл о своих чувствах к пятнадцатилетней великой княгине и снова полюбил шестидесятичетырехлетнюю императрицу.
      Свадьба многое переменила в жизни Александра. Он перестал учиться, признавая из учителей лишь Лагарпа, который продолжал сохранять свое влияние на него. Из прежних привязанностей Александр сохранил лишь одну – к плацпарадам, разводам, фрунту.
      Протасов писал о первых месяцах после женитьбы своего воспитанника: «Он прилепился к детским мелочам, а паче военным, подражая брату, шалил непрестанно с прислужниками в своем кабинете весьма непристойно. Причина сему – ранняя женитьба и что уверили Его Высочество, что можно уже располагать самому собою...»

Екатерининский план престолонаследия

      Очарованная своим старшим внуком, не замечая его недостатков, Екатерина твердо решила сделать Александра наследником престола. Причиной тому были не столько достоинства Александра, сколько ее нелюбовь к сыну.
      Еще в 1780 году, после одной из бесед с сыном Екатерина заметила: «Вижу, в какие руки попадет империя после моей смерти. Из нас сделают провинцию, зависящую от Пруссии. Жаль, если бы моя смерть, подобно смерти императрицы Елизаветы, сопровождалась изменением всей системы русской политики».
      С тех пор мысль о лишении Павла права наследования престола не оставляла Екатерину, причем все чаще она стала задумываться над тем, чтобы еще при своей жизни объявить цесаревичем Александра.
      14 августа 1792 года Екатерина писала Гримму: «Сперва мы женим Александра, а там со временем и коронуем его».
      Активные действия Екатерина начала через три недели после свадьбы. 18 октября 1793 года она привлекла к делу Лагарпа, желая, чтобы он должным образом повлиял на Александра, но так как императрица говорила обиняками, швейцарец сделал вид, что не понял, о чем идет речь. Он не желал быть орудием в руках императрицы и вместе с ней манипулировать судьбами ее сына и внука.
      Последствия не заставили себя ждать: в январе 1795 года Лагарп был отставлен от службы и, получив чин полковника, десять тысяч рублей на дорогу и пожизненную ежегодную пенсию в две тысячи рублей, весной уехал из России.
      Перед отъездом он открыл секрет Александру и убеждал его отказаться от трона, во-первых, потому что это безнравственно и, во-вторых, потому что Павел мечтает о короне, а Александр желает одного – избавиться от власти и жить частным человеком.

«Я жажду мира и спокойствия...»

      21 февраля 1796 года Александр подтвердил свое намерение в письме к Лагарпу. Он писал, что не изменит решения отказаться от своего звания, ибо «оно с каждым днем становится для меня все более невыносимым по всему тому, что делается вокруг меня. Непостижимо, что происходит: все грабят, почти не встречаешь честного человека, это ужасно...» И заканчивал он это письмо так: «Я же, хотя и военный, жажду мира и спокойствия, и охотно уступлю свое звание за ферму подле вашей или по крайней мере в окрестностях. Жена разделяет мои чувства, и я в восхищении, что она держится моих правил».
      Эти же намерения – отказаться от своего сана и уйти из дворца, сменив его на сельскую хижину, – девятнадцатилетний Александр поверял не только Лагарпу, но и своим друзьям – Виктору Павловичу Кочубею и князю Адаму Чарторижскому, с которым особенно сблизился после отъезда Лагарпа.
      Встречаясь с князем, Александр утверждал, что наследственность престола – нелепость и несправедливость, ибо верховную власть народ должен вручать самому способному из своих сыновей, а не тому, кого поставил над обществом слепой случай рождения.
      Когда же Александр узнал, что Екатерина не оставляет надежду предоставить престол ему, минуя его отца, он заявил, что сумеет уклониться от такой несправедливости, даже если для этого ему и Елизавете Алексеевне придется спасаться в Америке, где он надеялся стать свободным и счастливым.
      Как видим, Александр в юности определенно не хотел наследовать престол и на протяжении всей дальнейшей жизни неоднократно предлагал корону то Константину, то Николаю, а Платон Зубов, всячески пытавшийся вредить Павлу во мнении Екатерины, более прочих поддерживал императрицу в намерении венчать на царство Александра в обход Павла.
      Такая позиция Зубова объяснялась прежде всего тем, что он опасался прихода к власти Павла, ибо ничего хорошего для него лично это не сулило, и кандидатура Александра для Зубова была намного предпочтительней.

Александр Васильевич Суворов (1792–1796)

      Мы оставили генерал-аншефа Суворова в соседней с Санкт-Петербургом Финляндии, где он создавал приграничные укрепления, демонстрируя шведам готовность России отразить любое их нападение.
      После подписания Верельского мирного договора напряженность между государствами заметно упала, и Суворову следовало подобрать другое место, где он мог бы использовать не только свой богатый боевой, но и только что приобретенный инженерный опыт.
      10 ноября 1792 года последовал рескрипт о его назначении командующим войсками Екатеринославской губернии и Таврической области с ограниченными, однако же, полномочиями и со строжайшим указанием того, чтобы главным своим делом почитал он укрепление южной границы.
      И хотя Суворов любое дело творил с полной отдачей сил, он все-таки был не инженером, а полевым командиром. «Баталия, – говорил он, – мне лучше, чем лопата извести и пирамида кирпичу». Тем не менее должен он был и руководить работами по строительству крепостных сооружений в Гаджибее, и обустраивать там же большую морскую гавань.
      Работал он вместе с инженерами – французом Ф. Деволланом и уже знакомым нам испанцем де Рибасом, имя которого осталось в названии главной улицы нового города, названного через три года Одессой, – Дерибасовская. Но это произошло уже после того, как Суворов, выполнив очередное задание, был откомандирован в Подолию для занятия линии по Днестру. Остановился он в Немирове и отсюда совершал частые наезды на Днестровскую линию.
      Наконец час настал: 7 августа 1794 года главнокомандующий русскими войсками в Польше, тоже давно и хорошо знакомый ему Румянцев, приказал Суворову идти к Бресту и затем вступить на территории Подлясского и Троицкого воеводств...
      В восемь часов утра 6 сентября Суворов атаковал Сераковского, в десять часов обошел с фланга, но польский генерал в полном порядке отошел в густой лес и сделал тем самым преследование невозможным. Суворов правильно предположил, что поляки пойдут в Брест, и двинулся в том же направлении. В час ночи с 7 на 8 сентября Суворов подвел войска к окраинам Бреста. Сераковский узнал об этом, вышел из города и занял сильную позицию у деревни Коршинь, но в результате трех мощных атак русской кавалерии и пеших егерей был разгромлен и отступил с не более чем пятьюстами повстанцами.
      После этого Суворов без боя вступил в Брест и там 3 октября получил сообщение, что русскими войсками генералпоручика Ивана Евстафьевича Ферзена под Мацеевицами разгромлены главные силы повстанцев и пленен их главнокомандующий – легендарный генерал Тадеуш Костюшко.
      Суворов тут же приказал Ферзену и еще одному генералу, Вилиму Христофоровичу Дерфельдену, идти к Варшаве, и 7 октября выступил туда же сам.
      Через неделю он соединился с одиннадцатитысячным отрядом Ферзена, а 19-го подошел и Дерфельден. Таким образом, под началом у Суворова оказались триста тысяч человек, при семидесяти шести орудиях. Эта армия подошла к предместью Варшавы Праге, лежащему на восточном берегу Вислы и связанному со столицей Польши двумя большими деревянными мостами.