В оставленных Екатериной II автобиографических записках утверждается, что она долгие годы была добродетельной супругой и матерью наследника престола, отцом которого был Петр Федорович – законный наследник российского престола.
      Если верить тому, что написала Екатерина Алексеевна, то возникает образ безупречной супруги и несчастной женщины. По ее словам, великий князь с самого начала был холоден к ней и по ночам в их спальне занимался с нею ружейными приемами и экзерцицией. Любовницей его стала графиня Елизавета Романовна Воронцова, с которой Петр Федорович и разделял альковные утехи.
      Елизавете Петровне обо всем этом рассказал старик Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, канцлер, противник дяди Елизаветы Воронцовой Михаила Илларионовича и твердый приверженец Екатерины. Императрица, озабоченная тем, что у ее племянника не будет наследника, сплела интригу, в результате которой амантом ее молодой невестки стал граф Сергей Васильевич Салтыков. По одной из версий, он-то и был отцом будущего императора Павла I.
      Когда Екатерина родила Павла, Бестужев-Рюмин доложил императрице, «что начертанное по премудрому соображению Вашего Величества восприняло благое и желанное начало, – присутствие исполнителя высочайшей воли Вашего Величества теперь не только здесь не нужно, но даже к достижению всесовершенного исполнения и сокровению на вечные времена тайны было бы вредно. По уважению сих соображений благоволите, всемилостивейшая государыня, повелеть камергеру Салтыкову быть послом Вашего Величества в Стокгольме, при короле Швеции».
      Однако С. В. Салтыков не был назначен послом России в Швеции, а был послан в Стокгольм только для того, чтобы известить о рождении наследника русского престола.
      После отъезда Салтыкова пошли кривотолки, поскольку графа удалили на необычайно долгий для его миссии срок – более чем на полгода. Из Стокгольма его отправили в Гамбург, главой русской дипломатической миссии, куда он прибыл 2 июля 1755 года. Примечательно, что по дороге к месту назначения Салтыкова чествовали в Варшаве, тепло и радушно встречали на родине Екатерины – в Цербсте. По этой причине слухи об его отцовстве окрепли и распространились по всей Европе. 22 июля 1762 года, через две недели после прихода Екатерины к власти, она назначила Салтыкова русским послом в Париже, и это было воспринято как подтверждение его близости к ней.
      После Парижа Салтыков был направлен в Дрезден. Заслужив от Екатерины нелестную характеристику «пятого колеса у кареты», он никогда более не появлялся при дворе и скончался в почти полной безвестности.
      Как фаворит Екатерины Сергей Салтыков оказался фигурой весьма нетипичной, обычно она надолго сохраняла дружеские чувства к своим бывшим любовникам, здесь же все произошло по пословице «с глаз долой – из сердца вон».
      А теперь несколько слов еще об одной легенде о рождении цесаревича Павла. Ее воскресил в 1970 году историк и писатель Н. Я. Эйдельман, опубликовавший в журнале «Новый мир» исторический очерк «Обратное провидение». Изучив свидетельства об обстоятельствах появления на свет Павла Петровича, Эйдельман не исключает, что Екатерина родила мертвого ребенка, но это сохранили в тайне, заменив его другим новорожденным, чухонским, то есть финским, – мальчиком, родившимся в деревне Котлы возле Ораниенбаума. Родителей этого мальчика, семью местного пастора и всех жителей деревни (около двадцати человек) под строгим караулом отправили на Камчатку, а деревню Котлы снесли, и место, на котором она стояла, запахали.

      Однако Екатерина, молодая, чувственная и увлекающаяся женщина, не могла подолгу оставаться одинокой.
      На смену графу Салтыкову пришел Станислав Август Понятовский – прекрасно воспитанный и хорошо образованный двадцатишестилетний дипломат, занимавший пост заместителя английского посла в Петербурге сэра Вильямса.
      Молодой поляк очаровал великую княгиню своим безукоризненным французским, почитанием Вольтера и мадам де Скюдери, которых любила сама Екатерина.
      Вскоре Понятовский стараниями Бестужева стал польским послом при Петербургском дворе.
      Через непродолжительное время Петр Федорович узнал о связи жены с польским послом, но не только не воспрепятствовал этому роману, а даже содействовал его развитию. Французский посол маркиз Лопиталь довел об этом до сведения Елизаветы Петровны. Императрица восприняла случившееся как скандал, порочащий и ее племянника, и весь ее двор, и выслала Понятовского в Варшаву.
      Через тридцать пять лет Понятовский вернулся в Петербург. Его бывшая молодая любовница была уже престарелой императрицей, а он, потерявший «подаренный» ей польский трон, тоже уже немолодым экс-королем.

      Теперь же речь пойдет о человеке, уже знакомом по предыдущей книге «От Екатерины I до Екатерины II», который, став амантом великой княгини Екатерины Алексеевны, продолжал довольно долгое время оставаться и первым фаворитом императрицы Екатерины II.
      Этого человека звали Григорием Орловым, и он появился при Малом дворе – так в отличие от Большого двора императрицы Елизаветы Петровны назывался двор великого князя Петра Федоровича и его жены.
      Поручик Григорий Орлов привез в Петербург адъютанта прусского короля Фридриха графа Шверина, попавшего к тому моменту в плен во время битвы. Однако к этому мы еще вернемся, а сначала есть смысл рассказать не только о Григории, но и о его четырех братьях, ибо в российской истории они сыграли немалую роль. Все пятеро были фаворитами императрицы, хотя фаворитом-любовником был один лишь Григорий.
      Давайте коротко познакомимся с генеалогией их семьи.
      Орловы происходили из тверских дворян и свое благородное происхождение могли подтвердить грамотой, относящейся к концу XVI века. Основателем рода они считали помещика Лукьяна Ивановича Орлова, владельца села Люткино Бежецкого уезда Тверской губернии.
      Его внук – Иван Иванович Орлов – в конце XVII века служил подполковником одного из московских стрелецких полков, выступившего против Петра I. Поэтому, когда царь примчался из Вены «изводить крамолу», среди тех, кого приговорили к смерти, оказался и Иван Орлов. Когда смертников привели на казнь, приехал Петр и стал рядом с палачом. Вот на эшафот ступил Иван Орлов, под ноги ему подкатилась отрубленная стрелецкая голова. Орлов засмеялся и пнул голову так, что она упала с помоста на землю. Потом подошел к плахе и с улыбкой сказал Петру: «Отодвинься, государь, здесь не твое место – мое». И спокойно положил голову на плаху.
      Петру понравились бесстрашие и удаль обреченного, и он помиловал Орлова.
      Таким был дед братьев Орловых. Их отец, Григорий Иванович, провел в походах и сражениях все царствование Петра I. К концу Северной войны его назначили командиром Ингерманландского полка – одного из лучших армейских пехотных полков, первым командиром которого был А. Д. Меншиков. Г. И. Орлов был лично известен Петру I и с гордостью носил на золотой цепи его портрет, которым он был награжден самим императором.
      Все было бы хорошо, но не повезло Григорию Ивановичу в делах семейных: хотел он иметь потомство, да не дал ему Бог детей. Так и жил он с бесплодной женой, пока та не умерла. Было Григорию Ивановичу в ту пору пятьдесят два года, но бурлила в нем кровь Орловых, и бесшабашная удаль не оставляла старика, как и надежда родить и взрастить детей. В 1733 году Орлов женился на шестнадцатилетней красавице Лукерье Ивановне Зиновьевой, которая за восемь лет родила ему шестерых сыновей – Ивана, Григория, Алексея, Федора, Михаила и Владимира. Михаил умер в младенчестве, а остальные выросли красавцами и богатырями.
      Женитьба заставила Орлова-отца выйти в отставку. Ему дали чин генерал-майора, но скоро призвали на статскую службу, предложив пост Новгородского губернатора. Умер Григорий Иванович на шестьдесят втором году жизни. В то время его старшему сыну было девять лет, а младшему – три года. Оставшись одна, Лукерья Ивановна не смогла дать своим сыновьям хорошего воспитания, но вырастила их необычайно здоровыми, сильными и смелыми.
      Хорошо понимая, что будущее ее сыновей – в Петербурге, вдова отправила четырех из них в столицу, а младшего, Владимира, оставила при себе.
      Героем дальнейшего повествования станет Григорий Орлов. Когда он с пленным графом Шверином появился в Петербурге, их поселили в доме придворного банкира Кнутцена, рядом с Зимним дворцом. Это облегчило встречи Григория с Екатериной Алексеевной, которая влюбилась в красавца и силача с первого взгляда. Екатерина тайно навещала нового любовника в доме Кнутцена и вскоре почувствовала, что беременна.
      Положение осложнялось тем, что Петр Федорович давно уже пренебрегал своими супружескими обязанностями и делил ложе с кем угодно, только не с женой.
      Несмотря на это, Екатерина решила сохранить ребенка. Первые пять месяцев, до конца 1761 года, хранить тайну было легко, так как внимание Большого и Малого дворов было отвлечено ухудшавшимся состоянием здоровья Елизаветы Петровны и на Екатерину почти не обращали внимания.
      Но роды приближались, и нужно было что-то предпринимать.
      Екатерина поделилась переживаниями со своим наиболее доверенным слугой – Василием Шкуриным, бывшим истопником в ее апартаментах. Он знал о романе Екатерины с Орловым, но свято хранил тайну.
      – Чего боишься, матушка? – спросил он.
      – Боюсь, что стану во время родов кричать, а государь услышит, и все раскроется.
      – Пустое, матушка. Я все так устрою, что государя в тот момент во дворце не будет.
      – Не много ли на себя берешь, Вася? – усомнилась Екатерина, но Шкурин спокойно ответил:
      – Не сомневайся, как я сказал, так тому и статься.
      На следующее утро он явился во дворец со своим двенадцатилетним сыном Сергеем и сказал, что приехали они сюда одвуконь, и кони их стоят у коновязи, возле кордегардии.
      – Сына я оставлю здесь, а ты вели постелить ему где-нибудь в соседней комнате. Когда тебе станет худо, ты почуешь, что скоро подойдут роды, скажи ему, что он тебе более здесь не нужен, а чтоб скакал домой как можно скорее, и о том бы мне сказал.
      Шкурин уехал к себе домой, на окраину Петербурга, где жил в большой избе с женой, сыном и двумя дочерьми. Приехав, он велел семье переселиться на несколько дней к родственникам, отправив вместе с ними и весь домашний скарб.
      После их отъезда он подготовился к задуманному, а потом лег на пол и заснул. Проснулся Шкурин, когда приехал его сын.
      – Как государыня? – спросил Шкурин.
      – Велели скакать во весь дух и сказать, что более я им не надобен, – выпалил мальчик.
      – Садись на коня и поезжай к матушке и сестрам, – велел Шкурин, а сам пошел на конюшню, оседлал коня, затем разжег огонь и подпалил избу изнутри со всех четырех углов. Сделал он все умело, недаром много лет прослужил дворцовым истопником.
      После этого поскакал во дворец. Оглянувшись через полверсты, увидел снопы искр и облака дыма: изба горела хорошо – медленно, но верно. Еще через версту ему встретилась запряженная шестериком карета Петра Федоровича. Царь мчался сломя голову.
      Шкурин с радостью понял, что его расчет оправдался: Петр Федорович помчался на пожар, как только ему доложили, что на окраине города загорелась какая-то изба.
      Шкурин знал, что как только столичные пожарные выезжали по тревоге, одновременно с ними выскакивал из пожарной части офицер и летел во дворец извещать о том государя, ибо более всего на свете Петр Федорович любил глядеть на пожар и настрого приказал извещать его о любом таком случае, будь то днем или ночью, даже самой глубокой.
      На сей раз, узнав, что на окраине пожар, император, бросив все дела, помчался наслаждаться любимым зрелищем.
      ...Войдя в опочивальню императрицы, Шкурин услышал тонкий и неуверенный детский крик. Екатерина лежала счастливая и обессиленная.
      Увидев верного слугу, она чуть-чуть улыбнулась и тихо произнесла:
      – Мальчик.
      Было 11 апреля 1762 года...

      Теперь пора рассказать о братьях Григория Григорьевича Орлова, без которых его судьба, возможно, сложилась бы по-иному. (В контексте их взаимоотношений коротко расскажем и о самом Григории, пока был он совершенно неотделим от них.)
      Важнейшую роль и в жизни Григория, и в истории России сыграли два его брата – Алексей и Федор.
      Однако старшим из братьев был Иван, поэтому начнем с него. Иван Григорьевич Орлов первым поступил в Сухопутный шляхетский кадетский корпус и первым окончил его, оставив хорошую память, что помогло Григорию занять в корпусе достойное место.
      Окончив учебу, Иван стал унтер-офицером гвардии. Не очень быстро поднимаясь по лестнице чинов и знаний, он зато сразу же обрел репутацию силача и храбреца, репутацию, впрочем, заслуженную впоследствии всеми Орловыми.
      В 1749 году в Сухопутный шляхетский кадетский корпус привезли четырнадцатилетнего Григория, который проявил незаурядные способности к языкам: быстро овладел немецким и французским. Учился он всего год, а затем начал служить рядовым лейб-гвардии Семеновского полка. Через семь лет Григорий был переведен в армию офицером и отправлен в действующую армию в Пруссию. 14 августа 1758 года в жестоком сражении под Цорндорфом он был трижды ранен, проявив незаурядную храбрость и хладнокровие. Из-за отличного знания языков ему препоручили взятого в плен адъютанта Фридриха II графа Шверина, которого Григорий отвез сначала на зимние квартиры в Кенигсберг, а оттуда, по приказу Елизаветы Петровны, – в Петербург.
      Здесь граф Петр Иванович Шувалов, себе на беду, взял Григория Орлова в адъютанты. В девятнадцатилетнего красавца тут же влюбилась светская львица княгиня Елена Степановна Куракина, бывшая в ту пору любовницей Шувалова. Граф не потерпел соперничества и перевел адьютанта в гренадерский полк. Однако это не убавило популярности Григорию Орлову, он по-прежнему оставался в чести во всех гвардейских полках и при Малом дворе, где ему особенно мироволил Петр Федорович. И конечно же, не могла не обратить на Григория благосклонного внимания Екатерина Алексеевна. Она симпатизировала его брату Алексею, который четырнадцати лет поступил рядовым в лейб-гвардии Преображенский полк и вскоре стал там признанным лидером молодежи, поскольку слыл самым сильным человеком в полку.
      Алексей весил около ста пятидесяти килограммов, сабельным ударом он отсекал голову быку. Ему не стоило труда раздавить яблоко двумя пальцами или поднять карету вместе с пассажирами. Он был умен, хитер и необычайно храбр.
      Четвертый из братьев, Федор, повторил путь Григория, поступив в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, а затем – в Семеновский полк. Он участвовал в Семилетней войне, отличался неустрашимостью и отвагой. Скоро Федор, подобно своим старшим братьям, оказался в Петербурге, разделив вместе с Григорием и Алексеем славу первого драчуна, повесы, кутилы и храбреца.
      По-иному сложилась судьба младшего Орлова – Владимира. Он не служил ни в военной, ни в статской службе, а провел юность, отдавая предпочтение ботанике, агрономии и астрономии, слывя среди братьев «красной девицей». В Петербурге Владимир появился позже всех и спустя несколько лет стал директором Петербургской Академии наук.

      Особой известностью выделялись Алексей и Федор. Они постоянно соперничали с самым сильным человеком в Петербурге – Александром Мартыновичем Шванвичем, точнее Шванвицем, – офицером-немцем. Он был сыном преподавателя академической гимназии и переводчика с немецкого и латинского языков Мартина Шванвица, поселившегося в России в последние годы царствования Петра I.
      Александр родился в 1727 году, крестной матерью его стала восемнадцатилетняя Елизавета Петровна. Александр учился в академической гимназии, по окончании которой его зачислили в артиллерию, а через восемь лет, в ноябре 1748 года, перевели гренадером в лейб-гвардию. Александр Шванвич был того же поля ягодой, что и братья Орловы, – пьяницей, повесой и задирой.
      В 1752 года произошло событие, заставившее говорить о Шванвиче, Алексее и Федоре Орловых весь светский Петербург. Бесконечные выяснения, кто из них троих самый сильный, сопутствующие тому драки, заставили наконец соперников найти выход из положения. Было решено, что если Шванвич встретит где-либо одного из братьев, то встреченный беспрекословно ему подчиняется. А если Шванвич встретит двух Орловых вместе, то будет во всем повиноваться им. Однажды Шванвич зашел в трактир, где сидел Федор Орлов. Шванвич приказал Федору отойти от бильярдного стола и отдать ему кий. Затем он велел уступить место за трапезным столом и отдать вино и понравившуюся ему девицу. Федор, выполняя условия соглашения, повиновался, как вдруг в трактир вошел Алексей, и ситуация сразу же переменилась: братья потребовали вернуть им вино и девицу. Шванвич заартачился, и Орловы вытолкали его за дверь.
      Шванвич затаился, поджидая братьев. Первым вышел Алексей, Шванвич нанес ему палашом удар по лицу. Орлов упал, но рана оказалась не смертельной. (Впоследствии, когда Алексей Орлов вошел в историю как победитель турецкого флота в Чесменской бухте и стал графом Орловым-Чесменским, знаменитый скульптор Федот Иванович Шубин изваял из мрамора его бюст, запечатлев огромный шрам, идущий через всю щеку.)
      Братья Орловы не стали мстить Шванвичу за бесчестный поступок.
      Чтобы распрощаться с А. М. Шванвичем, скажем только, что потом он служил на Украине, в Торжке, а в феврале 1765 года был пожалован чином секунд-майора и умер в 1782 году командиром батальона в Кронштадте. Его сын, подпоручик Михаил Александрович Шванвич, оказался одним из ближайших помощников Пугачева. Именно он стал для А. С. Пушкина прототипом Швабрина из повести «Капитанская дочка» и действующим лицом в «Истории Пугачева» и «Замечаниях о бунте». Но об этом позже.

      Вспомните, уважаемые читатели, о том, как погиб в Ропше Петр III (об этом рассказывалось в предыдущей книге цикла «Занимательная история России»), и станет ясно, что пройти мимо его неожиданной и для многих загадочной смерти нельзя.
      Похоронить усопшего нужно было тихо не привлекая к этой церемонии особого внимания.
      Местом погребения был избран не Петропавловский собор, а Александро-Невская лавра, что непредвзятым современникам добавляло уверенности в насильственной смерти бывшего императора. По предположению Никиты Ивановича Панина, Сенат «рабски просил» Екатерину не участвовать в похоронах, так как «сия процедура была бы для нее невыносима». Екатерина согласилась.
      Сохранилось немного свидетельств о траурной церемонии. Одно из них оставил флигель-адъютант Петра III – полковник Давид Рейнгольд Сивере, двоюродный брат близкого Елизавете Петровне Карла Сиверса. Сивере находился в момент ареста Петра III в Ораниенбауме и был арестован генералом Василием Ивановичем Суворовым. Благодаря заступничеству своего кузена перед Екатериной II он был освобожден и уехал в Петербург.
      Давид Сивере сообщает: «Ночью с 7 на 8 июля тело его (Петра III. – В. Б.) было перевезено из места его заточения в Александро-Невский монастырь и стояло до 10-го в гробу, обитом в красный атлас с немногими золотыми украшениями. Он лежал в своем любимом гольштинском мундире, без всяких орденов, без шпаги и без караула. Стражею при нем были – малого чина офицер и несколько человек солдат». Руки покойного скрывали большие кожаные перчатки с крагами до локтей, какие носили шведские офицеры времен Карла XII.
      Многие тысячи простых людей непрерывно шли к гробу императора. Они видели относительную бедность похоронного убранства, малочисленность караула, но более всего поражало их, что в гробу лежал человек с необычно темным лицом: от большой потери крови и удушения лицо покойного стало почти черным.
      В Петербурге тотчас распространился слух, что Петр Федорович спасся, а в гроб положили убитого вместо него царского арапа.
      В среду 10 июля в Александро-Невский монастырь прибыло множество военных и статских генералов. После краткой заупокойной литургии в Благовещенской церкви тело покойного без орудийного салюта и колокольного звона предали земле. Через тридцать три года, 18 декабря 1796 года, по распоряжению сына его, императора Павла I, Петра Федоровича похоронят вторично. На этот раз рядом с Екатериной II.

      Как только Петр Федорович был предан земле, царских милостей, наград и почестей удостоились участ-ники благополучно для них завершившегося переворота.
      Прослывший непосредственным душителем Энгельгардт сделал быструю карьеру, став к концу жизни генерал-поручиком и выборгским губернатором. И все же он не был принят при дворе, ибо его считали слишком одиозной фигурой.
      Красноречива судьба и других участников. Алексей Орлов уже в Ропшу приехал генерал-майором и секунд-майором Преображенского полка. Затем он вместе с остальными братьями был возведен в графское достоинство, награжден орденом Александра Невского и осыпан дарами – деньгами, поместьями, драгоценностями, до конца екатерининского царствования оставаясь влиятельнейшим сановником империи. Когда Екатерина II умерла, Алексей Орлов являлся кавалером всех российских орденов, генерал-адмиралом и генерал-аншефом. За победу над турецким флотом в Чесменской бухте ему был присвоен титул графа Чесменского, вручены орден Георгия 1-й степени, осыпанная бриллиантами шпага, серебряный сервиз и шестьдесят тысяч рублей. В честь его побед выбили медаль, в Царском Селе поставили мраморный обелиск, а в Петербурге построили замок, названный «Чесменским».
      Князь Федор Сергеевич Барятинский в день коронации был пожалован чином камер-юнкера, получил двадцать четыре тысячи рублей и всю жизнь находился при дворе, дослужившись в 1796 году до чина обер-гофмаршала, который по Табели о рангах соответствовал действительному тайному советнику или генерал-аншефу.
      Петр Богданович Пассек, освобожденный из-под караула ранним утром 28 июня самой Екатериной, тотчас же стал капитаном гвардии, как и Барятинский, получил двадцать четыре тысячи рублей, а в придворном звании даже обошел его, будучи пожалован действительным камергером. Пассек получил село под Москвой, мызу в Эстляндии и сотни крепостных крестьян. Через четыре года он стал генерал-поручиком, а потом занимал посты генерал-губернатора в Могилевской и Полоцкой губерниях. В 1781 году достиг чина генераланшефа. Пользуясь покровительством императрицы, он запятнал себя мздоимством, незаконным отчуждением чужого имущества, присвоением ценностей, конфискованных в таможнях, и другими злоупотреблениями, но, пока была жива Екатерина II, все это сходило ему с рук.

      Не были обойдены благодарностью императрицы и другие участники переворота и ропшинской трагедии. В своем указе Сенату от 3 августа 1762 года Екатерина II повелевала: «За отличную и всем Нашим верноподданным известную службу, верность и усердие к Нам и Отечеству Нашему, для незабвенной памяти с Нашим к ним благоволении, всемилостивейше пожаловали Мы деревнями в вечное потомственное наследное владение, а некоторых из Кабинетной Нашей суммы денежного равномерного противу таковых деревень суммою...» И далее снова следовали знакомые фамилии Орловых, Пассека, Барятинских, Баскакова, Потемкина, Рославлевых, Ласунских, Бибикова, Мусина-Пушкина, Волковых и других.
      Указ был опубликован в «Санкт-Петербургских новостях» и сопровождался следующей сентенцией: «Ее Императорское Величество нимало не сомневалось об истинном верных Своих подданных при всех бывших прежде обстоятельствах сокровенном к Себе усердии, однако же к тем особливо, которые по ревности для поспешения благополучия народного побудили самым делом Ее Величества сердце милосердное к скорейшему приятию престола российского и к спасению таким образом нашего Отечества от угрожавших оному бедствий, на сих днях оказать особливые знаки Своего благоволения и милости...»
      Не забыты были и второстепенные участники «революции». Среди них, к немалому изумлению, обнаруживаем Екатерину Дашкову, которая должна бы значиться среди главнейших «спасителей Отечества». Видимо, к этому моменту отношения двух Екатерин разладились, и хотя окончательно их пути не разошлись, о прежней близости не могло быть и речи.
      В дополнение к указу императрицы из Сената в Герольдмейстерскую контору направлялось «дело о пожаловании гардеробмейстера Василия Шкурина в российские дворяне, да Федора и Григория Волковых и кассира Алексея Евреинова во дворяне и о пожаловании их деревнями, а Евреинова чином капитанским».
      О заслугах Шкурина, приславшего карету в Петергоф и сжегшего ради Екатерины свою избу, мы уже знаем. Стало быть, и заслуги братьев Волковых тоже были немалыми, коль в наградах они сравнялись со Шкуриным.

      О неизвестных сторонах жизни Федора Волкова кое-что сообщает один из осведомленнейших придворных – А. М. Тургенев. В своих «Записках» он писал: «При Екатерине первый секретный, немногим известный деловой человек был актер Федор Волков, может быть, первый основатель всего величия императрицы. Он во время переворота при восшествии ее на трон действовал умом; прочие, как-то: главные Орловы, князь Барятинский, Теплов, – действовали физическою силою в случае надобности, и горлом привлекая других в общий заговор.
      Екатерина, воцарившись, предложила Ф. Г. Волкову быть кабинет-министром ее, возлагала на него орден Святого Андрея Первозванного. Волков от всего отказался и просил государыню обеспечить его жизнь в том, чтобы ему не нужно было заботиться об обеде, одежде, о найме квартиры, когда нужно, чтобы давали ему экипаж. Государыня повелела нанять Волкову дом, снабжать его бельем и платьем, как он прикажет, отпускать ему кушанье, вина и все прочие к тому принадлежности от двора, с ее кухни, и точно все такое, что подают на стол Ее Величеству; экипаж, какой ему заблагорассудиться потребовать... Всегда имел он доступ в кабинет к государыне без доклада».
      По другим сведениям, Волков отказался не только от поста кабинет-министра и высшего ордена империи, но и от поместья, и от крепостных. Сохранилось свидетельство такого рода: «Рассказывают с достоверностью, что государыня при восшествии на престол благоволили жаловать его дворянским достоинством и вотчиною, но он со слезами благодарности, просил императрицу удостоить этою наградою женатого брата его, Григория, и ему позволить остаться в том же звании и состоянии, которому он обязан своею известностью и самыми монаршими милостями. И государыня... уважила просьбу первого русского актера и основателя отечественного театра».
      Был ли Федор Волков в столь высокой степени доверенности у Екатерины? Занимал ли он столь значительное место в организации заговора? Несомненно, что Волков и Екатерина представляли друг для друга взаимный интерес. Беседуя о театре и литературе, они не могли не касаться политических тем и, вероятно, могли обсуждать и конфиденциальные вопросы. Мнение Волкова в этих вопросах могло быть очень значимым, ибо его считали одним из умнейших людей России.
      Выдающийся просветитель Н. И. Новиков называл его «мужем великого, обымчивого (объемлющего. – В. Б.) и проницательного разума, основательного и здравого рассуждения, и редких дарований, украшенных многим учением и прилежным чтением наилучших книг».
      Д. И. Фонвизин считал Волкова «мужем глубокого разума, наполненного достоинствами, который имел большие знания и мог бы быть человеком государственным».
      Как бы то ни было, но участие выдающегося актера в рошлинской драме справедливо считается «наименее выясненным моментом в биографии Волкова». Таково авторитетное мнение прекрасного знатока его жизни В. А. Филиппова.
      И все же даже то немногое, что вошло в эту книгу, проливает новый свет на личность Федора Волкова, который был не только актером и основателем русского профессионального театра, но и незаурядным политическим деятелем, чью истинную роль еще предстоит выяснить историкам.

      Екатерина понимала, что утихомирить пересуды, сплетни и разговоры о смерти Петра III может только ее скорейшая коронация. Поэтому (специальным манифестом от 7 июля) церемония должна была состояться в Москве менее чем через два месяца, что не имело прецедента в российской истории. Главным распоря-дителем всех торжеств назначался Григорий Орлов.
      В пятницу 13 сентября Екатерина Алексеевна торжественно въехала в Москву для коронации. Первопрестольная встречала ее звоном колоколов и грохотом пушек. Екатерина ехала в открытой коляске, окруженная эскортом конногвардейцев, вдоль стоящих шпалерами десяти полков, одетых в парадные мундиры и сверкающие каски.
      Такой торжественный прием постарался организовать московский генерал-губернатор, фельдмаршал князь Александр Борисович Бутурлин, прибывший на этот пост за месяц до смерти Петра Федоровича и еле успевший взять в свои руки бразды правления в Первопрестольной.
      Узнав о государственном перевороте, произошедшем в Санкт-Петербурге, Бутурлин тут же привел к присяге жителей Москвы, решительно заявив себя верным сторонником новой императрицы Екатерины II. Ему же предстояло подготовиться к коронации, тем более что Екатерина спешила с этим.
      Церемония началась 22 сентября в десять часов утра, когда Екатерина из Успенского собора прошла в Архангельский и Благовещенский, где прикладывалась к святым мощам и почитаемым иконам. Во время ее шествия по Кремлю полки «отдавали честь с музыкою, барабанным боем и уклонением до земли знамен, народ кричал „ура“, а восклицания радостные, звон, пальба и салютация, кажется, воздухом подвигли, к тому ж по всему пути метаны были в народ золотые и серебряные монеты».