Неофициальная история России - Восточные славяне и нашествие Батыя

      Такой прием запоминания аналогичен знакомой любому старшекласснику, занимающемуся физикой, вроде бы не относящейся к этой науке фразе: «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан». На самом же деле первые буквы слов в этом предложении означают цвета спектра в их последовательности: Красный, Оранжевый, Желтый, Зеленый, Голубой, Синий, Фиолетовый. Это – обычный мнемонический ряд, основанный на ассоциации и имеющий целью облегчить запоминание.
      Вот и Кирилл задолго до появления науки оптики использовал такой же метод запоминания, наделив при этом фразу, положенную им в основу алфавита, высоким просветительским смыслом. А коль скоро это так, а я уверен, что это именно так и никак иначе, то следом за первой фразой должна быть еще какая-то, потому что если Кирилл использовал такой метод для первых букв, то он должен был применить его и для букв последующих, хотя бы некоторых.
      Дальше Кирилл расположил буквы следующим образом: Н, О, ? (омега), ? большая – последняя буква греческого алфавита, исключенная реформой 1711 года, но не случайно, как будет показано ниже, поставленная создателем славянской азбуки именно на это место. Затем в кириллице шли буквы П, Р, С, Т. Пока ограничимся этими семью буквами, ибо в них, как мне представляется, скрыта еще одна фраза. Но прежде пройдем по азбуке дальше, используя тот же метод, что и прежде.
      «Н» – Наш, пятнадцатая буква, означает «нам принадлежащий, собина наша, то есть милый, дорогой, сродный, близкий, принадлежащий нам: семье, общине, родне».
      Даль поясняет, что это – и товарищ, и собрат, и земляк, и родственник.
      Шестнадцатая буква «О» – Он – означает и просто местоимение «он», и иносказательно означает Бога: «Им свет стоит; к Нему Солнышко спрашивается; Никто, как Он; Он один премудр и всеведущ».
      И далее идет семнадцатая буква w – Омега, последняя буква греческой азбуки, означающая конец, подобно тому как первая ее буква a – альфа – означает начало. Отсюда происходило выражение: «от Альфы до Омеги», то есть от начала до конца (сегодня, используя современный русский алфавит с его реалиями, когда «А» занимает первое место, а последней буквой является «Я», мы говорим: «От А до Я»). И, используя это выражение, Христос сказал о себе и своем учении: «Аз есмь альфа и омега, начало и конец всего» – как говорится в «Откровении» Иоанна Богослова.
      Восемнадцатая буква «П» – Покой – означает мир и тишину, безмятежное состояние, полное спокойствие, кротость, умиротворение страстей, блаженство души.
      Девятнадцатая буква «Р» – Рцы – означает: говори, сказывай, молви, – отсюда слова – обречь, приговорить кого-либо, заречься, то есть дать обет отказаться от чего-либо, наречь, то есть назвать кого-то, пререкаться, спорить, предрекать, предсказывать; отсюда же происходят слова – речь, речистый и т. п.
      А вот двадцатую букву «С» – Слово – выделим особо, ибо за нею стоит такая бездна премудрости, как, пожалуй, ни за одной другой.
      Слово, говорит Даль, есть первый признак сознательной разумной жизни, а, по Константину Сергеевичу Аксакову, «слово есть воссоздание внутри себя мира». И хотя два только что приведенных высказывания появились через 1000 лет после смерти Кирилла Философа, они верны, и его предшественники немало говорили о силе Слова. Но как бы ни были справедливы их замечания, они не идут ни в какое сравнение с первыми строками Евангелия от Иоанна, которого Богородица усыновила после смерти ее сына Иисуса Христа. Иоанн начал свое Святое Благовествование так: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
      Здесь такие высочайшие категории, как Слово, Бог, Жизнь и Свет, находятся в одном смысловом и эмоциональном ряду и равнозначны и равноценны друг другу. Слово истолковывается богословами как – Бог, Сын Божий, Истина, Премудрость и Сила. И именно так понимал Слово и ученейший богослов Кирилл Философ, называя этим именем букву С.
      И наконец, двадцатая буква «Т» – Твердо – означает: твердь, крепкий, нерушимый, стойкий, уверенный, верный, прочный. Слова «верный» и «уверенный» имеют корнем слово «вера», и это тоже помогает разгадке следующей фразы. Но, пожалуй, наиболее поэтично, образно и точно в смысловом и эмоциональном смысле употребил слово «твердыня» великий немецкий реформатор Мартин Лютер, сочинивший замечательный хорал, который впоследствии назвали «Марсельезой XVI века». Этот хорал был написан на основе 46-го псалма, и его лейтмотивом стала мысль Лютера о том, что Господь – наша крепость.
      Исходя из того, что узнали мы о семи буквах, следующих после первой фразы, в которой было осмыслено нами значение двенадцати букв, попробуем прочесть и семь последующих: Наш, Он, Омега, Покой, Рцы, Слово, Твердо. А теперь и это все попробуем осмыслить, как и начальные буквы азбуки: «Наш Он это – Бог, Альфа и Омега, начало и конец всего, мир и покой (И) Речет Слово (которое) Твердыня». Такова вторая фраза. А большинство последних букв – У, Ф, X, Ц, Ч, Ш, Щ, Ъ, Ы, Ь, Э, Ю, Я – Кирилл поместил в азбуку из чисто практических соображений, так как без них не было бы полноценного алфавита, и, кажется, в этих буквах никакого скрытого смысла нет. Из всех этих букв, обозначенных как «Ус», «Ферт», «Хер», последняя из них изображена косым крестом, отчего и пошло выражение «похерить», то есть «зачеркнуть, перечеркнуть, помарать». «Ч» – единственная из всех последних букв, имеющая огласовку именем существительным – «Червь», – наводит на размышления о бренности всего земного и конце человеческого существования. Червь, живущий в земле, в могилах, в мертвых телах и животных и человека, паразитирующий в еще сохраняющейся, но уже безжизненной плоти, издавна был символом праха, тления и конца жизни. «Что червь в орехе, то печаль в сердце», – говаривали в старину. Червоточиной называли и прогрызенный во фруктах или овощах лаз или – фигурально – болезнь, тоску, скрытый порок. По-видимому, не случайно поместил Кирилл «Червя» в самый конец азбуки, расположив после этой буквы безликие «Ша», «Ща», непроизносимые «Ъ» – Ер и «Ь» – Ерь, а также «Ы» – Еры, с которой не начинается ни одно слово. Столь же безлики буквы «h» – Ять, о которой уже Даль говорил, что «смысл ее утерян», и «Э», введенная в алфавит после реформы Петра I и называвшаяся «Е оборотное», а также и буква «Ю» – Йу.
      Последней буквой русского алфавита является буква «Я» – Яз. По смыслу она идентична первой букве Аз, также означающей местоимение «Я». Однако Аз употреблялось в этом смысле в азбуке церковной, а «Я» – в азбуке гражданской. И это вроде бы формальное различие на самом деле было весьма существенным. Аз употреблялось чаще в случаях торжественных, связано было со Священным Писанием, а «Я» – в житейском обиходе. И все же характерно, что славянский алфавит с Человека начинался и Человеком заканчивался. Начало и конец представляли замкнутый круг, напоминающий венок Творцу или венец творения. Это и было тем самым, что великий немецкий философ Гегель назвал позже «мировой идеей, совершившей круг».
      Если же быть педантом, то нужно сказать, что после «Я» шли еще буквы «Фита» и «Ижица», заменяющие буквы «Ф» и «И» в греческих словах. Но в русском языке с них начиналось всего десять слов, и потому и Фитой, и Ижицей можно пренебречь.
      Сознаюсь, что мое прочтение девятнадцати букв славянской азбуки – это мое прочтение, его можно принимать, можно – не принимать, можно уточнять или же истолковывать по-иному. Для меня же оно стало удивившей меня реальностью, вроде бы лежащей на поверхности, на которую почему-то не обращали внимания. Это напоминало мне хрестоматийный случай, когда Исаак Ньютон, увидев падающее в саду яблоко, открыл закон всемирного тяготения, хотя до него миллионы людей видели подобное миллионы раз, но никто из них этого закона не открывал.

Древнерусская светско-церковная мозаика

Первые русские святые – Борис и Глеб

      Владимир Святославич умер 15 июля 1015 года, оставив после себя двенадцать сыновей: Святополка, Вышеслава, Изяслава, Ярослава, Всеволода, Мстислава, Станислава, Святослава, Бориса, Глеба, Позвизда и Судислава. Судьба почти каждого из братьев могла бы стать сюжетом для историко-приключенческого романа, но мы остановимся лишь на некоторых.
      …После смерти Владимира Святославича киевский великокняжеский престол занял его старший сын, Святополк, впоследствии прозванный Окаянным.
      Не желая делить земли и власть со своими братьями, он решил перебить их всех поодиночке.
      Первыми его жертвами стали три его брата – Борис, возвращавшийся из похода на печенегов, а затем Глеб и Святослав.
      Подосланные Святополком убийцы ночью подобрались к шатру Бориса и пронзили его копьями сквозь полог шатра, когда Борис спал. Затем еще живым завернули его в шатер и привезли к Святополку. Тот велел двум варягам прикончить брата.
      Так же предательски был убит и Глеб, плывший в Киев по Днепру, надеясь застать в живых больного отца, о смерти которого он еще не знал. Борис и Глеб стали первыми русскими святыми-великомучениками. Правда, их причисление к лику святых произошло не сразу. Понадобилось более полувека, чтобы такое признание состоялось. Константинопольский патриарх Иоанн VIII совершил этот акт лишь в 1071 году.

Ярослав Мудрый

      Узнав о вероломном убийстве трех братьев, против Святополка выступил князь Новгорода Великого – Ярослав. Он узнал о случившемся преступлении от своей сестры Предславы, которая сообщила, что и ему Святополк готовит такую же страшную участь.
      С новгородцами и дружинниками-варягами Ярослав пошел к Киеву и после трехмесячного противостояния у Любеча разгромил войско Святополка. Остатки разбитой рати князя-братоубийцы бежали в Польшу, к тестю Святополка – польскому королю Болеславу Храброму. А Ярослав вступил в Киев и стал Великим Киевским князем, объединив, таким образом, два крупнейших центра Древней Руси – Киев и Новгород. Однако успех Ярослава вначале оказался непродолжительным: через три года Святополк вернулся с польским войском, разбил Ярослава на берегах Буга и снова утвердился в Киеве. Но Ярослав был крепким орешком – в 1019 году он еще раз выступил в поход, изгнал соперника из Киева, заставив его искать убежище у печенегов. Не позволив себе почивать на лаврах, Ярослав вторгся в половецкие степи и окончательно разгромил войско Святополка в битве на реке Альте. Святополк попытался найти поддержку в Польше и Чехии, но на пути в эти страны погиб.
      С 1019 года Ярослав окончательно утвердился в Киеве и в Новгороде, подчинив себе и все другие древнерусские города, кроме Полоцка.
      Он вошел в историю России как великий законодатель, оставивший после себя первый письменный свод законов – «Русскую Правду», а также прославившийся тем, что стал выдающимся просветителем, которого уже при жизни называли Мудрым.

Анна Ярославна, королева Франции

      У Ярослава Мудрого кроме семи сыновей было три дочери – Анна, Анастасия и Елизавета. Старшей была Анна, родившаяся в 1024 году. Она была сказочно хороша и превосходила умом и обеих своих сестер, и многих братьев.
      Когда стала Анна невестой на выданье, многие князья предлагали ей свою руку и сердце, но она отказывала всем, не считая ни одного из них достойным женихом. Наконец, когда исполнилось ей двадцать пять лет (возраст для того времени вполне зрелый для замужества), в Киеве появился католический епископ Роже, приехавший из Франции от короля, 37-летнего Генриха I, который послал епископа ко двору Великого князя Ярослава для того, чтобы посвататься от его имени к Анне, слава о которой дошла до него.
      Генрих I был в это время вдовцом: когда исполнилось ему тридцать пять лет, он женился на племяннице немецкого императора Генриха III, но несчастная принцесса через три месяца умерла.
      Выбрать себе новую жену было для короля делом непростым: Папа Римский запретил католическим королям Европы совершать браки между родственниками вплоть до седьмого колена, а это означало, что ни одна из немецких и французских знатных девиц не может стать королевой Франции, так как из-за недавнего неудачного брака все эти девушки доводились Генриху I хотя и дальними, но все же родственницами. Да и знатные фамилии Франции по той же причине не могли предоставить своих невест Генриху Капетингу, род которого с давних пор был породнен со многими аристократическими фамилиями королевства. Генрих был уже третьим королем Франции из династии Капетингов, и хотя формально считался избранным королем, так как до XII века короли избирались французской знатью, но фактически власть его была наследственной, ибо и его дед – Гуго Капет, – и отец – Роберт II – занимали трон Франции.
      Капетинги издавна владели Парижем и землями вокруг него, называвшимися «Иль де Франсом» – «Островом Франция», потому что эта территория была заключена между большими реками: Сеной, Марной и Уазой. Однако во времена правления Генриха I местом его пребывания чаще всего был не Париж, а Реймс, старинный город, где в 496 году первый король франков Хлодвиг I из династии Меровингов принял христианство, сыграв в истории Франции роль Владимира Святославовича.
      В тот же год, когда стал он христианином, Хлодвиг и короновался здесь же, в Реймсе. С тех пор, по традиции, все короли Франции 1300 лет короновались в этом же городе.
      Однако же вернемся к Анне Ярославне.
      Великая княжна благосклонно отнеслась к предложению Генриха, и счастливый епископ вернулся в Реймс, где тотчас же был принят не менее счастливым женихом, особенно обрадовавшимся тому, что невеста его действительно хороша собой, умна и молода.
      Генрих послал целый обоз подарков, несколько прочных и удобных карет и стал ждать приезда невесты.
      В самом начале мая 1051 года Анна Ярославна приехала в Реймс и, как утверждают старые французские хроники, при первой же встрече была крепко расцелована заждавшимся женихом. Те же хроники сообщают, что и Генрих очень понравился Анне, и 19 мая была сыграна пышная и веселая свадьба.
      В 1052 году Анна родила мальчика, названного Филиппом, а потом еще троих сыновей. Анна и Генрих жили счастливо, но, к сожалению, недолго: король умер 4 августа 1060 года, оставив трон своему восьмилетнему сыну, который был провозглашен королем еще при жизни отца, 23 мая 1059 года.
      Однако регентшей Анна не стала. Волею Генриха I руководить страной до совершеннолетия Филиппа назначен был граф Бодуэн, а вдовствующая королева с сыном уехала в замок Санлис, где вскоре, забыв скорбь, предалась пирам, охоте и иным радостям жизни.
      Не стоит забывать, что ей было тогда тридцать шесть лет, а в этом возрасте женщины не чувствуют себя старухами. К тому же Анна стала еще красивее, чем раньше, и у многих вельмож Франции от восхищения прекрасной королевой кружилась голова.
      Один из ее поклонников – граф Рауль Валуа, к которому и Анна испытывала сильные чувства, летом 1065 года похитил вдовствующую королеву, увезя красавицу с ее согласия.
      Перед тем как Рауль увез Анну из Санлиса, он выгнал свою жену из замка Крепи, где они до того жили, та в полном отчаянье ушла в монастырь, недоумевая, почему муж поступил с нею так жестоко.
      Доказывая Анне прочность их союза и серьезность своих намерений, Рауль обвенчался с нею, как только они приехали в Крепи. Местный священник не осмелился возражать могучему сеньору и освятил брак церковным обрядом. Когда же бывшая графиня узнала имя соперницы, она тут же покинула монастырь и отправилась в Рим к папе Александру II, добиваясь восстановления своих попранных супружеских прав. Папа предписал Раулю Валуа оставить Анну и вернуться к изгнанной и законной жене. Однако граф не захотел даже и слышать об этом.
      Тогда папа отлучил непокорного от церкви, а брак с Анной объявил недействительным.
      Рауль не испугался страшной кары, которая, по поверьям того времени, ввергала отлученного после его смерти в ад, и не оставил Анну до самой своей кончины, последовавшей в 1074 году.
      Незадолго до смерти графа Рауля брак его с Анной был признан действительным. Это сделал новый папа, Григорий VII, сменивший в Ватикане своего предшественника.
      Двадцатидвухлетний король Франции Филипп I еще при жизни графа Валуа помирился со своей матерью, доверив ей управление дворцовым хозяйством.
      Хроники не сохранили свидетельств о смерти Анны Ярославны – королевы Франции, но мы знаем, что ее прямые потомки правили страной более двух с половиной веков, занимая трон одиннадцать раз, до 1382 года.
      А когда последний из Капетингов – Карл IV Красивый, – не имея сына, вынужден был отдать престол своему племяннику Филиппу Валуа, то и новая династия оказалась родной по крови нашей героине. Короли из фамилии Валуа правили Францией 207 лет, до 1589 года, занимая престол четырнадцать раз. И даже после того как на смену династии Валуа пришли Бурбоны, и тогда кровная связь королевских домов не прервалась, ибо женой первого короля из династии Бурбонов – Генриха IV – была Маргарита Валуа.

Первый русский митрополит Иларион

      При Ярославе Мудром церковная организация на Руси получила законченные формы митрополии, и в 1036 году первым киевским митрополитом стал грек Феопемп, поставленный византийским патриархом Алексием Студитом. А на следующий год в Киеве был заложен великолепный собор Святой Софии – «Премудрости Божией» – главный собор православной Руси. Знаменательно, что и в Новгороде главный храм назывался так же, и в Царьграде – Константинополе церковь Святой Софии была патриаршим собором. Константинопольский патриарх считался вселенским главой православной церкви, и «из его руки» поставлялись на троны первосвященники подчиненных ему епархий.
      И вдруг произошло неожиданное: в 1051 году Ярослав Мудрый поставил на митрополичий престол русского священника Илариона, настоятеля церкви Святых Апостолов, расположенной в резиденции Великого князя, в селе Берестове, под Киевом, причем Великий князь сделал это не советуясь с патриархом и без его ведома.
      Иларион был знатного рода, издавна близок к семье Ярослава и более прочих священников просвещен. Летопись говорит, что был он «муж благ, и книжен, и постник».
      Необыкновенная ученость и выдающиеся личные качества сделали Илариона единственным кандидатом на место митрополита. Опасаясь того, что константинопольский патриарх предпочтет ему какого-нибудь грека, Ярослав повелел собрать русских епископов, и они соборно избрали Илариона главою русской митрополии.
      Илариону принадлежало много сочинений. Он был автором и «Номоканона» – свода правил церковной жизни, получившего на Руси название «Кормчей книги». Ему принадлежало «Исповедание веры», «Слово к брату-столпнику», некоторые другие произведения. Но самым выдающимся произведением, которое считается перлом всей древнейшей русской литературы, является его «Слово о Законе и Благодати», где впервые в русской богословской литературе достаточно популярно и доступно трактуется «Закон», то есть Ветхий Завет, и «Благодать» – Новый Завет. Однако Иларион не ограничивался кратким пересказом и толкованием Библии, но, выходя за ее рамки, воспевал просвещение Руси христианством и прославлял отца Ярослава – Владимира, приравненного к ученикам Христа – апостолам и канонизированного православной церковью как равноапостольного.
      Кроме того, Иларион выступает в этом сочинении и как великий патриот Русской земли, которая «ведома и слышна есть всеми концы земли».
      В «Слове о Законе и Благодати» он, кроме всего прочего, обращался к тем избранным, которые «преизлиха насыщьшимися сладости книжныа». Между этими избранными был и сам Ярослав – великий любитель книжной премудрости и прилежный книгочей, который, по словам летописи, «любил церковные законы и правила, сильно любил священников, а еще больше – монахов, и был очень прилежен в чтении книг, и читал их часто, и ночью и днем; и собрал множество переписчиков, которые переводили книги с греческого на славянский язык, и переписали много книг, и нашли много мудрости, которой учились многие верные люди, наслаждаясь божественным учением».
      И далее летописец говорил: «Ибо велика бывает польза от книжного учения, и так как книги учат нас и указывают нам пути покаяния; в книгах мы обретаем мудрость и воздержание, и подобны они рекам, напояющим вселенную».
      Иларион и сам был не только великим книжником, но и одним из первых писателей Руси, несомненно самым лучшим писателем своего времени. При таком князе и при таком главе церкви дело просвещения находилось в надежных руках.
      Но Иларион пробыл митрополитом всего три года – до смерти Ярослава Владимировича, случившейся 2 февраля 1054 года.
      Уже на следующий год Иларион оставил митрополичью кафедру, не переменив и в епископском чине своих привычек и образа жизни, пребывая в трудах, молитвах, посте и благочинии. Как и прежде, он оставался аскетом и подвижником. Часто уходил, как и в прежние времена, на соседнюю с Берестовым гору, где усердно молился, а иногда и оставался в выкопанной для себя пещерке. Потом на этом месте вырос Киево-Печерский монастырь – первый центр русской духовной культуры и неугасимый очаг просвещения.

Печерский монастырь – «свеча горящая», и его игумен – святой Феодосий Печерский

      Печерский монастырь был основан в 1051 году, в год поставления на киевскую митрополию Илариона. На холме, покрытом лесом, вначале возникла небольшая обитель, которую возглавил пришедший со святой Афонской горы монах Антоний. Родом был он из города Любеча, что на Днепре, и возвратился с Афона, из Греции, в родные места. Сначала Антоний жил в монастырях Киева, но житье там пришлось ему не по нраву, и он занял пещеру Илариона, так как она освободилась из-за того, что ее насельник стал митрополитом и три года не жил в ней.
      К Антонию стали приходить мужчины, желающие пострига, и когда стало их двенадцать, они построили для себя небольшую церковь и кельи в пещерах. Антоний и здесь уединился, уйдя на соседнюю гору и поселившись в новой пещере, но монахи приходили и туда, построив рядом с его обителью свои кельи.
      В 1062 году возникший монастырь стал называться Печерским, а его первым игуменом стал совсем молодой монах – Феодосий, пришедший сюда из Курска, где отец его был высокопоставленным управителем при курском князе-наместнике. Примерно в 1068 году, когда монахов было уже около 100 человек, началось строительство нового большого монастыря, а в 1073 году заложена самая крупная церковь – Успения Пресвятой Богородицы.
      Но более всего славился монастырь своей библиотекой и двумя мастерскими – иконописной и книжной, где переписывались и переводились книги.
      При обители была и самая большая в Древней Руси школа, где обучались будущие священники, монахи, причетники и администраторы.
      Из монахов Печерского монастыря вышел и святой – Феодосий Печерский, которого еще при жизни называли «преподобным», что означало: святой, праведный, угодный Богу. Он считался основателем русского монашества, и его жизнь впоследствии стала образцом для подражания множеству иноков и Южной, и Северной Руси.
      Монастырь, основанный Феодосием, – будущая Киево-Печерская лавра, не был огражден от мира. Наоборот, Феодосий, живя милостыней от мирян, платил им тем же от монастырских избытков. В годы его настоятельства был построен дом «нищим, слепым, хромым, больным», а каждую субботу он отсылал в Киев воз хлеба для колодников, содержащихся в городской тюрьме.
      Феодосий же был духовником многочисленных мирян, наставлявшим их на путь истинный. Даже по отношению к киевским князьям он оставлял за собою роль наставника, поучающего их. Князей Феодосий считал всего лишь своими духовными детьми, обязанными признавать над собою его авторитет, как авторитет церкви, стоящей над миром и мирянами и поставленной самим Богом.
      Именно от Феодосия Печерского пошла на Руси традиция милосердия и милостыни, ставшая неотъемлемой частью не просто древнерусского быта, но и чертой национального характера русских людей.

В. О. Ключевский о милостыне и милостивцах

      В очерке «Добрые люди Древней Руси» выдающийся историк, академик Василий Осипович Ключевский писал: «Как в клинике необходим больной, чтобы научиться лечить болезни, так в древнерусском обществе необходим был сирый и убогий, чтобы воспитать умение и навык любить человека. Милостыня была дополнительным актом церковного богослужения, практическим требованием правила, что вера без дел мертва. Как живое орудие душевного спасения, нищий нужен был древнерусскому человеку во все важные минуты его личной и семейной жизни, особенно в минуты печальные. Из него он создал идеальный образ, который любил носить в мысли, как олицетворение лучших своих чувств и помышлений. Если бы чудодейственным актом законодательства или экономического прогресса и медицинского знания вдруг исчезли в Древней Руси все нищие и убогие, кто знает, может быть, древнерусский милостивец почувствовал бы некоторую нравственную неловкость, подобно человеку, оставшемуся без посоха, на который он привык опираться, у него оказался бы недочет в запасе средств его душевного домостроительства».

* * *

      Теперь же, уважаемые читатели, познакомимся с одним из одиннадцати достоверно принадлежащих Феодосию Печерскому сочинений.

Феодосий Печерский. «Слово о терпении, и о любви, и о посте»

      «Много раз друзей я прогонял, боясь искушения: пусть уходят, пока не получат святой тот дар. То, что делаю, не понимаю, убогий! Если же я замолчу из-за вашего роптания, угождая вам из-за вашей слабости, то камни возопят! Не я говорю, но они – всей Вселенной просветители, столпы истины, насадители правой веры, наставники всему доброму благонравию, вожди верные и светила неугасимые.
      Ныне же печалимся и скорбим о тех, узнавших Бога, о которых нам бы радоваться и хвалу за которых возносить благому владыке. Ведь не осудил Он пришедших в 11 часов за их промедление, но награду других даровал им – награду тех, кто работали с утра, но возроптали на владельца виноградника.
      Друг, не обижу тебя! Не так ли мы сговорились с тобою? И не могу ли я делать среди своих так, как я хочу?! Ныне же я, ничтожный, умом постигнув заповеди благого владыки, говорю вам: приличествует нам от трудов своих кормить нищих и странников, а не пребывать в праздности, переходя из кельи в келью. Слышали ведь Павла, сказавшего: „Нигде я даром хлеба не ел, но ночью работал, а днем проповедовал“, и „Руки мои послужили и мне и другим“, и опять: „Пусть не будет есть праздный“. Мы же ничего этого не делаем. Если бы благодать Божия не простерлась над нами и не кормила бы нас приношениями боголюбивых людей, то что бы мы стали делать, глядя на свои труды. А еще говорим: ради нашего пения, или поста, или бдения это все нам приносят. А за всех за приносящих ни единого раза не поклонимся. Слышали ведь притчу о десяти девах мудрых и пяти несмышленых. Как вещает святое Евангелие: мудрые же девство соблюли и светильники свои украсили милостынями и верою, и вошли в чертог радости, никем не возбраняемый для них. Другие же, которых нарекаем несмышлеными, хотя и соблюли девственную печать, хотя постом, бдениями и молитвами истончили плоть свою, но масла милостыни не принесли в светильниках своих душ, поэтому изгнаны были из чертога. И тогда стали они искать того, кто подает милостыню нищим, но не нашли, так как затворились двери человеколюбия Божиего.
      Так не следует ли и нам, возлюбленные, от посланных Богом на пользу душам и телам нашим приношений людей боголюбивых не только себе все брать, но и другим нуждающимся подавать?! „Лучше, – говорит апостол, – давать, чем брать“, „Блажен, – говорит, – заботящийся о нищих и убогих: в день Страшного суда помилует их Господь“, и опять: „Блаженны милостливые, ибо только они помилованы будут“. Да не уподобимся тем ропщущим, что чрева ради пали в пустыне.
      И как же мне не стенать и не печалиться, возлюбленные мои, слыша все то от вас! Если бы мог, обратил бы к вашим чувствам такое пророческое слово: „Кто даст главе моей камние и очам моим источник слез, чтобы плакаться день и ночь за дочерей людей моих!“ И чего мы лишились, братья мои и отцы? Что вы принесли из своего имущества в это место или чего я требовал от вас, принимая в обитель сию? Чего нас лишило человеколюбие Божие? Не все ли дается нам молитвами святой Богородицы?! Поэтому молюсь о вас от всей души, возлюбленные мои: не будьте двоедушны, чтобы не прогневить благого владыку, как те, непокорные, но воздадим хвалу благому владыке, который так о нас заботится и дает нам все в изобилии, не помня грехов наших. И должны мы к нему обратить такое Давыдово слово: „Что есть мы, грешные, Господи мой, Господи, из которых Ты и нас избрал и все нам даровал“, „Смирюсь, – говорю, – спаси меня“ и „В смирении нашем помнит о нас Господь“. О Христе Иисусе, Господе нашем».

Русские святые женщины

      Первой русской святой стала киевская Великая княгиня Ольга, принявшая христианство около 957 года. Ее прах был перенесен в Десятинную церковь в Киеве ее внуком – Великим Киевским князем Владимиром Святославичем, и хотя время ее причисления к лику святых точно не известно, можно с уверенностью утверждать, что княгиня Ольга была первой русской святой. Затем были канонизированы и другие женщины-святые, все до единой, как и Ольга, княжеского происхождения. Причем большинство из них имели мужьями или отцами тоже князей, причисленных после смерти к лику святых. Это Ефросиния Полоцкая, дочь полоцкого князя – основательница женского монастыря в Полоцке (XII век); Анна Кашинская, жена святого князя Михаила Ярославовича Тверского, скончавшегося в монастыре в 1368 году; Ефросинья Суздальская, дочь святого князя Михаила Черниговского; Ефросинья (в миру Евдокия) Московская – жена святого великого князя Дмитрия Ивановича Донского, принявшая постриг незадолго до кончины (умерла в 1407 году).
      Народное и местное монастырское почитание добавляет к ним Соломонию – несчастную жену Великого Московского князя Василия III, который силой заточил ее в монастырь для того, чтобы вторично жениться на Елене Глинской, ставшей матерью Ивана Грозного.