Конец XIX века: власть и народ

Если это так, то это доказывает одно – что горький опыт веков подорвал в обществе доверие к правительству, и правительство давным-давно потеряло всяческое нравственное обаяние, и всего этого не воскресить ничем, потому что произволу нет оправдания. Тайна свидетельствует о неверии в себя. Кто верит в себя, тот света не боится. Тайна нужна только тому, кто сознает, что держится не нравственной, но одной материальной силой.
      Ученый мир Западной Европы заметил, что за последнее двадцатилетие сильно понизился в наших представителях науки не только уровень талантливости, но и добросовестного отношения к науке и человеческого достоинства. Замеченный безотрадный факт есть прямое следствие систематического выпалыванья талантливого юношества руками государственной полиции. Чем крупнее сила, тем менее она мирится с гнетом. Чем сильнее в юноше любовь к знанию, тем менее может он чтить науку, преподаваемую в полицейских целях.
      Молодежь вступает в практическую жизнь без необходимой подготовки. Молодежь, уцелевшая, потому что не знала другого Бога кроме карьеры, молодежь – изолгавшаяся и продажная, будет плодить чиновничью анархию – насаждать сегодня, завтра же вырывать насаждаемое по приказу начальства, вносить еще более яда разложения в язвы, разъедающие родную страну.
      Цензура наша ведет к тому, что молодежь жадно кидается не только на то, что есть верного в подпольной и заграничной печати нашей, но и на нелепости. Если гонят слово – значит, боятся правды. Писатель – игрушка цензорского произвола и никогда не может знать, как взглянет на его труд и в какую минуту тот или другой цензор. Случалось, что московская цензура пропускала то, что запрещала петербургская, и наоборот... Правительство признает силу печатного слова, потому что субсидирует свою прессу и пропагандирует ее через исправников и становых. Оно открывает объятия перебежчикам из оппозиционной и революционной прессы, – и ошибается в расчете на силу их поддержки: слово предателя не может иметь силы искреннего убеждения. Когда цвет мысли и творчества не на стороне правительства, то это доказательство того, что создавшая его идея вымерла, и оно держится лишь одной материальной бездуховной силой. Только живая идея может вдохновлять таланты...
      Масса чиновничества и офицерства – сплошь карьеристы, по приказу насаждающие сегодня то, что завтра будут выпалывать, и наоборот, и всегда доказывающие, что и насаждение и выпалывание на благо России, потому что на то есть высочайшая воля. Они сами отлично ведают, что творят, но их всегдашний девиз: «Хватит на наш век и детей наших, а там хоть трава не расти!». Верховная власть не может руководствоваться таким девизом: на ней лежит ответственность не только за настоящее, но и за будущее страны, на котором неизбежно отзываются все ее меры. Самодержавный монарх оказывается неизбежно ответственным за каждую кроху зла: он назначает чиновников, заправляющих Россией, он преследует все обличения зла, он оказывается солидарным с каждым губернатором, по-шемякински правящим краем, с каждым спекулянтом, жиреющим на счет народа, с каждым офицером-держимордой, с каждым шпионом, по доносу которого сошлют в Сибирь человека политически невинного или даже виновного...
      Если Вы захотите оставить мрачный след в истории, Вы не услышите проклятий потомства, их услышат дети Ваши, а какое страшное наследство передадите Вы им!»
      За распространение этого письма М. К. Цебрикова была сослана под надзор полиции в Вологодскую губернию.

Россия между Германией и Францией

      Царь-миротворец, обращая главное внимание на внутреннее «устроение царства Российского», проводил достаточно спокойную внешнюю политику, которая четко делится на 2 периода: сначала воссоздание «Союза трех императоров», а затем – отказ от прогерманской ориентации и сближение с Францией. Александр III вполне определенно выказал свой непреклонный характер и не менее определенные намерения во внешней политике почти сразу же после вступления на престол. Это произошло, когда на русско-афганской границе, в районе Кушки, появился крупный афганский отряд, руководимый английскими инструкторами, и занял довольно обширную территорию. Командующий Туркестанским военным округом генерал К. П. Кауфман немедленно запросил царя по телеграфу: что делать? «Выгнать и проучить как следует», – ответил Александр III. Нарушителей границы выгнали и казаки долго преследовали их, желая взять в плен английских офицеров, но те успели скрыться.
      Британский посол в Петербурге заявил протест и потребовал извинений. Взволнованный Гирс доложил об этом императору. «Мы не только не сделаем этого, – сказал Александр, – но я еще и награжу начальника отряда. Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию». И наградил генерала А. В. Комарова орденом Св. Георгия 3-й степени. В ответ англичане прислали ноту, и осторожный Гирс предложил извиниться, ибо это могло привести к войне с Англией. Вместо извинений и объяснений царь отдал приказ о подготовке Балтийского флота к военной кампании, несмотря на то, что британский флот был гораздо сильнее. Через две недели Лондон предложил создать совместную русско-английскую комиссию для изучения афганского инцидента. Благодаря этому в Европе поняли, что представляет русский царь.
      Второй раз Александр III продемонстрировал свою политическую твердость в конфликте с Австро-Венгрией. Постоянное соперничество на Балканах оборачивалось и постоянным напряжением во взаимоотношениях двух империй. В начале царствования Александра III во время большого официального обеда в Зимнем дворце австрийский посол, по его просьбе, получил место за столом напротив императора, чтобы иметь возможность обменяться с ним мнениями об очередной взрывоопасной обстановке. Посол начал говорить, а Александр, хотя и слушал его, но никак не реагировал. Посол стал раздражаться все больше и больше и даже намекнул на возможность мобилизации двух или трех корпусов. Александр, не изменившись в лице, взял серебряную вилку, связал из нее петлю и кинул ее к прибору посла. «Вот что я сделаю с вашими корпусами», – негромко и совершенно спокойно сказал он. Это произвело сильное впечатление на всех присутствующих. Разумеется, ни о какой мобилизации впредь не возникало и речи.
      И наконец, Александр демонстративно разорвал условия Парижского мирного договора 1855 года, заключенного после поражения в Крымской войне и запрещавшего России иметь свой флот на Черном море. Император приказал спустить на воду сразу несколько кораблей броненосного флота, причем сделано это было в Севастополе.
      Уже в 1881 году была разработана судостроительная программа по созданию 200 кораблей всех классов, в том числе 24 линкоров (или эскадренных броненосцев, как их тогда называли), 15 крейсеров и т. д. Росла и крепла армия, численность которой приближалась к 1 млн человек, а в военное время она могла достичь четырех миллионов.
      Александр III не верил ни одному государству мира, кроме дружественной Черногории – славянской, православной, связанной с его Домом родственными узами. А самыми верными своими союзниками он считал собственные армию и флот. И потому внешняя политика России в его царствование была в большей степени, чем когда-либо, сдержанна, ибо царь понимал, что так называемые союзники пытаются сделать его страну орудием для достижения собственных целей.
      На первых порах Александр III сориентировался на сотрудничество с австрийским императором Францем-Иосифом и германским императором Вильгельмом II. В июне 1881 года на смену Конвенции 1873 года три императора подписали договор о соблюдении благожелательного нейтралитета, если какая-либо из стран-союзниц окажется в состоянии войны с четвертой державой. Договор развязывал его участникам руки в отношении Балкан и Турции, а России облегчал ее судьбу, если бы она вступила в конфликт с Англией. Договор сохранял силу до 1886 года, а потом вследствие конфликта между Россией и Австрией из-за Болгарии распался. В июне 1887 года Россия и Германия подписали секретный договор о благожелательном нейтралитете и взаимной помощи, кроме двух случаев: война России с Австрией не влекла за собой нейтралитета Германии, а война Германии с Францией не влекла нейтралитета России. Договор с самого начала назвали «договором перестраховки», он был заключен на 3 года и должен был быть пролонгирован в 1890 году, однако немцы отказались продлить его. Это подтолкнуло друг к другу Россию и Францию, тем более что с мая 1882 года существовал и так называемый «Тройственный союз», состоявший из Германии, Австро-Венгрии и Италии.
      Летом 1890 года произошел обмен письмами глав государств, и одновременно французская эскадра пришла с дружественным визитом в Кронштадт. Александр III сам встретил эскадру и вынужден был, стоя, выслушать французский республиканский гимн «Марсельезу» с непокрытой головой. Дальнейшие переговоры и оформление договора шли довольно медленно, но к концу 1893 года была подписана и русско-французская военная конвенция, направленная против Германии и ее союзников по «Тройственному союзу». Такая расстановка сил в Европе просуществовала почти до Первой мировой войны, а незадолго до ее начала трансформировалась в Антанту.

Детство цесаревича Николая Александровича

      Первенцем императорской четы и, таким образом, наследником престола был Николай, родившийся 6 мая 1868 года. В 1881 году Николаю исполнилось 13 лет. Кроме него, у царя и царицы были еще два сына – 10-летний Георгий и 2-летний Михаил, а также дочь – 6-летняя Ксения. Судьбе было угодно, чтобы через год Мария Федоровна родила еще дочь – Ольгу, но нас будет больше других интересовать цесаревич Николай Александрович, который станет последним императором России.
      До 9 лет его воспитанием занимались сначала няни и бонны (у маленького Ники по желанию родителей это были преимущественно англичанки), затем учителя-наставники, обучавшие мальчика чтению, письму, арифметике, началам истории и географии. Особое место занимал законоучитель – протоиерей И. Л. Янышев, прививший наследнику престола глубокую, искреннюю религиозность, ставшую впоследствии одной из основ его мировоззрения и практической деятельности. Современный историк А. Н. Боханов пишет об этом: «Достаточно точное суждение о Николае II принадлежит Уинстону Черчиллю, заметившему: „Он не был ни великим полководцем, ни великим монархом. Он был только верным, простым человеком средних способностей, доброжелательного характера, опиравшимся в своей жизни на веру в Бога“. Простая и глубокая вера Николая II – это, по сути дела, своеобразный ключ к пониманию его душевных состояний и поступков. Бог олицетворял для императора Высшую Правду, знание которой только и делает жизнь истинной, в чем он уверился еще в юности...
      Вера наполняла жизнь царя глубоким содержанием, помогала переживать многочисленные невзгоды, а все житейское часто приобретало для него характер малозначительных эпизодов, не задевавших глубоко душу. Вера освобождала от внешнего гнета, от рабства земных обстоятельств. Русский философ Г. П. Федотов очень метко назвал Николая «православным романтиком». По словам хорошо знавшего царя протопресвитера армии Г. И. Щавельского, «государь принадлежал к числу тех счастливых натур, которые веруют не мудрствуя и не увлекаясь, без экзальтации, как и без сомнения. Религия давала ему то, чего он более всего искал – успокоение. И он дорожил этим и пользовался религией, как чудодейственным бальзамом, который подкрепляет душу в трудные минуты и всегда будит в ней светлые надежды». Разумеется, все это пришло к Николаю позже, но основы были заложены в детстве.
      Другим качеством, в какой-то мере врожденным, но в значительной степени благоприобретенным было то, что называли «обольстительностью». Русский историк-эмигрант С. С. Ольденбург писал: «Император Николай II обладал совершенно исключительным личным обаянием... В тесном кругу, в разговоре с глазу на глаз, он умел обворожить своих собеседников, будь то высшие сановники или рабочие посещаемой им мастерской. Его большие серые лучистые глаза дополняли речь, глядели прямо в душу. Эти природные данные еще более подчеркивались тщательным воспитанием. „Я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император Николай II“, – писал граф Витте уже в ту пору, когда он, по существу, являлся личным врагом государя». Под воспитанностью понимались и хорошие манеры, и «благонравие», и умение располагать к себе; все это было плодом усилий тех, кто воспитывал, а также результатом его собственных усилий.
      В 1877 году, когда Николаю исполнилось 9 лет, его главным воспитателем стал 52-летний генерал от инфантерии Григорий Григорьевич Данилович – директор 2-й Санкт-Петербургской военной гимназии. Он составил, а затем и осуществил программу обучения цесаревича, рассчитанную на 12 лет: 8 лет – гимназический курс, 4 года – университетский, правда, с известными коррективами, но не за счет сокращения, что заставило потом увеличить время обучения еще на один год. «Г. Г. Данилович, – писал видный дипломат А. П. Извольский, – не имел других качеств, кроме ультрареакционных взглядов». Однако действительным наставником и воспитателем Николая был учитель английского языка Хетс – одаренный и очень обаятельный человек, преподававший еще и в Царскосельском лицее. Ему Николай был обязан прекрасным знанием английского языка и любовью к спорту. Карла Осиповича Хетса можно было считать и воспитателем, и нянькой, ибо он глубоко был предан семье, приютившей его, и искренне любил своего воспитанника. Он был чистейшим идеалистом, прекрасно рисовал и занимался многими видами спорта. Особенно любил он конный спорт и сумел передать это увлечение Николаю, тем более что цесаревич с юных лет с удовольствием служил в лейб-гвардии гусарском полку.
      На первых порах, как это бывало в истории дома Романовых и прежде, цесаревич сильно увлекся фрунтом и экзерцицией. Уже упоминавшийся А. П. Извольский писал: «Высокий рост и замечательная красота почти всех членов императорской фамилии обязаны своим происхождением жене Павла I, принцессе Вюртембергской-Монбельяр... Эти физические качества сохранились в течение трех поколений; император Александр III, отец Николая II, хотя и не был красив, но был человеком геркулесовского сложения и величественной внешности».
      Николай был невысок ростом, но очень хорошо развит физически, имел прекрасную осанку и значительную силу. Ему часто приходилось бывать среди чинов лейб-конвоя и гвардии, куда отбирались рослые и статные офицеры и солдаты, он казался маленьким и терял необходимую августейшей особе значительность. Поэтому больше всего он любил он показываться верхом на коне, тем более что уже в юности стал великолепным наездником. Этому способствовала и сильная любовь к лошадям, появившаяся у Николая еще в детстве, когда ему, еще совсем маленькому, впервые подарили пони. С этого же времени его стали приучать ухаживать за лошадьми – мыть их, летом купать в реке, расчесывать, скоблить, убирать в конюшне, поить и задавать корм. Однако сначала, когда он еще рос, и трудно было сказать, будет ли он великаном (в отца, деда и прадеда), или мужчиной нормального роста (в датскую родню со стороны матери), Николай был определен в пехотные полки: сначала в Эриванский, а потом в Преображенский.
      Николай помнил, как совсем маленького мальчика, когда его окружали няньки да мамки, дед Александр II брал его с собой на разводы, смотры и парады тех частей, где он сам или его малолетний внук были шефами. А летом 1876 года, когда шел Николаю девятый год, его впервые обрядили в мундир, повесили на пояс маленькую саблю, дед взял его с собой на смотр и поставил в ряды первой роты лейб-гвардии Павловского полка. Формально же военная служба началась для Николая годом раньше: по примеру старых времен он был 7-летним ребенком записан в лейб-гвардии Эриванский полк и через год получил там же первый офицерский чин прапорщика. В 12 он стал поручиком, но это все еще были не более чем детские потехи, а серьезная, настоящая военная служба началась после принятия им присяги в день, когда ему исполнилось 16 лет.
      Но все это будет позже, а сейчас, в 1881 году, он проходит усложненный курс гимназии, где помимо всех обычных премудростей изучает не два живых языка, а четыре: английский, немецкий, французский и датский. Последний – родной язык его матери, и Николай знал, что рано или поздно он окажется у своих родственников в Копенгагене и тогда сможет изъясняться с ними по-датски. Языки давались Николаю легко, и он с удовольствием занимался ими. Особенно любил он английский язык и владел им настолько, что безупречные русские знатоки английского языка считали: Николай и думает по-английски, а потом переводит свои мысли на русский язык.

Тайна «Белого генерала»

      В 1881–1882 годах один сюжет сильно взволновал Россию. Героем этого трагического сюжета стал генерал Михаил Дмитриевич Скобелев. Он был необычайно популярен, и многие называли его «современным Суворовым», а из-за белого кителя, который он носил, за ним прочно укрепилось прозвище «Белый генерал».
      В январе 1881 года, взяв сильную туркменскую крепость Геок-Тепе, Скобелев присоединил к России богатый и цветущий Ахалтекинский оазис. Александр II дал ему чин генерала от инфантерии и орден Св. Георгия II степени. Следующим чином был фельдмаршальский, а военной наградой – Георгий I степени, что уравняло бы Скобелева с Потемкиным, Суворовым, Кутузовым, Барклаем-де-Толли и Паскевичем. Таким образом, Скобелев становился признанным первым полководцем России.
      Он собирался в Петербург, когда в Туркмению пришла весть о смерти Александра II и вступлении на престол нового императора. Скобелев отправился в путь 27 апреля. На каждой станции его встречали как триумфатора, но встреча в Москве превзошла самые смелые его ожидания: генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков, который должен был сопровождать полководца в Петербург, едва сумел пробиться к его вагону, так плотно стояли тысячи москвичей на площади перед вокзалом. Прибыв в Петербург, Скобелев прежде всего поехал в Петропавловскую крепость на могилу Александра II, и только после этого – в Зимний дворец. Император принял его холодно, даже не предложив сесть, и об этом вскоре узнали все. Вокруг Скобелева стал сплетаться клубок интриг, и противоборствующие политические силы старались привлечь народного героя всяк на свою сторону.
      К. П. Победоносцев, сразу же разобравшись в существе дела, написал Александру большое письмо, призывая царя непременно привлечь Скобелева на свою сторону. В этом письме Победоносцев, в частности, подчеркивал: «С 1 марта вы принадлежите со всеми своими впечатлениями и вкусами не себе, но России и своему великому служению. Нерасположение может происходить от впечатлений, впечатления могут быть навеяны толками, рассказами, анекдотами, иногда легкомысленными и преувеличенными. Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный. Вспомните, Ваше величество, много ли в истории великих деятелей, полководцев, которых можно было бы назвать нравственными людьми, а ими двигались и решались события. Можно быть лично и безнравственным человеком, но в то же время быть носителем великой нравственной силы и влиять на массу. Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние, то есть люди ему верят и за ним следуют. Это ужасно важно и теперь важнее, чем когда-нибудь». Но Александр ничего не предпринял, тем более что известная безнравственность Скобелева претила царю, весьма строгому в этом и к себе, и к окружающим. А Скобелев, смертельно обидевшись, тут же уехал за границу. Летом в Кельне у него произошла встреча с отставным Лорис-Меликовым, которого «Белый генерал» пригласил в свой вагон. Оставшись наедине, он разволновался, даже заплакал, и, негодуя на царя, сказал: «Дальше так идти нельзя. Все, что прикажете, я буду делать беспрекословно и пойду на все. Я не сдам корпуса, а там все млеют, смотря на меня, и пойдут за мной всюду... Я готов на всякие жертвы, располагайте мною, приказывайте».
      Потом Лорис-Меликов доверительно говорил А. Ф. Кони: «Таков он был в июле 1881 года... Это мог быть роковой человек для России – умный, хитрый, отважный до безумия, но совершенно без убеждений». Лорис-Меликов, однако же, сильно заблуждался, полагая, что у Скобелева нет убеждений. Они у него были, и вполне определенные: «Белый генерал» был ярым славянофилом, исповедывавшим принцип «Самоуправляющаяся местно Земля с самодержавным царем во главе». Он считал своими собственными врагами и врагами России нигилистов и радикалов, посягавших и на царя, и на «народный строй», который, по мысли вождя славянофилов и его друга И. С. Аксакова должен был олицетворять и возглавлять Земский собор. Совершенно солидарен был Скобелев со славянофилами и в оценке Берлинского конгресса 1878 года, лишившего Россию плодов ее победы в минувшей войне с Турцией и оставившего большую часть славян на Балканах под османским и австро-венгерским игом.
      2 января 1882 года в честь годовщины взятия Геок-Тепе в петербургском ресторане Бореля состоялся банкет. Главным его героем, естественно, был Скобелев. На этом банкете он выступил с тостом, противопоставив народ интеллигенции, а интеллигенцию – народу, завершив свою речь такими словами: «Господа! В то самое время, когда мы здесь радостно собрались, там, на берегах Адриатического моря, наших единоплеменников, отстаивающих свою веру и народность, именуют разбойниками и поступают с ними, как с таковыми... Там, в родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки направлены в единоверные нам груди». Застольная речь Скобелева вызвала широкий международный резонанс и дипломатический демарш Австрии. Был недоволен этим поступком и царь. Скобелеву предложили взять отпуск и уехать за границу. Умный и наблюдательный Валуев записал в своем «Дневнике», что Скобелев становится похожим на испанского генерала-заговорщика, готовящего военный переворот.
      В конце января 1882 года Скобелев уехал за границу, а 5 февраля в Париже восторженные сербские студенты, учившиеся во Франции, поднесли ему благодарственный адрес. В ответ Скобелев заявил: «Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии в частности. Это происходит потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния. У себя мы не у себя. Да! Чужестранец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы – жертва его интриг, рабы его могущества... Это автор „натиска на Восток“ – он всем вам знаком, это – Германия!».
      Разумеется, и эта речь вызвала скандал – на сей раз оскорбленной оказалась Германия. Министерство иностранных дел России вынуждено было дезавуировать Скобелева, назвав его речь «частным заявлением лица, не уполномоченного на то правительством». Однако Скобелева тут же вызвали в Петербург и, минуя Берлин, приказали ехать кружным путем – через Голландию и Швецию.
      Неожиданно для самого Скобелева и для всех вообще Александр III принял его гораздо лучше, чем тот мог бы надеяться: аудиенция с глазу на глаз продлилась два часа, и Скобелев, вошедший к царю печальным и сконфуженным, вышел оттуда веселым и довольным. Однако о предмете разговора с царем он не рассказывал никому. 22 апреля «Белый генерал» уехал в Минск, где был дислоцирован его корпус, а потом – в Париж, где снова демонстрировал свое несогласие с действиями царя и политикой правительства.

Загадочная смерть

      Михаил Дмитриевич, побывав в Париже, снова возвратился к месту дислокации своего корпуса. В Минске он объявил, что в самое ближайшее время поедет в Болгарию, и стал вдруг продавать все свое имущество, чтобы повезти с собой не менее 1 млн рублей. Деньги он собрал, затем получил еще один месячный отпуск и 22 июня 1882 года отправился из Минска в Москву. Его сопровождали несколько штабных офицеров и командир одного из полков барон Розен. В Москве он, как и всегда, остановился в гостинице «Дюссо». Одним из первых, кто встретил Скобелева в Москве, был князь Д. Д. Оболенский. По его воспоминаниям генерал был сильно не в духе.
      – Да что с вами, наконец? – спросил Оболенский.
      – Да что... Мои деньги пропали.
      – Какие деньги? Бумажник украли у вас?
      – Какой бумажник! Мой миллион... Весь миллион пропал бесследно.
      – Как? Где?
      – Да я сам ничего не знаю, не могу ни до чего добраться... Вообразите себе, что Иван Ильич (управляющий Скобелева) реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и... сошел с ума на этих днях. Я и не знаю, где теперь деньги. Сам он невменяем, ничего не понимает. Я несколько раз упорно допрашивал его, где деньги. В ответ он чуть не лает на меня из-под дивана. Впал в полное сумасшествие... Я не знаю, что делать.
      Барон Розен в честь того, что получил очередной орден, 25 июня дал обед. Скобелев на обеде был мрачен и сказал одному из офицеров:
      – А помнишь, Алексей Никитич, как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал: слава человеческая, аки дым преходящий... Подгулял поп, а хорошо сказал...
      На сей раз генерал и сам хорошо подгулял и после обеда поехал в гостиницу «Англия», что стояла на углу Петровки и Столешникова переулка. Там в первом этаже занимала роскошный номер знаменитая московская проститутка Альтенрод, имевшая несколько имен: Ванда, Элеонора, Шарлотта, Роза. Поздно ночью она выбежала во двор и сказала дворнику, что у нее в постели умер офицер. Это был Скобелев.
      Полиция прибыла немедленно. Вскрытие произвел профессор Нейдинг, поставивший диагноз: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще не так давно».
      И тут же лавиной хлынули домыслы и слухи. Одни говорили, что Скобелев покончил с собой, другие – что его убили немецкие агенты, третьи – что его отравили по приказу Александра III, опасавшегося, что «Белый генерал», совершит военный переворот и займет русский трон под именем Михаила II. Говорили, что Скобелева убили по приговору Тайного суда, на котором председательствовал великий князь Владимир Александрович, и, наконец, что он пал жертвой «Священной дружины». И уж, разумеется, не обошлось и без заговора масонов.
      Историк А. Б. Шолохов, наиболее глубоко и всесторонне изучивший этот сюжет, полагает, что все эти версии относятся к разряду слухов и предположений. Вероятнее же всего то, что смерть Скобелева могла быть политическим убийством, но кто его совершил, все еще остается тайной.

Коронация

      Коронация Александра III происходила 15 мая 1883 года. Однако еще до прибытия царского поезда в Первопрестольную, 30 000 войска стояло между Санкт-Петербургом и Москвой вдоль Николаевской железной дороги и, таким образом, солдаты стояли друг от друга не более чем в 20 метрах. Присутствовавший на коронации французский писатель Корнели оставил записки об этом событии.
      «Прибыв в Москву, мы остались на вокзале, чтобы встретить императорский поезд. Император и императрица, выйдя из вагона, поместились в открытой коляске и, минуя город, прямо проследовали в загородный Петровский дворец, в котором жил Наполеон I после пожара Москвы. Толпы народа падали на колени при проезде императорской четы, многие целовали следы, оставленные царским экипажем.
      Затем последовал торжественный въезд в Москву. Удобно поместившись на одной из стен Кремля, я мог видеть всю Красную площадь. Через площадь пролегала усыпанная песком дорога, по бокам которой стояли шпалерами павловцы с их историческими остроконечными киверами. Площадь представляла собой море голов. Толпа хранила торжественное молчание. Взоры всех были обращены в ту сторону, откуда должен был последовать торжественный кортеж. Пушки гремели, не смолкая ни на минуту. Ровно в 12 часов показались передовые всадники императорского кортежа. Мгновенно громадная площадь огласилась восторженными криками. Детский хор в 12 тысяч молодых свежих голосов, управляемый ста пятьюдесятью регентами, исполнял русский национальный гимн. Пушечная пальба, перезвон колоколов, крики толпы – все это слилось в какой-то невообразимый гул. Тем временем кортеж приближался. Вслед за драгунами передо мной промелькнули казаки с целым лесом высоких пик, за ними кавалергарды с их блестящими касками, увенчанными серебряными двуглавыми орлами, собственный, его величества конвой в живописных ярко-красных черкесках и, наконец, показался и сам император. Государь ехал на коне светло-серой масти. На этом же коне, будучи еще наследником, Александр III совершил всю турецкую кампанию.
      Рядом с государем на маленьком пони ехал наследник-цесаревич, будущий император Николай II. За ним следовали великие князья, иностранные принцы и многочисленная блестящая свита, за которой в золотой карете, запряженной восьмеркой белых лошадей, следовала императрица. Рядом с ее величеством сидела маленькая 8-летняя девочка, великая княжна Ксения Александровна, приветливо улыбавшаяся и посылавшая воздушные поцелуи восторженно шумевшей толпе.
      В день коронования мне еще раз довелось видеть императорскую чету. Государь и государыня, под богатым балдахином, несомым двадцатью четырьмя генералами, направлялись к собору. У входа в собор ожидал их величества Московский митрополит. Кремлевская площадь с многотысячной толпой хранила молчание. Подойдя к митрополиту, их величества остановились. Благословив августейшую чету, митрополит обратился с глубоко прочувствованным словом. Я видел, как император искал в карманах мундира носовой платок, и не найдя такового, левой рукой, затянутой в белую перчатку, вытер полные слез глаза. Он, как ребенок, плакал перед этим старцем, говорившем о тяжких испытаниях, перенесенных императорским домом. По окончании обряда коронации, государь и государыня поднялись на Красное крыльцо, с высоты которого кланялись восторженно приветствовавшему их народу. Их величества были в великолепных порфирах, подбитых горностаем. Головы их были увенчаны коронами. В правой руке его величество держал скипетр, украшенный знаменитым алмазом, оцененным в 22 миллиона.
      Затем их величества удалились во внутренние покои, где в Грановитой палате, бывшем дворце Ивана Грозного, состоялся высочайший обед».
      По случаю коронации была проведена амнистия, прощены долги казне, но широкой раздачи титулов и денег, а тем более земли и поместий не последовало. И тогда же произошло самое массовое угощение и москвичей, и пришедших в Первопрестольную на коронацию из других мест – устроена раздача царских подарков с лакомствами, колбасой и хлебом. На Ходынском поле, на краю Москвы, неподалеку от загородного Петровского дворца, было роздано 500 000 подарков.