Хоти - и выздоровеешь. Была у лебедей, теперь пойди в маленькую рощу, а мне пиши всякий раз. Тебе, Лиза, не пишу, потому что сердит, зачем говоришь ты мне "Вы", ведь я тебе - брат и, если нам судит бог когда увидеться, верно буду тебе другом. А ты, Александр, кстати поколоти Лизу, это будет ей полезно; а ты таким образом узнаешь на опыте, как должно поступить с мужиком, который прибил свою супругу. Варинька, обними за меня своего Александра и непременно поселись возле Прямухина. Ты, Саша, рассказывай своим детям сказки; ведь ты, милая, уж давно мне никаких не рассказывала. Наташу поблагодарите за память.
      А вы, мои добрые родители, благословите и любите меня. Ваша любовь, ваше благословение, ваше прощение - для меня неоценимые сокровища.
      А главное, будьте все здоровы. Обнимите за меня Павла, когда он приедет 2
      15 августа.
      Ваш М. Бакунин.
      No 552. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 478.
      В папке писем Бакунина той поры, хранящихся в Прямухинском архиве, находящемся в б. Пушкинском Доме, оригинал этого письма отсутствует; вместо него там имеется копия на машинке, никем не удостоверенная и не сопровождающаяся никакими пояснениями. По-видимому, это-результат хозяйничанья покойного Корнилова.
      1 Незадолго до отправки этого письма Бакунин имел второе свидание с сестрой Татьяной, которая в конце июля 1852 г. приезжала с братом Алексеем в Петербург, где они оставались три недели. В письме к брату-Павлу от 4 августа 1852 г. Алексей, сообщая об этом, прибавляет: "она виделась с братом Мишелем, который здоров и переносит свое положение как должно" (Корнилов, том II, стр. 478).
      2 Брат Павел находился в это время в Киеве, где занимался поставкою камня для шоссе.
      No 553.-Письмо родным.
      (29 сентября 1852 года). [Петропавловская крепость.]
      Грустно мне было получить известие о кончине Николая (Дьякова1.), тем грустнее, что я во многом был против него виноват, не знал я не понимал его. Варинька, я не стану утешать тебя; одно только время не утешит, но успокоит тебя: и мысль, что у тебя остался сын (Александр Дьяков (Саша).), и чувство, что мы все, оставшиеся, глубоко, горячо любим тебя и нуждаемся в твоей любви. Обними за меня твоего сына; он теперь должен быть всем для тебя и верно не изменит своему назначению. А вы, мои бедные, добрые родители, всякий год вам горе, вы страдаете за всех и за себя вдвое. Чем старее человек, тем тяжелее для него такие потери, ибо в старости уже ничто не возобновляется. Но нас еще много, и мы все любим вас горячо, горячо. Я же с вами беспрестанно. Не проходит дня, чтоб я не думал о вас и не беседовал с вами душою. Берегите себя, будьте здоровы и счастливы в любви нашей. Ведь вы теперь ждете нового гостя, которого подарит нам Лиза (жена брата Александра) для Вас, маменька, новые хлопоты, но зато и новая жизнь; ведь вся жизнь Ваша-в отце да в нас; бог да благословит Вас и наградит за Вашу любовь к нам.
      Татьяна, обними за меня всех.
      29-го сентября 1852-го года.
      Ваш
      М. Бакунин.
      No 553.-Напечатано у Корнилова, II, стр. 479-480.
      1 Николай Николаевич Дьяков, муж Варвары Бакуниной-младшей погиб от последствий несчастного выстрела на охоте в августе 1852 года. Бакунин вспоминает о тех неприятностях, которые он причинал этому простодушному, доброму человеку, когда вмешался в его семейную жизнь, добиваясь "освобождения Вариньки" и уговаривая ее разойтись с мужем, что в конце концов ему не удалось.
      No 554. - Письмо родным.
      (12 ноября 1852 года). [Петропавловская крепость.]
      Слава богу, что батюшка поправился! Бог да сохранит его нам. Я с ним на этом свете не увижусь, но жизнь его для меня столь же необходима, как и вам всем. Я счастлив тем, что он - между вами, и пусть он долго, долго не оставит нас. Я рад, что Варинька теперь с вами. Быть с вами не может ей не быть утешением. А когда Саша отправится в Москву, намерена ли она совсем там поселиться? Скоро ли приедет Павел? Теперь его только одного недостает между вами. Я уверен, что он приедет и навсегда простится с глупыми камнями. Мне приходило на ум: уж не останавливает ли его там другая, сердечная причина? Впрочем пусть он не обижается; это так, пустая мысль от безделья. А Илья скоро ли женится? Ведь пора: строит дом, так и жениться надо. Если ж не хочет жениться, так пусть служит. Право лучше служить, чем жить одному мелкопоместным бездельным дворянином. Впрочем пусть и он не обижается; это я только так, пошутил. Спасибо тебе, Анна, за приписку. Обними за меня Катеньку (Свою сестру Екатерину Ушакову.). Марью Сергеевну (Вероятно Львову.) поблагодарите за память.
      Вам, маменька, и тебе, Татьяна, скажу только, что вас, равна как и всех прочих, от всего сердца люблю. Более об себе говорить нечего.
      Обнимаю вас и прошу родительского благословения. Ваш М. Бакунин.
      Марье Николаевне и Хионе Николаевне (Безобразовы.) мое нижайшее почтение.
      12 ноября 1852.
      No 554. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 480.
      No 555. - Письмо родным.
      [Начало января 1853 года. Петропавловская крепость.]
      Любезные родители, сестры и братья! По обычаю 1 поздравляю вас с минувшими праздниками и с наступившим новым годом. Желаю вам спокойствия, здоровья и тихого веселья. Жду с нетерпением разрешения Лизиной загадки (Предстоявшие роды.) и обещаю любить племянника или племянницу. Александр с непривычки должно быть теперь ни жив ни мертв. Рад, что Анна крепнет и дерзает на дальние походы. Рад, что Павел к вам приехал, и что он, равно как и Алексей, будут жить и служить от вас вблизи 2. Павла и Вариньку благодарю за короткую, а милую Александрину (Сестра Александра Александровна Бакунина.) за длинную приписку. Что Татьяна мне пишет, само собою разумеется: я ее за это даже не благодарю, а люблю от всей души. Любезные родители, что же сказать вам еще? Я здоров и переваливаю дни как пень через колоду. Вас люблю и помню; благословите меня 3.
      Ваш сын, брат, дядя и друг
      М. Бакунин.
      Илья скоро женится?
      No 555.-Напечатано у Корнилова, II, стр. 480-481.
      1 Эти слова "по обычаю" можно было бы понять как нарочитое подчеркивание Бакуниным своего безверия, быть может даже ответом на дошедшие в его тюремную келью слухи об его "обращении" (о чем он мог узнать на свидании с Татьяной), если бы в последующих письмах он не сообщал о своем хождении в церковь и говений. Впрочем, возможно, что такими выражениями, как "по обычаю", он хотел дать понять тем, кто им интересовался, что не следует истолковывать таких его действий, как хождение в тюремную церковь и т. п., в смысле уступки враждебной идеологии, а видеть в них лишь акты, предназначенные к одурачению тюремщиков.
      2 Алексей поступил чиновником особых поручений Тверской казенной палаты, управляющим которой был его дядя Алексей Павлович Полторацкий.
      3 В этом письме уже сказывается душевная усталость Бакунина, начавшего терять былую бодрость, вероятно в связи с ослаблением надежд на скорое освобождение. Письма его становятся все короче и короче. Здесь мог разумеется действовать и прямой запрет жандармов, недовольных многоглаголанием узника и его философическими излияниями, а потому требовавшими писем коротких и только о здоровье. Но вернее здесь действовал и упадок духа, невольно овладевавший узником по мере того, как он убеждался, что его заключение затягивается и грозит сделаться бесконечным.
      No 556.-Письмо родным.
      (10 февраля 1853 года.) [Петропавловская крепость.]
      Ну, Лиза, поздравляю тебя. И тебя поздравляю, Александр 1. Ты теперь в глазах моих стал важным человеком, и я считаю уж тебя не младшим, а старшим братом. Не давай Лизу Лаврову (Врач.) в обиду, ухаживай за ней сам; ведь должно быть большое наслаждение ходить за женою, которую любишь.
      И Вас поздравляю, добрые родители, со внуком. Я думаю, что маменька теперь не отходит от него, а Танюша составляет уж для него новый план воспитания по теориям Павла. Благодарю тебя, милый брат, за твое письмо. Рад, что хоть каракули твои не изменились; в них по крайней мере я узнал старого Павла и думаю, что, если б нам пришлось свидеться, мы, несмотря на долгую разлуку, все-таки узнали бы друг друга. Ведь я любил тебя, Павел, хоть любовь моя и никакой не принесла тебе пользы. Буду надеяться, что любовь твоя (Дальше вымарано несколько слов, которых нельзя разобрать.)... независимо от твоей практически-эстетической метафизики, тем более желаю этого, что с своей стороны совершенно притупел и охладел ко всему, что хоть несколько пахнет догматизмом и абстрактною доктриною. Всех обнимаю. Прощайте.
      Ваш
      М. Бакунин.
      Надеюсь, что Марья Николаевна (Безобразова.) теперь здорова. 10-го февраля 1853-го года.
      No 556.-Напечатано у Корнилова, II, стр. 481-482.
      1 20 января 1853 г. Лиза родила сына Алексея, но сама уже не вставала с постели и вскоре умерла от туберкулеза.
      No 557.-Письмо Елизавете Васильевне Бакуниной.
      (9 апреля 1853 года). [Петропавловская крепость.]
      Милая, милая Лиза, выздоравливай скорей! Тебя все так любят, что кажись одной этой любви должно бы было быть достаточно для того, чтобы тебя поставить на ноги, не говоря уже о докторах, которые, как слышно, кормят тебя как маленького ребенка. Вот и весна наступила, все цветы готовятся к новой жизни, охорашиваются, для того чтобы блеснуть красотою, - неужели ж ты, наш милый, прекрасный, прямухинский цветок, отстанешь от других? Надеюсь, верю, что письмо это застанет тебя уже выздоравливающею. Жаль мне тебя, бедный брат Александр, но так уже жизнь устроена, что с каждым счастьем сопряжено свое горе. Отрекомендуй меня пожалуйста своему сыну.
      Тебя Сашу и тебя Анну (Анна - жена брата Николая.) благодарю за письма, вы обе - умные и добрые девочки,-обнимите за меня ваших детей, ваших деток, как писала бывало наша незабвенная, святая Варвара Мих[айловна] (Бакунина.). Желал бы я посмотреть на Николая в оранжерее: должно быть тепло ему там, а ведь он русский человек, в тепле же и полениться можно, не правда ли Николай?
      Ты, друг Татьяна, поцалуй за меня у батюшки руку и поблагодари, хорошенько поблагодари его за любовь и память; обними также и добрую маменьку, которая верно хлопочет теперь об огороде.
      Милая Варинька, успокоилась ли ты хоть немного и долго ля намерена еще пробыть в Прямухине? Тебе бы никогда не расставаться с ним, а сыну пора уж становиться на свои собственные ноги, - чем раньше, тем лучше. Хорошо бы было, если б было возможно Павлу сделаться его ментором; он вместе умел бы и присмотреть за ним и путеводить его и уважить самостоятельность его характера. Последнее обстоятельство по-моему очень важно, но вряд ли оно совместно с характером Лангера (Федор Федорович (см. том I, стр. 472)., Пусть Александр (Дьяков, сын Варвары (Саша).) твой посвятит несколько времени на гимнастические упражнения, чтобы вместе с умом образовать также и телесную силу и ловкость: да не будет он только ученым, но также и светским человеком, совершенным [д]жентльменом, не утрачивая однако же ни доброты, ни прямоты, ни чистоты, ни простодушия и избегая, как безобразия, всякой вычурности и фанфаронства (Подчеркнутые слова в оригинале вставлены в примечание.), А главное пусть работает сам над собою и приучает себя понемногу к самопознанию, к отчетливости в желаниях и мыслях, к постоянству в целях, к самоограничению, признаку силы, без которого нет успеха ни в чем, к самообладанию, терпению, пусть создаст себе умную, добрую, сильную волю и будет человеком.
      Прощай, я заболтался. Напишите мне скорей, что Лиза выздоровела. Ваш М. Бакунин.
      Рад, что Марья Ник[олаевна] (Безобразова.) поправилась; поклонитесь им от меня.
      9 апреля 1853 года.
      No 557.-Напечатано в "Материалах для биографии Бакунина", т. I, стр. 271-272. Оригинал находится в "Деле" о Бакунине, часть II, лист 147.
      Письмо это по каким-то причинам было задержано жандармами: возможно, что их рассердили "неуместные" рассуждения о воспитании, содержащиеся в письме. Судя по датам, именно этим письмом вызвано распоряжение Л. Дубельта следующего рода: "Исправляющий должность коменданта С.-Петербургской крепости г. генерал-лейтенант Корсаков при отношении от 10 апреля No 44 препроводил ко мне письмо содержащегося в Алексеевском равелине Бакунина на имя отца его. Усмотрев в сем письме рассуждения, несвойственные настоящему положению Бакунина, я признал необходимым письмо сие удержать и вместе с тем покорнейше просить Ваше высокопревосходительство не изволите ли приказать предупредить Бакунина, дабы он на будущее время ограничивался сообщением своим родственникам только таких сведений, которые необходимы для успокоения их на его счет, и что в противном случае письма его будут удерживаемы в сем (т. е. Третьем.-Ю. С.) Отделении". Ответом на это распоряжение был рапорт, в котором говорилось, что до сих пор никому не было говорено, чтобы Бакунин меньше писал; что в инкриминируемом письме, хотя оно и пространно, нет ничего, кроме сведений о семействе. За этим рапортом следует карандашная приписка: "отправить, но просить, чтобы меньше и четче писали".
      Отсюда можно заключить, что кроме данного письма к Лизе было какое-то другое, более пространное, к отцу, которое и было в конце концов отправлено по адресу, но в Прямухинском архиве не сохранилось. Возможно, что письмо к Лизе представляет просто приписку к тому большому письму и что Дубельт, согласившись отправить часть письма, адресованную отцу, задержал конец его, обращенный к свояченице автора письма, чтобы взять хотя частичный реванш за задевший его ответный рапорт коменданта крепости.
      No 558. - Письмо родным.
      [Конец апреля 1853 года. Петропавловская крепость.]
      Христос воскресе, любезные родители и вы, милые сестры и братья! Хоть я и очень, очень давно не получал от вас ни малейшего известия, однако надеюсь, что вы здоровы, спокойны, довольны, и молю бога, чтобы он хранил вас. Я здоров и переношу заслуженную судьбу с верою и терпением. На последней неделе великого поста говел и приобщался. Одно теперь у меня большое горе: деньги все вышли и не на что купить ни табаку, ни чаю, ни книг. Велите Павлу не позабывать меня. Я без курительного табаку как сумасшедший без нюхательного. И книги также перечитал, и хотелось бы других. Что ж делать? Буду надеяться и ждать, хоть и с нетерпением.
      Прощайте, добрые родители, благословите меня. А вы, сестры. в братья, помните и любите, как я вас люблю и помню.
      Ваш сын и брат
      М. Бакунин.
      No 558. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 482.
      Кем-то от руки надписано синим карандашом: "1853. 22 апреля".
      Это именно письмо мы имели в виду, когда выше говорили о распространении слуха, приписывавшего Бакунину обращение в христианство и даже впадение в пиетизм.
      No559.-Письмо брату Павлу.
      [Конец апреля 1853 года. Петропавловская крепость.]
      Христос воскрес, милый Павел! Желаю тебе всего хорошего на новом поприще. Начинаешь ли ты свыкаться с петербургскою жизнью? Я не спрашиваю, помнишь ли меня, потому что в этом не сомневаюсь. Пиши пожалуйста, дай весть о себе и о всех наших. Ведь отец так стар, что каждое продолжительное молчание с вашей стороны невольно меня пугает. Бог да хранит его!
      Если ты все еще в Петербурге, купи пожалуйста два фунта турецкого табаку (можешь купить и больше). Дюбек крепкий Саркиса Богосова, по 1 р. 80 к. сер[ебром] за фунт, и 1 500 белых бумажных гильз для делания папирос, не слишком толстых и не слишком длинных. Купи также полное последнее издание Geographie de Balbi (География Бальби.) с атласом 2. А также пришли и других книг, которые по прочтении возвратятся тебе в исправности.
      Деньги все вышли еще в конце марта, и не на что купить ни табаку, ни чаю. Пожалуйста поспеши, сколько будет возможно. Ты поймешь, каково жить без табаку и без чаю, особенно же без табаку.
      Ты впрочем сам знаешь, где и как ты должен искать позволения и указания на пересылку ко мне вещей и денег.
      Прощай. Брат твой
      М. Бакунин.
      No 559. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 482-483. На письме имеется надпись от руки карандашом: "1853, апрель".
      1 Незадолго до того брат Павел переехал в Петербург для поступления на службу. Его знакомый В. М. Княжевич дал ему письмо к своему брату А. М. Княжевичу, занимавшему пост директора департамента в министерстве финансов, и тот определил Павла на должность канцелярского чиновника с жалованьем 300 рублей сер. в год. Но через несколько месяцев Павел вышел в отставку и вплоть до земской реформы нигде не
      служил и не работал.
      2 Бальби, Адриан (1782-1848) - известный географ, итальянец по происхождению, написал на французском языке ряд весьма ценимых в свое время сочинений по географии.
      No 560. - Письмо родным.
      (4 июня 1853 года.) [Петропавловская крепость.]
      Я долго не решался писать. Что писать? Грустно за вас, грустно мне и за себя самого. Я, право, любил ее за то счастье, кратковременное счастье, которое она принесла нашему дому. Тебе, мой бедный Александр, одно утешение: жить для оставшихся, крепче любить их... Другого утешения я не знаю. Время обидное, хоть и действительное утешение... Оставь сына Татьяне, пусть будет она его матерью. Поверь мне: лучше матери, нежнее, умнее, бдительнее ее ты нигде и никогда не найдешь. Это было ее призвание, которого к несчастью она до сих пор не могла исполнить... Крепись, Александр 1...
      Что сказать вам еще? Обнимите за меня друг друга и верьте в мою неизменную глубокую любовь. Татьяна, поцелуй хорошенько руку у батюшки и поблагодари его за память, а также у маменьки; хоть она мне больше и не пишет, обними ее крепко И скажи ей, как я люблю ее. Всех обнимаю, целую, всех люблю и помню.
      Ваш
      М. Бакунин. 4-го июня 1853-го [года].
      No 560. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 483.
      На письме имеется .карандашная надпись: "через III Отделение".
      1 5 мая 1853 года умерла первая жена Александра Бакунина - Елизавета Васильевна, урожденная Виноградская, оставив ему сына. М. Бакунин сразу получил известие об этом событии, но после того долго не решался писать домой.
      No 561. - Письмо к матери.
      (10 июля 1863 года.) [Петропавловская крепость.]
      Милая маменька, благодарю Вас за Ваше длинное, доброе письмо. Берегите глаза, и если они слабы, ради бога не запускайте болезни. Умный доктор вероятно вылечит их теперь легко, а потом и долгое лечение будет бесполезно. Не пишите мне, если это вредно вашим глазам: ведь я знаю, что вы меня любите. Пусть Татьяна за всех вас пишет. Много горя вам, добрые родители! Пусть любовь детей ваших будет вам утешением. Я рад, что Александр отправился с Варинькой в Москву: это и для него, и для нее, и для племянника Александра (Дьякова (сына Варвары) хорошо. Прощайте. Будьте все здоровы. Обнимаю вас крепко.
      Ваш сын и брат
      1853-го года 10-го июля.
      М. Бакунин.
      No 561. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 483.
      В папке с письмами Бакунина имеется теперь не оригинал письма, а его копия от руки с припискою: "Подлинник передан в [Ленинградский] Музей революции 26 марта 1927".
      В июне 1853 г. Варвара Дьякова отправилась в Москву вместе с сыном Александром, которому исполнилось уже 18 лет, и приемышем Василием Ревякиным для определения их в университет; в начале августа первый поступил на филологический факультет вольнослушателем, а второй - на медицинский факультет студентом. Александр Бакунин, незадолго перед тем потерявший жену поехал вместе с ними.
      No 562. - Письмо, сестре Татьяне.
      (16 сентября 1853 года.) [Петропавловская крепость.]
      Давно не писала, Татьяна. Я уж начинал бояться несчастия. Несчастие постигло не прямо вас, но друзей ваших. Итак, предчувствие не обмануло меня. Скажи Митинским жителям, что я принимаю глубокое и живое участие в их горе, я помню Александра: мы оба были мальчиками, когда в последний раз виделись 1. Поздравь от меня Вариньку и Александра (Сына Варвары, Сашу Дьякова.). Обними папеньку, маменьку, сестер и братьев.
      16-го сентября 1853-го год".
      Ваш
      М. Бакунин.
      No 562. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 484.
      В папке писем Бакунина имеется копия этого письма, сделанная рукою А. Корнилова без указания, куда исчез оригинал. Случайно нам удалось установить, что подлинник письма был самовольно изъят из Прямухинского архива, не знаем А. Корниловым или П. Щеголевым и ныне неизвестно на каком основании находится у сына - последнего, П. П. Щеголева.
      1 Речь идет о смерти Александра Сергеевича Львова, соседа и дальнего родственника Бакуниных.
      No 563. - Письмо родным.
      (15 ноября 1853 года.) [Петропавловская крепость.]
      Милая маменька! Благодарю вас за вашу добрую приписку. Слава богу, что отец здоров, и да сохранит он его долго для вас и для меня. И тебя, Татьяна, благодарю за письмо. Ты добрая, не позабываешь меня. Бог, послав вам большое горе, которое ты, моя милая страдалица за всех, верно чувствовала наравне с Александром, оставил тебе великое утешение, сделав тебя матерью сироты, которого ты, я в там уверен, любишь так же горячо, как: бы сама Лиза его любила, если б осталась в живых. Таким образом жизнь твоя, доселе разбросанная твоим участием во всех, теперь сосредоточилась на одном предмете; которому ты необходима и который верно уж теперь сделался для тебя (необходимым, -;и я думаю, что ты никогда не была так счастлива, как теперь, и будешь еще счастливее, когда твой племянник-сын будет подрастать. Александр верно никогда не отнимет его у тебя: ведь не найти же ему лучшей матери, и это самое свяжет его (Александра) еще больше с тобою, а ты знаешь, как: все братья дорожат твоею дружбою.
      Братья, любите сестер, любите: друг друга, жертвуйте всем любви, соединяющей вас, и смотрите на нее, как на высшее благо, завещанное вам отцом и матерью. В свете жить холодно, когда нет любви, чтоб разогреть сердца, и жестко, когда нет любви, чтоб на нее опереться. Я говорю о вас, не о себе; я теперь для вас - не более как холодная тень, исключая брата Николая, хотя он по привилегированной и всеми уважаемой лени не пишет,. но который в несколько часов свидания дал мне себя узнать и почувствовать. Я знаю вас только прошедших, а не настоящих, глупеньких, а не разумных. К тому же любовь живится делами, равно как и вера, и без дел мертва есть, - я же судьбою или, лучше сказать, своею собственною виною осужден на бездействие как для себя, так и для вас. Поэтому мы как будто бы один для другого не существуем, и вряд ли нам когда-нибудь снова придется существовать друг для друга. Но если во мне остался живой интерес, так это к прямухинскому миру.
      Будьте счастливы, братья, вспоминайте иногда обо мне, грешном. Пишите, когда можете, и будьте уверены, что я до последней минуты буду принимать в вас живое участие, радоваться вашим радостям и успехам и горевать вашим горем..
      Прощайте. Ваш М. Бакунин
      5-го ноября 1853-го года
      No 563. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 484-485.
      Перевод с французскою.
      No 564. -: Письмо родным.
      [Февраль 1854 года. Петропавловская крепость.]
      Мои дорогие друзья! Я знаю, какой ужасной опасности я подвергаю вас тем, что пишу это письмо. И все-таки я пишу его. Отсюда вы можете заключить, как велика сделалась для меня необходимость объясниться с вами и сказать, хотя бы один еще раз, несомненно, последний в моей жизни, свободно без принуждения то, что я чувствую, то, что я думаю. Я подвергну вас риску в первый, но и в последний раз. Это письмо - моя крайняя и последняя попытка снова связаться с жизнью. Раз мое положение будет как следует выяснено, я буду знать, должен ли я еще ждать в надежде быть полезным согласно мыслям, какие я имел, согласно мыслям, какие я еще имею и какие всегда останутся моими, или же я должен умереть.
      Не обвиняйте меня ни в нетерпении, ни в слабости; это было бы несправедливо. Спросите лучше моего превосходного капитана, ныне майора - он вам повторит то, что часто мне говорил, что редко он видел заключенного, столь рассудительного, столь мужественного, как я. Я всегда в хорошем настроении, я всегда смеюсь, а между тем двадцать раз в день я хотел бы умереть, настолько жизнь для меня стала тяжела. Я чувствую, что силы мои истощаются. Дух мой еще бодр, но плоть моя становится все немощнее. Вынужденные неподвижность и бездействие, отсутствие воздуха и особенно жестокая внутренняя мука, которую только заключенный в одиночке подобно мне может понять, и которая не дает мне покоя ни днем, ни ночью, развили во мне зачатки хронической болезни, которую я, не будучи врачом, не могу определить, но которая каждый день дает мне себя чувствовать все более неприятным образом. Это, я думаю, геморрой осложненный чем-то другим, мне неизвестным. Головная боль теперь у меня почти не прекращается; кровь моя бурлит и бросается мне в грудь и в голову и душит меня до того, что я целыми часами задыхаюсь, и почти всегда в ушах у меня стоит такой шум, какой производит кипящая вода. Два раза в день у меня обязательно жар: до полудня и вечером, а впродолжение всего остального дня меня мучит внутреннее недомогание, которое сжигает мое тело, туманит мне голову и, кажется, хочет меня медленно съесть. Впрочем, вы меня увидите. Ты меня найдешь очень изменившимся, Татьяна, даже с того последнего раза, когда мы с тобою виделись 1. Только один раз я имел случай посмотреть на себя в зеркало и нашел себя ужасно безобразным. Это впрочем, мало меня беспокоит. Я давно уже отказался от того, что старики вроде меня называют суетою, а молодые с гораздо большим основанием называют самою сутью жизни. Для меня остался один только интерес, один предмет поклонения и веры - вы знаете, о чем я говорю, (Бакунин имеет виду революционную борьбу.) - и если я не могу жить для него, то я не хочу жить совсем. Поэтому меня мало трогает мое безобразие.
      Меня мало трогала бы также эта болезнь, если бы только она захотела унести меня поскорее. Я не желал бы ничего другого, как поскорее исчезнуть вместе с нею; но медленно ползти к могиле, по дороге тупея,- вот на что я не могу согласиться. Правда в моральном отношении я еще крепок; моя голова ясна, несмотря на все боли, которые ее постоянно осаждают; воля моя, я надеюсь, никогда не сломится; сердце мое кажется каменным; но дайте мне возможность действовать, и оно выдержит. Никогда, мне кажется, у меня не было столько мыслей, никогда я не испытывал такой пламенной жажды движения и деятельности. Итак я несовсем еще мертв; но та самая жизнь духа, которая, сосредоточившись в себе, сделалась более глубокою, пожалуй более могущественною, более желающею проявить себя, - становится для меня неисчерпаемым источником страданий, которые я не пытаюсь даже описать. Вы никогда не поймете, что значит чувствовать себя погребенным заживо; говорить себе во всякую минуту дня и ночи: я-раб, я уничтожен, сделан бессильным к жизни; слышать даже в своей камере отголоски назревающей великой борьбы, в которой решатся самые важные мировые вопросы, - и быть вынужденным оставаться неподвижным и немым. Быть богатым мыслями, часть которых, по крайней мере, могла бы быть полезною-и не быть в состоянии осуществить ни одной; чувствовать любовь в сердце - да, любовь, несмотря на эту внешнюю окаменелость, - и не быть в состоянии излить ее на что-нибудь или на кого-нибудь. Наконец чувствовать себя полным самоотвержения, способным ко всяким жертвам и даже к героизму для служения тысячекрат святому делу-и видеть, как все эти порывы разбиваются о четыре голые стены, единственных моих свидетелей, единственных моих поверенных! Вот моя жизнь! И все это еще ничего в сравнении с другою, еще более ужасною мыслью: с мыслью об идиотизме, который является неизбежным результатом подобного существования. Заприте самого великого гения в такую изолированную тюрьму, как моя, и через несколько лет вы увидите, что сам Наполеон отупеет, а сам Иисус Христос озлобится. Мне же, который не так велик, как Наполеон, и не так бесконечно добр, как Христос, понадобится гораздо менее времени, чтобы окончательно отупеть. Не правда ли, приятная перспектива? Я еще обладаю - и думаю, что не льщу себе -всеми своими умственными я нравственными способностями; но я знаю, что так это не может долго продолжаться. Мои физические силы уже очень надломлены; очередь моих нравственных сил не замедлит наступить. Вы, надеюсь, поймете, что всякий мало-мальски уважающий себя человек должен предпочесть самую ужасную смерть этой медленной и позорной агонии. Ах, мои дорогие друзья, поверьте, всякая смерть лучше этого одиночного заключения, столь восхваляемого американскими филантропами! 2
      Зачем я так долго ждал? Кто ответит на этот вопрос? Вы не знаете, насколько надежда стойка в сердце человека. Какая? - спросите вы меня. Надежда снова начать то, что привело меня сюда, только с большею мудростью и с большею предусмотрительностью, быть может, ибо тюрьма по крайней мере тем была хороша для меня, что дала мне досуг и привычку к размышлению. Она, так сказать, укрепила мой разум, но она нисколько не изменила моих прежних убеждений, напротив она сделала их более пламенными, более решительными, более безусловными3 , чем прежде, и отныне все, что остается мне в жизни, сводится к одному слову: свобода 4.
      [Конец не сохранился].
      No 564. - Это письмо, равно как и два последующих, были впервые опубликованы А. Корниловым, II, стр. 491-493, 494-496 и 497-496 с пропусками, ошибками и в плохом русском переводе. Оригиналы их написаны Бакуниным мелким и убористым почерком на листках, вырванных из книги A. Rastoul de Mongeot-"Lamartine, poete, orateur, historien, homme d'letat", Bruxelles, 1848 (Растуль де Монжо-"Ламартин как поэт, оратор, историк и государственный человек". Брюссель 1848)-первые два по-французски, третье-по-русски. Переданы они были Бакуниным Татьяне на свидании в феврале 1854 года с риском быть навеки заточенным в качестве действительно "секретного" арестанта. Эти письма имеют огромное историческое значение, ибо они неопровержимо свидетельствуют о том, что Бакунин и в тюрьмах сохранил революционный дух и веру, а все его мнимо-покаянные заявления представляли оплошное притворство, направленное к одурачению врагов и выходу на волю для продолжения революционной работы.
      1 Они не виделись полтора года (со времени второго свидания в июле 1852 года). Увиделись они в третий раз лишь в феврале 1854 года. На этот раз Бакунин проявил большую настойчивость и добился трех свиданий с братом Павлом, который приехал для этого в Петербург, и сестрой Татьяной.