Собрание сочинений и писем (1828-1876)

). Защитнику его предложено было подготовить защитительную записку, на что ему было дано три недели. По закону подсудимые имели право представить суду и свою собственную защиту: Гейбнер и Бакунин решили использовать это право в интересах политического освещения процесса. Но писал Бакунин свою записку (правда отчасти вследствие отсутствия нужных материалов, в частности газет) слишком долго, так что адвокат Бакунина, Франц Отто I, надеявшийся использовать материалы бакунинской самозащиты для своей записки, стал торопить его. Однако из этого ничего не вышло. 12 ноября 1849 г. он сообщил Отто, что если ему не предоставят нужных ему материалов, особенно газет, он принужден будет отказаться от самозащиты. Как мы знаем, часть газет ему удалось доставить в камеру, но от этого дело мало подвинулось вперед. Отто должен был представить свою защитительную записку 13 ноября (а Бакунин к тому времени за свою еще и не принимался!), но он не успел ее составить, просил двухнедельной отсрочки и лишь 26 ноября представил суду свою записку, не упустив при этом случая протестовать против действий правительственных органов. В своей записке Отто доказывал моральное право Бакунина на революцию (на такой же по существу позиции стоял и Гейбнер, успевший в отличие от Бакунина представить свою самозащиту).
      Записка Гейбнера была тогда же опубликована под заглавием "Selbstverteidigung von Otto Неubner".Она была подписана 10 ноября 1849 года. Мы пользовались вторым изданием, Цвиккау 1850. О Бакунине говорится на стр. 98-99 этой записки.
      Вся "Самозащита" построена на наивной попытке доказать формально-юридическими соображениями, цитатами из древних и новых юридических авторитетов и т. п. право народа осуществлять общую волю против частных воль и этим подтвердить законность образования Временного Правительства и правомерность майского восстания. Король мол сам уехал из столицы, власть оставалась вакантною, Временное же Правительство не ставило себе других целей кроме защиты законно принятой высшим в Германии учреждением- Франкфуртским парламентом-союзной конституции и т. п. Что же касается участия Бакунина и поляков, якобы доказывающего стремление инсургентов к низложению монарха и установлению республики, то Гейбнер заявляет, что с поляками он вообще не встречался, а Бакунин, с которым он впервые увиделся 4 мая 1849 г., ни разу в его присутствии не произносил такого слова, которое давало бы право заподозрить в нем такие стремления. Он занимался исключительно стратегическими вопросами и ни о чем другом не заботился. Участие Бакунина и подобных ему людей в движении его не удивляло; он объяснял его так: проведение в жизнь конституции сделало бы немецкий народ свободною и счастливою нациею, германское государство мощным и благотворно влияющим на соседей; этих мотивов было достаточно для того, чтобы всякая свободолюбивая национальность сочувствовала борьбе за проведение имперской конституции и приняла в ней участие без всяких иных побочных целей.
      Тогда же была сделана попытка популяризовать эти взгляды Гейбнера и его личность среди широких масс, и с этой целью было выпущено народное издание, точнее переработка записки Гейбнера. См. Eduard Sparfeld-"О. L. Heubner und seine Selbstverteidigung... fur das deutsche Volk bearbeitet". Zwickau 1850. На стр. 21 этой брошюры приводятся соображения Гейбнера о роли "Бакунина, которого считали инициатором всех насильственных мероприятий".
      14 января состоялся приговор первой инстанции, осудившей Бакунина и двух его сотоварищей на смерть. Так как они обжаловали этот приговор, то судебная процедура продолжалась. Однако и теперь Бакунин не мог довести до конца начатого дела. Как мы знаем из Комментария к No 540, Отто должен был представить свою вторую защитительную записку 21 февраля, причем ждал заметок Бакунина для использования их хоть в этой записке. Тем временем рукопись Бакунина (она напечатана у нас под No 542) разрослась до четырех печатных листов, автор отвлекся в сторону, и не видно было, когда он сумеет ее закончить. Ввиду настояний адвоката Бакунин, отложив на время в сторону расширенный проект записки наскоро составил более краткую ее редакцию, датированную 17 марта 1850. Адвокат по-видимому получил рукопись только 23 марта, судя по" указанию М. Неттлау ("На чужой стороне", No 7, стр. 233), что в копии, сделанной у Ф. Отто Матильдою Рейхель, стоит дата 23 марта 1850. У В. Полонского в предисловии ж переводу большой записки Бакунина, напечатанному в "Каторге и Ссылке" 1928, NoNo 6 и 7, сказано, что Отто получил эту краткую записку 22 марта, а 27 марта сообщил Бакунину, что свою защитительную записку он уже вручил суду недели три тому назад. Таким образом и эта сокращенная редакция защиты Бакунина запоздала и в свое время использована не была. Эту краткую редакцию мы и печатаем здесь.
      Специально останавливаться на ее содержании и характере мы не будем, так как находим более правильным представить соответствующие разъяснения и фактические указания в комментарии к более полной редакции записки и особенно к "Исповеди" Бакунина, написанной в Петропавловской крепости (см. No 547).
      1 Это место заслуживает быть отмеченным потому, что здесь, как и в других указанных вами местах (см. том 111, стр. 486-489, 504 сл.), Бакунин по свежей памяти приписывает возникновение позорящих его слухов русскому правительству с одной стороны (как здесь), польским демократам- с другой (как в ряде других мест). Впоследствии по соображениям партийной борьбы в I Интернационале он стал приписывать инициативную роль в этом деле немецким коммунистам, а за ним эту версию начали повторять все анархисты и находившиеся под их влиянием буржуазные и социал-демократические историки.
      Говоря о знатных поляках, Бакунин имеет в виду графа Ледуховского, роль которого в распространении позорящей его сплетни он отмечает в "Исповеди".
      2 То же самое и почти буквально теми же словами Бакунин повторяет в (Исповеди" перед Николаем I (см. ниже No 547). Значит не приходится подозревать Бакунина в неискренности и в желании подделаться под казенный патриотизм, когда читаешь аналогичные его заявления в "Исповеди", и нельзя думать, чтобы выражением своих "русских" чувств Бакунин стремился умилостивить царя.
      3 Оба эти обвинения действительно были лживыми и ни на чем не основанными. Против чих Бакунин энергично протестует и в "Исповеди".
      Попали эти обвинения в саксонский обвинительный акт из сообщения берлинской полиции от 26 июня 1849 года, ныне преданного гласности. Это лживое сообщение основано вероятно не только на доносах собственных прусских шпиков, но и на сознательно извращенных сведениях, доставлявшихся прусской полиции российским дипломатическим представителем Мейендорфом. Приводим соответствующее извлечение из этого берлинского полицейского доноса (употребляемые в нем слова "другими путями" по-видимому намекают на российско-дипломатический источник этой клеветы).
      "Другими путями было еще выяснено следующее. После вспышки февральской революции в Париже Бакунин из Бельгии отправился туда, примкнул к Ледрю-Ролену и стал эмиссаром последнего:
      "1. в целях возбуждения стран славянского наречия и республиканизирования их;
      "2. в целях возбуждения войны между Пруссиею и Россиею.
      "Кроме того он получил от польского революционного комитета в Париже специальные поручения:
      "1. для Великого Герцогства Познанского.
      "2. для убиения императора российского.
      "Прибыв в Берлин под фальшивым именем, Бакунин старался обставлять свои действия тайной, общался только с Цыбульским и Зигмундом (Цыбульский, Адальберт; Зигмунд, Густав; брат Эммы Зигмунд-Гервег. У Керстека здесь сказано "Siegesmund"; не знаем, ошибка ли это его или полицейского протокола.) равно как с неким графом Замойским (Владислав Замойский, эмигрант.), и занят был подготовкою позднейших событий в Великом Герцогстве Познанском, в Венгрии и особенно революционного движения на севере Европы. Так как эта деятельность его была тайною, то невозможно точно установить ее подробности. Однако вряд ли Бакунину удастся оспаривать эту деятельность.
      "Во время своего второго пребывания в Берлине в 1848 году Бакунин поддерживал ближайшие отношения с Дестером, Рейхенбахом, Шраммом, Иоганном Якоби, Вальдеком и привлекался к участию в самых секретных совещаниях крайней левой, часто встречался с известным Липским, оказывал содействие организации Центрального демократического комитета и вообще был душою революционных стремлений, проявлявшихся тогда в Берлине".
      (Находится в Akta wider den Literat Michael Bakunin, том la, стр. 65; напечатано в немецком переводе "Исповеди" Бакунина под ред. Курта Керстена, Берлин 1926, стр. 97-98).
      4 Здесь Бакунин указывает второй источник позорящих его слухов, а именно демократические польские круги. Мы считаем особенно нужным подчеркнуть это место, так как приезд Бакунина в Бреславль состоялся за три месяца до появления известной заметки о нем в "Новой Рейнской Газете" (о ней см. том III настоящего издания, стр. 505 сл.). Следовательно эту заметку признавать первоисточником клеветы на Бакунина никак нельзя.
      5 Из полицейского "Дела" о Бакунине не видно, чтобы русское правительство имело какое-либо отношение к выставлению против него обвинения в подготовлении цареубийства. Равным образом оттуда не видно, чтобы российские дипломатические агенты добивались в тот момент высылки Бакунина из Германии или выдачи его русскому правительству. Но бакунинская информация, шедшая из германских демократических и либеральных кругов, в общем была довольно точною: попытки эти имели место, но не нашли отражения в названном "Деле". Как видно из нашего комментария к No 512 в томе III, российская дипломатия, вспомоществуемая прусским дипломатическим представителем в Петербурге Роховым, всячески старалась скомпрометировать Бакунина. В частности обвинение в замысле на цареубийство выдвинуто было против Бакунина именно русским представителем при берлинском дворе Мейендорфом.
      6 Гейбнер, Отто Леонгард (1812 - 1 893) - саксонский писатель и политический деятель либерального направления, юрист; в 1848 был членом Франкфуртского национального собрания, причем примыкал к левой; будучи членом первой палаты саксонского ландтага, возглавлял там умеренную оппозицию. В мае 1849 принял участие в дрезденском восстании, войдя вместе с Чирнером и Тодтом во Временное правительство; вошел в него с целью помешать левым захватить власть, был арестован вместе с Бакуниным в Хемнице. Приговоренный в 1850 к смертной казни, был помилован, причем казнь заменена ему пожизненным тюремным заключением. Освобожден по амнистии 1859 года, после чего снова занялся адвокатурою, а в 1869 снова был избран в саксонскую палату депутатов.
      7 Гейнце, Александр Кларус (1777-1856)-немецкий офицер, бывший подполковник греческой артиллерии; саксонский землевладелец и бывший член распущенной первой саксонской палаты; во время дрезденского восстания был главнокомандующим революционной армии. Был приговорен к смертной казни, замененной ему вечным заключением. Умер в Вальдгеймской тюрьме.
      8 То, что Бакунин сообщает здесь о своей роли в дрезденском восстании, вполне совпадает с тем, что он говорит по этому поводу в "Исповеди" (см. ниже No 547). Совпадение это важно в том отношении, что придает изложению Бакунина значительную степень достоверности. Показание Бакунина перед саксонскою комиссиею (о котором мы подробнее будем говорить в комментарии к No 547) еще можно было бы заподозрить в том смысле, что страх подсудимого перед тяжестью грозящего ему наказания заставлял его преуменьшать свою действительную роль в саксонских делах; на таком же основании можно было бы отводить и его сообщение в письме к своему адвокату, о котором мы здесь говорим. Но с таким мерилом никак нельзя подходить ;к тому, что Бакунин рассказывает .о своем участии в дрезденских событиях в "Исповеди" перед русским царем, которого революционная деятельность Бакунина на Западе интересовала гораздо меньше, чем например его связи с поляками и его замыслы относительно возбуждения революционного движения в России. А между тем и в том и в другом документе Бакунин рисует приблизительно одинаковую картину своего положения в Дрездене и своей роли в майском восстании. В обоих случаях рассказ Бакунина расходится с двумя крайностями в исторической литературе - как с тою, которая пытается начисто отрицать роль Бакунина в дрезденских событиях (воспоминания С. Борна), так и с тою историческою легендою, которая приписывает ему главную роль в этих событиях и которая нашла даже некоторый отголосок в брошюре Маркса-Энгельса "Революция и контр-революция в Германии".
      9 Виланд, Кристоф Мартин (1733-1813)-немецкий поэт, один из создателей новой немецкой литературы; сначала выступал как идеолог немецкого бюргерства в умеренно-оппозиционном духе, а затем перешел на сторону старого помещичьего быта, став на позицию эпикуреизма и воспевания радостей дворянской жизни; отрекшись от временного увлечения либерализмом, выступал в защиту патриархальных отношений и дворянской монархии.
      Перевод с немецкого.
      No 542. - Защитительная записка М. Бакунина.
      [Декабрь 1849-апрель 1850 года. Крепость Кенигштейн.]
      МОЯ ЗАЩИТА.
      Господину адвокату Францу Отто.
      Глубокоуважаемый господин [защитник] !
      Я долго не решался посылать Вам свою самозащиту, да и вообще не решался таковую посылать. Должен ли я объяснять Вам причину этого колебания? Если бы мне пришлось защищать себя перед свободным публичным судом, перед судом присяжных, то я не колебался бы ни одной минуты, но когда приходится иметь дело с закрытым судом, который уже по самому своему существу скорее предназначен к вынесению приговора по букве старого закона, чем по живому духу современности, какую пользу может принести мне защита, которая содержит и может содержать единственно и исключительно моральную мотивировку моей деятельности в Германии?
      Тем не менее я попытаюсь представить свою защиту и перед этим судом, и сделаю это в данном письме, а форме обращенной к Вам политической исповеди. Как я уже объяснил Вам в прежнем письме, также написанном в мою защиту, я всецело предоставляю Вашей благожелательной заботливости все то, что касается моего участия в дрезденских событиях. Я не могу ничего прибавить к тому, что уже сказал в дрезденской уголовной комиссии 1. В актах содержится чистая и полная истина. Я удовольствуюсь тем, что в конце настоящего писания коснусь только нескольких пунктов, которые по моему мнению в обвинительном акте представлены в .неправильном освещении. Моим главным стремлением будет выяснить Вам, а через Ваше посредство моим нынешним судьям, как я, иностранец, русский, пришел к тому, чтобы принять активное участие в дрезденском восстании.
      От поляка всегда ожидают чего-нибудь подобного; даже те, кто не слишком благосклонно относится к подобным движениям, признают за поляками своего рода право выступать повсюду, где происходят волнения; более того, в этом праве все настолько убеждены, что им охотно приписывают и такие дела, к которым они не имеют никакого касательства. Их проклинают, их называют "европейской язвой", но все же очень мало кто не усматривает в их нынешних действиях руку Немезиды, историческую месть за совершенное над ними злодеяние.
      Но русский!
      Это участие русского во всеобщем стремлении к свободе представляется настолько странным, что многие не могут объяснить его себе иначе, как действием противоестественных причин. Так некоторые за последние два года считали меня шпионом русского правительства, напротив другие - наемным эмиссаром Ледрю-Роллена, завербованным для убийства русского царя. Ниже я покажу Вам, что оба эти слуха возникли из одного и того же источника.
      В обвинительном акте я среди других пунктов читаю следующее:
      "Согласно указанию листа 65 акта под литерою В, No 37, тома 1-го, он (Бакунин) сделался эмиссаром Ледрю-Роллена для возбуждения стран славянского наречия и для установления в них республики, равно как для возбуждения войны между Пруссией и Россией, имел также от польского революционного Комитета в Париже специальные поручения относительно Великого Герцогства Познанского и относительно убиения русского императора, а в Берлине поддерживал теснейшую связь с крайними левыми".
      Сначала я не предполагал отвечать на этот донос, который, как мне сообщила сама комиссия, был прислан здешним властям из Берлина тамошнею полициею без подписи и без дальнейших доказательств. Сама комиссия, казалось, придавала ему так мало значения, что даже не задавала мне в сущности вопросов по этому пункту. Несмотря на это, я по другому случаю дал ей некоторые разъяснения, которые должны были еще более убедить ее в несостоятельности подобного обвинения, и тем не менее [я] нахожу его включенным слово в слово в обвинительный акт. Но для меня это обстоятельство оказывается кстати, так как с этим обвинением я хочу связать всю мою защиту. Оно, как Вы видите, содержит 3 различных пункта: во-первых, что я был эмиссаром Ледрю-Роллена; во-вторых, что какой-то Польский революционный комитет послал меня в Великое Герцогство Познанское для убиения русского императора, и наконец, что я поддерживал близкое знакомство с деятелями крайней левой в Берлине, - три пункта, из которых последний не давал бы никакого материала для обвинения, если бы берлинский доносчик не припутал его столь же ловким, сколь и хитрым манером к первым двум.
      Итак начну с г-на Ледрю-Роллена; остальное выяснится само собою в течение настоящего писания. Конечно, если бы я имел честь ближе знать г-на Ледрю-Роллена, то я подобным знакомством гордился бы. Ибо он несомненно является одним из самых значительных и выдающихся людей нашего времени и очевидно будет занимать еще более видное место в судьбах своего великого отечества. Но случай захотел, чтобы за всю свою жизнь я встретился с ним один только раз и говорил с ним не долее пяти минут (время слишком короткое для того, чтобы сделаться его агентом).
      И вообще я решительно протестую против предположения, что я был чьим бы то ни было агентом, будь то одного лица или комитета. После вспышки третьей французской или скорее первой европейской революции я отправился в Германию по собственному побуждению. Что меня к этому побудило. Вы легко поймете, если позволите мне, уважаемый господин [защитник], изложить Вам мои политические воззрения, равно как мое отношение к своему отечеству.
      Совершенно отрезанный от внешнего мира, я не знаю, какие ныне господствуют на свете настроения, и в какой мере можно позволить себе говорить правду. Но как бы велики ни были изменения, наступившие в Германии с 1848 года, дозволительно будет, даже сидя в немецкой крепости, высказать свою любовь к свободе и ненависть к деспотизму. Нигде эти два чувства не расцветают так сильно, как в России, где свобода маячит в каком-то недостижимом отдалении, и только самая гнетущая тирания, рабство в самом отвратительном виде составляют действительность.
      В других странах можно оспаривать право на революцию, но в России это право стоит вне спора. Там, где царит систематическая, организованная безнравственность, всякое возмущение представляется нравственным деянием; быть свободным это-не только право, но и высшая обязанность каждого человека.
      Что в моем отечестве господствует самый невыносимый и самый пагубный деспотизм, известно в Германии каждому. За последнее время столько писали о России, что ни один образованный человек, мало-мальски претендующий на добросовестность, не вправе в этом сомневаться. Известно, что в России нет прав, нет признания человеческого достоинства, нет прибежища для свободной мысли. Сама религия составляет в России просто орудие управления, кнут является символом самодержавной власти, а деньги единственным средством добиться правосудия или скорее удовлетворения, ибо о правосудии и не приходится говорить, оно давно поглощено болотом русского суда.
      Гораздо менее известно то в высшей степени важное обстоятельство, что русская нация становится все более и более чуждою царскому государству и в настоящее время .не имеет с ним в сущности ничего общего. Это отчуждение началось, собственно говоря, еще при Петре I, великом притеснителе русского народа. Петр насильно навязал некультурному, патриархальному, деморализованному татарским игом и последовавшею гражданскою войною, раздробленному и все же связанному каким-то мощным инстинктом народу европейскую цивилизацию в той форме, в какой она тогда существовала в Германии, и которая, как Вы очень хорошо знаете, стояла не слишком-то высоко. В то время в Германии не интересовались ни нравственностью, ни человеческими правами; о самих народах совершенно не заботились, их продавали и торговали ими как бездушными вещами. Божественное право царствовавших династий и округление географических границ, создание механически-мощных государств всеми возможными способами - таков приблизительно был весь политический кодекс в начале XVIII века, века политической безнравственности и бессовестности в Европе. Эта политика в России превратилась в постоянную систему, она и в настоящее время вдохновляет русских властителей.
      Только Петр сделал Россию государством в собственном смысле слова, государством по тогдашним понятиям, направленным исключительно к насильственному расширению, машиною для порабощения иноземных наций, причем сам народ рассматривался не как цель, а как простое орудие для завоевания. На этой основе развивалось российское государство, и в течение одного столетия оно возвысилось до уровня величайшей европейской державы. Ныне его влияние простирается до отдаленнейших пунктов европейского материка. Но чем более оно расширяется вовне, тем более оно становится чуждым собственному народу. Это объясняется самым естественным образом.
      Механическое, направленное исключительно на завоевания государство может требовать от своего народа только трех вещей: денег, солдат и внешнего спокойствия, относясь равнодушно к средствам, с помощью которых последнее поддерживается. Такое государство третирует свой собственный народ как народ завоеванный, оно является государством угнетательным внутри, как и вовне. Все управление обращается в полицию. Так например Петр Великий прикрепил к земле прежде гораздо более свободного крестьянина не из каких-либо политических принципов и не из желания усилить этим .могущество аристократии - никакой аристократии он не признавал, и если в России некогда существовала таковая бояр уже до Петра часто по одному мановению царя били батогами, - то он ее совершенно искоренил, превратив се в добываемое заслугами или точнее служилое дворянство. Крестьян же он закрепил просто по полицейским соображениям для того, чтобы возложить на помещиков ответственность за покорное поведение крестьян, за регулярную уплату ими налогов и поставку рекрутов.
      В том же духе продолжали править и его преемники. Чем больше расширялись российские пределы, тем больше требовалось солдат и денег, тем притеснительнее становилось правительство. О цивилизировании народа, о поднятии его материального благосостояния, равно как о его духовном развитии, никогда серьезно не помышляли, и это по вполне понятным причинам: каждый успех народного сознания действовал бы чрезвычайно разрушительным образом на весь механизм подобного государства и потому должен был скорее подавляться, чем поощряться. В этом отношении знаменательны слова Екатерины II, великой императрицы и просветительницы России, прославленной всеми философами XVIII века. На письмо московского генерал-губернатора (не припоминаю его фамилии), который жаловался на недостаточное число народных школ, высокопоставленная дама отписала собственноручно: "Нам в нашем государстве нужны школы для того, чтобы общественное мнение не выключило нас из числа цивилизованных наций; но мы не должны считать бедою то, что эти школы у нас плохо прививаются, питому что если бы наш народ действительно научился когда-нибудь читать и писать, то вряд ли я и Вы остались бы на своих местах".
      Русский народ до сих пор еще не научился хорошо читать и писать, и тем не менее он сделал большие успехи, - но понятно успехи в смысле совершенно противоположном правительству и враждебном ему. Соприкосновение с Европою, в которое нас привели завоевательные стремления наших владык, оказали благодетельное влияние, несмотря на все предупредительные меры против "моральной чумы", несмотря на трусливый карантин, которым Россия ограждена в течение вот уже 25 лет.
      В России появилось как среди дворянства, так и среди городского сословия большое число образованных людей молодого и более зрелого возраста, которые нетерпеливо и даже с чувством стыда переносят омерзительный гнет и с радостью будут приветствовать всякую перемену, всякий шаг к освобождению и примут в них активное участие. Что указанное чувство - не простая фантазия и не благочестивое пожелание с моей стороны, а реальная действительность, это показывает подавленное восстание дворянства в 1825 году. В Германии и вообще за границей очень мало знают о характере этого восстания, его нередко и, разумеется, несправедливо смешивают с частыми дворцовыми или янычарскими переворотами, которые со смерти Петра Великого до убийства Павла почти всегда устраивались самими наследниками престола и стоили жизни многим русским царям. Восстание 1825 года имело совершенно иное значение. Оно вытекало из того же источника, которому Германия также обязана началом своего возрождения, а именно из столкновения народов между 1812 и 1816 годами. Оно ставило себе целью освобождение крестьян с наделением их свободною собственностью, свободное государственное устройство, освобождение завоеванной Польши и установление федеративной славянской республики. Оно не удалось, возможно потому, что было слишком зеленым и романтическим как юность. Оно было подавлено и подобно всем побежденным непризнанно и оклеветано. Но отголосок его в России остался, павшие богатыри посеяли семена, которые не погибли. Под строгим нажимом нынешнего правительства русская молодежь стала серьезнее и рассудительнее, а усиленная охрана способна была только усилить во всех сердцах любовь к свободе.
      Еще гораздо более важною является великая перемена, которая за последние 40 лет наблюдается среди народа в собственном смысле. В Германии до сих пор принято говорить о фанатической приверженности русского народа к своему правительству. Нет ничего менее основательного, чем это утверждение. Религиозное почитание царя как видимого воплощения божеской воли относится к давно забытым временам. Нынешняя эпоха об этом и знать не знает, она одушевлена совершенно иными потребностями и чувствами. Напротив для большинства религиозных сект, которые подрывают русскую почву и вопреки всем религиозным преследованиям развивают разрушительную пропаганду, царь как раз представляется антихристом, а время его правления - тем апокалиптическим испытанием, за которым должно наступить обетованное тысячелетнее царство. Таким образом царь является лишь верховным главою полицейской церкви, но последняя не пользуется ни малейшим влиянием на народ. Попы подвергаются насмешкам и презрению. Живая церковь или точнее церкви (ибо таковых в России существует бесчисленное множество) все настроены к нему враждебно. Каких-нибудь два года тому назад я имел в Праге случай снова убедиться в том, что даже староверы, самые смирные из всех и до известной степени терпимые еще правительством, также в сильнейшей мере настроены против него 2. Правительство знает об этом очень хорошо и подвергает религиозных бунтовщиков самым безжалостным гонениям: сотни из них ежегодно подвергаются истязанию .кнутом, много тысяч ссылаются в Сибирь или нездоровые местности Кавказа. Ничто не помогает. Фанатизм растет вместе с ростом гонений. Подвергнутые наказанию кнутом и ссылке почитаются народом как святые мученики, на место одного изъятого вырастают десять новых, и ничто не может подавить этой грозной пропаганды, так как правительство не в состоянии проникнуть в замкнутую внутреннюю жизнь этих бесчисленных народных масс.
      Чтобы показать Вам, какою энергиею одушевлены русские сектанты, я расскажу Вам только об одном случае, имевшем место в 1838 году, во время моего пребывания в Петербурге. Один молодой крестьянин пришел пешком из отдаленнейшей губернии в столицу только для того, чтобы дать пощечину тамошнему митрополиту. Он очень хорошо знал, какая ужасная кара ожидает его за это, и радостно, с воодушевлением мученика умер под кнутом, гордясь своим поступком 3.
      Если бы я захотел рассказать Вам обо всех замечательных сторонах русского сектантства, то должен был бы написать целую книгу. Я бы даже не позволил себе приводить и эти подробности, если бы они не нужны были для дальнейшего обоснования моей записки. В России существуют и коммунистические секты, которые уже и сейчас осуществляют общность имущества и жен. Даже самый протестантизм не остался без влияния на русский народ. Существуют также анархистские секты, твердо убежденные, что всякая власть - от дьявола. В невежественной фантазии русского сектанта различные элементы перемешаны самым причудливым образом, нелепейшие представления - с гуманными принципами и глубочайшими предчувствиями лучшей не небесной, а земной будущности. Следует заметить, что как раз эта часть русского народа живет в достатке, в величайшей чистоте и в человеческой обстановке. Среди них уже имеется значительное число людей, умеющих хорошо читать и писать, и вообще они выделяются из массы более гуманным обхождением, известным чувством собственного достоинства и взаимным уважением. Это доказывает, что секты в России содержат живое зерно цивилизации, которое может получить большое значение в дальнейшем развитии этой страны. Но прежде всего я усматриваю в этом доказательство того, что в жизни русского народа не наступило мертвого затишья, и что хотя он совершенно задавлен своим правительством и угнетается всеми возможными способами, тем не менее он стремится вперед собственными силами и сумеет собственными путями пробить себе дорогу к свету и свободе, несмотря на все виды полиции, на Сибирь и на кнут.
      Политическое значение сект в России стало ясным уже во второй половине XVIII века. Пугачевское восстание еще не было во всем его значении оценено Европою. Это была первая крестьянская революция в России, но не последняя. В то время как Екатерина II была занята разделом Польши, Пугачев, простой донской казак, собрал на границе Сибири огромные крестьянские массы, провозгласил себя царем под именем Петра III, увлекая все за собою, громя все в своем молниеносном продвижении, довел свои растущие полчища до стен Казани, которую взял приступом и предал огню.