Однако Николь смутили не перебои, а то обстоятельство, что система датчиков за все это время ни разу не выдала сигнала тревоги при наличии явных нарушений функции сердца. Пришлось внимательно пролистать всю медицинскую карточку Такагиси, в особенности ее кардиологический раздел. В бумагах японца сведений о подобных аномалиях не значилось, оставалось предполагать ошибку измерений, не связанную с чисто медицинскими проблемами.
«Значит, если бы система работала как положено, рассуждала она, появление долгой диастолы мгновенно бы вывело сигнал за допустимые рамки, тогда включился бы сигнал тревоги. Но этого не было. Ни в первый раз, ни в последующие. Неужели произошел множественный отказ? Если так, то почему датчики по-прежнему продолжают выдерживать ежедневные проверки?»
Сперва Николь хотела позвонить кому-нибудь из своих ассистентов по службе жизнеобеспечения, чтобы обсудить с ними обнаруженную аномалию, но, поскольку в МКА праздновали Новый год, решила позвонить прямо в Японию доктору Хакамацу. Результаты разговора обескуражили ее. Он без обиняков заявил ей, что наблюдаемый феномен имеет место в организме пациента и никакая комбинация неисправностей в зонде не могла бы выдать столь странные результаты.
— Но почему же ничего не записано в предупреждающий файл? — спросила она у японского инженера-электронщика.
— Потому что не были превышены ожидаемые значения, — отвечал он уверенным тоном. — По каким-то причинам датчики именно этого космонавта были установлены на чрезмерно широкий допустимый диапазон. Вы изучали его историю болезни?
Но когда Николь упомянула, что необъяснимые данные получены зондами, расположенными в теле его соотечественника, космонавта-исследователя Такагиси, обычно сдержанный инженер буквально закричал в трубку:
— Отлично, — выпалил он. — Немедленно все выясню: отыщу доктора Такагиси в Университете Киото и извещу вас о том, что узнаю.
Часа через три на видеоэкране Николь появилась унылая физиономия доктора Сигеру Такагиси.
— Мадам де Жарден, — начал он крайне вежливо, — мне известно, что вы разговаривали с моим коллегой Хакамацу-сан о результатах моих биометрических измерений во время последних тренировок. Не объясните ли вы в порядке любезности еще один раз, что там обнаружилось?
Николь немедленно все высказала своему коллеге, ничего не скрывая, однако заметила, что считает источником ошибки неисправность датчика.
За объяснениями Николь последовало долгое молчание. Наконец японский ученый заговорил вновь, теперь явно встревоженным тоном:
— Хакамацу-сан только что посетил меня в Университете Киото и проверил установленные в моем теле датчики. Он подтвердил, что неисправностей не обнаружено. — Такагиси умолк, погрузившись в себя. — Мне бы хотелось попросить вас еще об одной любезности. Это для меня исключительно важно. Не могли бы вы безотлагательно посетить меня в Японии? Я бы хотел переговорить с вами лично и объяснить некоторые причины обнаруженной вами аритмии.
Николь не могла не видеть честных и открытых глаз Такагиси. Взгляд его явно молил о помощи. И ничего более не уточняя, она согласилась. Место на ночной рейс из Парижа в Осаку было зарезервировано уже через несколько минут.
— В ходе великой войны с Америкой нас не бомбили ни разу, — говорил Такагиси, широким движением руки показывая на город внизу, — он почти не пострадал во время беспорядков 2141 года. Сознаюсь, в данном случае мое мнение окажется несомненно предвзятым, но для меня Киото — самый прекрасный город на свете.
— Многие из моих соотечественников такого же мнения о Париже, — отвечала Николь, кутаясь в пальто. Было прохладно и сыро. Казалось, вот-вот пойдет снег. Она все ждала, когда ее коллега обратится непосредственно к делу. Не затем же летела она за пять тысяч миль, чтобы посмотреть город, хотя храм Киомицу, укрывшийся среди деревьев на вершине холма, действительно представлял великолепное зрелище — с этим спорить не приходилось.
— Выпьем чаю, — пригласил ее Такагиси. Он подвел Николь к одному из чайных домиков, окружавших снаружи буддийский храм. «Ну, — сказала себе Николь, пряча зевок, — сейчас он мне все и выложит». Такагиси встречал ее в гостинице, он предложил ей перекусить и вздремнуть. А потом к трем часам заехал за ней и повез прямо к храму.
Он разлил крепкий японский чай по чашкам, дождался пока Николь пригубит. Горячая жидкость грела рот, терпкий вкус даже показался приятным.
— Мадам, — начал Такагиси, — без сомнения, вы удивляетесь, почему я просил вас с такой срочностью отправиться в Японию. Видите ли… — говорил он медленно, но веско. — Всю жизнь я мечтал о прилете нового Рамы. И во время учебы в университете, и в течение долгих лет исследовательской работы я грезил одним — о прилете раман. И мартовским утром 2197 года, когда Аластер Мур позвонил мне, чтобы сообщить, что на последних изображениях, полученных «Экскалибуром», виден новый внеземной гость, я едва не зарыдал от счастья. Когда я выяснил, что МКА пошлет на космический корабль экспедицию, то сразу решил — буду участвовать в ней.
Японский ученый пригубил из чашки, поглядел налево — за аккуратно постриженные зеленые деревья на обступившие город склоны.
— Когда я был мальчиком, — продолжал он, тщательно подобранные слова его английской речи были едва слышны, — я взбирался… ясными ночами я поднимался на эти холмы и глядел на небо, разыскивая взглядом звезду, что могла бы породить разум, создавший ни с чем не сравнимую гигантскую машину. Однажды мы поднялись сюда с отцом и, обнявшись, в ночном холодке глядели на небо, а он рассказывал мне о том, что творилось в его деревне, когда подлетал первый Рама за двенадцать лет до моего рождения. В ту ночь я поверил, — он повернулся к Николь, и она заметила истинную страстность в его глазах, — и все еще продолжаю верить, что для визита из космоса были причины… не мог так просто прилететь этот огромный корабль. Надеясь отыскать ключ, я изучил все материалы первой экспедиции, но окончательных доказательств не обнаружил, их не могло быть. Я предложил несколько гипотез по этому поводу, не имея свидетельств в пользу любой из них.
Такагиси снова умолк, приложившись к чашке. Николь была удивлена и потрясена глубиной его чувств, она терпеливо сидела и молчала, ожидая продолжения.
— Я знал, что у меня неплохие шансы попасть в космонавты, не только из-за публикаций, в том числе и «Атласа», но и потому, что один из моих ближайших сотрудников, Хисанори Акита, представлял Японию в Отборочном комитете. Когда число претендентов-ученых сократилось до восьми и я был среди них, Акита-сан намекнул мне, что конкурируют в основном двое — Дэвид Браун и я. Помните, до тех пор никаких врачебных осмотров не проводилось.
«Правильно, — вспоминала Николь, — когда число кандидатов на участие в полете уменьшилось до сорока восьми, всех нас отвезли в Гейдельберг — на медицинское обследование. Германские врачи настаивали, что каждый из кандидатов должен удовлетворять абсолютно всем медицинским критериям. Первую группу испытуемых составили выпускники Академии, и пятеро из двадцати провалились. В том числе и Ален Бламон».
— Когда из-за тривиальных шумов в сердце исключили вашего соотечественника Бламона, успевшего уже принять участие чуть ли не в полдюжине важных полетов МКА, и Отборочный комитет поддержал докторов, отвергнув его апелляцию… я запаниковал. — Японский физик обратил гордый взгляд на Николь, требуя от нее понимания. — Я испугался, что из-за крохотного физического недостатка, никогда прежде не мешавшего мне жить, потеряю самую главную возможность, предоставленную мне жизнью. — Он умолк, чтобы точно подобрать слова. — Я понимаю, что поступил позорно и бесчестно, но тогда я сумел убедить себя в собственной правоте. И чтобы горстка узколобых лекарей, представляющих себе здоровье только в виде набора чисел, не смогла преградить мне пути к разрешению важнейшей тайны в истории человечества, я принял собственные меры.
Остальное доктор Такагиси рассказывал без прежнего воодушевления и возбужденности. Исчезла страстность, с которой он говорил о тайне раман, ровно звучали слова. Он объяснил, как уговорил семейного врача подделать историю болезни и прописать ему лекарство, предотвращающее возможность появления мерцательной аритмии во время двухдневного обследования в Гейдельберге. Несмотря на некоторый риск, связанный с побочными эффектами применения лекарства, все сошло с рук. Такагиси прошел строгий отбор и наряду с доктором Дэвидом Брауном был включен в состав экспедиции как ученый. С тех пор он про медиков и думать забыл, пока три месяца назад Николь не известила космонавтов, что намерена рекомендовать для использования во время полета зондовый комплекс Хакамацу, заменив им обычные еженедельные обследования.
— Видите ли, — морща лоб, пояснил Такагиси, — при прежней системе медицинского контроля я мог бы просто раз в неделю принимать это лекарство, и ни вы, ни любой другой офицер службы жизнеобеспечения не смог бы ничего заметить. Но систему постоянных датчиков не одурачишь, а пользоваться этим лекарством ежедневно слишком опасно.
«Значит, вы сумели уладить дело с Хакамацу, и с его явного или косвенного ведома на ваш датчик были введены нужные предельные значения, что перекрывают имеющиеся у вас отклонения. Вы оба положились на то, что вся записываемая информация не потребуется никому. — Ей стало ясно, зачем Такагиси с такой срочностью вызвал ее в Японию. — Итак, вы хотите, чтобы я сохранила все это в тайне».
— Ватакуси но дорио ва, вакаримас
, — мягко ответила Николь, переходя на японский, чтобы выразить сочувствие взволнованному коллеге. — Разделяю ваше беспокойство всем этим. Можете не объяснять, как вам удалось справиться с зондами Хакамацу. — Она умолкла, и лицо японца расслабилось. — Но если я правильно поняла, вы хотите, чтобы и я участвовала в этом обмане. Это невозможно. Я не имею права оставить ваше состояние без внимания, если не сумею убедиться в том, что этот «крохотный физический недостаток», как вы говорите, не представляет серьезной опасности для здоровья. Иначе, я буду вынуждена…
— Мадам де Жарден, — перебил ее Такагиси, — я с предельным уважением отношусь к вашим моральным принципам. И никогда, повторяю,
никогдане осмелюсь просить вас умолчать об этом, если только вы не согласитесь со мной, что проблемы здесь нет. — Он молча глядел на нее несколько секунд. — Когда вчера вечером Хакамацу позвонил мне, — продолжил он с прежним спокойствием, — я сперва подумал, что придется созвать пресс-конференцию и публично отказаться от участия в экспедиции. Но, представляя себе все, что мне придется говорить, я не мог не видеть умственным взором профессора Брауна. Он — блестящий ученый, хорошо разбирается во многих вопросах, и все же мне кажется, что доктор Браун слишком уж уверен в собственной непогрешимости. Меня скорее всего заменят профессором Вольфгангом Хайнрихом из Бонна. Он успел опубликовать о Раме множество интересных статей, но, подобно Брауну, видит в небесных визитах случайные события, абсолютно не имеющие связи с нами и нашей планетой. — На его лице снова появилось выражение сосредоточенности и увлеченности. — Я не могу сейчас оставить дело на них и не вижу выбора. Оба, и Браун, и Хайнрих, могут упустить возможность найти ключ ко всей проблеме.
За спиной Такагиси, по тропе, уводившей к главному деревянному зданию храма, торопливо шагали трое буддистских монахов. Невзирая на холод, они были облачены в обычные черные одеяния, ноги в открытых сандалиях словно бы не ощущали осенней непогоды. Японский ученый предложил Николь провести остаток дня в кабинете его личного врача, где ей будут предоставлены все подлинные, не исправленные материалы о его здоровье, начиная с самого детства. Или же, если она согласна, добавил он, всю информацию ей предоставят записанной в кубическом блоке, чтобы она могла обратиться к ней дома, во Франции.
Внимательно слушавшая Такагиси в течение почти часа, Николь на мгновение обратила свое внимание на трех монахов, решительным шагом поднимавшихся вверх по лестнице. «Их глаза так чисты, — думала она, — их жизнь лишена противоречий. Цельность ума — скорее достоинство. И если им обладаешь, легче отвечать на вопросы». На миг она позавидовала монахам с их упорядоченным образом жизни. Подумала, как легко, должно быть, они справились бы с проблемой, которой одарил ее доктор Такагиси. «И все-таки он не из космических кадетов, — продолжала она размышлять. — Его роль в экспедиции не является жизненно важной. В чем-то он прав. Врачи слишком строго взялись за членов экипажа. Зря дисквалифицировали Алена, и будет позорно, если…»
— Дайдзебу
, — сказала Николь, прежде чем Такагиси договорил. — Немедленно отправимся к вашему врачу, и если я не увижу такого, что могло бы смутить меня, возьму все материалы домой, чтобы проглядеть за каникулы. — Лицо Такагиси просветлело. — Но еще раз хочу вас предупредить: если в вашей истории болезни найдутся сомнительные места или если я пойму, что вы скрываете кое-что от меня, то потребую вашего немедленного исключения из экипажа.
— Спасибо, очень большое спасибо, — отвечал Такагиси, вставая и кланяясь женщине-космонавту, — очень большое спасибо, — повторил он.
10. КОСМОНАВТ И ПАПА РИМСКИЙ
Генералу О'Тулу так и не удалось поспать за один прием более двух часов. Возбуждение и перелет из дальнего часового пояса заставили его ум бодрствовать. Всю ночь он изучал очаровательный буколический пейзаж на стенке рядом с кроватью и дважды пересчитал всех животных. К несчастью, закончив подсчет, он не сумел вызвать даже тени сна.
О'Тул глубоко вздохнул, надеясь все-таки расслабиться. «Откуда это волнение? — спросил он себя. — Это же просто человек, такой же, как и прочие жители Земли. Но и не совсем». Генерал выпрямился в кресле и улыбнулся. Было десять часов утра, он сидел в малой приемной, ожидая аудиенции у Викария Христова, папы Иоанна Павла V.
С самого детства Майкл О'Тул мечтал, что однажды сделается первым папой, родившимся в Соединенных Штатах, «Папа Майкл», мысленно обращался он к себе самому во время долгих воскресных дней, проведенных за чтением катехизиса. Твердя про себя фразы из урока, запоминая их, он представлял себе, как лет через пятьдесят в тиаре и сутане с папским кольцом на руке будет служить мессу в огромных соборах и на площадях мира. Он будет вдохновлять бедных, потерявших надежду и попранных. И сумеет доказать каждому — только Господь сможет сделать людей лучше.
В молодости Майкла О'Тула интересовали все науки, но в особенности его увлекали три темы: религия, история и физика. Они так и не переставали занимать его гибкий ум, который легко перекидывал мостики между всеми тремя достаточно различающимися дисциплинами. И его вовсе не смущало, что эпистемологии
религии и физики как бы устремлены в противоположные стороны. Майкл О'Тул знал, какие жизненные вопросы можно решать с помощью физики, а какие — исключительно обращаясь к Богу.
Так все три его любимых предмета сливались в один — в науку о Творении Господнем. Ведь в Нем одном начало всего — религии, физики и истории. Но как все это происходило? Что делал Господь в миг Творения, как Судия хотя бы… восемнадцать миллиардов лет назад? Кто, как не Он, мог дать исходный толчок невероятной силы катаклизму, названному людьми Большим взрывом, породившему из энергии всю материю во Вселенной? Разве не по Его замыслу первозданные атомы водорода слились в гигантские газовые облака, из которых, балансируя в полях тяготения, возникли звезды, в свой черед ставшие колыбелью для основных химических кирпичиков, из которых сложено здание жизни?
«Да, даже на миг я не переставал изумляться величию трудов Предвечного,
— размышлял про себя О'Тул, ожидая аудиенции у папы. — Как же все было? Как я пришел к этому?» Он вспомнил вопросы, которыми подростком докучал священникам. «Наверное, клириком я не сделался только потому, что это ограничило бы мне свободный доступ к научной информации. Все-таки церковь в отличие от меня с куда большей ревностью относилась к разногласиям между Господом и эйнштейнами».
Вчера вечером, когда О'Тул возвратился в свой номер после дня, заполненного обычной туристической программой, в гостинице его уже дожидался священник-американец из государственного департамента Ватикана. Представившись, священник принялся извиняться за то, что оставил без ответа письмо, отосланное в ноябре генералом из Бостона. «Скорому ходу» процесса весьма содействовало бы, как выразился священник, если бы генерал подчеркнул в письме, что он и есть
тот самыйО'Тул, космонавт и участник экспедиции «Ньютон». Тем не менее, продолжал священник, в расписание приемов папы были внесены изменения и Святой Отец будет рад видеть О'Тула завтра утром.
Едва дверь в кабинет папы распахнулась, американский генерал, повинуясь инстинкту, подскочил. В приемную вошел тот же священник, что посетил его вчера вечером, и с весьма озабоченным выражением на лице быстро потряс руку О'Тула. Оба они через дверной проем могли видеть, что внутри кабинета облаченный в белую сутану папа заканчивает разговор с кем-то из своих сотрудников. Закончив беседу, Иоанн Павел V с приятной улыбкой на лице вышел в приемную и протянул руку О'Тулу. Автоматически опустившись на одно колено, космонавт приложился к папскому кольцу.
— Святой Отец, — пробормотал он, удивляясь тяжелым ударам сердца, — благодарю вас за согласие встретиться со мной. Для меня это поистине великая честь.
— И для меня тоже, — с легким акцентом ответил папа по-английски. — Я с огромным вниманием следил за вашими трудами, за усилиями всей экспедиции.
Он жестом позвал за собой О'Тула, и американский генерал направился следом за главой католической церкви в огромный кабинет с высоким потолком. У одной из стен располагался громадный черного дерева стол, над которым висел портрет Иоанна Павла IV во весь рост, портрет человека, ставшего папой в самые темные дни Великого хаоса и одарившего церковь и весь мир двадцатью годами энергичной и вдохновенной пастырской власти. Богато одаренный Господом венесуэлец, тонкий поэт и вполне самостоятельный историк, за двадцать лет (2139-2158) доказал миру, какой положительной силой является церковь, тем более во времена, когда рушатся все общественные институты, не способные более даровать покой встревоженным массам.
Папа опустился на кушетку и пригласил О'Тула сесть рядом с ним. Американский священник покинул комнату. Прямо перед О'Тулом и папой оказались высокие окна, выходящие на балкон футах в двадцати над Ватиканскими садами. Вдали О'Тул видел здания музеев Ватикана, где он и провел предыдущий день.
— В своем письме вы сообщили, — начал Святой Отец без всяких памятных записок, — что хотели бы обсудить со мной некоторые теологические аспекты. Полагаю, они каким-то образом связаны с вашей миссией?
О'Тул глядел на семидесятилетнего испанца, являвшегося духовным главой чуть ли не миллиарда католиков. Оливковая кожа, резкие черты лица, густые, некогда черные волосы сильно поседели. Его мягкие карие глаза были чисты. «Интересно, что папа не теряет попусту ни секунды», — подумал О'Тул, припоминая статью в католическом журнале — один из кардиналов, возглавлявших администрацию Ватикана, превозносил Иоанна Павла V за эффективность правления.
— Да, Святой Отец, — ответил О'Тул, — как вам известно, я собираюсь отбыть в экспедицию, имеющую важнейшее значение для всего человечества. Но у меня, как у католика, назрел целый ряд вопросов, которые мне хотелось бы обсудить с вами, — генерал на мгновение умолк. — Конечно, я не ожидаю, что вы сможете дать на все исчерпывающий ответ. Но, быть может, вы, человек огромной мудрости, хотя бы направите меня по верному пути.
Папа кивнул, ожидая продолжения слов О'Тула. Космонавт глубоко вздохнул.
— Меня волнует вопрос об Искуплении, точнее, он лишь часть большего вопроса: как согласовать существование раман с нашей верой?
Чело папы нахмурилось, и О'Тул понял, что не совсем понятно излагает вопрос.
— Мне вовсе не сложно представить, — пояснил генерал, — что Господь создал и раман. Но можно ли думать, что и рамане следовали тем же путем в своем духовном развитии, а поэтому, подобно человечеству, в некоторый момент своей истории были искуплены… и если так, значит Бог-Отец посылал Господа Иисуса, в каком-то раманском, быть может, обличье, чтобы и их спасти от собственных грехов? Тогда выходит, что мы, люди, просто являем эволюционную парадигму, раз за разом повторяющуюся во всей Вселенной…
Папа широко улыбнулся.
— Боже мой, генерал, — сказал он с усмешкой, — вы разом одолели колоссальную интеллектуальную территорию. Вам должно быть известно, что и у меня нет готовых ответов на столь глубокие вопросы. После прилета первого Рамы богословы анализировали их в течение семидесяти лет, а сейчас они даже удвоили свои усилия в связи с появлением нового космического корабля.
— Но что вы думаете об этом, Ваше Святейшество, — настаивал О'Тул. — Неужели и создания, способные соорудить два невероятно огромных космических аппарата, тоже совершили первородный грех, тоже нуждались в Спасителе? Уникален ли факт пребывания Христа на Земле, или же сошествие Его к нам — просто глава в книге невероятной толщины, где есть место для всех разумных созданий, не оставляющей сомнений только в одном: без Спасителя нет и не может быть Искупления?
— Трудный вопрос, — после секундного раздумья отвечал Святой Отец, — временами существование любой формы разума в какой бы то ни было части Вселенной кажется мне непостижимым. И стоит лишь предположить, что эти существа не похожи на нас, как возникающие в моем сознании образы сразу же полностью уводят мою мысль от теологических проблем, которые вы только что подняли. — Он умолк, недолго подумал. — Но в основном мне все-таки кажется, что и рамане получили строгие уроки в начале своего бытия, что Бог-Отец и их не сотворил совершенными и в какой-то миг их истории вынужден был послать им Господа нашего Иисуса…
Папа умолк и внимательно поглядел на О'Тула.
— Да, — продолжил он, — Господа Иисуса. Вы спрашивали меня о моем собственном мнении. Я не могу не считать Иисуса Христа истинным Спасителем и единственным Сыном Господним. Только Он, и никто другой, мог сойти к раманам, пусть и в ином обличье.
На этих словах лицо О'Тула просветлело.
— Полностью согласен с вами, Святой Отец, — возбужденно проговорил он.
— Значит и разум во Вселенной един, ведь повсюду он прошел одним и тем же духовным путем. В той совершенной реальности и мы, и рамане, и все прочие
— братья, потому что были искуплены Спасителем. В конце концов, мы состоим из тех же химических соединений. А это значит, что небеса предназначены не для одних людей, но для всех существ во Вселенной, тех, кто принял Благую Весть от Господа.
— Мне понятен подобный вывод из ваших уст, — отвечал Иоанн Павел. — Но такая точка зрения не является общепринятой. Даже внутри нашей церкви уживаются различные воззрения на раман.
— Вы имеете в виду тех, кто опирается на речения св.Микеля Сиенского?
Папа кивнул.
— Лично я, — проговорил генерал О'Тул, — нахожу их узкую антропоцентрическую интерпретацию проповедей св.Микеля о раманах слишком уж ограниченной. Его слова о том, что внеземной космический аппарат может предвещать Второе пришествие Христа, подобно Илии и даже Исайе, не означали того, что рамане лишь выполняют роль в нашей истории, не имея права на собственное существование. Св.Микель просто предложил один из возможных вариантов объяснения такого события с духовной точки зрения.
Понтифик снова улыбнулся.
— Могу вам признаться, что сам потратил на подобные размышления немало энергии и времени. Моя предварительная информация о вас оказалась верной только отчасти. Ваша преданность Богу, Его церкви и своей семье были отражены в вашем досье, но вот о живом интересе к теологическим вопросам там не оказалось ни слова.
— Я полагаю, что эта экспедиция является самым главным делом всей моей жизни. Хочу верить и надеяться, что сумею должным образом послужить Богу и людям. Поэтому я пытаюсь подготовиться ко всем возможным поворотам событий, в том числе и к тому, что рамане не обладают духовным компонентом личности. Подобный вариант событий может повлиять на мои действия во время экспедиции.
О'Тул несколько помедлил, прежде чем продолжить.
— Кстати, Ваше Святейшество, может быть, ваши исследователи уже сумели сделать выводы относительно духовной природы раман по результатам первой высадки?
Иоанн Павел V качнул головой.
— Увы. Правда, один из самых ревностных архиепископов, чье рвение в вопросах веры зачастую опережает разум, настаивает, что структурная организация первого корабля раман — вы знаете все это, симметрия и геометрический облик, даже троекратное дублирование всех систем — позволяет предположить, что перед нами храм.
— Удивительно! — промолвил генерал О'Тул. — Такое мне и в голову не приходило. Дэвид Браун будет потрясен, — генерал расхохотался. — Видите ли, доктор Браун настаивает, — пояснил он, — что мы, бедные и невежественные создания, не способны даже понять предназначение такого корабля, раз технологические возможности его создателей настолько опередили наши умственные. По его словам, о религии раман не может быть и речи. Он полагает, что такие предрассудки, словно всяческие мумбо-юмбо, они забыли за зоны до того, как овладели искусством сооружения сказочных космических кораблей.
— Доктор Браун ведь атеист, не так ли? — спросил папа.
О'Тул кивнул.
— Отпетый. По его мнению, религиозный образ мышления свидетельствует о нарушении функций мозга. А всякого, кто не разделяет его точки зрения, считает абсолютным идиотом.
— А остальные члены экипажа? Неужели и они поддерживают экстремизм доктора Брауна?
— В экипаже он самый ярко выраженный атеист, опасаюсь, правда, что Уэйкфилд, Табори и Тургенева в основном разделяют его точку зрения. Но пусть это может показаться странным, интуиция подсказывает мне, что сердце командира Борзова недалеко от веры. Среди переживших хаос такое нередко. Во всяком случае мы с Валерием всегда с обоюдным удовольствием разговариваем на религиозные темы.
Генерал О'Тул ненадолго умолк, чтобы, собравшись с мыслями, завершить духовную характеристику экипажа «Ньютона».
— Обе женщины из Западной Европы, француженка де Жарден и итальянка Сабатини, номинально являются католичками, хотя за верующих их не примешь даже при самом пылком воображении. Адмирал Хейльман — лютеранин… на Пасху и Рождество. Такагиси занимается медитацией и изучением дзэн
. О других двоих ничего определенного сказать не могу.
Понтифик встал и подошел к окну.
— Где-то там, в небесах, мчится странное и удивительное космическое судно, созданное существами, живущими на другой звезде. Мы посылаем дюжину людей на встречу с ним, — он обернулся к генералу О'Тулу. — Этот корабль может оказаться посланцем Божьим и лишь вы способны распознать это.
О'Тул не отвечал. Папа вновь поглядел в окно, помолчав с минуту.
— Нет, сын мой, — наконец негромко проговорил он, скорее обращаясь к себе самому, чем к О'Тулу. — Я не могу ответить на ваши вопросы. Ответы на них знает Господь. Молитесь Ему, чтобы, когда настанет час. Он даровал вам знание. — Папа повернулся лицом к генералу. — Хочу сказать, что восхищен вашим интересом к столь важным вопросам. Я уверен, что Бог не случайно выбрал именно вас для этой экспедиции.
Генерал О'Тул понял, что аудиенция заканчивается.
— Святой Отец, благодарю вас за согласие встретиться и побеседовать. Я весьма глубоко тронут подобной честью.
Иоанн Павел V улыбнулся и подошел к гостю. Обняв генерала за плечи на европейский манер, он проводил гостя к выходу из кабинета.
11. СВ.МИКЕЛЬ СИЕНСКИЙ
Выход со станции подземки приходился прямо напротив входа в Интернациональный парк Мира. Когда эскалатор поднял генерала О'Тула наверх под лучи послеполуденного солнца, купол усыпальницы оказался справа — не более чем в двух сотнях ярдов. Слева, в другом конце парка, за комплексом административных зданий виднелись верхние этажи древнего римского Колизея.
Американский генерал энергично направился к парку и сразу же свернул по мощеной аллее к усыпальнице. Он миновал небольшой и очаровательный монумент-фонтан «Дети мира», остановился на миг, чтобы разглядеть, словно живые, скульптурные фигурки детей, играющих в прохладной воде. О'Тул был полон ожидания. «Немыслимый день, — думал он. — Сперва аудиенция у папы. А теперь еще посещение усыпальницы св.Микеля».
Когда в 2188 году, через пятьдесят лет после смерти и, что, быть может, важнее, через три года после избрания Иоанна Павла V новым папой, св.Микель был канонизирован, все согласились, что для поклонения новому святому лучшего места, чем Интернациональный парк Мира, придумать нельзя. Огромный парк тянулся от площади Венеции до Колизея, окружая редкие руины римского Форума, случайно уцелевшие в ядерной катастрофе. Выбор места для гробницы представлял собой весьма тонкое дело. Мемориал Пяти Мучеников, сооруженный в честь отважных мужчин и женщин, посвятивших себя восстановлению порядка в Риме в месяцы, непосредственно последовавшие за катастрофой, привлекал посетителей уже многие годы. И общее мнение гласило, что святилище в честь Микеля Сиенского не должно затмить величественного открытого мраморного пятигранника, занимавшего юго-восточный уголок парка с 2155 года.
После многих споров было решено, что гробница св.Микеля займет противоположный северо-западный уголок парка и своим основанием точно ляжет на эпицентр взрыва, случившегося всего в десяти футах от места, где стояла колонна Траяна, прежде чем адский жар огненного шара за какой-то миг превратил ее в пар. Первый этаж святилища был предназначен для медитации и молитв. Двенадцать альковов-капелл примыкало к центральному нефу: шесть из них были украшены скульптурами и произведениями искусства, отвечавшими римско-католическому канону, другие шесть были отданы прочим главным религиям мира. Эта эклектическая мешанина на первом этаже создавала известный уют многим паломникам, не принадлежащим к католической церкви, но чтившим память святого.
