………….. КИ …………… КС
Уэйкфилд … +5,58
.. О'Тул ….. 86
Сабатини … +4,22 ..
Борзов …. 84
Браун …… +4,17 ..
Такагиси .. 82
Такагиси … +4,02 ..
Уилсон …. 78
Табори ….. +3,37 ..
де Жарден . 71
Борзов ….. +3,28 ..
Хейльман .. 68
де Жарден .. +3,04 ..
Табори …. 64
О'Тул …… +2,92 ..
Яманака … 62
Тургенева .. +2,87 ..
Тургенева . 60
Яманака …. +2,66 ..
Уэйкфилд .. 58
Уилсон ….. +2,48 ..
Сабатини .. 56
Николь уже успела мельком проглядеть досье, но она читала далеко не все. И некоторые цифры видела теперь впервые. Впечатлял высокий уровень интеллекта Франчески Сабатини. «Какая потеря, — немедленно решила Николь,
— расходовать подобный потенциал столь банальным образом».
Общий уровень интеллекта экипажа «Ньютона» поражал. Все космонавты попадали в один процент самых одаренных людей планеты. Способности Николь можно было охарактеризовать как «одной из тысячи», и она-то числилась в серединке. Исключительный показатель Уэйкфилда помещал его в категорию «супергениев». Самой Николь еще никогда не приходилось встречаться с человеком, обладающим настолько высоким показателем.
Хотя познания в области психиатрии заставляли Николь скептически относиться к численному описанию свойств личности, ее заинтриговали и значения КС. Интуитивно она сама поместила бы О'Тула, Борзова и Такагиси во главу столбца. Все трое казались уверенными в себе, уравновешенными и внимательными к остальным. Удивило ее высокое значение КС у Уилсона. «Значит, был совершенно иным человеком, пока не связался с Франческой». В голове мелькнуло: почему же ее собственный КС только 71; она сообразила, что в молодости была более замкнутой и эгоцентричной.
«Так как насчет Уэйкфилда?» — спросила она себя, понимая, что только он способен помочь ей разобраться в произошедшем в программном блоке «Рохира» во время трагической операции. Можно ли верить Ричарду? Можно ли довериться ему, не поделившись хотя бы частью собственных подозрении? Она снова подумала, что неплохо бы и вовсе оставить расследование. «Николь, — осаживала она себя, — а если и это конспиративное чтение окажется лишь пустой тратой времени?»
Но неясных вопросов оставалось столько, что расследование все-таки следовало продолжить. Она решила переговорить с Уэйкфилдом. Оказалось, что с файлами Николь может свободно оперировать, и она сразу же создала в королевском подарке новый, девятнадцатый файл, который назвала просто «НИКОЛЬ». Обратившись к текстовому процессору, она записала коротенький меморандум:
«3-3-00. Убедилась, что ошибочное функционирование „Рохира“ в ходе операции Борзова вызвано ручной командой, отданной извне уже после загрузки программы и проверки функционирования. Обращаюсь за помощью к Уэйкфилду».
Николь извлекла чистый кубик из ящичка, где лежало все необходимое для компьютера. Она скопировала на него и свой меморандум, и всю информацию, записанную на кубе, подаренном ей Генри. Переоделась для дежурства в летный костюм, поместив в карман дубликат кубика.
Генерал О'Тул подремывал в командно-контрольном комплексе (ККК) военного космического корабля, когда Николь явилась, чтобы сменить его. Хотя видеотерминалы в меньшем корабле не потрясали своим совершенством, как это было в научном, общая организация ККК в военном корабле была во многом удачнее, в особенности с точки зрения биоинженерии, и со всеми контрольными панелями легко мог справиться один космонавт.
О'Тул извинился за то, что задремал. Показал на три монитора: на них застыло изображение одного и того же объекта с разных сторон — временного лагеря, в котором все члены экипажа почивали у подножия лестницы «Альфа».
— Последние пять часов бодрости не способствовали, — добавил он.
Николь улыбнулась.
— Вам не в чем извиняться передо мной, генерал. Я знаю, что вы отдежурили почти двадцать четыре часа.
Генерал О'Тул встал.
— После того как вы ушли, — он начал отчитываться, подводя итоги на одном из шести экранов перед собой, — они закончили обед и принялись собирать первый вездеход. Автоматическая программа навигации не прошла автотеста, но Уэйкфилд быстро выудил причину (сбой произошел в одной из подпрограмм) и все исправил. Табори сделал короткую пробную поездку на вездеходе, пока остальные готовились ко сну. Франческа завершила рабочий день коротким отчетом, переданным на Землю. — Он умолк на мгновение. — Не желаете ли посмотреть?
Николь кивнула. О'Тул включил крайний правый телемонитор, на котором немедленно крупным планом появилась Франческа на фоне лагеря. На кадре был виден подъемник и самый нижний участок тросов.
— Время спать настает, — нараспев начала она и поглядела вокруг. — Свет в этом удивительном мире включился вдруг, около девяти часов назад, и осветил перед нами во всем великолепии искусную работу наших звездных кузенов. — После краткого выступления шел монтаж фотоснимков и коротких видеосюжетов, снятых зондами или самой Франческой, смонтированных ею, так сказать, по маршруту, следуя которому экипаж намеревался исследовать «искусственный мирок». Потом камера вновь обратилась к самой Франческе.
— Никому не известно, почему уже второй раз менее чем за столетие эти космические корабли вторгаются в наш крохотный уголок Галактики. Быть может, назначение этого великолепного сооружения не имеет объяснения, хотя бы отчасти понятного нам, примитивным человеческим существам. Но в таком просторном и целиком металлическом мире, возможно, где-то спрятан ключ к тайне, окутавшей создателей этого корабля. — Она улыбнулась и театрально вздохнула. — Ну а если это случится, тогда все мы, хотя бы на шаг, приблизимся к пониманию собственной сути… нашей сущности и нашего Бога.
Николь видела, что О'Тул явно был тронут речами Франчески. Невзирая на личную неприязнь, Николь не могла не понимать, насколько талантлива Франческа.
— Даже мне самому интересно, — восхищался О'Тул. — Ах, если бы у меня был ее дар слова.
Николь уселась за пульт и ввела свой код. В соответствии со всеми инструкциями, принимая вахту, она проверила оборудование.
— Хорошо, генерал, — проговорила она, поворачиваясь вместе с креслом. — Теперь, кажется, справлюсь.
О'Тул переминался сзади. Ему явно хотелось поговорить.
— Знаете, мы с синьорой Сабатини три ночи подряд беседовали о религии. Она говорила, что долго считала себя агностиком и наконец вновь обратилась к церкви. Она даже сказала, что это Рама снова сделал ее католичкой.
Последовало долгое молчание. По неизвестной причине Николь вспомнилась церковь XV века в старинной деревне Сент-Этьен-де-Шиньи в восьмистах метрах от Бовуа. Она вспомнила, как стояла рядом с отцом в церкви, был прекрасный весенний день и яркие цветные витражи завораживали ее.
— Это Бог создал цвета? — спросила Николь у отца.
— Некоторые так считают, — коротко ответил он.
— А что ты сам об этом думаешь, папа? — не отступала она…
— Должен признать, — басил генерал О'Тул, и Николь вынуждена была вернуться к настоящему, — что все наше путешествие духовно возвысило меня. Я чувствую, что стал ближе к Богу, чем прежде. Должно быть, безграничные просторы Вселенной уничижают тебя и делают… — он умолк. — Извините, — начал он, — я не задел…
— Нет, — ответила Николь, — ни в коей мере. Ваша религиозная уверенность укрепляет меня.
— Тем не менее надеюсь, что ничем не задел вас. Вера — вопрос весьма личный. — Он улыбнулся. — Но иногда трудно сдержать чувства: все-таки вы и синьора Сабатини тоже католики.
Когда О'Тул отправился из командно-контрольного комплекса, Николь пожелала ему крепкого сна. А потом достала из кармана дубликат кубика и вставила его в читающее устройство ККК. «Ну, — похвалила она себя, — теперь я по крайней мере сдублировала источники своей информации». Ей представилась Франческа Сабатини, внемлющая философствованиям генерала О'Тула о религиозном значении Рамы. «Удивительная женщина, — думала Николь. — Что хочет, то и делает. И как это в ней уживаются полная аморальность и ханжество».
В трепетном молчании доктор Сигеру Такагиси взирал на башни и сферы Нью-Йорка, находившиеся в четырех километрах от него. Чтобы повнимательнее рассмотреть очередную деталь примечательного комплекса этого чуждого сооружения, он то и дело подходил к телескопу, который сам же и установил над обрывом, спускающимся к Цилиндрическому морю.
— Понимаете, — наконец признался он космонавтам Уэйкфилду и Сабатини, — или отчеты первого экипажа о Нью-Йорке неточны, или перед нами совершенно другой корабль. — Ни Ричард, ни Франческа не отреагировали. Все внимание Уэйкфилда было уделено сборке ледомобиля, а Франческа, как водится, увлеченно снимала его труды.
— Похоже, город разделен на три одинаковых района, — продолжал доктор Такагиси, в основном обращаясь к себе самому. — Каждый из них в свой черед подразделяется на три части. Но все девять частей
не совсемидентичны — в чем-то различаются.
— Вот так, — проговорил Ричард Уэйкфилд, вставая. — Готово. На целый день раньше срока. А сейчас я быстро проверю функционирование основных систем.
Франческа посмотрела на часы.
— Но уже на полчаса позже, чем предусматривалось скорректированным графиком. Мы еще не передумали прокатиться к Нью-Йорку до обеда?
Пожав плечами, Уэйкфилд поглядел на Такагиси. Франческа подошла к японцу.
— А что скажете вы, Сигеру? Может быть, все-таки сбегать — одна нога здесь, другая там, — чтобы показать всем людям крупным планом этот неземной Нью-Йорк?
— Согласен на все, дождаться не могу…
— Только если вернетесь в лагерь не позже 19:30, — вмешался Дэвид Браун. Вместе с адмиралом Хейльманом и Реджи Уилсоном он находился в геликоптере. — Сегодня придется серьезно продумать планы. Следует скорректировать программу завтрашних работ.
— Принял, — ответил Уэйкфилд. — Если оставить подъемник и если удастся без проблем спустить с лестницы ледомобиль, мы сумеем пересечь ледовую полосу минут за десять. Это оставляет нам бездну времени.
— Мы сегодня облетели почти все крупные детали рельефа Северного полуцилиндра, — заметил Браун. — Биотов нигде не видно. Города ничем не отличаются от тех, что были на Раме I. Словом, на Центральной равнине никаких сюрпризов не обнаружено. Лично я предлагаю назначить на завтра вылазку на таинственный юг.
— Нью-Йорк, — воскликнул Такагиси. — Только подробная рекогносцировка Нью-Йорка должна быть нашей завтрашней целью. — Браун не отвечал. Такагиси подошел к краю обрыва и поглядел на поверхность льда, начинавшегося в пятидесяти метрах под ним. Слева обрыв прорезала незаметная узкая лестница с невысокими ступенями. — А ледомобиль тяжелый? — спросил он.
— Не очень, — ответил Уэйкфилд, — объемистый только. Может быть, подождем, пока я установлю для него подъемник? В город же съездим завтра.
— Я могу помочь с переноской, — вмешалась Франческа. — Если нам не удастся сегодня увидеть Нью-Йорк, по крайней мере будет что сказать на вечернем совещании.
— Хорошо, — отвечал Уэйкфилд. — Для журналистки просто отлично. Я пойду первым, чтобы по возможности принять все на себя, за мной Франческа, доктор Такагиси замыкает. Следите за полозьями: у них острые кромки.
Спуск к ровной поверхности Цилиндрического моря прошел без приключений.
— Боже, — произнесла Франческа, пока они готовили ледомобиль. — Было совсем не тяжело. Зачем тогда нам подъемник?
— Может быть, придется поднимать или опускать груз или, упаси бог, защищаться на спуске или подъеме.
Уэйкфилд и Такагиси уселись в передней части ледомобиля, а неразлучная с видеокамерой Франческа расположилась за ними. При виде приближающегося Нью-Йорка Такагиси приходил во все большее возбуждение.
— Только посмотрите, — проговорил он, когда ледомобиль оказался примерно в полукилометре от берега. — Разве могут быть сомнения в том, что столица Рамы располагается здесь?
Тройка космонавтов приближалась к берегу, и потрясающие воображение сооружения на берегу заставили смолкнуть все разговоры. Сложные сооружения имели признаки высшего порядка, несли на себе отпечаток могучего разума своих творцов, но семьдесят лет назад первая экспедиция не обнаружила здесь жизни, как и в прочих частях Рамы. Чем же был этот огромный комплекс, разделенный на девять частей, — невероятно сложной машиной, как решили участники первой экспедиции, или длинным и узким островом — десять километров на три, — и в самом деле некогда служившим жильем давным-давно покинувшим его жителям?
Ледомобиль они оставили на льду замерзшего моря и краем льда прошли до лестницы, поднимавшейся на окружавшую город стену. Взволнованный Такагиси так и несся, шагов на двадцать опережая Уэйкфилда и Сабатини. Они поднимались все выше, и их взгляду постепенно открывалась большая часть города.
Ричард немедленно заинтересовался геометрическими формами сооружений. Среди привычных землянам стройных высоких небоскребов были разбросаны сферы и прямоугольники, иногда попадались и многогранники. Все они явно были размещены в каком-то порядке. «Да, — отмечал он, — потрясающе интересное переплетение форм — вот додекаэдр, а вот пентаэдр…»
Математические размышления нарушила наступившая тьма: Рама вдруг выключил свет.
24. ЗВУКИ ВО ТЬМЕ
Сперва Такагиси не видел абсолютно ничего, словно бы вдруг ослеп в окружившей его полной тьме. Он дважды моргнул и замер на месте. Мгновенное молчание на линии связи сменилось неразборчивым шумом — все космонавты разом заговорили. Пытаясь сохранить спокойствие и одолеть усиливающийся страх, Такагиси старался припомнить все, что было перед его глазами, когда погас свет.
Он стоял на стене над Нью-Йорком — в метре от опасного края. Как раз в последнюю секунду он повернулся налево и успел заметить лестницу, спускающуюся в город в двух сотнях метров от него. И тут все исчезло…
— Такагиси, — услыхал он голос Уэйкфилда, — с вами все в порядке?
Он невольно обернулся, чтобы ответить на вопрос, и неожиданно почувствовал, как вдруг ослабли колени. Оказалось, что в полной тьме он сразу потерял ориентацию. На сколько градусов он обернулся? И действительно ли стоял лицом к городу в момент наступления тьмы? Такагиси вновь попытался вспомнить последнее, что он видел. Над городом поднималась высокая стена метров на двадцать или тридцать. В исходе падения сомневаться не приходилось.
— Я здесь, — неуверенным голосом проговорил он, опускаясь на четвереньки. — Только слишком близко от края. — Металл холодил пальцы.
— Мы идем, — отозвалась Франческа, — я пытаюсь включить лампочку на видеокамере.
Такагиси уменьшил уровень громкости переговорного устройства и вслушался, чтобы не пропустить слов своих напарников. Через несколько секунд он заметил невдалеке слабый огонек.
Такагиси едва мог различить силуэты спутников.
— Где вы, Сигеру? — спросила Франческа. Лампочка на ее камере освещала лишь небольшое пространство вокруг.
— Сюда, вверх, — замахал он и только потом понял, что они не видят его.
— Требую полнейшей тишины, — из микрофона донесся громкий голос Дэвида Брауна, — пока я не выясню, что происходит. — Через несколько секунд все разговоры прекратились. — Франческа, что там делается у вас внизу?
— Дэвид, мы поднимаемся на стену вокруг Нью-Йорка, в сотне метров от места, где остался ледомобиль. Доктор Такагиси опередил нас, он уже на вершине стены. Используя лампочку на моей камере, пытаемся добраться до Такагиси.
— Янош, — спросил доктор Браун, — а где сейчас вы и второй вездеход?
— Примерно в трех километрах от лагеря. Фары прекрасно работают. Вернемся минут через десять.
— Возвращайтесь, будьте возле навигационного пульта. Мы останемся в воздухе, пока вы не подтвердите, что система самонаведения включена и внизу… Франческа, будь осторожной и немедленно возвращайся в лагерь… Сообщайте нам о себе каждые две минуты.
— Связь окончена, Дэвид, — проговорила Франческа, выключая микрофон. Она вновь позвала Такагиси. И хотя японец был всего лишь в тридцати метрах от них, они сумели его обнаружить только через минуту.
Такагиси с облегчением протянул руки к коллегам. Усевшись рядышком на стене, все трое слушали по передатчику возобновившуюся неразбериху. О'Тул и де Жарден подтвердили, что погас только свет: иных изменений внутри Рамы приборы не обнаружили. С полдюжины переносных исследовательских станций, уже размещенных в различных местах космического корабля, не зафиксировали никаких отклонений. Температура, скорость и направление ветра, показания сейсмографа и результаты спектрографического анализа оставались неизменными.
— Значит, свет выключили, — проговорил Уэйкфилд, — жутковато, конечно, но все-таки не очень страшно. Наверное…
— Ш-ш-ш, — вдруг произнес Такагиси. Протянув руку, он выключил свой передатчик, а затем и Ричарда. — Слышите шорох?
Как казалось Уэйкфилду, внезапное полное безмолвие вселяло не меньшую тревогу, чем наступление полной темноты несколько минут назад.
— Нет, — прошептал он через какие-то секунды. — Правда, у меня не слишком тонкий…
— Ш-ш-ш, — теперь уже включилась Франческа, — вы имеете в виду такой далекий резкий звук? — прошептала она.
— Да, — спокойным голосом, впрочем не без волнения, ответил Такагиси. — Словно что-то метет по металлу. Значит, движется.
Уэйкфилд прислушался вновь. Возможно, он что-то слышал. Может быть, ему только почудилось.
— Идемте, — сказал он спутникам. — Благоразумнее вернуться на ледомобиль.
— Подождите, — обратился Такагиси к поднявшемуся на ноги Ричарду, — кажется, от звуков вашего голоса все смолкло. — Он повернулся к Франческе.
— Выключите свет, — негромко сказал он. — Посидим немного в темноте, посмотрим, не возобновится ли шум.
Уэйкфилд опустился обратно рядом со спутниками. Когда лампочка на камере погасла, вокруг воцарилась кромешная тьма. Было слышно только их дыхание и ничего больше. Они подождали с минуту. И когда Уэйкфилд собирался уже настоять на том, чтобы отправиться в путь, со стороны Нью-Йорка послышался шум — как будто жесткая щетка терла по металлу, но к шороху примешивался и другой звук, словно кто-то подвывал тоненьким голоском. Звук постепенно усиливался, становясь еще более странным. Уэйкфилд почувствовал, как по его спине пробежали мурашки.
— У вас есть звукозапись? — шепнул Такагиси Франческе. Шорох стих, едва он заговорил. Все трое еще несколько секунд подождали.
— Эй, там, эй, — по аварийному каналу связи загремел голос Дэвида Брауна. — С вами все в порядке? Немедленно отвечайте.
— Да, Дэвид, — откликнулась Франческа. — Мы на прежних местах. Только что слышали необычный звук, доносящийся со стороны Нью-Йорка.
— Теперь не время рассиживаться. Мы оказались в критической ситуации. Скорректированный вариант плана предусматривал, что Рама останется освещенным. Придется перестраиваться.
— Хорошо, — отозвался Уэйкфилд. — Немедленно уходим со стены. Если все сложится удачно, примерно через час будем в лагере.
Доктору Сигеру Такагиси не хотелось оставлять город, не выяснив причины возникновения странного звука. Но для вылазки в город — он прекрасно понимал это — время было неподходящее. Ледомобиль гнал по застывшей глади Цилиндрического моря, а японский ученый молча улыбался. Он был счастлив. Услышанный им звук не значился среди зафиксированных на первом Раме. Удачное начало.
Космонавты Табори и Уэйкфилд последними поднялись вверх по лестнице «Альфа».
— А Браун чуть было не довел Такагиси до настоящего гнева, — заметил Ричард, помогая невысокому венгру выбраться из сиденья. Они спускались вдоль пандуса к самоходной тележке.
— Никогда не видел его таким сердитым, — ответил Янош. — Сигеру — истинный знаток Рамы и весьма горд своими познаниями. Браун же игнорировал его слова и не придал никакого значения этому звуку — по сути дела, проявил полное неуважение. Я не осуждаю Сигеру за вспышку.
Они уселись в тележку и включили двигатель. Темнота внутри Рамы оставалась позади, по освещенному коридору они приближались к «Ньютону».
— Очень странный звук, — задумчиво проговорил Ричард. — У меня от него и впрямь мурашки по коже пошли. Не знаю, новый ли это звук или семьдесят лет назад его слышал Нортон со своим экипажем, но там, на стене, мое сердце ушло в пятки. Браун уделал даже Франческу. Она собиралась заснять короткое интервью с Сигеру для вечерней передачи. Браун отговорил ее, только, по-моему, так и не убедил в том, что эти странные звуки не новость. К счастью, ей было о чем говорить — о тех ощущениях, которые возникают, когда здесь гаснет свет.
Сойдя с тележки, оба мужчины направились к воздушному шлюзу.
— Ф-фу, — произнес Янош, — умотался же я. Очень уж трудные выдались денечки.
— Ага, — согласился Ричард, — я полагал, что мы еще ночи две проведем в лагере. А мы оказались здесь. Интересно, какими сюрпризами одарит нас завтрашний день.
Янош улыбнулся другу.
— Знаешь, что в этом смешнее всего? — спросил он и, не дожидаясь ответа Уэйкфилда, продолжил. — Брауну действительно кажется, что он командует экспедицией. Помнишь его реакцию на предложение Такагиси исследовать Нью-Йорк, невзирая на темноту? Ей богу, Браун считает, будто
он самрешил прекратить первую вылазку и возвратиться на «Ньютон».
Ричард вопросительно поглядел на Яноша.
— Конечно, Браун тут ни при чем, — продолжал тот. — Это Рама решил, что нам пора возвращаться, и он же будет решать, что последует дальше.
25. ДРУГ В БЕДЕ
Ему снилось, что он лежит на футон
в гостинице-райокан, построенной в XVII веке. Комната была очень большая — в девять татами. Слева за отодвинутой ширмой во дворике виднелись крошечные деревья миниатюрного сада и наманикюренный ручеек среди них. Он ждал прихода юной женщины.
— Такагиси-сан, вы не спите?
Он протянул руку к переговорному устройству.
— Алло! — в голосе японца чувствовалась слабость. — Кто это?
— Николь де Жарден, — ответил голос. — Прошу прощения за столь раннее вторжение, но мне необходимо срочно вас видеть.
— Через три минуты, — сказал Такагиси.
Ровно через три минуты в дверь его комнаты постучали. Поприветствовав его, Николь вошла в комнату. В ее руках был кубик с данными.
— Не возражаете? — спросила она, указывая на пульт компьютера. Такагиси покачал головой.
— Вчера у вас произошло с полдюжины крупных отклонений, — серьезным тоном проговорила Николь, указывая на зубчатую линию на экране, — в том числе два самых крупных из тех, что я видела в имеющихся у меня материалах о вас. — Она строго поглядела на него. — А вы гарантируете, что вместе с доктором предоставили мне полную информацию о вашем сердце?
Такагиси кивнул.
— Тогда у меня есть причины для беспокойства, — продолжила она. — Вчерашние отклонения позволяют заподозрить ухудшение вашего состояния. Может быть, в клапане открылась новая течь. Возможно, длительное пребывание в невесомости…
— Скорее, — возразил Такагиси с мягкой улыбкой, — я переволновался и излишнее выделение адреналина все испортило.
Николь глядела на японского ученого.
— Случается и такое, доктор Такагиси. Один из двух серьезных приступов произошел сразу после того, как погас свет. Наверное, тогда вы и услышали тот странный звук.
— А другой случайно не совпал со спором с доктором Брауном? Если так, то моя гипотеза справедлива.
Тронув несколько клавишей на пульте, космонавт де Жарден включила другую подпрограмму. Теперь данные были представлены на двух половинках экрана.
— Да, — согласилась она, — похоже на правду. Второй приступ случился за двадцать минут до того, как мы направились к выходу из Рамы. Вы как раз заканчивали этот спор, — она отодвинулась от экрана. — Но, даже если вы были просто взволнованы, хаотичный трепет вашего сердца беспокоит меня.
Несколько секунд они молча глядели друг на Друга.
— Что вы хотите этим сказать, доктор, — негромко проговорил Такагиси. — Неужели вы собираетесь уложить меня в постель на «Ньютоне»? Это сейчас-то, в самый важный момент моей профессиональной карьеры?
— Я действительно подумываю об этом, — без экивоков ответила Николь. — Ваше здоровье мне дороже вашей научной карьеры. Я уже потеряла одного члена экипажа. И не уверена, что смогу простить себе потерю другого.
Она заметила мольбу на лице своего коллеги.
— Конечно, я понимаю, насколько важны для вас эти вылазки внутрь Рамы. Мне и самой хотелось бы иметь основания, позволяющие пренебречь вчерашними фактами. — Николь присела на его постель, — но говорю вам как врач, не как коллега по «Ньютону» — найти их весьма сложно.
Она услышала легкую поступь Такагиси и почувствовала на плече его руку.
— Я знаю, насколько трудными были для вас последние дни, — проговорил он. — Но это не ваша вина. Все мы знаем, что вы не могли предотвратить смерть генерала Борзова.
В глазах Такагиси Николь прочла понимание и дружелюбие. Она поблагодарила его взглядом.
— Я в долгу перед вами уже за то, что вы сделали для меня перед стартом, — продолжил он. — Я не стану возражать, если вы сочтете необходимым ограничить мою активность.
— Ну знаете ли, — возразила Николь, вставая, — это не так просто. Я уже целый час изучаю ночные показания датчиков. Поглядите сюда. Все последние десять часов ваше состояние почти идеальное. Нет даже признаков каких-нибудь аномалий. Их не было много недель. До вчерашнего дня. Сигеру, что с вами? У вас больное сердце или просто странное?
Такагиси в ответ улыбнулся.
— О том, что у меня странное сердце я слыхал от жены. Правда, я полагаю, что она имела в виду нечто другое.
Николь включила сканер и вывела текущие показания на монитор.
— Вот, смотрите. — Она покачала головой. — Идеально здоровое сердце. Ни один кардиолог на свете не станет оспаривать это, — она направилась к двери.
— Каков же ваш вердикт, док? — спросил Такагиси.
— Пока не решила, — ответила она. — Помогите мне. Случись еще один приступ в ближайшие несколько часов — и все будет совершенно ясно. До завтра, — она жестом простилась.
Выйдя из комнаты Такагиси, Николь почти сразу столкнулась с появившимся из собственной каюты Уэйкфилдом и решила безотлагательно переговорить с ним о работоспособности программ «Рохира».
— Доброе утро, принцесса, — обратился он к ней. — Что-то вы поделываете здесь в столь ранний час? Нечто весьма увлекательное, надеюсь…
— По правде говоря, — ответила Николь в том же игривом тоне, — я шла, чтобы переговорить с вами. — Он остановился. — Найдется минутка?
— Для вас, мадам доктор, — сказал он с преувеличенной любезностью, — и
двухне жалко. Но не более того. Учтите — я голоден. А когда меня вовремя не покормят, превращаюсь в кровожадного людоеда. — Николь усмехнулась. — Так что вас интересует? — непринужденно продолжил он.
— Не могли бы мы зайти в вашу комнату? — спросила она.
— Понял, все понял, — ответил он, изобразив пируэт и бросаясь к собственной двери. — Наконец-то сбываются самые безнадежные мечты. Умная и прекрасная женщина пришла, чтобы признаться в вечной…
Николь не могла не фыркнуть.
— Уэйкфилд, — осадила она его, — вы безнадежны. Ну способны ли вы пробыть хотя бы минуту серьезным? У меня к вам дело.
— Проклятье, — трагическим тоном вымолвил Ричард. — Дело. В таком случае я ограничиваю вас лишь упомянутыми двумя минутами. Дела только рождают во мне голод и… раздражительность.
Открыв дверь, Ричард Уэйкфилд пропустил Николь внутрь. Предложил ей кресло, стоявшее перед компьютером, сам сел позади нее на кровати. Николь повернулась к нему лицом. На полке над его постелью было расставлено с дюжину фигурок, подобных тем, которые она видела в комнате Табори и на последнем банкете Борзова.
— Позвольте представить вам кое-кого из моих домашних, — проговорил Ричард, заметив ее любопытство. — Вы уже знакомы с лордом и леди Макбет, с Пэком и Основой. А вот неразлучная парочка — Тибальт и Меркуцио из «Ромео и Джульетты». Рядом с ними Отелло и Яго, а за ними принц Хэл
, Фальстаф и чудесная мистрис Куикли. Крайний справа — мой самый близкий друг, мудрец и бард, для краткости МБ.
На глазах Николь Ричард нажал на кнопку в изголовье постели, и МБ полез вниз с полки по лесенке. Осторожно переступая все складки на покрывале, 20-сантиметровый робот остановился, приветствуя Николь.
— А как ваше имя, прекрасная леди? — спросил МБ.
— Меня зовут Николь де Жарден.
— Французские слова, — немедленно отозвался робот. — Но внешне вы не схожи с француженкой. Во всяком случае, не с Валуа, — робот поглядел на нее. — Скорее вы дитя Отелло и Дездемоны.
Николь была изумлена.
— Как это у вас получается? — спросила она.
— Позже объясню, — ответил Ричард, махнув рукой, и поинтересовался. — Какой из сонетов Шекспира вы любите больше всего? Если помните, назовите номер или прочтите строчку.
— Я наблюдал, как солнечный восход… — припомнила Николь.
— …Ласкает горы взором благосклонным, — продолжил робот.
Потом улыбку шлет лугам зеленым И золотит поверхность бледных вод.
Кроха-робот читал сонет, сопровождая его соответствующими мимикой и жестами. И вновь Николь была потрясена творческими способностями Ричарда Уэйкфилда. Припомнив памятные с университетских дней последние четыре строчки сонета, она закончила вместе с МБ:
Так солнышко мое взошло на час,
Меня дарами щедро осыпая,
Подкралась туча хмурая, слепая,
И нежный свет любви моей угас.
Когда робот договорил последнюю строку, Николь, тронутая полузабытыми словами, невольно зааплодировала.
— И он может прочесть все сонеты до одного? — спросила она.
Ричард кивнул.
— И многие поэтические отрывки из трагедий. Но это не самый большой дар из тех, которыми он обладает. Стихи Шекспира занимают только часть его памяти. МБ — робот очень разумный; Он умеет поддерживать разговор лучше чем…
