2. Новый вид

Вскоре, миновав Век Грандиозных Строений, я углубился в Будущее. Новые дома и дворцы, менее амбициозные, но все еще громадные, то и дело вырастали из земли, как грибы в осенний день. Отсюда, из сиденья Машины Времени их очертания были зыбкими, ненадежными, что было вызвано разными причинами: отклонение под напором ветров, силы Кориолиса, температурного сжатия и расширения, усадки фундамента и прочих факторов, влияющих на здание — особенно, на высотное, на протяжении все его жизни. Это были изменения, невидимые — я бы сказал — невооруженным глазом, но отсюда, с моей позиции, где находился я, все этот было отчетливым и несомненным. Зыбкий призрачный мир вставал передо мной со всей своей уязвимостью и недолговечностью. Солнце, нырявшее по небу глубокого синего цвета морской волны, с перепадами солнцестояний, казалось, стало светить еще ярче, зеленый поток, расстилавшийся по Ричмонд Хилл, становился все шире, понемногу скрадывая коричневые прогалины и белые пятна зимы. И вот снова я вступил в эру, когда земной климат Земли благосклонно расположился к человечеству.

Я взирал на ландшафт, вынужденный из-за скорости перемещения во времени довольствоваться ролью наблюдателя: при этом замечая лишь самые долгоживущие статичные феномены. Я успевал заметить лишь то, что надолго «застревало» на Земле. Здесь не было людей: они стали призрачнее сказочных существ. Благодаря своей способности передвигаться они были некими невидимыми мотыльками, о существовании которых можно было догадаться разве по производимым ими предметам. Ни людей, ни животных — ни даже облака на небе. Я завис в сверхъестественной тишине. Если бы не яркая дуга солнца и не этот глубокий синий бархат неба (цвета между ночью и днем, какой бывает в летние сумерки), могло бы показаться, что я сижу на скамейке в парке накануне осени, когда кругом так пусто и безлюдно.

По счетчикам времени выходило, что я прошел треть пути — миновала четверть миллиона лет отделявшая меня от моего века. И все же век, в котором человечество строило что-то на земле, уже миновал. Планета превратилась в сад, в котором народ, именующий себя элои, жил своим бесполезным игрушечным существованием, и уже предшественники морлоков понемногу собирались в подземельях, заключенные там, и, должно быть, рыли тоннели между своими подземными склепами-фабриками. За полмиллиона лет пути произошли только самые незначительные изменения, Не считая дальнейшей деградации расы «гомо сапиенс», миллионов одинаковых трагедий, которые теперь представляло собой человеческое существование….

Но я пришел к выводу, отрываясь от этих убийственных размышлений, что одно изменение все же отчетливо присутствовало, медленно, но верно проявляясь в картине окружающей действительности. Что-то необратимо изменилось — и это было Солнце. Планета стала освещаться по-другому.

Вглядываясь в призрачные поляны у Питершама, в русло бездвижной Темзы, я перевел взор к небесам, расплывшимся между тьмою и светом. И тут я понял, что солнечная дуга больше не мелькает по небу — она повисла там незыблемо и грозно. Земля еще вращалась на своей оси достаточно быстро, чтобы движение солнца по небосклону расплывалось полосой, делая невидимым движение звезд по небосклону, но полоска солнца больше не вздрагивала между солнцестояниями: она была незыблема и спокойна, словно раскаленный прут железа, повисший в небе.

И снова на меня нахлынули тошнота и головокружение. Мне пришлось покрепче ухватиться за поручни машины, чтобы не свалиться с нее.

Трудно передать, что я испытал — какое впечатление произвело на меня столь простое и предсказуемое, в общем-то, событие! Во-первых, меня шокировала смелость инженерной мысли в смене сезонных циклов времен года. Теперь колебания земной оси стали незначительны в сравнении с движением Земли по орбите вокруг Солнца. Отныне времена года были упразднены на Земле. И все это означало лишь одно — я мгновенно понял это — наклон земной оси выпрямился!

Я попытался представить, как такое могло произойти. Какие-то грандиозные машины, установленные на полюсах планеты? Или это спровоцированные геологические изменения? — землетрясение такой силы представлялось невозможным. А если магнитное поле невиданной силы, с помощью которого управляли расплавленным магнитным сердечником планеты? Скорее всего, последнее.

Но потряс меня не просто размах подобного изобретения — механизма, который мог поворачивать планету: меня смутило, как же я мог пропустить это грандиозное явление во время первого своего путешествия. Как я мог упустить такое грандиозное открытие?

Я растер лицо ладонями и снова уставился на солнечную дугу, неподвижно повисшую в небе. Это было невероятное зрелище. Сначала мне почудилась в этом какая-то галлюцинация — быть может, наваждение, вызванное усталостью.

Восседая на велосипедном сидении перед этой картиной размаха свершений человека будущего, я чувствовал себя варваром с раскрашенным голым телом, с костями, заплетенными в прическе, который робеет и благоговейно преклоняется перед небожителями. Это было нечто сродни безумию, подступившему ко мне — и все же я с последней надеждой ухватился за мысль, что просто проморгал такой астрономический феномен. Оставалась единственная альтернативная гипотеза: я не ошибся во время первого своего визита в будущее, эта регулировка земной оси тогда просто не имела места.

А такое могло значить только одно.

Ход Истории изменился.

Утопающий в вечности склон холма — вот и все, что не изменилось в окружающем мире, сопровождавшее меня в моем долгом пути протяженностью в миллионы лет. На морфологию структуру земной коры эти небесные перемены не произвели никакого впечатления — но было заметно, что зеленый прилив, покрывавший землю, то и дело отступая в южном направлении, отступил окончательно, под натиском палящего солнца.

Мое внимание привлекло какое-то сверкание над головой, и я посмотрел вверх, заслонив глаза ладонью. Это явление исходило от солнечного обруча, остановившегося в небе, точнее, того, что им было, поскольку теперь можно было различить смутную пульсацию. Солнце все более ощутимо перебегало по небу, и это было вызвано уже не падением скорости, а замедлением самого светила. Солнце стало тормозить! Именно эти короткие вспышки и знаменовали собой смену дня и ночи.

Сначала я подумал, что упала скорость. Но, снова бросив взгляд на циферблаты, я заметил, что стрелки вращаются с точно такой же скоростью, ведя отсчет дням.

Однообразный жемчужно-серый свет постепенно растворился, и смена дня и ночи стала отчетливой. Солнце скользило по небу все медленней, оно было как желток утренней яичницы с беконом, приготовленной мисс Уотчет. Вскоре я понял, что пылающей звезде осталось лишь несколько веков до завершения своего пути по небу земли.

Наконец, Солнце остановилось — оно замерло на Западе, над горизонтом: жаркое и беспощадное, словно глаз кровожадного Циклопа. Итак, Земля перестала вращаться, повернувшись к светилу одной своей стороной!

Ученые девятнадцатого столетия предсказали, что Землю ждет судьба Луны — она тоже когда-нибудь остановит вращение. И вот предсказание сбылось.

Передо мной было творение рук человеческих — этих развившихся обезьяньих пальцев, которые, простершись сквозь века, стали руками богов.

Я осмотрел новую пустыню Англии, распахнутую предо мной. Земля была очищена, безводна и пуста — трава сошла с нее, обнажив корку высохшей глины. Кое-где торчал остистый кустарник, немного напоминавший по форме оливы, — боровшийся за существование под беспощадными лучами солнца. Могучую Темзу, разлившуюся на милю по долине, окончательно сдавили берега, и вскоре даже не искорки воды не проблескивало из русла. Едва ли последнее украсило пейзаж: в мире морлоков и элоев сохранились хоть какие-то намеки на типичный английский ландшафт, с его обилием зелени и воды. В результате получились Британские колониальные острова где-нибудь в тропиках.

Я сфотографировал бедную планету, одним ликом повернувшуюся к солнцу, а другим отвернувшуюся от него навсегда. На экваторе освещенной стороны, должно быть, от жары мясо отлипало от костей. Перегревавшийся воздух вызывал вихри, которые боролись с ледяными циклонами другого полушария, вымораживая снег из кислорода и азота над скованными льдом океанами. Если бы я остановил машину теперь, меня тут же сдуло бы с места как пылинку вместе с аппаратом — одним выдохом из легких умирающей планеты! Этот процесс мог остановиться только когда дневная сторона окончательно пересохнет, а другая окажется навечно похоронена подо льдом.

Ничего не напоминает? Мир морлоков и элоев, только среди полушарий. Все на земле приходило к распаду на полярности.

Ужас охватил меня, когда я стал понимать, что не смогу вернуться домой! — ведь для возвращения надо остановить машину. Но как только я это сделаю, неотвратимо буду выброшен в разреженный воздух: ведь кислород с азотом вымерзли из атмосферы и опускались белыми снежинками на замерзшие океаны во льдах. Я окажусь одновременно в вакууме и непереносимой жаре — в безжизненной среде, как на поверхности Луны. Но если я последую дальше в неизведанное будущее, тот, кто знает, что ждет меня там? Есть ли надежда отыскать в глубинах будущего обитаемый мир?

Теперь я был совершенно уверен, что заблудился в Будущем. Как я мог упустить из виду исчезновение времен года — и тем более замедление оборотов планеты?

Несомненно одно: я совершал путешествие в совершенно ином историческом времени. Будущее, в котором я гостил в первый раз, необратимо изменилось — причем глобально.

Вообще я по природе человек рассудительный, и никогда ограничиваюсь одной-двумя гипотезами, но в этот момент потрясения я не мог соображать, рассчитывать и вычислять. Я начисто был лишен способностей к калькуляции: расчету событий, анализу, что случилось и вследствие чего, и какие из этого могут быть выводы. Словно мое туловище летело сквозь время, а мозг оставался позади, где-то приклеившись к прошлому. Если противостоять опасности, надо знать хотя бы, в чем она состоит. Я же и понятия не имел, что может ждать меня в этих коридорах времени!

И пока я был занят этими убийственными размышлениями, меня начали тревожить продолжающиеся изменения в небесах. Словно был нарушен раз и навсегда первоначальный и непреложный порядок вещей. Солнце сияло все жарче, все нестерпимее. Интенсивность излучения была столь велика, что мне стало казаться — форма звезды меняется. Она расплывалась в небе, становясь овальным эллиптическим пятном света. Возможно, подумал я, оно стало быстрее вращаться, и это внешние изменения — иллюзия, вызванная эффектом ротации…

И тут — совершенно внезапно — Солнце взорвалось.

3. Во мраке

Огненные струи вырвались из звездных полюсов точно фонтаны. Через несколько ударов пульса — теперь это был мой хронометр, так как не в силах оторваться от зрелища, я не смотрел на циферблаты — итак, через несколько ударов пульса Солнце окуталось сияющим ослепительным огнем. Нестерпимый жар и еще более яркий свет хлынули на выжженную землю.

С криком я закрыл лицо ладонями, но даже сквозь них я видел этот нестерпимый свет, проникавший сквозь мои закрытые веки. Свет этот попал на никелевые и медные части машины Времени, отчего они засияли так, как никогда не светятся эти металлы в природе.

И как только это началось, световой шторм пошел на убыль — словно Солнце тут же закрыли крышкой, показав, как спрятанную в горшке кобру показывает факир изумленной публике. Словно бы гигантский рот закрылся, поглотив звезду — и все погрузилось во мрак!

Я отнял ладони от лица, еще не в силах поверить в происходящее. Я был в полной непроницаемой темноте, не различая ни зги вокруг, хотя искры ослепительные по-прежнему плясали в глазах и мерещились в сумерках. Я чувствовал под собой сиденье Машины Времени и, протянув руки вперед, нащупал маленькие циферблаты счетчиков. Машина по-прежнему содрогалась, продолжая идти сквозь время. Я стал думать, к вящему своему ужасу, что излучение солнца ослепило меня.

Отчаяние нахлынуло на меня страшнее вечной тьмы. Неужели мое второе путешествие так скоро подошло к концу? Я стал хвататься за рычаги, и мозг в панической лихорадке стал придумывать возможные выходы из положения. Выбить стекла на циферблатах и на ощупь попытаться вычислить путь домой?

…И тут, наконец, понял, что я не ослеп:

Это явление удивило настолько, что я даже забыл о страхе.

Вначале был свет. Точнее, мерцание во мраке. Смутное, приглушенное, расплывчатое. Напоминавшее восход светила из-за горизонта, когда небо только наливается светом — смутным, ненадежным, будто конферансье, выходящий на сцену упредить появление эстрадной звезды. Именно эта неотчетливость вначале ввела меня в заблуждение — казалось, что зрение играют шутку со мной. Может быть, подумал я, это звезды, но видны словно сквозь мутное стекло.

И тут я стал понимать, в этом туманном сиянии, что я здесь не одинок.

Это существо стояло в нескольких ярдах перед Машиной Времени — точнее, плавало в воздухе, без всякой поддержки. Этот был шар плоти — нечто вроде вертящейся головы, четыре фута в поперечнике, с двумя пучками щупалец, словно пальцы, топорщившиеся по сторонам и устремленные к земле. Рот этого существа походил на открытый мясистый клюв, и, насколько я мог заметить, ноздрей у него никаких не было. Зато от моего внимания не укрылось, что глаза его, большие и темные, были вполне человеческими. Казалось, оно производит какое-то низкое бормотание, похожее на шум отдаленной реки, и тут я понял, испытав укол страха, что это был за звук. Я слышал его раньше во время экспедиции, еще во время первого путешествия в бесконечность. И во время второго тоже.

Неужели, осенила меня страшная догадка, это существо — я назвал его Наблюдатель — невидимо сопровождало меня и в первой экспедиции?

Внезапно оно устремилось ко мне — и проплыло не более чем в ярде от моего лица.

Этого страха не описать. Я заорал как резаный, если допустимо такое выражение в приличном обществе, настолько велико было мое потрясение. И не думая о последствиях, рванул рычаг.

Машина Времени дернулась — и Наблюдатель пропал — а я летел в воздухе!

Сколько времени, не могу сказать, я оставался бесчувственным. Я медленно приходил в себя, обнаружив, что лежу лицом на твердой песчаной поверхности. Я ощутил чье-то жаркое дыхание на своей шее — какой-то шепот, прядь волос — или может быть, меха, коснулась моей щеки. Но как только я застонал и попытался встать, эти странные ощущения немедленно исчезли.

Я погрузился в глубокий мрак — чернильно-непроницаемую темноту. Не чувствуя при этом ни тепла ни холода. Я сидел на какой-то твердой, на ощупь песчаной поверхности. В спокойном воздухе царил запах застоя. Голова разламывалась после падения, и в довершение всего я потерял свою шляпу.

Я ощупал руками по сторонам. К моему великому облегчению руки тут же натолкнулись на соединения из меди и слоновой кости — Машина Времени стояла рядом. Я слетел с седла от резкого торможения в этой сумеречной пустыне. Я нащупал поручни и убедился, что с рычагами тоже все в порядке.

Мне нужен был хоть какой-то свет. Я полез в карман, но не обнаружил там ни одного коробка спичек — как последний дурак, я запихнул их все в ранец! На миг меня охватила паника — но я подавил ее усилием воли и, встав на трясущихся неверных ногах, полез на Машину Времени. На ощупь между скобами обнаружил притороченный там рюкзак. В нетерпении развязав тесемки, я стал рыться в нем. Мне удалось найти пару коробков спичек, которые я тут же сунул в карман сюртука. Затем вытащил спичку и чиркнул ею о коробку.

…Это было лицо, немедленно вынырнувшее передо мной из темноты, на расстоянии менее двух футов, освещенное одной спичкой: я разглядел белую дряблую кожу, льняные волосы, прилипшие к черепу и свисавшие с него — и большие серые с красным глаза.

Существо издало гортанный булькающий вопль, и тут же исчезло во тьме, прежде чем успела догореть спичка.

Это был морлок! Спичка обожгла пальцы и упала; я стал искать новую, в панике чуть было не уронив драгоценный коробок.

4. Темная ночь

Едкий серный запах заполнил ноздри, и я попятился по твердой песчаной поверхности, пока не уперся спиной в медные прутья Машины Времени. Спустя несколько минут оцепенения, я догадался, наконец, выудить из рюкзака свечу. Я поднес ее к лицу и вглядывался в желтое пламя, не обращая внимания на растекающийся по пальцам воск. Постепенно я стал различать некий порядок устройство мира вокруг меня. Блеснули хрустально и медно части перевернутой машины. Надо мной грозно высилась какая-то монументальная статуя. Присмотревшись, я понял, что темнота не кромешная — в ней присутствовали источники света. Солнце безвозвратно исчезло, однако звезды оставались — правда, уже в иных созвездиях, а не тех, что были знакомы мне с детства. И никакого признака нашей старой знакомой Луны.

В одной части неба не светило вообще ни единой звезды: на западе, выступая из черного горизонта, расплющился эллипс, занимавший четверть неба. Это было Солнце, спрятанное в оболочку потрясающих размеров — точно гигантский колпак на лампе.

Когда я, наконец, вышел из ступора, то почел за благо сначала устроить путь для отступления — срочного возвращения домой. Еще никогда мне не приходилось работать с этим механизмом в темноте. Присев на корточки, я почувствовал под ладонями плотный, утрамбованный песок. Продавив в нем ямку не без труда, впрочем, я вставил туда свечу, уверенный, что текучий воск прилепит ее к месту. Теперь у меня был источник света для дальнейших действий, и свободные руки.

Набрав воздуха и стиснув зубы, я попытался перевернуть машину. Просунув под нее запястья и протолкнув подальше колени, я навалился изо всех сил. Никелевый стержень больно впился в плечо, однако постепенно груз поддался.

Ощупав седло, я ощутил, что кожаная поверхность стала шероховатой от песка будущего. Сам себе заслоняя свет, я нащупал циферблаты хронометров — одно стекло разбилось вдребезги, но стрелка была цела, и, по-видимому, прибор повреждений не получил, как и два белых рычага, без которых никогда бы не смог вернуться назад, в свое время. Стоило мне дотронуться до них, как машина задрожала, словно призрак, напомнив мне, что мы с ней — лишь призраки в этом времени. Но теперь я мог вернуться в любой момент, в безопасный 1891-й год, ничем не рискуя, кроме слегка ущемленного самолюбия.

Выдернув свечу из песка, я поднес ее к циферблатам. Оказалось, я попал в день 239, 354, 634-й и, значит, в 657208-й год. Мое дикое предположение об изменчивости прошлого и будущего получило страшное подтверждение — ибо эти потемневшие холмы склон холма отделяло полтораста тысячелетий от рождения Уины. Каким же образом этот мрачный и пустой мир мог стать зеленым раем, в котором она жила!

Помню, как в далеком детстве отец показал мне примитивную игрушку под названием «Призраки». Несколько разноцветных картинок вставлялась в экран, окруженный двумя линзами. Картинка сперва проецировалась правой линзой, затем свет менялся в левой так, что картинка справа тускнела, а левая становилась, напротив, ярче. Тогда меня потрясло, с какой легкостью предмет может превращаться в призрак, а призрак, чья форма вначале видима лишь как очертание, обретает плоть. Это был забавный момент, когда два изображения балансировались, и трудно было определить, какая из картинок окажется более реальной.

, я стоял в этом темном ландшафте и чувствовал как реальный мир становится туманным и ненадежным, чтобы замениться иным, невозможным миром!

Расхождение двух Историй, которому я оказался свидетелем — в первом садово-огородный мир элои, во втором погасшее солнце и пустыня, раскинувшаяся на всю планету. Мне это как-то не умещалось в голове происходящее. Как могло одновременно «быть» и «не быть»?

Задаваясь этим поистине гамлетовским вопросом, я вспомнил Фому Аквинского, его слова: «Бог не может ничего изменить в прошлом. Это невозможнее, чем поднять мертвеца…» И тогда мне показалось совершенно справедливым такое суждение! Не предаваясь философским размышлениям, я всегда думал, что будущее является продолжением считал, прошлого: зафиксированное, закрепленное, незыблемое даже для Бога — и уж наверняка для человеческой руки. И в том числе — для машины времени.

Оказалось, однако, что будущее может и не быть «зафиксированным», а изменчивой «вещью в себе»! Если так, размышлял я, то какое же значение может в нем иметь жизнь человека? Неужели все наши достижения могут обратиться в ничто под разлагающим воздействием Времени? Что же тогда — Человек, и что — дела его, если все, что он любил и все, чему посвятил жизнь, может оказаться навсегда стертым с карты Истории. Подобная участь могла постичь любого человека и любое человеческое деяние.

Я смотрел на тающее пламя свечи и начинал сомневаться в самом мире — что же он такое? Что в нем есть устойчивого и надежного? Все зыбко, как воск, сгорающий в пламени, не оставляя после себя ничего.

Однако, совладав с собой, я решил осмотреться в этом загадочном мире, и запечатлеть его на Кодак, после чего вернуться в 1891 год. Потом пусть этим займутся философы, пусть они ломают головы над тем, как могут существовать два будущих, взаимоисключающих друг друга, мира.

Я свинтил оба рычага Машины Времени, без которых машину нельзя было привести в действие, и засунул их подальше в карман — что я делал и прежде — и, как выяснилось, недаром. Затем отыскал кочергу, засунутую между валов и осей двигателя, Машины Времени. Ухватив тонкую рукоятку, я взвесил ее в руке. И тут же почувствовал себя намного уверенней, представив, как такой штукой можно сокрушить черепа нескольким морлокам. Их бледные лица до сих пор вставали перед моими глазами. Такого примитивного инструмента для встречи вполне хватит. С такими мыслями я засунул кочергу за пояс. Она висела там как кобура полицейского, увесистая и обнадеживающая, одновременно являясь напоминанием о доме и очаге.

Я поднял свечу перед собой. Из темноты смутно вырисовывалась статуя — громадное изваяние из белого камня, насколько можно было различить в пляшущем свете свечи.

Я направился к монументу уверенной походкой, которую диктовала мне кочерга. Всюду мне мерещились серовато-красные глаза, которые вот-вот вынырнут из темноты. По песку в стороне пронеслось шуршание, которое вполне могло быть шагами босых ног. Я сразу схватился за медную рукоятку и, не замедляя шага, направился дальше.

Статуя была расположена на бронзовом пьедестале. Львиное тело распростерло над собой широкие крылья так, что казалось (от пляски пламени) будто бы они развеваются надо мной. Лик мраморного зверя был человеческим. Казалось, эти пустые каменные глаза наблюдают за мной: улыбка, насмешливая и жестокая, светилась на его обветренных губах.

И тут я узнал его: и, если бы не страх перед морлоками, то обрадовался бы так, словно вернулся домой! Этот были все те же декорации знакомого мира элоев, только превращенного в ад: пустынный и песчаный. Это был тот самый Белый Сфинкс, и отстоял он на том же самом месте, словно привет от старого друга!

Я обошел песчаный холм, на котором не росло ни травинки, стараясь не удаляться от машины, вспоминая, как это было.

Здесь когда-то находилась та самая лужайка с мальвами и пурпурными рододендронами — они сбрасывали на меня свои цветы во время бури с градом. И столь же неразличимая сначала среди вертевшихся градин, теперь выступала фигура Сфинкса.

Ну что ж, я снова оказался здесь, — но за сто пятьдесят тысяч лет до происходивших тогда событий. Кусты и лужайка исчезли — и, по-видимому, навсегда. Райский сад заменила вечная пустыня — и теперь он существовал лишь в моих воспоминаниях. Однако Сфинкс был здесь — реален и осязаем, и к тому же почти не подверженный разрушающим силам времени.

Я похлопал по бронзовым панелям пьедестала почти с нежностью. Неким образом само существование Сфинкса, оставшегося на прежнем месте со времени моего первого посещения, уверило, что все это не было игрой воображения и безумным бредом, из которого я в беспамятстве вернулся в 1891-й год! Все это было объективной реальностью, и — вне сомнения, подобно остальному Творению вполне укладывалось в привычные логические рамки. Белый Сфинкс тоже стал частью этого логического уравнения, и лишь мое невежество не давало увидеть остальное. Я воспрянул духом и почувствовал новый прилив сил, а также решимость продолжать исследование неизвестного альтернативного будущего.