Иное дело морлоки. В их теле все было предусмотрено, разработано заранее: кости, плоть, легкие, печень — все работало как хорошо отлаженные часы. Идеальный баланс между энергичностью и продолжительностью жизни. Продолжительностью и плодотворностью жизни. Его тело было защищено от инфекций надежнее, чем рыцарской броней, и вот, в самом деле, нога его счастливо избежала гангрены, и глаз тоже. Первоначальный мир элоев и морлоков, который я увидел во время первого путешествия в будущее, был вовсе не свободен от болезнетворных бактерий.
Как только я слегка пошел на поправку, Нево обратил внимание на прочие второстепенные задачи выживания. Он посылал меня на пополнение нашего скудного рациона, включавшего орехи, клубни, фрукты и съедобные грибы-лишайники, добавленные к основным морепродуктам, а также мясо зверей и птиц, которым не повело уклониться во время моих неловких попыток достать их пращи или рогатки. Нево запасался лекарственными средствами: припарками, чайными сборами трав и тому подобным.
Моя болезнь наполняла меня глубоким и постоянным мраком, наводила на мрачные размышления — поскольку я впервые столкнулся с такой проблемой перемещений во времени. Дрожа, я охватывал руками все еще слабое тело. Моих сил и ума хватало, чтобы отразить нападение диатримы и прочих гигантов палеоцена, но не было никакой защиты против хищников или невидимых монстров, которых приносит воздух, вода или плоть.
5. Шторм
Возможно, будь у меня хоть какой-то опыт обитания в тропических условиях, я мог бы встретить шторм во всеоружии. Все приметы были налицо.
В тот день стояла особенно душная сырость, и воздух у моря был какой-то напряженный, как накануне перемены погоды. В тот вечер, изнуренный работой и отсутствием уюта, я был рад свалиться в койку — но жара была такая, что невозможно уснуть.
Меня разбудил неторопливый стук тяжелых капель по крыше из пальмовых стеблей. Неподалеку разносился шум дождя в лесу — водяные пули стучали по листве и прибрежному песку. Нево не видно и не слышно: была глубокая ночь.
И тогда налетел Шторм.
Да-да, это был самый настоящий шторм, Ураган с большой буквы.
Словно открылся небесный люк, и галлоны дождевой воды хлынули оттуда на пальмовую крышу. Хижина заскрипела от тяжести вылитой влаги, и я моментально промок до нитки, даже не успев встать: только лежал и смотрел, как струи пронизывают самодельную крышу. Постель превратилась в грязное месиво палой листвы, липнущей к коже, и я ослеп от стекающей по лицу воды.
К тому времени как я стал выбираться под серую хмарь небес, хижина уже опасно покосилась под весом атмосферных осадков. Опоры падали, оставшиеся шатались.
Я нашел Нево, походившего на мокрую крысу: он забился в угол, прижав колени к груди. Очки он потерял и теперь был совершенно беспомощным, стуча зубами от холода. Счастье, что мне удалось его так быстро найти, принимая во внимание погоду: серая водяная завеса укрыла местность непроницаемым туманом.
Когда я наклонился над ним, он обернулся в мою сторону заплывшим отсутствующим глазом:
— Времямобиль! Мы должны его спасти!
Голос его был едва слышен в шуме бури.
Я потянул его за плечо, но он вырвался.
Я с ревом затопал по размокшим останкам хижины к «мастерской» Нево. Рама глубоко увязла в грязи, и на мои попытки вырвать ее не отвечала.
Я оглянулся. Вода уже хлынула из лесу на пляж, угрожая смыть нас в море вместе с останками хижины. Даже наш друг-ручей опасно вздулся и грозно рычал в шуме дождя.
Я прекратил потуги и вернулся к Нево.
— Все. — крикнул я. — Пора убираться отсюда.
— Но как же…
Без дальнейших споров, понимая, что время терять нельзя, я взвалил его на плечо и поспешил к лесу. И тут же увяз по голень в раскисшей земле. Я скользил, с трудом сдерживая равновесие и сопротивляющегося морлока. Наконец я достиг леса. Под кронами молотило не так сильно. Кругом по-прежнему была непроглядная тьма, и я брел в ней, спотыкаясь о корни и стволы, чувствуя, как земля под ногами понемногу превращается в болото. В опасную трясину. Нево замер на плече, то ли выбившись из сил, то ли поняв, наконец, во что мы вляпались.
Наконец я добрался до старого покосившегося дерева с толстым стволом и низкими ветвями — чуть выше головы. Среди этих ветвей я пристроил морлока — точно мокрый плащ на вешалку. Затем, вспомнив детство, стал карабкаться сам. Я сел на сук, свесив ноги вниз и упираясь спиной упираясь в ствол.
Так мы сидели, пережидая бурю. На всякий случай я придерживал морлока, чтобы он не свалился и не вздумал удрать к хижине «спасать машину». При этом за шиворот мне безостановочно лилась струя воды, стекавшая по стволу.
С приближением рассвета лес стал сказочно красив. Вверху в кроне было видно как сквозь филигранно отточенную листву прорываются жемчужные, налитые зарей капли, как, закручиваясь спиралями, точно водяные лианы, сползают на землю струи, и, хотя я вовсе не ботаник, теперь я рассматривал лес как гигантский механизм, способный перенести бури и встряски, какие и не снились любому несовершенному созданию рук человеческих.
Когда стало светлеть, я оторвал полоску ткани от укоротившихся брюк — рубашки у меня уже не было — и обвязал поврежденный глаз Нево. Он не шелохнулся.
Ливень стих к полудню, когда я решил, что опасность миновала. Я спустил Нево на землю, и он смог идти — правда, я поддерживал его под руку, потому что он был совершенно слеп без очков.
Над джунглями был в разгаре день. Со стороны моря дул освежающий бриз и по небу пра-Англии скользили легкие облака. Мир волшебно изменился, оставив в прошлом все вчерашние ужасы.
Я нерешительно пошел к развалинам, где недавно стояли хижины. Здесь я нашел чашку из кокосового ореха, занесенную мокрым песком. Это был единственный след рук человеческих, остальное: щепки и пальмовые листья, оставшиеся от нашего дома — можно было принять за мусор, вымытый дождем из леса.
В этой помойке рылся клювом птенец диатрима. С криком «Хой!» я поскакал к нему, хлопая ладонями над головой. Птенец припустил с места в карьер, проказливо вихляя мослами, обтянутыми желтой кожей.
Я приступил к поискам. Стал рыться в мусоре. Все мое достояние унесло в океан. Я почувствовал как дух мой ополчился на стихию. У меня было такое чувство, будто меня ограбили — самым наглым и бесцеремонным образом.
— А как же машина? — спросил из-за плеча Нево. Слепой морлок вертел головой по сторонам. — Где она?
Порывшись, как следует, в песке, я нашел несколько осей, трубок и пластин — однако сам каркас с остатками платтнерита смыло с берега. Нево печально ощупал длинными пальцами все, что осталось от его работы, и печально вздохнул:
— Что ж, начнем все сначала.
И, опустившись на песок, стал щупать руками вокруг, отыскивая уцелевшие части конструкции времямобиля среди занесенных мокрым песком веток и пальмовых листьев.
6. Сердце и тело
Нам так и не удалось починить очки Нево, и это было большой потерей для него. Однако он не жаловался. Как и прежде, просиживал день-деньской в тени, копаясь в деталях, и если приходилось выйти на Солнце, надевал свою широкополую шляпу из пальмовых листьев и маску с прорезью для глаза из шкурки дикого животного, которую изготовил для него — уж больно жалок был у него вид.
Буря не прошла для меня даром. Я решил больше не мириться с положением дикаря, отданного на милость и расправу стихиям. Наше существование должно быть построено на более прочном фундаменте — как в переносном, так и в буквальном смысле. Настоящий дом, а не лачуга, на прочных опорах и основаниях, глубоко врытых в землю и поднимающих строение над потоками осадков — должен был стать залогом нашего будущего. И одними павшими ветвями тут не обойдешься, кривым и подгнившими. Мне нужны были стволы — настоящий строевой лес — а, значит, нужен топор.
Несколько дней я как завзятый геолог рылся в окрестностях в поисках залежей кремния Наконец, в районе Хампстед Хит среди прочего щебня мне удалось обнаружить темные пластинчатые осколки, обложенные белесым известняком. Наверное, эти камни были вымыты из земли руслом давно пересохшей реки.
Я вернулся с этим сокровищем на «стоянку древнего человека» вблизи ручья. С таким чувством золотоискатель возвращается в лагерь с намытым «аурумом» — но сейчас даже самый большой золотой слиток не принес бы мне такой радости, как моя добыча.
Я сел лицом к океану и принялся отколачивать лишнее и делать из этих кусков нечто приблизительно похожее на лезвие топора. Вскоре мои запасы резко пошли на убыль, и я испытал разочарование, так как сооружение топора оказалось делом не простым. Известняк намертво сросся с полезным камнем и не хотел отлипать ни за что. К тому же руки у меня оказались чрезвычайно неприспособленными для такой работы. Снисходительно поглядывая на кривоватые каменные наконечники стрел да грубо отесанные топоры за стеклами в музеях, мы и не догадываемся о том, какой кропотливый труд — и даже искусство — были проявлены нашими предками в Каменном веке.
Наконец мне удалось изготовить топор, удовлетворявший моим требованиям. Приладив его на рукоять, вырезанную из дерева с помощью высушенных и скатанных в трубочку шкур, я в приподнятом настроении направился в лес.
Вернулся я оттуда через четверть часа, с остатками моего изобретения, которые теперь спокойно умещались в ладони. Топор разлетелся в щепки при первом ударе по заботливо выбранному толстому стволу!
Однако после некоторых экспериментов в этой области я приспособился обращаться с топором осторожнее и вскоре валил десятками небольшие диптерокарпусы, бойко прорубался сквозь рощи молодых стройных деревьев.
Теперь место для лагеря выбиралось с особой осторожностью. С одной стороны, нас не должен был задеть поток из лесу, а также ручей. С другой — волны прилива также не должны были достигать нашего нового дома. Я врыл в песок столбы и на высоте ярда от земли прикрепил к ним раму с плетеным полом из пальмовых стеблей, для прочности укрепленных сучьями. Это был не самый ровный пол на свете, но его выпрямлением я планировал заняться позже, на досуге. Но когда я лег на эту платформу ночевать, то сразу оценил, насколько она прочна и безопасна, избавляя от многих каверз, которые приносит земля. Меня больше не тревожили ночные насекомые, черепахи не тыкались своими скользкими мордами среди ночи (а ведь там могли быть и змеи!) и, наконец, мне не приходилось просыпаться в холодном поту, опасаясь наступления прилива. Соорудив крышу, я уже почти мечтал о новой буре, чтобы убедиться в прочности нашего нового жилища.
Нево словно ребенок с игрушками, возился на полу с бесполезными деталями машины времени, которые притащил сюда по короткой лестнице, сделанной специально для него. Не знаю, как он, а я был в эти дни счастлив!
И вот однажды, пробираясь по лесу, я почувствовал за спиной пару глаз, наблюдающих за мной с нижнего яруса ветвей.
Я притормозил, стараясь ничем не выдать волнения, осторожно вытаскивая лук из-за спины.
Крошечная зверюга четырех дюймов длиной сидела на ветке, похожая на миниатюрного лемура. Хвост и морда у нее были как у грызуна: облезлый крысиный хвост, и резцы делали ее похожей одновременно и на грызуна. Сходство дополняли когти и встревоженные подозрительные глазки. Либо эта тварь была так разумна, что думала обхитрить меня своей неподвижностью, замерев на ветке, либо, напротив, глупа настолько, что не чувствовала опасности с моей стороны.
Было делом секунды вложить стрелу на тетиву прорезанной выемкой и натянуть лук. Долго я не прицеливался.
Теперь я был уже не тот охотник, что пугал окрестных обезьян, неуклюже пытаясь достать их с веток камнями. Часто вместо добычи мне доставалась солидная порция навоза, вперемешку с насмешливыми криками. Теперь я умело стрелял из рогатки, метал камни из пращи, расставлял успешные силки, изучив повадки животных, на которых охотился. Однако с луком и стрелами у меня дело обстояло еще туго. То ли стрелы были не той длины, то ли лук не из того дерева (хотя, может, все дело в тетиве?) К тому же пока я натягивал лук, моя добыча, смущенная моими потугами, часто уносила ноги раньше, чем я успевал прицелиться.
Но этот наглец был не из таких! Он сидел, не шелохнувшись, лишь с легким любопытством поглядывая на стрелу, которая полетела в его сторону. Я впервые оказался точен — и меткий выстрел пригвоздил шкурку к стволу.
Гордый собой, я вернулся к Нево с добычей. Млекопитающие были редкими гостями на нашем столе — не говоря уже о шкурах, в которых постоянно испытывался недостаток, а также зубах, клыках и жировой прослойке, которые шли на изготовление иголок, скребков и прочих инструментов, а также смазки и горючего для светильников. И, естественно, лекарственных мазей.
Нево изучил тельце зверька, не снимая кожаной маски.
— Наверное, стоит еще поохотиться, — заметил я. — Похоже, это обитатель края непуганных идиотов — он даже не представляет, какую опасность я для него представляю, причем не понимал до самого конца. Бедолага!
— Ты знаешь, что это такое?
— Ну-ну, мне уже не терпится узнать.
— Кажется, перед нами пургаториус.
— И что это значит?
— Примат. Самый ранний известный вид. Первый примат.
Голос его звучал озадаченно.
— Тьфу! — я сплюнул. — Даже в палеоцене не избежать встречи с родственниками! Я осмотрел крохотное тельце.
— Это же предок обезьяны и человека…
— И морлока, прошу заметить, в том числе! Вот он, непримечательный желудь, из которого вырос дуб, подмявший под себя не только Землю, но и другие планеты! Только представить, сколько людей, наций, видов и рас произошло бы из его лона, не останови я его стрелой! Получается, я опять убил свое будущее!
Нево покачал головой.
— Нам ничего другого не остается, как взаимодействовать с Историей. С каждым нашим дыханием, с каждым поваленным деревом, с каждым убитым животным мы создаем новый мир в Множественности Миров. Вот и все. Никуда не денешься, это неизбежно.
После этого я уже не мог смотреть на тушку несчастного зверька. Я отнес его в лес и закопал под деревом.
И вот однажды я направил шаги в ту сторону, откуда выбивался наш ручей — я выдвинулся в западном направлении, вглубь страны.
Я вышел с рассветом. Чем дальше от берега, тем слабее в воздухе вкус соли и запах озона. Привычные запахи стали вытесняться жаркими сырыми ароматами крон диптерокарпусов и вездесущим благоуханием тысяч цветов. Пробираться было нелегко — повсюду выпирали узловатые корни и путалась под ногами растительность. Вскоре моя панама, сплетенная из волокна кокосового ореха набрякла от влаги, а звуки вокруг: шорох растений, поскрипывание и покашливание в кронах становились все резче в сгущающемся воздухе.
Часам примерно к десяти я смог пройти две-три мили, оказавшись где-то в районе Бенфорда. Здесь я наткнулся на озеро вытянутой формы, из которого и струился наш родник, а с ним и множество других, а озеро, в свою очередь, наполнялось из прочих маленьких ручьев и речек. Этот уединенный бассейн со всех сторон обступили деревья, обвитые лианами. На них я заметил знакомые плоды: бутылочную тыкву и люффу, из которой делают мочалки. Вода оказалась теплой и солоноватой, и я отпил ее с недоверием и осторожностью. Однако лагуна кишмя кишела жизнью. Она была укрыта ковром из гигантских лилий, напоминавших перевернутые пивные пробки по шесть футов шириной. Это напоминало растения, которые я как-то видел в «Доме кувшинок» Тернера. Забавно, что до самого Кью, где находились Королевские ботанические сады, было меньше мили! Лилии были на вид крепкими упругими и плавучими — казалось, по ним можно было запросто пройти на другой берег, но я не стал проверять этого предположения.
Было делом нескольких минут отыскать подходящий прут — молодое деревце, из которого я соорудил удилище и привязал к нему изогнутую остроконечную детальку из металла машины времени, наживив на нее гусеницу, ползавшую по древесной коре.
И не прошло нескольких минут, как я был вознагражден за труды жадной поклевкой. Воображаю зависть моих друзей-рыболовов — того же старика Филби. Ведь я нашел настоящий оазис, набитый рыбой, не знавшей рыболовного крючка!
Я развел костер и приготовил уху, добавив в воду выкопанных тут же съедобных клубней.
Перед самым рассветом я бы разбужен странными звуками, походившими на уханье совы. Я сел и огляделся. Костер почти потух. Солнце еще не поднялось: небо только наливалось стальным цветом, предвещавшим наступление нового дня. Не было ни ветерка, ни единый лист шелестел — и тяжелый густой туман лежал на поверхности воды.
Тут я заприметил группу птиц, примерно в ста ярдах от берега озера, с темно-коричневым оперением, на длинных, как у фламинго, ногах. Они важно ходили у противоположного берега или стояли на одной ноге, замерев, точно изваяния. Головы их были точно утиные — и точно такие же повадки — когда они рылись клювами под водой.
Туман чуть поднялся над поверхностью озера, и теперь я разглядел огромную стаю этих птиц (пресбиорнисов, как позже определил их Нево). Здесь были тысячи, составлявшие целую колонию. Они двигались точно призраки в парах тумана, в его влажной мгле.
Трудно представить себе что-либо более экзотичное для скрещения дорог Ганнерсбери-Авеню и Чизвик-Хай-Роуд — а уж для доброй старой Англии и подавно!
День за днем мои воспоминания об Англии 1891 года становились все более далекими и неуместными. Постройка дома да охота — вот что составляло мою жизнь и приносило ни с чем не сравнимое удовлетворение. Я купался в солнечных лучах и соленой воде моря, насыщаясь энергией и испытывая чувства, знакомые только в детстве. Теперь единственной ценностью для меня стала жизнь — и, по возможности, долгая. Жизнь стала такой, что не хотелось думать ни о чем другом, как о ней самой и ее продолжительности.
Как говорят, есть время для души и для тела. И чем дальше, тем больше я чувствовал огромность и необъятность мира и времени — и собственную малость и не значимость перед лицом великой панорамы Множественной Истории. Я более был не значим: ни для себя, в том числе, и понимание этого принесло моей душе свободу.
Через некоторое время даже смерть Моисея перестала меня волновать.
7. Пристикампус
Я вскочил в холодном поту, с часто бьющимся сердцем. Это был голос морлока: тонкий стон, переходящий в хрип.
Меня обступала холодная тьма, и на мгновение показалось, будто бы я проснулся в своем доме на Питершам-Роуд — но запахи и прочие ощущения палеоценовой ночи быстро вернули меня к реальности.
Я выбрался из койки и спрыгнул на прибрежный песок. Была безлунная ночь, и последние звезды таяли на небе, предчувствуя наступление солнца. Море мягко перекатывало волны, и лес безмолвной темной стеной возвышался вдали.
И на фоне этого холодного синего спокойствия ко мне приближалась хромая фигурка морлока. Он потерял свою клюку, и едва стоял на ногах, не говоря о том, чтобы бежать. Шерсть его была растрепана, и маску постигла участь клюки. На бегу он пытался прикрыть свой огромный чувствительный глаз — видимо, от ужаса.
И было от чего.
За ним поспешало десятифутовое чудище, больше всего напоминавшее крокодила, только на длинных и гибких ногах, походкой скаковой лошади, совсем не похожей на движения крокодилов в мое время, — и было совершенно очевидно, что эта тварь пустилась в погоню за Нево. Узкие щелочки глаз были прикованы к морлоку, и в распахнувшейся пасти блеснули пилы зубов — всего в нескольких ярдах от Нево!
С воплем я кинулся им навстречу, однако уже понимая, что для Нево уже все кончено.
Я уже оплакивал потерю морлока — но и себя, в первую очередь, поскольку теперь я остался совершенно один — в лишенном разумных существ мире палеоцена…
И в этот момент услышал звук… потрясший меня еще больше чем предыдущие события. Этого просто не могло быть! Наверное, галлюцинации… Я услышал ружейный выстрел со стороны леса.
Первая пуля, думаю, пролетела мимо: но ее оказалось достаточно, чтобы тварь повернула гигантскую голову и перестала вилять толстыми бедрами по песку.
Морлок упал, обессилев, распростершись в песке, и все-таки продолжал ползти.
Последовал второй выстрел, затем третий. Крокодил дважды вздрогнул, когда пули попали ему под кожу. Он с яростью обернулся к лесу, еще шире раскрывая пасть и испуская рев, громоподобным эхом отразившийся от деревьев. Затем он бросился к источнику шума и неприятных жалящих укусов.
Какой-то человек — невысокий, плотного сложения, в тускло-коричневой униформе возник на окраине леса. Он выступил на пляж, поднимая винтовку, хладнокровно наводя прицел на приближающегося крокодила. Он не спешил.
Я уже добежал до Нево и рывком помог ему подняться — морлок дрожал. Мы вместе смотрели на разворачивающуюся драму.
Их разделяло не более десятка ярдов, когда раздался новый выстрел. Крокодил замешкался, как будто споткнулся обо что-то — из пасти хлынула кровь… Но тем не менее он продолжал наступать по инерции, словно бы такая туша, набрав скорость, могла остановиться только уже мертвой. Пуля за пулей летели ему в голову, и, наконец, когда до человека не оставалось и десятка футов, туша рухнула на песок, щелкнув челюстями, у ног смельчака — тот — какая выдержка! — сделал лишь шаг в сторону.
Я отыскал в песке маску Нево, и мы с морлоком стали приближаться по следам крокодила ведущим под уклон пляжем.
Вблизи эта тварь выглядела еще отвратительней и куда более устрашающе. Морлок осмотрел гигантскую тушу и вынес заключение:
— Пристикампус.
Наш спаситель стоял, опираясь ногой на поваленного зверя. На вид ему было лет двадцать пять, лицо гладко выбрито, с прямым открытым взором. Судя по улыбке, его ничуть не взволновала эта встреча со смертью. Униформа его состояла из шорт, тяжелых ботинок из толстой кожи и коричневато пятнистой куртки. Да еще синий берет, лихо заломленный на голове. Это был гость из иного века, или из какого-либо иного варианта Истории, так что меня ничуть не удивило, когда он на чистом беспримесном английском заговорил:
— Вот гад! А как держался — я ему всю обойму в пасть выпустил! Но теперь будьте спокойны — больше не встанет.
Несмотря на развязность тона, я вдруг почувствовал себя неловко, словно стыдясь своих детских шорт и длинной дедовской бороды.
— Сэр, я обязан вам жизнью. Даже двумя, — и я показал на своего компаньона.
Он пожал протянутую руку:
— Не берите в голову. — И улыбнулся еще шире. — Мистер… полагаю? — сказал он, назвав мое имя. — Давно, знаете ли, мечтал произнести эти слова!
— Но кто вы?
— Ах да, прошу прощения. Мое имя Гибсон. Подполковник авиации Гай Гибсон. Рад, наконец, отыскать вас.
8. Лагерь
Вскоре стало понятно, что Гибсон здесь не один. Забросив винтовку за плечо, он дал кому-то знак, повернувшись к джунглям.
Из мрака вынырнуло двое солдат. На гимнастерках проступал пот, и, когда они показались на свет занимающейся зари, стало ясно, что они чувствуют себя в нашем присутствии не так спокойно и вольготно, как их подполковник. Это были индийцы-сипаи, солдаты Империи — с горящими черными глазами, в тюрбанах и со стрижеными бородами. На них была форма цвета хаки, а у одного за спиной тяжелый пулемет и два тяжелых подсумка с лентами на поясе. Их тяжелые серебряные эполеты осветили первые лучи солнца палеоцена; они мрачно покосились на труп пристикампуса.
Гибсон сообщил, что это его разведчики: они отошли на милю от базового лагеря, расположенного чуть дальше от моря. Странно — Гибсон представил меня солдатам по имени. Такая легкая неучтивость — солдаты ответили одними кивками — или даже узнающими взглядами, показалась мен еще одной нелепостью, здесь, на этом уединенном пустынном пляже берегу моря палеоцена, где лишь горстка людей существует во всем мире!
Еще раз поблагодарив Гибсона за спасение морлока, я пригласил его присоединиться к завтраку в нашу хижину.
— Тут недалеко, пройти по пляжу. — показал я вдаль: Гибсон, приложив ладонь ко лбу, посмотрел — Солнце вставало быстро и вскоре хижину уже стало видно, несмотря на легкий туман.
— Ого! Прекрасное строение. И к тому же видимо, прочное — как все предусмотрено!
— Вот что я вам скажу… — польщенный похвалой, я пустился в объяснения по поводу тонкостей продуманного мной архитектурного плана, которым искренне гордился. Мой рассказ попутно перемежался подробностями того, как нам удалось выжить в этом далеком от цивилизации веке.
Гай Гибсон сложил руки за спиной и учтиво выслушал мой рассказ. Сипаи не сводили с меня глаз: подозрительных и непонимающих, их руки оставались на оружии.
Несколько минут спустя я спохватился, что держу гостей на пороге, и поспешил закончить болтовню.
Гибсон бегло оглянул пляж.
— Славно вы тут постарались. А ведь у кого-нибудь другого через пару недель такой робинзонады мозги бы съехали набекрень от тоски и одиночества. Например, у меня, — рассмеялся он. — Каково это — жить с мыслью, что ближайший паб откроется не раньше, чем через пятьдесят миллионов лет!
Я улыбнулся шутке — которую понял не сразу — и вдруг засмущался тому, что распинаюсь перед ним как фермер перед щеголеватым горожанином, который считает, что булки растут в пекарне.
— И, несмотря на ваши успехи, — продолжал Гибсон, заметно изменив тон на более мягкий и вкрадчивый — как вы посмотрите на то, чтобы присоединиться к экспедиционным силам? Ведь мы приехали сюда за вами. А вы как думали, с трех раз? Догадались? Вот-вот. Кстати, у нас есть чем подкрепиться, потом приличный комплект всяких инструментов и много чего другого.
Он заманивал меня, точно дикаря, в лоно (или логово, как знать?) цивилизации!
Подполковник стрельнул глазами на Нево и добавил, несколько менее уверенно:
— К тому же наш доктор мог бы помочь вашей обезьянке. Или может, вы там что-нибудь забыли? — так мы всегда можем вернуться.
Конечно, ничего там ценного не было, что могло меня заставить снова плестись несколько сотен ярдов по берегу. Но я знал, что с появлением Гибсона и его людей моей короткой идиллии пришел конец. Я посмотрел в его честное, цивилизованное, открытое лицо и понял, что мне никогда не найти слов, чтобы объяснить горечь такой потери.
С сипаями впереди и морлоком, державшимся за меня, в самом деле, как ручная обезьянка, мы направились в джунгли.
Чем дальше от побережья, тем становилось жарче и труднее дышать. Мы двигались колонной: сипаи, я с морлоком и Гибсон, замыкавший процессию. Большую часть пути я нес ослабшего Нево на руках. Сипаи подозрительно озирались на нас, искоса бросая взоры, хотя спустя некоторое время руки с оружия все-таки убрали. За весь путь они так и не перебросились с нами ни словом.
Зато Гибсон трещал без умолку. Оказалось, его экспедиция прибыла из 1944 года — спустя шесть лет после нашего исчезновения из 1938-го после атаки германцев на Лондонский Купол.
— И война там по-прежнему продолжается?
— Боюсь, что да, — сказал он с мрачной миной. — Конечно, мы ответили на эту коварную атаку противника. И отплатили им той же монетой — да еще и с процентами!
— И вы участвовали в ответном ударе?
Он бросил невольный взгляд на свои нагрудные планки. Потом я узнал, что это ордена: Железный Крест и Штык — за отличия в службе и летные подвиги. Это были высокие награды, тем более, для молодого человека, да и само звание подполковника редко в двадцать пять лет. Но Гибсон заявил без лишнего апломба:
— Я немного видел. Несколько боевых вылетов. Так что счастлив, что могу поговорить с вами об этом — многим парням этого уже не удастся.
— И эти «боевые вылеты» были удачными?
— Я бы сказал — на редкость удачными. Мы разбили их Купола, не задерживаясь с расплатой за то, что они сделали нам!
— А как же города, которые были под ними?
Он прищурился.
— О чем это вы? Что такое город без Купола? Это уже не город, а место, уязвимое для любой атаки с воздуха. Одно воздушное заграждение из восемьдесят восьмых…
— Восемьдесят восьмых?
— У германцев восьмидесяти восьми миллиметровые зенитные орудия — вполне годятся как для противовоздушной обороны, так и для уничтожения джаггернаутов. Пушки весьма изящной конструкции. Если пилот попадает под такой обстрел, ему уже все равно куда падать — хоть на тот же Купол.
— И каковы же результаты за полгода боевых действий?
Он пожал плечами.
— Ну, городов теперь вообще не много осталось. В Европе, во всяком случае.
По моим расчетам, мы достигли окрестностей Южного Хэмпстеда. Здесь мы вышли на просеку — она представляла собой идеальную окружность. Деревья были спилены под корень или сожжены. На моих глазах этим занимались еще несколько солдат с механическими моторными пилами, пахнущими нефтью. Другие, с простыми мачете, помогали разрубать кустарник и лианы — они углублялись все дальше в лес. Пальмовые листья и срезанная зелень были втоптаны слоями в грязь, так что и пни под ними исчезали. Вот что я увидел, приглядевшись к этой странной поляне, непривычному пятну цивилизации в этом диком месте.
Посреди поляны стояли все те же джаггернауты, которые мне приходилось видеть и в 1873-м, и в 1938-м. Четыре зверя застыли, образуя квадрат шириной сто футов, замерев и раззявив амбразуры, точно пасти. Противоминные цепи праздно свисали с лебедок на передней части корпуса и крапчатые черно-зеленые бока машин были облеплены гуано и палой листвой. Здесь было много иных, незнакомых мне машин и материалов. В том числе и броневики на колесах, и небольшие подвижные артиллерийские пушечки.
Как объяснил Гибсон, для 1944-го это был обычный состав экспедиции в прошлое. В одиночку джаггернауты больше не посылали. Слишком велик риск.
Всюду сновали солдаты, и временами мы с морлоком ловили на себе недоуменные взгляды.
Мы зашли в пространство между четырьмя джаггернаутами, как в своеобразную железную бронированную крепость. В центре высился белый флагшток: на нем вверху развевался флаг Соединенного Королевства. Вокруг строевой площадки с размеченными бечевкой полосами были натянуты палатки. Гибсон пригласил нас в шезлонги, расставленные перед самой большой из них.