2. Рабыня чужих страстей

Юлия вернулась в Рим ночью. Долгая дорога измучила ее. Когда они прибыли в Месалонгион, то оказалось, что из-за нападения пиратов на Тирению, все римские галеры направлены на уничтожение пиратских кораблей и стоянок на островах, раскиданных по Ионическому морю. Хозяин торгового корабля запросил десять тысяч сестерциев за то, чтобы перевезти Юлию вместе с охраной в Тирению. После продажи лошадей у путешественников оказалась половина необходимой суммы, измученные животные имели весьма неприглядный вид, а денег и времени на то, чтобы откормить их и навести глянец — не было. И когда отчаяние охватило всех, Юлия еще раз встретилась с Юргентом. Он знал, что римские корабли временно покинули Месалонгион, а когда услышал от моряков, что какой-то купец собирается заработать десять тысяч сестерциев только за то, чтобы перевезти какую-то римлянку в Тирению, сразу понял, что речь идет о Юлии. Когда Юргент бежал в Риме из своей клетки, он поклялся своим богам, что больше никогда не выйдет на арену, он также поклялся, что никогда больше не приблизится к Юлии… Но глупая надежда заставила его нарушить оба этих обещания. Дорогой галл много думал о случившемся, и поддался соблазну обмануть себя, объяснив странное поведение девушки печальным происшествием, молодостью, испугом, женской непредсказуемостью. Юргент решил, что может еще раз попытаться доказать ей, что любит, что готов ради нее на все. И он вышел на арену. Он выдержал три смертельных боя и стал победителем.

Юлию, охрана которой смогла наскрести немного денег для того, чтобы остановиться на постоялом дворе, разместили в сарае, вместе со скотиной. Когда Юргент вошел и увидел ее спящей на куче соломы, сердце его болезненно сжалось. Он провел рукой по ее волосам, она улыбнулась во сне…

— Септимус, — прошептали ее губы.

И сердце гладиатора разбилось. Он бросил кошелек, в котором лежало семь тысяч сестерциев рядом с Юлией и…

Ему вдруг захотелось раздавить ее, убить. Он смотрел на прекрасное лицо и поражался тому, как может жить такая лживая душа в таком прекрасном теле. Юргент из Фьеорда стал женоненавистником. В эти секунды его сознание перевернулось. Еще минуту назад он любил всем сердцем, пламенно и нежно, а теперь ненавидел с такой же силой.

Юлия открыла глаза и увидела спину Юргента. Она хотела позвать его, но почему-то не смогла издать ни звука. Пусть он идет… Потом взгляд ее упал на кошелек, покрытый засохшей кровью. Никогда ей не забыть вида окровавленных монет — платы гладиатору за его кровь, раны и боль.

Весь обратный путь Юлия думала о том, что Юргент сделал для нее. Девушка решила, что если он когда-нибудь простит ее, и снова окажется рядом, она сделает все, чтобы отблагодарить его за преданность и загладить свою вину перед ним. Если он будет рабом — она выкупит его, сколько бы он ни стоил, если он будет свободным — она осыплет его золотом, подарит земли, сделает его начальником охраны, генералом Республики…

Только гладиатор не знал об этом, а если бы и знал, то намерения Юлии его бы нисколько не тронули. Она разбила ему сердце, ни один мужчина не оставит это безнаказанным.

Около дома охрана оставила Юлию и направилась в ближайшую таверну, где их знали и могли накормить в долг. Люди ничего не ели два дня и были очень голодны. Ведь завтра отец Юлии заплатит им за работу. Она же сама в сопровождении Тоф пошла в свои покои. Они почти не останавливались в дороге, хотя на первый же день пути у повозки Юлии сломалась ось, и остальные два дня ей пришлось ехать верхом. Страшно ломило спину, ноги были словно деревянные, а руки так устали держать поводья, что пальцы сводило до сих пор. И все же, проходя мимо коридора, который вел в покои матери, Юлия не смогла сдержать порыв гнева, и решила прямо сейчас сказать той, что все знает и больше не позволит Клодии вмешиваться в свою жизнь. Девушка неслышно ступала по каменным плитам, ее ноги были все еще в мягких дорожных сандалиях, подошвы которых делаются из мягкой кожи, благодаря чему всадник совсем не ощущает обуви.

Подойдя к покоям Клодии, Юлия увидела свет, и услышала раздраженные голоса. Слов пока было невозможно разобрать, но один голос, огрызающийся, но с явными жалобными нотками, принадлежал Клодии, а другой…. Септимусу! Юлия почти перестала дышать и подошла еще ближе. Тяжелый гобелен, закрывавший вход в покои Клодии Примы надежно скрывал Юлию от глаз говоривших, которые, судя по голосам, были столь разгорячены, что ни за что не смогли бы услышать порывистого дыхания Юлии. Девушка замерла, чувствуя сильное головокружение и шум в ушах, ей казалось, что ее сердце колотится так громко, что способно разбудить весь дом. Пульсировали все вены в теле Юлии, она чувствовала сильные колющие удары в висках, локтевых сгибах, на шее, во рту появился сильный металлический привкус, сглатывать слюну было ужасно больно, как будто на нёбе появились мелкие порезы.

— Клодия, ты настояла, чтобы я приехал к тебе. Ты угрожала появиться в сенате! Я знаю все, что ты собиралась мне сказать, и не желаю дальше выслушивать от тебя оскорбления. В конце концов, твое безумство может нанести вред только моему будущему тестю — благородному Квинту, это его репутация пострадает прежде всего. Если тебе больше нечего мне сказать — прощай, — голос Септимуса звучал очень холодно и насмешливо.

— Этого никогда не будет, ты не женишься на ней! — истерический вопль матери заставил Юлию зажмуриться. Отвращение было столь сильно, что Юлии захотелось стряхнуть с себя слова Клодии, ее ревность, ее отвратительную попытку удержать бывшего любовника. — Ты не любишь ее! Ты говорил, что никого и никогда не полюбишь! Помнишь, тогда в Фессалии, когда ты ползал передо мной на коленях и умолял стать твоей женой!

Я все помню, Клодия, — в голосе Секста послышалась угроза, — я помню, что ты мне тогда ответила. Ты предпочла Квинта, героя, сенатора Рима! Тебе не был нужен юнец, мальчишка, оставшийся без родителей под опекой скаредного дяди! Я плакал, я умолял, а ты смеялась! Думаю, это справедливо, что месть настигла тебя в лице твоей собственной дочери.

— Но ты не можешь жениться на ней! — это уже была не просьба, а отчаянный вопль.

— Я женюсь на Юлии, — Септимус произнес эти слова отчетливо, медленно и со сладкой издевкой. — Я женюсь на ней, женюсь! Более того, я проведу брачную ночь с ней в этом доме и буду стараться, чтобы ее крики и стоны наслаждения оглушили тебя. Думаешь, я не вижу, как сладострастно изгибается ее тело? Как она вздрагивает от моего прикосновения? Как учащается ее дыхание и розовеют щеки…

Юлия больше не могла этого слышать! Она закрыла уши руками и бросилась бежать! Вон! Вон из этого дома! Девушка бежала и бежала, не сдерживая более своих рыданий! Так он хочет жениться на ней, чтобы причинить страдания Клодии, ее матери! О, боги! Она проделала такой путь, она рисковала жизнью ради него! Она отказалась от человека, который был готов ради нее на смерть! Юлия споткнулась о корень дерева и упала. Подняться у нее не оказалось сил. Девушка перевернулась на спину, рыдания теснили ей грудь. Юлии хотелось разорвать, разломать свою грудную клетку, чтобы не испытывать страшной боли, чтобы не чувствовать больше ничего! А потом оглушительный внутренний крик, который почти что свел ее с ума, внезапно стих, и остался только тоненький еле слышный писк, словно комар вился над ухом. Юлия поняла, что это она тихонечко плачет, свернувшись клубочком на земле. Она плакала и плакала, понимая, что вся ее прежняя жизнь, все мечты и надежды безвозвратно ушли в небытие, и никогда больше не возродятся к жизни.

Как только сенатор Квинт проснулся, ему тут же сообщили, что его дочь вернулась из своего путешествия. Квинт велел немедленно позвать к нему… Василия. Керано — черный раб, который выполнял обязанности посыльного — даже переспросил, кого именно следует позвать, думая, что хозяин оговорился.

— Может быть, госпожу Юлию?

— Я же ясно сказал — позови грека Василия! — сенатор выглядел раздраженным.

В последнее время он стал совсем замкнутым и раздражительным. Любое упоминание о Юлии могло вывести его из себя. Сенатор часто запирался у себя и мог не выходить целый день. Керано знал, что хозяин постоянно возносит молитвы. Однажды раб подслушал, что Квинт просит богов об избавлении его от «запретного влечения» и окончательно утвердился в догадке, что злые духи завладели сердцем сенатора Квинта. В своих вечерних обращениях к богам своей жаркой родины, Керано тоже стал просить Великий Огненный глаз, властителя всего сущего, чтобы тот своим светом убил злых духов, причиняющих мучения Квинту.

Для Василия так же было неожиданностью, что в первую очередь хозяин захочет видеть его, а не дочь.

— Садись! — сенатор указал греку на большое плетеное кресло из сухой травы. Темные круги под глазами Квинта, резко очерченные скулы и нахмуренные брови встревожили Василия.

— Долгих лет тебе, господин! Твой вид вызывает у меня страдание, — сказан грек, — неужели тебя поразила какая-то болезнь?

Расскажи мне о вашем путешествии, получила ли моя дочь благословение богов? — Квинт подался вперед, всем своим видом показывая, что не намерен отвечать на вопрос Василия.

— Господин, путешествие наше было странным, и закончилось весьма неожиданно…

И грек поведал сенатору Квинту всю историю, начиная с того дня, когда на постоялом дворе они встретили бывшего гладиатора, галла Юргента, и заканчивая подробностями обратного пути. Василий рассказал обо всем — и о странном поведении жителей Гестиона, и о драгоценностях, оказавшихся фальшивыми, и о том, как Юргент помог им добраться до Тирении, добыв деньги на арене. Единственное, о чем умолчал грек, это о чувствах, которые испытывал галл к Юлии.

— Этот человек достоин награды, — задумчиво произнес Квинт. — Пожалуй, имеет смысл разыскать его, чтобы я мог заплатить ему в десять раз больше, чем он дал моей дочери, для того, чтобы она могла нанять корабль. Этот человек благороден и предан, я хотел бы, чтобы он служил мне.

— Боюсь, найти его уже невозможно, — Василий глубоко вздохнул. Он пытался сказать Юргенту о том, что сенатор Квинт щедро вознаградит того, кто дважды спас жизнь его дочери и.

рискуя собственной жизнью, помог ей в тяжелый момент. Но Юргент даже не хотел слышать о том, чтобы вернутся в Рим. Василию показалось, что галл хотел оказаться как можно дальше от Юлии, а, может быть, и жалел, что вообще встретился с ней.

— Судя по твоим рассказам, это очень заметный человек. Почему мы не сможем его найти? — Квинт нахмурился. — Он спасается от римского правосудия? Если это так-то я выкуплю его вину, а если он бежал из гладиаторской школы, то я уплачу его хозяину ту цену, какую он захочет, а затем освобожу этого галла.

— Думаю, господин, что он уже на пути в свои земли. Он действительно благородный человек среди галлов. Его род владеет северными землями, за холодной рекой.

— Как он называл эти земли?

— Кажется, Фьеорд.

Квинт улыбнулся.

— Да, в таком случае, возможно, что мы действительно его никогда не найдем. Наши легионы так и не смогли покорить эти земли. Мы продвинулись дальше, до самой северной земли, Британии, где живут дикие народы, поклоняющиеся солнцу, а земли, лежащие к северо-востоку от холодной реки, нам пришлось обойти. Там густые леса, местами непроходимые, холодные топи, каменистые холмы и очень воинственные народы. Если этот Юргент — вождь одного из этих народов, то за него можно не волноваться.

— Позвать к вам Юлию? — Василий поднялся со своего места, поняв, что Квинт узнал все, что его интересовало.

— Я уже здесь, отец, — раздался громкий, и как показалось греку, похожий на похоронный колокол, голос Юлии.

Девушка появилась в покоях отца, одетая во все черное.

— Я хочу говорить с тобой, отец, — сказала она, — и поскольку я отчаялась ждать, пока ты позовешь меня, пришла сама.

— Что ж… Василий, оставь нас. Хотя… Подожди, я чуть было не забыл. — Квинт вынул из стоявшего перед ним ларца, инкрустированного слоновой костью, несколько больших кожаных кошельков. — Здесь деньги для тебя и других, охранявших мою дочь. А вот еще, — Квинт добавил два кошелька, — за непредвиденные осложнения и верную службу.

Грек поблагодарил хозяина, и, взяв деньги, направился к своим людям. Сегодня у них будет большой праздник.

Квинт смотрел на дочь, и сердце его переполнялось нежностью и страданием. Он хотел обнять ее, прижать к себе, осушить губами ее слезы и утешить в печали. Но обет, данный им богам — не касаться дочери, делал это невозможным. Сенатор все еще надеялся, что высшие силы смилуются над ним и избавят от своего проклятия.

— В чем дело? — сухо спросил отец, стараясь не смотреть на Юлию.

Девушка была поражена тоном его голоса.

— Отец! Что с тобой? Неужели ты не рад меня видеть? — Юлия не знала, что сказать. Может быть, Квинт тяжело заболел? Девушка хотела обнять его, но, неожиданно, отец встал со своего места и отошел. — Почему ты сторонишься меня? — у Юлии опустились руки. Неужели судьба готовит ей очередной удар?

— Почему на тебе траурные одежды? — голос Квинта прозвучал отрывисто и зло.

— Я пришла просить тебя расторгнуть брачный договор с Септимусом Секстом, — Юлия высоко подняла голову.

— Этого не будет, — коротко, но жестко ответил Квинт, хотя сердце его желало только одного, чтобы Юлия осталась рядом, ибо сенатор был уверен, что никто, кроме него… «Нет! Это все наваждение! Это все мне только кажется!» — Квинт сжал пальцами виски, пытаясь заглушить, отогнать мысль о том, что может расторгнуть брачный договор, если сама Юлия этого хочет. Но тогда она постоянно будет находиться с Квинтом в одном доме, она постоянно будет рядом! Будет говорить с ним, касаться, хотеть ласки… Этого невозможно вынести! Сенатор повернулся и хотел уйти, как можно быстрее запереться в своих покоях, заняться любым изнурительным трудом, только не чувствовать этого внутреннего огня, проклятия, что пожирает его изнутри.

— Отец! Но ты же не знаешь, что именно произошло в Фессалийской долине! Выслушай меня! — Юлия была на грани нервного срыва. Неужели самый близкий и дорогой для нее человек отвернется?!

Мне все равно, что там случилось. Ты станешь женой Септимуса Секста в назначенный день. Это мое последнее слово. — Квинт быстро пошел к выходу, потому что воля его слабела с такой же скоростью, как вода уходит в сухой песок. Он не может! Он дал обет богам! Юлия должна покинуть этот дом!

— Он был любовником матери! Он женится на • мне, чтобы отомстить ей! Меня чуть не убили в Гестионе, потому что я дочь Клодии Примы из семьи Германика! Я видела ее печать на лице одной девушки, которую моя мать поставила из ревности! Твоя жена и моя мать препятствует моему брачному союзу, потому что ревнует! — Юлия кричала, хоть отец и был на расстоянии всего лишь нескольких метров, потому что ей казалось, что его слух обращен не к ней, а куда-то внутрь него самого, что он слушает только свои желания. О, как она ошибалась! Квинт остановился, на секунду в его глазах потемнело, вдруг стало тяжело дышать. Груз бытия вдруг стал невыносимым. Это неправда! Это неправда, то, что она говорит! Нет… Он же сам знает, что правда. Ему много раз нашептывали в уши о том, что Клодия безумно любила Септимуса Секста когда-то, но он не верил! И вот теперь, Юлия говорит ему об этом. Он не может выдать ее за Секста, но и оставить рядом с собой тоже! В его голове возник огненный шар, который все увеличивался, а затем разорвался. Сенатор схватился за грудь, где вдруг стало тесно и жарко, упал на колени…

— На помощь! Отец!! — Юлия бросилась к хрипящему Квинту и хотела обнять, но он перевернулся на спину и из последних сил отполз в сторону.

— Не прикасайся… Не смей… Меня настигло проклятье богов… Или благословение.

Он больше не мог говорить, но Юлия видела в его глазах ужас, он закрывался от нее рукой, словно видел склонившееся над ним чудовище-сфинкса, а не возлюбленную дочь.

Прибывший через час врачеватель осмотрел сенатора и сделал благоприятный прогноз.

— Сердце его не больно. Приступ был вызван сильным эмоциональным потрясением. Единственное лекарство, которое я могу рекомендовать — это покой. Никаких плохих новостей, никаких противоречий, ничего такого, что способно взволновать его.

Неужели вы не обнаружили у него никаких признаков болезни? — Юлия с недоверием смотрела на Энергика, признанного врача, услугами которого пользовался сам верховный консул.

— Отчего же, обнаружил, — Энергик внимательно посмотрел на Юлию, затем взял ее за локоть и повел в сторону террасы. Когда они оказались на открытом воздухе, врачеватель снова заговорил. — Болезнь сенатора Квинта, вашего отца, отнюдь не телесная. Что-то гнетет его дух. Я не знаю что, но налицо все признаки тяжелого нервного истощения. Мы не знаем, какую роль душа играет в нашей жизни. Иногда от ее недуга человек угасает точно так же как от смертельной болезни или ранения. Он много времени проводит, обращаясь к богам. Его покои напоминают храм… — Энергик задумался, а затем добавил, как бы, про себя, — или склеп… В любом случае, вы должны следовать моим указаниям. Главное для него сейчас — покой. Вы можете сказать мне, что предшествовало его приступу?

— Мы говорили о… — Юлия замялась и покраснела, — о моем замужестве.

— И что же?

— Что? — испуганно переспросила Юлия, у нее вдруг появилось ощущение, что ее обвиняют в попытке убийства отца.

— Почему это его так взволновало? Вы сообщили ему, что хотите выйти замуж за черного невольника? — Энергик улыбнулся.

— Я… — Юлия, сама не понимая почему, начала оправдываться, — я хотела, чтобы он расторг брачный договор, потому что он невозможен, он не может быть.

— И кто же не может быть вашим мужем? Я не верю, чтобы сенатор выбрал для вас неприемлемого кандидата. Всем известно, с какой нежностью и любовью он к вам относится.

— Это было раньше, сейчас все изменилось, — Юлии вдруг стало очень холодно, ее стала пробирать мелкая дрожь.

— Однако, кого же вы так не желаете в мужья, что даже надели траурные одежды накануне свадьбы?

— Септимуса Секста, — почти шепотом произнесла Юлия.

— Секста?! Что ж, теперь понятно, почему вашему отцу стало так дурно! — Энергик всплеснул руками. — Когда дочь отказывается стать женой будущего верховного консула Республики, который богат, красив, уже вдоволь насытился женщинами и потому избегает проституток!