Марий помолчал некоторое время, потом взглянул на Касса еще раз, и вдруг понял, что этот старый солдат, видевший в своей жизни только войну, теперь топит свое горе в бутылке лишь потому, что Республика выбросила его, словно старый хлам, когда он стал ей не нужен. Прокуратор даже почувствовал вину.

— Ты получишь свои деньги, — сказал он, наконец.

— Вот и договорились, прокуратор. Думаю, что ты тоже не останешься в дураках. Я слышал, сенатор Квинт разводится со своей сумасшедшей женой, — Касс подмигнул Марию.

Прокуратор ничего не сказал. Как только он вышел из здания тюрьмы, то тут же приказал подать ему носилки. Он направлялся в дом сенатора Квинта, чтобы предложить тому спасительный выход.

И вот, перед Верховным судом предстал Нерсис, несколько его подручных, а так же Клодия Прима.

Марк Порций Катон подписал требование сенатора Квинта о разводе с преступницей, тем более, что преступление его жены было действительно ужасным — попытка убить дочь. Наемник Касс свидетельствовал против Клодии, а затем был отпущен на свободу, со всем, что требовал. Странно, но как только Рим вернул ему свой долг — Касс перестал нуждаться в тяжелом забытьи, которого достигал раньше при помощи вина.

Лукреций Катон возвращался в Рим для очень важного дела. Он собирался заключить брачный союз с дочерью сенатора Квинта-Юлией. Марк Порций сам вызвался сделать письменное предложение от их дома. Порт Ликато был наводнен плебсом. Все ожидали «драгоценную галеру», так называли корабль, на котором должен прибыть Лукреций, потому что римский посланник обычно привозил из Египта огромное количество диковинок, золота и драгоценных камней. Его встречала целая когорта, выделенная консулом для охраны привезенных братом драгоценностей.

— Ты волнуешься перед встречей с отцом? — спросил Лукреций у своей невесты. Юлия выглядела тревожной и рассеянной.

— Да, — ответила девушка. Но на самом деле она печалилась из-за того, что может ошибиться. Ведь несмотря на то, что Лукреций был добр к ней, и она физически ощущала, с какой силой он любит ее и желает сделать счастливой, несмотря на все это — Юлия так и не почувствовала к нему любовного влечения. Но она надеялась, что полюбит его, как только оправится по-настоящему от пережитого. Сейчас ее душа напоминала выжженную пустыню и не могла чувствовать ничего.

— К вечеру мы прибудем в Рим. Нас будут встречать с фейерверком!

Как бы Юлии хотелось уметь так же радоваться жизни, как Лукреций! Несмотря на то, что он был старше своей невесты на три года, ее никогда не покидало ощущение того, что он — ребенок. Так чисты и наивны были его устремления, он верил в то, что их ждет безоблачное будущее. Юлия ненавидела себя за то, что не может его полюбить! Она боялась совершить ту же ошибку, что с Юргентом. Ведь если Лукреций узнает, что она не любит его — он может ее возненавидеть, точно также как и Юргент! А Юлия хотела, чтобы ее жизнь обрела какое-то постоянство, твердую опору, направление и смысл! Она так устала быть одна и ожидать от судьбы новых ударов! Ну посудите сами, можно ли ее осуждать, за то, что ей хотелось тепла, заботы и нежности? Лукреций мог дать ей все это — потому что любил, и Юлия надеялась, что когда-нибудь в ее сердце проснутся ответные чувства. Но прошло уже почти два месяца, а Юлия так и не смогла ощутить любовного трепета. Причем, какие это были месяцы! Лукреций устраивал в ее честь пиры, представления, хотел устроить даже гладиаторские игры, но Юлия отказалась. Она больше не могла видеть, как гладиаторы погибают на арене для потехи толпы. Она старалась быть милой и нежной, Лукреций был счастлив, хотя иногда он подолгу смотрел Юлии в глаза, как будто пытался что-то понять.

— Скажи, а ты… Ты… — он не мог задать своего вопроса, который мучил его с каждым днем все сильнее. Может быть, Юлия все еще любит Септимуса Секста? Ведь то, что он ее отец… Лукреций не мог даже продолжить мысль, настолько кощунственной она ему казалась.

— Мой брат уже должен был передать твоему отцу Квинту брачный договор. Если он согласился, то мы сможем совершить обряд хоть завтра, — Лукреций осторожно взял Юлию за руку и поцеловал кончики ее пальцев. Ему хотелось большего, сжать ее в объятиях, слиться в ней в страстном, долгом поцелуе… Но природная застенчивость и уважение к своей невесте, заставляли его сдерживаться.

Дорога из Ликато, основного порта, связывавшего Республику с Египтом, была очень широкой, два ряда колесниц могли проехать по ней. Эта дорога воплощала в себе величие Республики. Гладкий булыжник, которым ее вымостили, был отполирован почти до блеска сотнями колес и сотнями тысяч человеческих ног, двигавшихся по ней день и ночь. Вдоль дороги на расстоянии видимости друг от друга, были таверны, постоялые дворы, даже два борделя. Во всех хоть сколько-нибудь значительных поселениях навстречу когорте выбегали люди, некоторые просто из любопытства, а некоторые просили милостыню. Лукреций радовался и щедро разбрасывал монеты. Юлия улыбалась, но чувствовала себя так, словно на ее лицо надета маска, скрывающая глубокую печаль.

Лукреций въехал в Рим на своей колеснице. Юлия, сидевшая с ним рядом, привлекала слишком много внимания. Патриции слишком долго приветствовали их, с любопытством разглядывая чудом спасенную девушку.

— Мир тебе, благородный Лукреций, — возле самого Форума они встретились с носилками Присциллы. — Здравствуй и ты, Юлия Квинта.

Присцилла беззастенчиво разглядывала девушку, нисколько не заботясь о ее смущении.

— Доброго дня и тебе, Присцилла Катония, — поклонился ей Лукреций.

— Весь Рим говорит только о ваших приключениях, — обратилась к Юлии Присцилла. — Эмпитрид пишет трагедию о ваших приключениях. Прямо «Царь Эдип», только о женщине. Это будет грандиозное представление. Вначале о том, что ваш жених на самом деле оказался вашим отцом…

— Присцилла! — прервал ее Лукреций. — Быть может, Юлии не очень хочется слушать это!

— Нет, напротив, — подала голос Юлия, — продолжай, Присцилла, мне очень интересно, как Эмпитрид намерен описать мою жизнь. Продолжай.

— Хорошо, не торопи меня. Далее Эмпитрид описывает трагедию, случившуюся с Клодией Примой, которая хотела помешать кровосмесительному союзу, что мог навлечь гнев богов на Рим.

Присцилла сделала паузу и внимательно посмотрела на Юлию. Лицо девушки не выразило ничего, ни удивления, ни раздражения, ни печали.

— Клодия испила чашу позора до дна, но отвела несчастье. Это почти все. Однако, Эмпитрид вот уже несколько дней не находит себе места.

— Отчего же? — Юлия даже не смотрела на любопытную матрону.

— Он не может придумать финал, — ответила Присцилла.

— Что ж, придется Эмпитриду призвать на помощь талант, — Юлия посмотрела на собеседницу ледяными глазами, — для того, чтобы стяжать лавры Софокла[1], одной наблюдательности недостаточно.

Колесница Лукреция тронулась с места, оставив Присциллу в бессильной ярости. Юлия слишком долго не была в Риме и к тому же мало знала о личной жизни знатных матрон, поэтому даже представить себе не могла, как сильно оскорбила матрону.

Лукреций же расхохотался, как только они отъехали на достаточное расстояние:

— Ты просто уничтожила ее! — воскликнул он. — Я восхищен твоими ораторскими способностями.

— Я совсем не хотела обижать Присциллу, — дернула плечом Юлия. — Просто мне не нравится, когда кто-то обсуждает мою личную жизнь у меня за спиной! И то, что Эмпитрид намерен перенести трагедию нашей семьи на театральные подмостки, мне совсем не по душе!

— О, браво! Ты так прекрасна в гневе, моя любимая, — Лукреций провел пальцем по нежной щеке Юлии. — Но тебе следует знать, что Эмпитрид — любовник Присциллы Катонии и она им восхищается. Сказать, что он не равен Софоклу — значит нанести Присцилле кровное оскорбление. Теперь берегись ее.

— Спасибо за предупреждение, Лукреций, но я решила, что больше никогда и никого не буду страшиться, — ответила Юлия.

— Однако Катония задала очень интересный вопрос, — спутник юной фурии улыбнулся. — Какой же будет финал у этой истории? Счастливый, или же нет? — он попытался поцеловать свою невесту, но та неожиданно отпрянула назад.

— Ты меня утомляешь!

Юлия отвернулась. Вопрос Лукреция ее неожиданно разозлил, а его попытка поцеловать ее просто взбесила.

— Я раздумала ехать на твою виллу, — повернулась она к Лукрецию. — Отвези меня домой!

— Но… Прости, но я считаю, что сейчас не время, — глаза Александрийского правителя стали жесткими и холодными. Юлия поразилась, как он стал в этот момент похож на своего брата, беспощадного Марка Порция Катона!

— Я думаю, что ты пока не в праве решать, что мне следует делать! — вспылила Юлия. Лицо ее побледнело от гнева.

— Узнаю сенатора Квинта, — Лукреций сказал это точь-в-точь, как его старший брат. В голосе Катона-младшего прозвучала сильнейшая досада.

— Отвези меня домой, — тихо и твердо повторила Юлия.

Внезапно ее охватил ужас. Как она могла представить, что сможет всю жизнь прожить с человеком, который ей совершенно безразличен! Как могла она подумать, что сможет беспрекословно подчиняться воле того, кто ей даже не нравится!

Колесница подъехала к вилле Квинта. На воротах висел траурный венок, в знак того, что в этом доме поселилось горе.

— Думаю, что сейчас самое время, мне обсудить с… — Лукреций чуть было не сказал «твоим отцом», — Квинтом, наш брачный договор.

— Нет, — Юлия сошла с колесницы. — Только не сегодня. Он слишком много пережил, слишком много испытаний выпало на его долю. Я требую, чтобы ты ждал гонца от меня с решением. Возможно, вопрос моего замужества будет решать не Квинт, а…

Девушка вдруг поняла, что не может произнести даже имени Секста!

— Хорошо, — приподнял брови Лукреций. — Ты свободна в своем решении и вольна дать любой ответ.

Но в глазах его вспыхнула такая бешеная злоба, что Юлия почувствовала, как у нее холодеет спина. Милый, добрый друг Лукреций внезапно предстал перед своей возлюбленной в другом обличий. Что-то подсказывало Юлии, что это его лицо — подлинное.

Юлия вошла в дом.

Первое, что ее поразило — отсутствие рабов. Девушка не знала, что отец отпустил их всех, пожелав остаться один в доме. Юлия не знала, что предположить. Ее мягкие дорожные сандалии неслышно ступали по каменным плитам. Могло показаться будто это призрак идет по опустевшему дому, где когда-то свершилась трагедия.

Сенатор сидел в кресле на террасе. На его суровом лице отчетливо обозначились новые морщины, а виски побелели. Юлия остановилась на пороге и прижала руку к груди, задохнувшись от приступа нежности, затопившего ее душу.

Она сделала шаг вперед, затем остановилась. Неожиданная догадка поразила ее громом. Все сны и предчувствия, что мучили ее два последних года… Неужели?

— О, нет, — прошептала она, испугавшись собственной догадки. — Это невозможно…

Квинт посмотрел вслед убегающей Юлии. Он заметил ее приход, но не двинулся с места. Его сковал страх. Ведь теперь между ними нет никаких преград. Теперь он просто влюбленный в нее мужчина, а она молодая, полная сил и страсти женщина…

Юлия же нашла в себе силы бежать. В ужасе от собственного внутреннего озарения, которое показалось ей языками пламени Тартара, где страдают и мучаются самые великие грешники, девушка спасалась от неизбежно надвигавшейся на нее новой жизни. Ноги сами принесли ее к запертым дверям комнаты Лито, возле которых стоял погребальный венок. Юлия толкнула дверь, та оказалась не запертой.

Девушка упала на застеленную узкую кровать и зарыдала.

— О, Лито! Если бы ты могла дать мне ответ! Если бы ты могла дать мне ответ!

Юлия плакала до тех пор, пока Морфей, бог сна, не сжалился над ней и не послал ей короткое, тяжелое забытье.

Сон дочери Квинта был прерывистым. Из глубин ее памяти и подсознания поднимались те образы, которые она считала забытыми, потерянными, выдуманными… Но они были — десятки мелких, чуть заметных моментов, которые обнажали тайную, подлинную сущность вещей.

Вот отец дарит ей золотой браслет и одевает его на руку дочери с такой осторожностью, будто касание ее кожи заразит его смертельной болезнью. Вот сенатор случайно сталкивается с ней в дверях и опускает глаза, потом сердится и велит ей немедленно уйти. Вот он стремительно уходит с террасы при появлении Юлии, словно преступник, словно вор, словно… О, Боги! Сны Юлии, которые она не могла вспомнить. Это любовное томление, жар, пыл, что она не решалась назвать…

Юлия металась на кровати Лито, пытаясь удержать тайну, которая мелькала совсем рядом, возле самой поверхности, можно было рассмотреть ее отблеск и увидеть отражение, но заставить показаться невозможно. От ужаса, страха оказаться беззащитной перед надвигающейся опасностью, скрытой в тумане неизвестности, Юлия проснулась.

Сквозь небольшое оконце пробивался хмурый утренний свет.

Юлия поднялась с постели. Ее взгляд упал на письменный прибор Лито. Под тяжелой бронзовой подставкой в форме фигуры Сафо, лежал небольшой листок. Девушка вытащила его, развернула и прочла: «Дорогая моя Гебо! Невозможно наблюдать трагедию, происходящую на моих глазах. Мужчина и женщина, считающие друг друга кровными родственниками — отцом и дочерью, сгорают от любви друг к другу, но даже не смеют назвать своего чувства или признаться в нем. Невозможно описать накал страстей, бушующий между ними. Они пытаются искать ответы в далеком прошлом, в поступках других людей — но тайна скрыта только в них самих. Увы, ее открытие может принести больше несчастий, чем нежелание открыть истину. Твоя Лито».

Юлия схватилась рукой за стену. Письмо выпало из ее руки. Гебо, давняя подруга, и как утверждают, любовница Лито, та которой доверялись все тайны, надежды и невзгоды. Гречанка писала ей обо всем, что происходило в ее жизни, а зачастую читала Юлии отрывки из приходивших в ответ писем.

— Она все знала, она понимала… — Юлия схватилась рукой за грудь.

Неожиданно порыв ветра приподнял занавес и принес запах цветущего жасмина. Маслом от этих белых цветков Лито умащивала свои руки и шею… Ветер ласково коснулся щеки Юлии и стих.

— Лито! — Юлия ощутила прикосновение ветра не только на своей коже, но и в своем сердце.

— Спасибо, о боги! — воскликнула девушка.

Желанное знамение было получено.

Теперь Юлия знала, что ей делать.

Девушка вошла в свои покои и застала их убранными, чистыми и светлыми. Все было в полном порядке, как оставила Юлия в день отъезда. Девушка надела самую красивую из своих белых, праздничных туник и набросила поверх нее кроваво-красный плащ. Убрав волосы в высокую греческую прическу, Юлия надела те самые украшения, что отец подготовил к ее свадьбе. Капли жасминового масла на запястья придали ей уверенность. Казалось, что Лито стоит за ее спиной и своим присутствием дает силы.

Юлия направилась в покои Квинта, чтобы, наконец, произнести то, что теперь, когда правда о рождении девушки известна, когда Клодия Прима призналась в своем обмане, когда самой ее больше нет в этом доме, она никогда не вернется и не посмеет вмешаться в их жизнь.

Около самых дверей ушей Юлии достигли возбужденные мужские голоса.

— Разве ты не знаешь, что теперь разрешение на брак Юлии тебе должен дать Септимус Секст? — голос Квинта был раздраженным.

— Послушай, Квинт, Септимус Секст пока что не виделся с Юлией, и я не берусь предсказывать, какой будет его реакция. Скорее всего, он не захочет для себя лишних хлопот и если ты скажешь, что, несмотря на произошедшее, все равно считаешь Юлию своей дочерью…

— Лукреций! Ты выступаешь так, будто ведешь дело в Сенате! Сыплешь юридическими формулировками! Неужели ты не понимаешь, что я не могу? Юлия даже не пришла повидаться со мной, хотя, как ты говоришь, со вчерашнего дня находится в моем доме! И ты хочешь сказать, что я вправе решить ее судьбу?

Юлия испуганно прижалась к стене. Значит, Лукреций не внял ее просьбе и приехал к Квинту требовать подписания брачного договора!

— Квинт, я уплатил за твою дочь двадцать тысяч сестерциев, — голос Лукреция звенел как сталь, — по закону я могу сделать ее своей рабыней, наложницей!

Раздался звук пощечины. Повисла тишина. Затем Юлия отчетливо услышала звук, который издает меч, когда его извлекают из ножен.

— Остановитесь! — она вбежала в залу, где друг против друга стояли Квинт и Лукреций Катон с оружием в руках. — Остановитесь!

Квинт даже не повернул головы в сторону дочери, хотя она увидела, что на его шее вздулись вены. Лукреций метнул на Юлию взгляд, полный гнева.

— Я приехал за тем, что принадлежит мне по праву! И, клянусь Юпитером, возьму это!

— Но я не люблю тебя! — Юлия встала между двумя мужчинами, закрыв своим телом Квинта.

— Это все равно, — Лукреций убрал прядь волос, которая упала ему на лоб. — Разве ты не знаешь, что чувства женщины сосредоточены только в одной части ее тела? Оказавшись на брачном ложе, ты полюбишь того, кто будет доставлять тебе наслаждение. В последний раз я даю тебе выбор — или ты уходишь в мой дом как жена, или же я заберу тебя, как принадлежащую мне рабыню, которую я приобрел на невольничьем рынке и могу делать с ней все, что пожелаю!

— Ты не посмеешь! — Квинт рванулся вперед, но Юлия схватила его за плечи и удержала.

— Септимус Секст мой отец, — твердо сказала девушка, поворачиваясь к Лукрецию. — Ступай к нему и требуй долг и разрешение на брак. Сенат решил, что Квинт не приходится мне родственником. Неужели ты пойдешь против воли Сената? А до тех пор, пока ты не получишь от него разрешения, я останусь здесь.

— Ты моя рабыня! — Лукреций впал в ярость. От благородного, доброго патриция с хорошими манерами не осталось и следа. Перед Юлией, которой стоило огромных усилий сдерживать дрожь и не давать страху победить ее, стоял варвар, готовый убивать ради желанной добычи.

— Благородный Лукреций, — за спиной Катона-младшего раздался знакомый, густой как дикий мед голос.

Юлия вздрогнула и инстинктивно прижалась к Квинту спиной.

В залу вошел Септимус Секст!

— Ты плохо знаешь законы Рима, — Септимус Секст в шелковой тоге и золотом венке в форме переплетенных лавровых ветвей, вошел и вальяжно расположился на каменной скамье. — Должно быть, долгое пребывание в провинции испортило твою память.

— Говори прямо, — Лукреций побагровел и крепче сжал рукоятку меча.

— Убери свой меч, Лукреций Катон, — презрительно бросил ему Септимус Секст. — Куасиба!

На зов хозяина мгновенно появился бывший гладиатор в полном боевом вооружении.

— Поверь, он в считанные секунды отправит тебя в Тартар, — Секст поднялся и сделал несколько шагов по направлению к Юлии.

Оглядев ее с ног до головы, Септимус приподнял брови и тяжело вздохнул:

— Ну что ж, очень жаль, что наш брак теперь невозможен. Сенат, видите ли, всерьез обсуждает возможность появления моровой язвы в случае свершения кровосмесительного союза. Однако, раз уж так получилось, что внучка генерала Германика моя дочь, то я рад.

— Я знаю о твоих планах стать верховным консулом, — в считанные секунды Лукреций преобразился. Вся его ярость исчезла под непроницаемой маской доброжелательства и любезности. — Если ты выдашь свою дочь за меня, брата Марка Порция Катона, то вполне…

— Лукреций! Ты, положительно, очень плохо сведущ в законах Рима, — вздохнул Септимус Секст. — Увы! Членам одной и той же семьи запрещено выставлять свои кандидатуры на консульские должности, поэтому простись со своей надеждой жениться на Юлии.

— Тогда я уведу ее в свой дом силой! В качестве наложницы! — Лукреций хотел позвать свою охрану, но Секст остановил его жестом.

Закон также гласит, что патрицианка, свободная римлянка, попавшая в плен, должна быть выкуплена своими родственниками, или другими гражданами Рима, что пожелают внести сумму выкупа. Если же таковых не найдется, или их состояние не позволяет им заплатить выкуп — Рим должен взять эти расходы на себя. Разве не так, благородный Лукреций? Поправь меня, если я ошибаюсь, — Септимус Секст ухмыльнулся Катону-младшему в глаза.

Лукреций зарычал какую-то угрозу, но Куасиба угрожающе качнулся в его сторону и правителю Александрии не осталось ничего, кроме как убраться.

— Теперь о деле, дорогой Квинт, — обратился к сенатору Секст. — Я не желаю, чтобы внезапное обретение дочери помешало моим политическим планам. Поэтому хочу предложить тебе весьма необычное решение проблемы…

Септимус Секст говорил, а Юлия не верила своим ушам. Он предлагал ей вступить в брак с Квинтом!

— Это поможет мне стать верховным консулом, а вам снова стать богатым человеком. Я гарантирую, что предоставлю в ваше распоряжение приданое своей дочери в том объеме, в каком требуют выделять его римские законы. Так вы сможете возместить себе все, что потеряли после развода с Клодией Примой… — Септимус Секст приводил все новые аргументы.

Квинт сжал руками свою голову.

— Нет… Я не могу… — ответил он.

И все же подумай, Квинт, — Секст явно не собирался отступать. — Как только примешь решение, дай мне знать.

После того как он ушел, Юлия и Квинт некоторое время стояли молча, не зная, что им сказать друг другу, что сделать, как выразить чувства, переполнявшие их обоих.

— Наверное, нам лучше не говорить ничего прямо сейчас, — нарушил молчание Квинт. Голос его звучал глухо и порывисто, будто он невероятным усилием заставляет себя говорить то, что нужно, а не то, что рвется из его сердца.

— Наверное… — Юлия отвечала Квинту, будто эхо.

— Может быть, нам даже лучше вообще никогда. .. — Квинт не смог закончить.

— Может, — отозвалась чуть слышно девушка, и вдруг, не сумев сдержаться, бросилась к нему и сжала в своих объятиях.

Квинт отстранился, даже оттолкнул ее.

— Послушай… Нет… мы поговорим завтра… Сегодня я не знаю как… Я не готов! Я долго ждал этого разговора и один день ничего не изменит!

— Иногда один день может изменить всю жизнь, — Юлия попыталась заглянуть Квинту в глаза, но он отвернулся. — Не отталкивай меня! — девушка схватила его за руку и притянула к себе.

Квинт сжал в ладонях лицо Юлии.

— Я развелся с Клодией Примой.

Юлия обхватила шею Квинта руками и повторяла:

— Я знаю, я знаю…

О, Боги! Как же ей хорошо с ним! Неужели нельзя остаться с Квинтом навсегда в этом доме!

— Она больше не будет мучить тебя, нас… Юлия! — Квинт обнял дрожащую девушку, из глаз его брызнули слезы. — Нет, мы не будем откладывать этот разговор на завтра.

— Я люблю тебя! Я так люблю тебя! — эти слова вырвались у Юлии сами собой, словно ждали подходящего времени. Они изливались как поток лавы, что сметает каменные преграды.

Квинт взял Юлию за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза, а потом… Потом вдруг прижался к ее губам. Его поцелуй словно обжег Юлию изнутри, словно раскаленное железо разлился по всему ее телу.

— Я тебя люблю! Я тебя люблю! — Квинт повторяя это как умалишенный. — Я сгорал от своей страсти! Я хотел, чтобы ты ушла из этого дома!

Я думал, что это проклятье богов! А это Провидение! Я люблю тебя! Я хочу, чтобы ты стала моей женой… Септимус Секст даст согласие на наш брак, я убью каждого, кто посмеет чинить нам препятствия, или осуждать наш союз…

— Да… Да… Да…

Юлия закрыла глаза, и впервые в жизни легко, без борьбы, отдалась потоку уносившего ее наслаждения. Она всегда любила, она была любима! Она ощущала, что качается на каких-то невидимых, нежных и ласковых волнах, которые увлекают ее на вершину блаженства. Полет длился и длился… Впереди свет, такой желанный и такой благословенный…

Септимус Секст был счастлив дать согласие на их брак. Через три месяца Марк Порций Катон погиб от рук наемных убийц, и Сенат предложил Сексту стать правителем Рима.

Эмпитрид написал свою трагедию, назвав ее «Антиопа». Трагедия имела колоссальный успех, ее обсуждал весь Рим, взахлеб пересказывая друг другу подробности истории, произошедшей с двумя самыми знатными семействами империи. Женитьба Юлия Квинта на девушке, которую он долгие годы считал своей дочерью, потрясла и патрициев и плебс. Сами новобрачные, будучи не в силах вынести такого внимания к своей жизни, удалились в одну из северных колоний — Британию.

Присцилла Катония купила виллу Квинта. Осматривая покупку, она обнаружила в одной из комнат письмо. Прочитав его первые строчки, она схватилась за сердце, представив, какой успех ждет следующую трагедию Эмпитрида. Письмо начиналось словами: «Дорогая Гебо!..».

Примечания