Атмосферу, воцарившуюся в Белом доме сразу после Нового года, иначе как унылой назвать было нельзя. Бунтовщики на Бермудах захватили три важных объекта. Отель «Принцесса Саутгемптонская» стал ареной жестокой битвы, где девятьсот гостей были лишены какого бы то ни было обслуживания, а лидер революционных сил Макопо М'дуку (ne Седрик Паддингтон) грозил превратить площадки для гольфа в «лагеря для перевоспитания». Это была проблема из проблем. Но каждый раз, когда адмирал Бойд, председатель Объединенного комитета начальников штабов, просил президента тоже в целях перевоспитания «помахать флагом», тот напоминал ему о предвыборном обещании: больше никакой Гренады.
      В те дни президенту было несладко. Насколько я понимал, хотя ни президент, ни первая леди больше не откровенничали со мной, «наверху», то бишь в личных апартаментах, тоже не складывалось.
      Президента больно жалили и постоянные заявления в печати – в печати! – лидеров-демократов, что «для партии было бы лучше», если бы он не выдвигал свою кандидатуру на второй срок.
      Я знал, что выдвижение кандидатуры Такера на второй президентский срок было главной причиной разногласий «наверху». Первая леди искренне не хотела, чтобы он продолжал борьбу. Как-то утром он обмолвился, будто она сказала ему накануне вечером, что он самый плохой президент со времен Джимми Картера. Как ни старался я развеселить его, уверяя, что первая леди пошутила, он лишь с явной неприязнью поглядел на меня и уткнулся в бумаги с грифом «совершенно секретно».
      В это время миссис Такер носилась с планами заполучить болгарского художника-концептуалиста Кристо – на мой взгляд шарлатана, если он вообще существовал, – чтобы обшить Белый дом розовым пластиком. Случился скандал, и ее новый управляющий, человек неочевидных талантов, едва справился с ним.
      Президент пил немного больше обычного. За ланчем ему подавали два мартини. Не мне определять норму для президента, но, выпив еще четыре бокала вина, он в общем-то начинал туго соображать. Мы старались составлять его расписание так, чтобы совещания по поводу МГЯК (Моделируемый глобальный ядерный кризис) не назначались после ланча, так как он впадал в дремотное состояние.
      Именно в этот период он сам стал составлять свои речи. Неудачи в ООН и Сан-Франциско целиком на его совести.
      Позволю себе написать пару слов об ораторском искусстве президента Такера. Думаю, он был одним из лучших ораторов, когда надо было импровизировать, однако с заготовленными речами у него не получалось, если эти речи были написаны им самим.
      Чарли Манганелли был очень расстроен критикой речи, произнесенной в ООН, особенно когда цитировались неудачные фразы («ядерная семья бомб»: «бах, и атом», etc.), потому что Ллеланд всем говорил, будто речь написал Чарли. (Еще одним малопочтенным делом Ллеланда было присваивать себе составление одобренных аудиторией речей, отнимая их у истинных авторов.)
      Попытки отговорить президента сочинять свои спичи ни к чему не приводили. Частенько случалось, если президент засыпал, когда мы летели туда, где должно было состояться очередное выступление, Фили хватал бумаги и спешно выправлял наиболее вопиющие ошибки в построении фразы и сочетании слов. Президент как будто не замечал этого, однако сей modus operandi был не самым удачным.
      К началу января на президента уже изо всех сил давили, чтобы он объявил, будет он баллотироваться на второй срок или нет. А он отмалчивался. И вот четвертого января у меня зазвонил телефон. Я услышал голос Фили. Только что президент приказал ему в девять часов утра в понедельник высвободить десять минут эфирного времени. Это было в субботу.
      Фили расстроился по двум причинам. Президент не сказал, зачем ему это понадобилось. И, второе, приходилось влезать в «Больничную палату», самое рейтинговое шоу.
      Вашингтон забурлил. Возникла необходимость дополнительно привлечь телефонных операторов. Посыпалось много неприятных частных звонков от граждан, требовавших, чтобы президент не выставлял свою кандидатуру на выборы. Я проинструктировал операторов, чтобы они не вступали в переговоры с противниками президента, но записывали имена его приверженцев. Мне казалось, что президенту будет приятно получить длинный список своих почитателей. Список оказался не таким, как мне хотелось бы, но все же достаточно длинным.
      На следующий день «Пост» вышла с заголовками:

      ТАКЕР В ЭФИРЕ
      НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ОН СНИМЕТ СВОЮ КАНДИДАТУРУ

      Более осторожная «Нью-Йорк таймс» объявила:

      ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА
      МНЕНИЯ РАСХОДЯТСЯ
      БЕЛЫЙ ДОМ ОПРОВЕРГАЕТ СЛУХИ О НАМЕРЕНИИ ПРЕЗИДЕНТА ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ВЫБОРОВ

      – Ужасно, – сказал Фили.
      Мне позвонил вице-президент Рейгелат, который на самолете № 2 военно-воздушных сил летел из Зимбабве в Лагос.
      – Вам не кажется, что в сложившихся обстоятельствах мне необходимо быть дома?
      – В каких обстоятельствах?
      Он был удивлен моим вопросом не меньше, чем я – его.
      – Ну, учитывая, что ноябрь…
      Линия была открытой, и никакие вольности в разговорах не допускались.
      Я уверил его, что нет нужды возвращаться, ведь он занят очень важным делом – представлением президента за рубежами нашей страны. И даже сказал, будто бы президент упомянул его имя на недавнем совещании в Овальном кабинете. Такие сообщения всегда радовали вице-президента.
      И все же, что именно задумал президент, не было известно ни мне, ни Фили. Президенту Такеру и прежде случалось удивлять нацию. Такое было в Бойсе, когда он провозгласил его безъядерной зоной, и в 1988 году в Нью-Гемпшире, когда он призвал укротить кислотный ветер, а уж отдав Мексике ее бывшие 180 000 квадратных миль, он в совершенстве овладел искусством политической паузы. Я считал, что он все-таки пойдет на выборы. Конечно же, это расстроит миссис Такер, но мы как-нибудь справимся с ее чувствами, когда дойдет до дела.
      Потом позвонил Чарли Манганелли. Я приготовил жилетку (фигурально говоря), ожидая, что он опять будет жаловаться на президента, самолично занимающегося своей речью.
      Так и было. Чарли не скрывал ярости. Шестьдесят миллионов человек будут слушать, «как он трахает грамматику». И все в таком же духе. Наконец Чарли успокоился. Он сказал нечто такое, что пробудило мое любопытство. Один из его сотрудников докопался, что Бетти Сью Сковилль заказала копию речи, произнесенной Эдуардом VIII, когда тот отрекся от престола.
      – А, как вам это? – спросил Чарли.
      – Не знаю, – сказал я, стараясь потянуть с ответом и быстро перебирая в уме варианты. – Президента всегда интересовал период между двумя войнами в английской истории.
      – Чертовщина.
      Пора было заканчивать разговор. Я извинился, сказав, что мне нужно срочно уходить, но сначала взял с него обещание никому ничего не рассказывать. А сам поспешил выложить новость Фили. Тот удивился.
      – Чью речь?
      – Эдуарда VIII, невежественный вы человек. Того, который променял корону Англии на любимую женщину.
      Тут до него дошло.
      – Господи Иисусе!
      Я попросил его никогда больше не упоминать имя Господа всуе. Мне не нравится мелочная придирчивость, но такое я спускать не люблю.
      Фили забарабанил костяшками пальцев по столу.
      – Я только что купил кондоминиум в Александрии, – сказал он.
      Если честно, то я тоже был не рад.
      – Уверен, народ оплачет ваши жилищные расходы, – съязвил я. – Как вы можете думать об этом сейчас?
      – А вам известно, сколько я плачу? Девятнадцать процентов…
      – Сейчас не до ваших платежей. Надо что-то предпринять.
      Он согласился, однако ни он, ни я не могли ничего придумать.
      В то утро мы несколько раз заглядывали к президенту и спрашивали, не нужна ли ему помощь в работе над обращением к нации. И каждый раз взмахом руки он отсылал нас прочь.
      Незадолго до двенадцати часов Фили позвонил мне.
      – Я спросил его, когда можно будет прочитать текст. А он ответил: вам незачем его читать. Тогда я сказал, что ладно, мол, но ведь нужно набрать его для телесуфлера. Он ответил, что сам об этом позаботится. Герб, он темнит, и мне это не нравится.
      Я позвонил Бетти Сью и прямо спросил о речи Эдуарда VIII и речи президента. Оказалось, все правда. И телесуфлер ему доставили в Овальный кабинет. Он собирался сам набирать текст.
      – Вы уверены?
      – Да. Он сказал: «На сей раз не будет никакой утечки».
      – Бетти, но ведь он не умеет печатать.
      – Хотите ему об этом сказать?
      – Нет, – ответил я и положил трубку.
      На ланч мы с Фили пошли вместе, чувствуя себя одинаково несчастными и разбитыми. Президент собирался произнести самую важную в своей политической карьере речь, а мы были не в состоянии ему помочь.
      – К черту, – произнес Фили. – Это его речь.
      – Зачем вы так говорите? Да еще тут.
      Фили застонал в ответ.
      – Если он хочет свалять дурака перед шестьюдесятью миллионами зрителей, его дело, – сказал Фили.
      А вдруг он заявит, что выставляет свою кандидатуру на пост президента? Плохая речь может повредить предвыборной кампании.
      – Представляете, он начинает и не заканчивает фразу? Ну, как в Сан-Франциско?
      Да уж, проблема.
      – Черт побери, должен же быть способ добраться до этого текста.
      Но мы не могли его придумать.
      Поднимаясь из-за стола, я сказал между делом, что вечером обещал посидеть с Хлопушкой. Иногда я проводил с ним несколько часов, ведь он был моим крестником, да мне и нравилось бывать с ним, особенно когда он подрос и стал восприимчив к религии. (Мне казалось, его родители безразличны к его религиозному воспитанию.) Джоан и дети все еще оставались в Бойсе. Президент и первая леди собирались на концерт в Центр Кеннеди.
      Ближе к вечеру мы с Фили предприняли последнюю попытку убедить президента в необходимости принять нашу помощь. Он был в Овальном кабинете и неумело тыкал одним пальцем в клавиатуру телесуфлера.
      – Нет, спасибо, – весело отозвался президент, вытаскивая отпечатанный листок бумаги. – Я закончил.
      Свернув несколько листков в трубочку, президент открыл правый верхний ящик, бросил туда бумаги и закрыл его.
      – Сэр, – стоял я на своем, – спросите себя, разумно ли это?
      – Тогда, Герб, вы тоже спросите себя, не надоедливы ли вы.
      Надоедлив. Вот и все.
      Шесть тридцать. Я работал над речью о введении метрической системы, которую должен был произнести в Национальном бюро мер и весов, когда дверь открылась и вошел Фили. В руках у него был пакет, обычный пакет, какие дают в магазине под покупки, а на лице сияла широкая улыбка.

      – У меня неприятное предчувствие, – сказал я, когда мы с Фили поднимались на лифте, построенном специально для Рузвельта, в личные комнаты президента.
      – Да успокойтесь вы, – прошипел Фили.
      Дверь открылась. Хлопушка, уже в пижаме, бросился со всех ног к нам. Я этого не ждал и получил удар в пах. К тому же, с меня слетели очки.
      Вдевая в ухо сережку, появилась первая леди в вечернем платье.
      – Майк, а вы что тут делаете?
      Фили ухмыльнулся и сказал, что у нас с ним есть кое-какие дела, вот он и решил не терять времени даром. Уложим Хлопушку и решим все проблемы.
      Пришел президент. На нем был черный галстук.
      – Что это, две няньки? – И он повернулся к миссис Такер. – Надеюсь, они не запросили двойную плату?
      Все трогательно, по-семейному заулыбались, а я возненавидел себя еще сильнее.
      Несколько минут мы обменивались добродушными шутками, потом Хлопушка завязал отцу глаза и заставил идти по воображаемой доске – это был ритуал. Явился Род Холлоуэй.
      – Все готово, сэр.
      Первая леди попросила меня проследить, чтобы Хлопушка в восемь часов был в постели. Едва президент с женой удалились, Фили взялся за дело.
      – Давай поиграем, – предложил он Хлопушке. – Будем искать сокровища.
      Но Хлопушка хотел играть в солдатики. Выдав нам по ружью, он следующие полчаса беспрерывно стрелял в нас. Целью был захват бункера под кроватью Линкольна.
      – Здорово! – проговорил, задыхаясь, Фили. – А теперь давай играть в охотников за сокровищами.
      Не тут-то было. Еще четверть часа мы играли в прятки, и я прятался за каминным экраном в Королевской спальне.
      – Отлично, приятель, – вновь заговорил Фили. – А теперь, Хлопушка, я хочу искать сокровища.
      – Дурацкая игра.
      – Хочешь телевизор? – спросил Фили.
      Хлопушка заинтересовался.
      – Какой?
      – Маленький, цветной, на батарейках. Будешь прятать его под одеялом и смотреть вечерние передачи.
      – «Сони»?
      – Ну, ты даешь! Знаешь, сколько он стоит?
      – Двести шестьдесят пять долларов, – не задумываясь, отчеканил Хлопушка.
      Фили закурил.
      – Тебе не надо курить, – сказал Хлопушка. – Майор Арнольд говорит, это вредно для здоровья.
      – Ага, хороший парень наш майор. Так хочешь телевизор?
      – Что надо делать?
      Семилетний мальчишка был очень смышленым и не очень доверял Фили.
      – Найти сокровище, вот и все. – Фили неожиданно заговорил деловым тоном. – Ты приносишь его нам, а потом кладешь на место.
      Хлопушка ненадолго задумался.
      – Если это сокровище, то зачем класть его обратно?
      – Мы же играем. Но телевизор останется у тебя.
      – Сначала покажи телевизор.
      – Нет. Ты должен выиграть телевизор. Понятно?
      – Да-да-да. – Хлопушка покачал головой. – Папа говорит, здесь никому нельзя доверять.
      Фили рассмеялся, услыхав малоприятное замечание малыша. Потом мы переглянулись, и Фили сказал Хлопушке:
      – К нам это не относится. Он говорит о других, которые похожи на мистера Ллеланда.
      Но Хлопушка был непоколебим.
      – Ладно, – сдался Фили. – Погляди на приз, но получишь его, только если выиграешь.
      Хлопушка согласился. Фили взял сумку, набитую бумагами, с которыми мы якобы должны были работать, и достал из нее миниатюрный телевизор. Если вам кажется, что это слишком дорогая взятка, то вспомните, что семилетний малыш жил в Белом доме и каждый уик-энд катался на вертолете.
      У Хлопушки округлились глаза. Он нажал на кнопку. Ничего не произошло. Малыш помрачнел.
      – Нет батареек, – сказал он.
      – Черт побери, – возмутился Фили. – А еще клялись и божились, что батарейки на месте.
      – Давайте выпьем молока с печеньем, – вмешался я и оттащил Фили в сторону, пока Хлопушка исследовал телевизор. – Следите за своим языком. Мало того, что мы совершаем дурной поступок, так вы еще подаете ему пример сквернословия.
      – Ну да, да. Эти ослиные задницы в магазине сказали, что батарейки внутри. Черт бы их побрал…
      Мы вернулись в желтую овальную комнату. Хлопушка подключил телевизор к электрической розетке и во все глаза смотрел на экран. Как завороженный…
      Фили ухмыльнулся, довольный результатом.
      – Попался.
      И тут возникла другая проблема. Хлопушка включил телевизор, а там шел фильм «Возвращение домой», и малыш ни в какую не желал отрываться от него.
      – Хлопушка, – сказал ему Фили, опускаясь на корточки, – пора искать сокровище.
      – Потом.
      Во время рекламной паузы мы удвоили усилия.
      – Как насчет большой порции сливочного мороженого с орехами и сиропом?
      – И с фруктами?
      – Отлично! – воскликнул Фили. – Как только закончим играть, будем есть мороженое! Классно!
      – Сначала ты принесешь мороженое, а пока будешь ходить за ним, мы с дядей Гербом посмотрим телевизор.
      Фили плохо знал детей.
      – Послушай, может быть, хватит?
      После рекламы малыш опять впал в транс, и Фили стал искать программу передач. Я нашел его в соседней комнате, повторяющего: «Черт побери, черт побери…»
      – Что такое?
      – Фильм закончится в десять.
      Я позвонил в службу безопасности, и мне сказали, что президент вернется в десять сорок пять. У нас оставалось сорок пять минут на добывание речи. Секретарша Фили ждала в кабинете, чтобы внести в текст исправления.
      Еще три рекламные паузы Фили безуспешно уговаривал Хлопушку по-быстрому отыскать сокровище, не откладывая это на потом.
      – Послушай, – сказал Фили, все больше смахивая на ведущего переговоры представителя объединения рабочих автомобильной промышленности, – ты должен быть в постели в половине восьмого, а сейчас уже пятнадцать минут девятого. Как хочешь, или марш в постель, или играй с нами.
      – Мама разрешила мне лечь позже.
      – Мне она этого не говорила. Герб, а вам говорила? – Это была традиционная практика: хороший и плохой полицейский. Еще это напоминало самый настоящий горячий спор с Советами по поводу ядерного разоружения. А ведь перед нами был всего лишь семилетний мальчишка, которого мы пытались соблазнить мороженым. – Что ж, ты ложишься в постель, а мы забираем телевизор.
      Фили протянул руку и выключил телевизор. Хлопушка сделал то, что должен был сделать: он заплакал.
      – Отлично, – сказал я, обращаясь к Фили, пока Хлопушка плакал. – Почему бы вам не пойти и не принести нам побольше мороженого?
      Фили покачал головой. Хлопушка на время прекратил плакать и сказал:
      – От «Стива», не от «Свенсена».
      «Стив» был в Джорджтауне, а «Свенсен» в паре кварталов от Белого дома.
      Громко ворча, Фили ушел.
      Вернулся он через полчаса, хорошенько вымокнув. (В тот вечер лил сильный дождь.) И в отвратительном настроении.
      – Вот.
      И он буквально швырнул Хлопушке огромную упаковку мороженого.
      – Наверху зефир?
      По лицу Фили малыш понял, что с вопросами лучше покончить, и принялся за мороженое, в котором, кажется, было все, кроме зефира.
      Мы с ним сидели рядышком и смотрели фильм. Фили мерил шагами комнату, беспрерывно курил и звонил из гостиной Линкольна. Меня фильм тоже захватил, он был очень трогательный.
      Ровно в десять Фили вошел в желтую овальную комнату, где мы смотрели телевизор.
      – Только этого не хватало, – с раздражением произнес он, так как мы оба – и я и Хлопушка – были в слезах.
      Фили вновь взялся за Хлопушку и веселил его, пока тот не согласился сыграть в охотников за сокровищами. Тогда он показал малышу рулон чистой бумаги, какая используется для телесуфлера, и открыл ему «страшную тайну», будто бы карта нарисована точно на такой бумаге и хранится в верхнем правом ящике письменного стола в кабинете, который Хлопушка называл «яйцом».
      Я посмотрел на часы. Было десять минут одиннадцатого. До возвращения президента и первой леди оставалось тридцать пять минут. Нам следовало поторопиться.
      Для верности я связался с охраной в Центре Кеннеди. Мне сообщили, что Феникс и Фантазия на приеме в честь композитора Кеннета Фукса, симфонию которого впервые исполняли в тот вечер.
      Когда я вернулся к Фили и Хлопушке, они спорили о том, нужно ли брать с собой на поиски Теодора, хомячка Хлопушки. Когда я напомнил Фили, что у нас не больше получаса, он перестал возражать против Теодора. Опустившись на корточки рядом с мальчиком, он сказал ему, что лучший пират – это быстрый пират, и если Хлопушка возвратится через пять минут, то получит еще один приз.
      – Деньги?
      Фили не сводил с малыша глаз.
      – Да.
      – Сколько?
      – Иди! Пять минут.
      Хлопушка стрелой понесся по широкой лестнице, устланной красным ковром.
      – Теперь надо выпить, – сказал Фили, отправился к бару и налил себе довольно много виски.
      Через две минуты зазвонил телефон. Служба безопасности не дремала.
      – У нас тут Хлопушка. Он направляется в Розовый сад.
      – Все нормально, – ответил я, стараясь не возбудить подозрений.
      – Мистер Вадлоу, на улице всего четыре градуса. А он без пальто.
      У меня на душе заскребли кошки, и я уже собрался было попросить агента, чтобы он вернул мальчика, но Фили вырвал трубку у меня из рук и приказал агенту оставаться на месте.
      – Ребятишки… Им ничего не делается.
      Я чувствовал себя как нерадивая мать.
      Через минуту опять зазвонил телефон. Бдительность проявлял агент на посту рядом с Овальным кабинетом.
      – Сэр, у нас тут сын президента.
      – Да, я знаю, – ответил я. – Не беспокойтесь.
      – Отлично, сэр. Он с одной из наших девушек. Сейчас она приведет его обратно.
      – Нет! – крикнул я. – Отпустите его.
      Агент не сумел скрыть удивления.
      – Мы думали…
      – Мы играем, – отрезал я. – У нас последняя надежда уложить его в постель. Оставьте его.
      Через минуту я говорил по телефону с Хлопушкой.
      – Дядя Герб, это так здорово! – вопил он.
      – Знаю, – подтвердил я. Фили отчаянно жестикулировал, показывая на часы. – А теперь за дело.
      – Подожди. Теодор хочет поговорить с тобой.
      Пару минут я слушал дыхание хомячка. Фили тоже слушал – по другому телефону – и качал головой.
      – До свидания, Теодор, – мрачно проговорил я, не в силах отделаться от отвратительного чувства вины.
      Но Хлопушке этого оказалось мало.
      – А дядя Майк хочет поговорить с Теодором?
      Фили с раздражением замотал головой.
      – Хлопушка, он не может подойти к телефону. Знаешь, если твои папа с мамой вернутся до того, как ты будешь в постели, нам всем здорово попадет.
      – Ладно!
      – Хороший мальчик.
      Фили сидел, спрятав лицо в ладонях и раскачиваясь вперед-назад, вперед-назад. Опять зазвонил телефон.
      – Говорит Томпсон, сэр.
      – Да. В чем дело?
      – Мальчик сидит за столом президента, сэр.
      Я фальшиво рассмеялся.
      – Ну, прямо как его отец, а, Томпсон?
      – Сэр, строго говоря…
      – Томпсон, оставьте парнишку в покое.
      – А президент не рассердится?
      – Это я улажу, Томпсон.
      – Если вы приказываете, сэр.
      Я словно очнулся от этих слов и сказал, чтобы Томпсон не отключался, так как я хотел знать, когда Хлопушка отправится в обратный путь. В это время Фили держал связь с Центром Кеннеди, отслеживая передвижения президента.
      – Дьявол! – едва не завопил он. – Они идут к выходу.
      У нас оставалось минут семь.