Я закрыл глаза и попытался придумать какое-нибудь объяснение для первой леди, куда делся ее сын и почему это произошло. Мне стало дурно, появилось ощущение, что я заболеваю.
      – Теодор исчез, – сказала она.
      Мне показалось, что лучше промолчать. Но Фили, в определенных ситуациях соображавший побыстрее, заявил:
      – Ну, да. Мы уже все обыскали.
      – Хотите выпить? – спросил президент.
      Мы с Фили выразили желание вновь отправиться на поиски Теодора, но президент попросил нас не беспокоиться, так как хомяк постоянно исчезает, а потом сам возвращается.
      Первая леди сказала, что Хлопушка хочет пожелать нам спокойной ночи, и упрекнула нас за сидение допоздна.
      В спальню Хлопушки надо было идти мимо лифта, и я, обратив внимание на распахнутую дверь, понял, как малыш пробрался к себе.
      Когда мы вошли, Хлопушка лежал, укрывшись одеялом. Мы сели рядом с кроватью. Сначала из-под одеяла показалась макушка, потом понемногу вся голова.
      – Ящик был заперт, – сказал Хлопушка.
      – О Господи, – прошептал Фили. – А я уж думал, не провел ли ты нас.
      Я ткнул его локтем.
      – Теодор потерялся, – сказал Хлопушка.
      – Мы найдем его, – пообещал Фили.
      Открылась дверь, и в комнате стало светло.
      – Пора спать, – произнесла первая леди.
      – Дядя Герб и дядя Майк могут помолиться вместе со мной?
      Первая леди разрешила, однако попросила не задерживаться и, уходя, оставила щелку в двери. Когда Хлопушка убедился, что мать отошла далеко, он полез под одеяло и, вытащив помятый рулон, улыбнулся.
      – Вот!
      – Фантастика! – воскликнул Фили.
      Он принял бумаги, как будто ему позволили подержать в руках страницы из Библии, напечатанной Гутенбергом. Что касается меня, то я не готов был разделить его восторг по поводу происходящего, поскольку теперь у нас появилась другая проблема, и не менее сложная, – как положить бумаги на место.
      – Вы должны найти Теодора, – сказал Хлопушка. – Он не любит, когда темно.
      – Пять минут, и он будет у тебя, – пообещал Фили.
      Неожиданно дверь распахнулась, и мы трое стали якобы молиться, но все по-разному. Фили, который уже лет тридцать не ходил в церковь, произнес что-то вроде обещания лидера хранить верность своей партии. Пробормотав наши «молитвы» до конца, мы оглянулись и увидели стоявшего в дверях президента.
      – Фили, вы так представляете себе молитву? – спросил президент, когда мы покинули комнату Хлопушки.
      Фили усмехнулся.
      – А как же иначе?
      Попрощавшись, мы вошли в лифт.
      Меня не покидало чувство, что ночь обещает быть долгой, и поиски первого хомяка Соединенных Штатов Америки – лишь ее начало.
      Фили отправился к себе редактировать речь президента.
      Томпсон стоял на посту возле Овального кабинета.
      – Вы не видели тут хомячка? – спросил я.
      Он вспомнил, что видел хомячка у Хлопушки. Поперек дверей, что вели в Овальный кабинет, висела шелковая веревка. Я заглянул в кабинет, посмотрел под портьерами, но там хомячка не было.
      – Сэр, как он выглядит? – спросил Томпсон.
      – Коричневый, маленький, пушистый. Полагаю, в Овальном кабинете их тьма-тьмущая.
      – С месяц как у нас тут появились мыши.
      – Томпсон, мыши меня не интересуют.
      Томпсон заглянул в приемную, в кабинет Бетти Сью Сковилль, прошелся по коридорам. Мы проверили и кабинет Рузвельта. Теодора нигде не было.
      Меня это расстроило. Томпсон предложил привести собаку из службы безопасности.
      – А если она съест его? Что тогда, Томпсон?
      Тут появился Фили. У него был радостный вид. В руках он держал свернутые трубочкой бумаги.
      – Что вы тут делаете? – спросил он, как ни в чем не бывало.
      Чтобы не выдать нас обоих, я «поведал» Фили, в присутствии Томпсона, о пропаже хомяка.
      – Ага, – сказал он. – А в Овальном кабинете вы смотрели?
      – Нет, – ответил я. – Конечно же, нет. Ведь туда нельзя входить, правильно, Томпсон?
      – Правильно, сэр. Без особого разрешения нельзя. Если официально, сэр, то даже я не могу войти.
      Фили принялся его обрабатывать. Конечно же, все понятно – таковы правила. Однако семилетний малыш заливается слезами из-за пропавшего друга.
      Томпсон кивал, соглашаясь, что это и в самом деле ужасно.
      – Надеюсь, президент не узнает, – сказал Фили.
      – О чем, сэр?
      – Ну… Разве нам нельзя поискать там президентского хомячка?
      Томпсон был сбит с толку.
      – Я должен доложить начальству.
      – Нет, – возразил Фили. – Так будет только хуже. Тогда все узнают, что Хлопушка не спал в положенное время. У нас будут неприятности. И у вас тоже.
      – У меня, сэр?
      – Вы ведь разрешили ему войти?
      – Но вы же…
      Фили покачал головой.
      – Не имеет значения. Ведь вы сами сказали, что по инструкции никто не имеет права входить в кабинет.
      Продолжая давить на беднягу Томпсона, Фили рисовал страшную картину неминуемой беды – меня и его ругают, а Томпсона переводят в турецкое посольство. Что касается несчастного Хлопушки, то он не спит и все плачет, день за днем, неделя за неделей.
      В конце концов Томпсон оглядел коридор и сказал:
      – Ради благородной цели…
      – О да, – отозвался Фили. – Самой что ни на есть благородной.
      – Он славный мальчик.
      – Еще какой славный. И часто говорит о вас.
      – Вы шутите!
      – Ну, нет. И при отце тоже.
      Томпсон улыбнулся.
      – Ну и малыш!
      Фили подмигнул ему.
      – Доброе сердце.
      Через несколько секунд вход был свободен.
      – Теодор, – стали звать мы. – Эй, приятель!
      У меня не было уверенности, что хомячок понимает человеческую речь.
      Фили зашел за президентский стол, но я заметил, что он не сводит глаз с Томпсона.
      Стоило Томпсону зайти за каминный экран и повернуться к столу спиной, как Фили достал из кармана речь, сунул ее в верхний правый ящик и закрыл его.
      – И тут его тоже нет, – сказал он.
      Я попросил Томпсона вызвать всех дежуривших агентов, чтобы они обыскали помещение и во что бы то ни стало нашли маленького коричневого зверька. Было уже поздно.
      – Ну? – спросил я Фили, когда мы остались одни.
      Фили покачал головой.
      – Слава Богу, мы сумели добраться до его речи.
      – Плохо?
      Он закрыл глаза и опять покачал головой.
      – Если бы он произнес эту речь так, как написал ее, можно было бы забыть о выборах. Такого ему не простили бы.
      – Это значит?..
      – Ага, – ухмыльнулся Фили. – Мы идем на выборы.
      Таким образом мы с Фили первыми узнали об историческом решении президента баллотироваться на второй срок.
      – Черт, это было ужасно. Шесть страниц, и всего пять предложений. И никакой это был не английский. Вообще неизвестно какой язык. А некоторые строчки! «Я еще не начал гон». Как это вам?
      Когда я спросил, уверен ли он, что президент ничего не заметит, Фили кивнул и сказал, что не сомневается, потому что только пьяный мог написать такое, а, значит, вряд ли он вспомнит, что написал.
      Фили все еще продолжал браниться, когда мы с ним разошлись в разные стороны, возобновив поиски Теодора.
      К половине второго ночи двенадцать агентов службы безопасности прочесывали Белый дом и прилегающую территорию в поисках Теодора. Фили, которому все это надоело, предложил заменить президентского хомяка на другого – он в самом деле «повис» на телефоне, вытаскивая из постели несчастных специалистов и спрашивая, где можно ночью достать хомяка. Пришлось наложить вето на его инициативу, доказав, что Хлопушка в две секунды определит подмену. Фили, сдавшись, поднял руки и сказал, что идет спать.
      – Отлично, – сказал я с досадой. – А как насчет вашего обещания Хлопушке? Как насчет того, что через пять минут ему принесут хомяка? Выходит, опять мне отдуваться за вас?
      – Послушайте, – устало произнес он, – завтра тяжелый день, и надо хоть немного поспать. Может быть, эта крыса объявится утром сама. У них ярко выраженный домашний инстинкт.
      Около двух часов ночи Теодор стал для него крысой.
      В три часа, когда я все еще руководил поисками, зазвонил телефон. Раз, два, три, четыре звонка. Я подумал, что может звонить президент, если он вдруг захотел сообщить о том, что скажет завтра. Или Джоан – из Бойсе, испугавшись, что не застала меня дома.
      Я взял трубку, и оператор Белого дома сообщил, что меня вызывает Хлопушка.
      – Где Теодор? – шепотом спросил он.
      Я рассказал ему, как обстоят дела. Он принял это мужественно, и я обещал не прекращать поиски, которые продолжались почти до четырех часов утра, когда я тоже выдохся и сдался. Предстоящий день должен был стать судьбоносным, и я рассудил, что должен поспать хотя бы два часа, иначе мне не выдержать. И все-таки было жаль Теодора. По дороге домой мне мерещились раздавленные, короче говоря, мертвые хомяки.
      Телефон зазвонил в половине седьмого. Журналисты. Им не терпелось узнать о решении президента, от которого ждали отказа баллотироваться повторно на президентский пост. Они много говорили и требовали подробностей. «Эй-Би-Си», например, необходимо было знать, что президент предпочитает есть на завтрак. Проведя чудовищный вечер и, тем более, ночь, проспав меньше двух часов, я больше всего возмутился именно из-за этого вопроса.
      – Откуда мне знать, что он предпочитает на завтрак? Хватит дурацких вопросов.
      К семи часам таких звонков было уже около дюжины, и они окончательно испортили мне настроение. Приехала Айда, наша служанка, чтобы приготовить завтрак. Джоан даже думать не хотела о том, что я буду сам себе готовить, и попросила служанку приезжать пораньше.
      Я был в душе, когда Айда принесла телефон.
      От восторга у нее дрожал голос, пока она произносила:
      – Мистер Вадлоу, вам звонит президент.
      Она просунула трубку между занавесками, едва не толкнув меня.
      – Черт! – вскрикнул я и, пытаясь увернуться, в чем мать родила выпрыгнул из душа, но задел за край бордюра и растянулся на полу.
      Айда стояла не шевелясь и не сводила с меня глаз. Телефон стукнулся о пол. Я тер ушибленный бок.
      – Вы не хотите говорить с ним?
      – У-у, – простонал я, – ох.
      Трубка лежала на полу всего в нескольких дюймах от моего уха, и сквозь шум воды я слышал: «Алло! Алло! Мистер Вадлоу, ответьте, пожалуйста».
      Айда выключила воду. Мне удалось дотянуться до трубки.
      – Да, – прохрипел я.
      – Пожалуйста, ответьте президенту, – сказал оператор.
      – Прошу прощения, что беспокою вас так рано, – услыхал я голос президента, – но Хлопушка не дает нам покоя из-за своего хомяка. Он говорит, будто вы с Фили знаете, где он. Больше я ничего не смог из него выудить. Вы вправду знаете, где этот чертов хомяк?
      Думай, Вадлоу, сказал я себе. Не без труда я вспомнил, как мы обещали Хлопушке найти хомячка, и сказал президенту, что займусь поисками, как только приеду в Белый дом.
      Войдя к себе в кабинет, я немедленно собрал особый совет, состоявший из миссис Метц, миссис О'Двайер и, естественно, меня самого. Все агенты службы безопасности и сотрудники Западного крыла были подняты по тревоге. Смотрители прилегающих территорий тоже были оповещены о пропаже. Я приказал убрать из подвала все мышеловки.
      Однако у меня оставались вопросы. Есть ли в Белом доме кошки? И существует ли эффективная приманка для хомяков?
      Ответы были нужны немедленно, потому что время поджимало.
      Я позвонил Фили и рассказал ему о разговоре с президентом и продолжающихся поисках. По его бурчанию я понял, что у него тяжелое утро и ему не до меня. Среди многих талантов Фили было в частности умение забывать о катастрофах, случившихся по его вине, а также делать из других козлов отпущения. В политике это немаловажный талант.
      Однако случилось неизбежное. Слухи о пропаже Теодора проникли в прессу. Днем на пресс-конференции только и вопросов было, что о хомяке. Я попросил предоставить мне распечатку.
      Итак:

      Вопрос: Сколько времени не могут найти хомяка?
      Фили: Не могу сказать точно.
      В.: Не происки ли это Ливии? (Смех.)
      Ф.: Будем продолжать?
      В.: Сколько лет хомяку?
      Ф.: Когда конгресс вернется с Рождественских каникул, мы вновь представим ему на рассмотрение закон об иммиграции с внесенными нами поправками…
      В.: Скажите, как выглядит этот хомяк?
      Ф.: Ради всего святого…
      В.: А как насчет вмешательства русских?
      Ф.: Не знаю.
      В.: ФБР задействовано?
      Ф.: Насколько мне известно, организацией поисков президентского хомяка занимается мистер Вадлоу, в ведении которого весь штат Белого дома. Мы будем работать?
      В.: А у Вадлоу есть соответствующая квалификация? (Смех.)
      ФИЛИ: Президент полностью доверяет мистеру Вадлоу. Он очень высоко оценивает его как специалиста по ловле хомяков.

      Когда я прочитал это, у меня затряслись руки и я позвонил Фили.
      – Вы перешли всяческие границы, – возмутился я. – По-вашему выходит, будто я смотритель зоопарка Белого дома.
      – Герб…
      – Это унизительно. В конце концов, я вам не подчиняюсь.
      – Ну, конечно же, нет.
      – Хватит издеваться. У меня нет настроения шутить.
      – Успокойтесь. Сегодня он произнесет речь, и все забудут о проклятом хомяке.
      Мне стали звонить журналисты, поэтому пришлось подготовить короткое заявление, распространение которого я поручил миссис Метц. Единственное, что удерживало меня от отчаянного желания бросить все, это надежда семилетнего мальчика на меня как на спасителя. Но, несмотря на многочасовые усилия, отыскать Теодора оказалось делом невозможным. Я уже начал опасаться худшего. В половине шестого я отправился к Хлопушке и сообщил ему, что было сделано все мыслимое и немыслимое, но Теодора все еще не нашли. Встреча была мучительной. И вновь меня потрясла его по-настоящему мужская выдержка.
      Выступление президента было запланировано на десять часов. (Эн-Би-Си отказалась прерывать сериал, так что выступление передвинули на час.) Президент любезно пригласил меня и Фили (так же, как Ллеланда и Марвина) присоединиться к нему в Овальном кабинете в половине десятого. Полагаю, у него было неспокойно на сердце оттого, что мы были лишены возможности участвовать в подготовительном процессе, поэтому он не стал лишать нас возможности участвовать в самом историческом действе.
      Мы уселись в кружок и стали мило беседовать. Президент был в приподнятом настроении.
      В девять сорок пять один из сотрудников Белого дома проинформировал меня, что пора предоставить версию телесуфлера.
      – Господин президент, – сказал я, – пора.
      – Да-да. Наступил исторический момент. – Он улыбнулся нам и выдвинул верхний правый ящик. – Сейчас вы поймете, почему было необходимо сохранять… Этого еще не хватало!
      Он отодвинулся вместе с креслом, тряся правой рукой и опрокидывая фотографии жены и сына в серебряных рамках.
      Первыми бросились к нему агенты службы безопасности. Мы с Фили тоже подошли, обойдя стол вокруг. Кто-то выключил софиты. Кто-то кричал. Началась суматоха, сопровождающая, как правило, покушение на убийство.
      Все взгляды устремлены были на ящик письменного стола, от которого президент с криком отпрянул. Внутри что-то шебуршилось. Наконец появилась коричневая головка с подрагивавшими усами.
      Если президент и подозревал о том, что Фили при моем пособничестве прошелся редакторским пером по тому, что он написал, то ни разу и ни единым словом не обмолвился об этом. Наверняка, подозревал, однако не мог не признаться себе, что исправления, сделанные Фили, пошли на пользу его речи. Но, в общем-то, ему оказалось не до нас – он был слишком занят выяснением отношений с первой леди, от которой тоже скрыл содержание своей речи. Майор Арнольд твердил, что у Теодора может быть бешенство. Мы с ним обменялись парой нелестных слов, но и после этого он заявил, что Теодора все-таки надо проверить на бешенство. Я дал ему понять, что пока дорожу здоровьем президента больше, чем здоровьем собственной матери, но ни в коем случае не позволю военно-воздушным силам издеваться над хомяком президентского сына. Яростная дискуссия продолжалась и в коридоре, поэтому мне ничего не оставалось, как напомнить майору, что приказы тут отдаю я, а он может освежить свое знание конституции в тишине и покое на одной из наших баз в Гренландии. Честно говоря, угрожал я ему без всякого удовольствия, но у меня был тяжелый день, и на баталии по пустякам не осталось сил.

      Первая леди восприняла неожиданное заявление президента без восторга.
      На другой день в восемь часов утра мне позвонила миссис О'Двайер. Как раз было время президентского завтрака. Чувствовалось, что у миссис О'Двайер все клокочет внутри.
      – Мистер Вадлоу, – произнесла она. Надо сказать, у меня всегда было такое чувство, будто она несет личную ответственность за все происходящее в личных апартаментах президента. – Мне очень жаль, если они не ладят между собой, но я не могу позволить им кидаться посудой. В конце концов, это не их дом, разве не так? И дом и посуда принадлежат…
      – Миссис О'Двайер, – перебил я ее, ибо был не в настроении выслушивать очередную жалобу, – что, собственно, случилось?
      Она охнула и сказала, что президент и первая леди, судя по шуму, переживают семейный кризис.
      – Что они говорят?
      – У меня нет привычки подслушивать.
      – Но они ведь кричат, правильно? Крики вы слышите?
      – Могу сообщить вам, мистер Вадлоу, что ей совсем не нравится его намерение баллотироваться на второй срок. Если вы спросите меня…
      – Миссис О'Двайер, я не спрошу вас.
      – Это непорядок. Может быть, она и молодая женщина, и я ничего не хочу сказать о киношном мире, который вам так нравится. Может быть, весь мир сцена, но я тут со времен мистера и миссис Никсон, и мне никогда не приходилось видеть ничего подобного; я и не желаю ничего подобного видеть.
      – Благодарю вас, миссис О'Двайер.
      Хотелось бы мне, чтобы вы и вправду ничего тут больше не видели, невозможная вы женщина, подумал я.
      Меня одолели мрачные мысли. У меня не было сомнений в том, что миссис Такер не понравится решение супруга, но, несмотря на ее страстное желание увести его из политики, я был уверен, эта сильная и умная женщина «станет рядом с мужем», как поется в песнях.
      В половине одиннадцатого утра первая леди с сыном отбыла в Нью-Йорк на гражданском самолете, хотя могла лететь на самолете военно-воздушных сил. Не к добру это, подумал я.
      Следующие три дня первая леди провела в отеле «Шерри Нидерланд». На звонки президента она не отвечала. Для высшего руководства это было трудное время, что уж говорить о президенте.
      Рождество осталось позади, поэтому нельзя было даже сослаться на покупку подарков. Фили сказал президенту, что пребывание его жены в Нью-Йорке играет на руку республиканцам. Остановились на варианте «частного визита». Я несколько раз тайно летал в Нью-Йорк с посланиями от одного к другому. По настоянию президента пришлось менять внешность, опять надевать отвратительную бороду, как во время поездок на Кубу, и красить волосы под седину. Обознавшись, агенты службы безопасности уложили меня на пол перед апартаментами первой леди, отчего мне стало как никогда тошно.
      На мои уговоры первая леди никак не реагировала, но и рукоприкладством не занималась, и я принял это за добрый знак. Она очень злилась на мужа, потому что чувствовала себя обманутой его решением. Я же говорил ей, что, если заглянуть в историю, то многие великие лидеры не считали себя вправе говорить о государственных делах со своими женами. Это не производило на нее впечатления. Когда же я сказал ей, что у Томаса Такера есть шанс стать великим президентом, но только если он получит еще четыре года, ее реакция была откровенно враждебной.
      Честно говоря, я понимал ее. С другой стороны, ее намерение сняться в фильме, да еще во время предвыборной кампании, было совершенно недопустимым. Мы здорово поспорили, и я попросил ее вернуться в Вашингтон.
      Но, думаю, если бы не случилось того, что случилось девятого января, она бы не вернулась в Белый дом.
      Бэмфорд Ллеланд пишет в мемуарах:

      «Время, когда Хэмчак Хартунян совершил нападение на президента, было как будто специально выбрано, чтобы укрепить семейные отношения первой пары Америки. Герб Вадлоу, который, помимо роли носильщика и дегустатора, играл еще в Белом доме роль примирителя, упрашивавшего миссис Такер вернуться в Вашингтон, был просто счастлив, ибо январский инцидент решил все его проблемы. Ну, а мы устроили что-то вроде праздника, стали шумно поздравлять его с отлично проведенной операцией. Как всегда, бедняга Герб, начисто лишенный чувства юмора, не нашел ничего смешного в нашей шутке».

      Я не собираюсь комментировать этот грязный, лживый, клеветнический пассаж, разве что к моим недостаткам можно причислить и то, что я не нашел ничего смешного в попытке члена группы «Армянский геноцид» убить президента Соединенных Штатов Америки. В Гарварде, наверное, подобные инциденты рассматриваются как «удачная операция».
      Когда произошло покушение, я как раз возвращался обычным гражданским рейсом из Нью-Йорка, не сумев выполнить тайную миссию. Вылетели мы в шесть часов тридцать минут утра. (В моем самолете случилась какая-то поломка в Нью-Йорке, поэтому обратно я летел обычным рейсом.) В семь часов две минуты послышался спокойный, чересчур спокойный и оттого сразу вызвавший у меня тревогу, голос пилота, сообщавшего, что в президента только что стреляли. Мне бы хотелось написать, что пассажиры отреагировали на это сообщение хоть каким-то проявлением горя, растерянности, но, увы, я помню лишь, как сосед спросил, не знаю ли я хороший отель в Вашингтоне.
      Я прошел в переднюю часть самолета, представился стюардессе и сказал, что, поскольку занимаю пост управляющего делами президента, мне необходимо немедленно связаться с Белым домом. Она недоверчиво посмотрела на меня и попросила удостоверение личности.
      Так как охрана Белого дома знала меня в лицо, то я отвык носить с собой документы. Выразив удивление по поводу того, что она не узнает меня, я показал водительские права.
      Она заглянула в них, потом посмотрела на меня, потом опять на фотографию, и тут я вспомнил о бороде.
      В глазах стюардессы появился страх, и тогда я попросил немедленно вызвать пилота, но она лишь велела мне вернуться на место. Тут я разозлился – что понятно, и потребовал вызвать командира.
      Правда, что именно в этот момент, как потом писали газеты, я сдернул с лица бороду. Но неправда, хотя об этом писали те же газеты, что я впал в истерику. Естественно, я применил силу, но на моем месте так поступил бы каждый. Что бы там ни было, но вскоре несколько сильных пассажиров заломили мне руки за спину, а пилот разговаривал со мной таким тоном, словно перед ним был сумасшедший. Вот и получилось, что у меня не было связи с Белым домом, пока мы не приземлились в Вашингтоне, где меня поджидал шофер, посланный миссис Метц. Он подтвердил агентам ФБР, которых вызвали, чтобы произвести арест, что я тот, за кого себя выдаю.
      По дороге в клинику я позвонил первой леди. Оператор Белого дома сообщил, что она уже летит в Вашингтон.
      В клинике Университета Джорджа Вашингтона творилось что-то невообразимое. Охранников было столько, сколько я еще не видел в своей жизни. На крышах залегли снайперы. В небе кружил вертолет. Пришлось пройти по длинному коридору, прежде чем я попал в отделение скорой помощи. Снаружи около двери стояли агенты с автоматами УЗИ и немецкими овчарками на поводках. Медицинская сестра о чем-то спорила с одним из агентов, придерживавшим овчарку. Требуя к себе внимания, громко возмущался огромный чернокожий парень на каталке, которого в суматохе оттеснили от дверей приемного покоя.
      По переполненному отделению скорой помощи я шел как в тумане. Операционная находилась в самом дальнем помещении. Наконец я увидел знакомое лицо полковника Фрая, помощника президента по военным вопросам. Потом, несмотря на одеяние хирурга, узнал Рода Холлоуэя. Здесь же был майор Арнольд. Род рассказал мне о подробностях происшедшего.
      Никого не предупредив, президент вознамерился совершить очередную прогулку по Лафайетт-парку и позволил Роду взять себе в помощь лишь одного агента. К ужасу обоих президент прямиком направился к одному из постоянных крикунов в той стороне парка, что выходит на Пенсильвания-авеню. Не успел он заговорить с парой тамошних завсегдатаев, как откуда ни возьмись выскочил Хартунян и начал палить. Смуглого армянина с одного выстрела уложил агент Джейк Томпсон, однако тот успел сделать три выстрела из своего смит-и-вессона сорок первого калибра.
      Хартуняну все же удалось один раз задеть президента. Пуля прошла навылет через мышцу левой руки, поцарапав президенту бок. Другая ранила двух женщин с плакатом, требовавшим конституционной поправки о равных правах. Трагическая случайность. Еще одна пуля, задев крышу автобуса, застряла в северо-восточной части карниза старого административного здания.
      Агент проводил меня в смотровой кабинет, временно превращенный в палату для президента. Я услышал голос медсестры:
      – Прошу прощения, господин президент, но я должна настоятельно просить вас погасить сигарету. Здесь опасно курить.
      Президент лежал на кровати со специальными приспособлениями. Правая рука была забинтована. Из капельницы что-то лилось ему в вену на ноге. Левую руку президент заложил за голову. Взгляд у него был стеклянный, вероятно, из-за обезболивающих, сообразил я. Сигарета висела с левой стороны рта под углом в сорок пять градусов. Выслушав требование медсестры, он подмигнул мне и попросил принести кофе – черного.
      – Мне нельзя спать, – сказал он.
      – Ну, конечно, – подтвердил я, – на случай вражеской атаки.
      – На случай, если Рейгелат вздумает объявить о моей смерти. – Президент покачал головой. – Кстати, где он?
      – Летит из Манитобы, сэр, – отозвался полковник Фрай. – Через полчаса его самолет совершит посадку.
      – Нет, скажите ему, пусть поворачивает обратно. Я себя хорошо чувствую.
      – Господин президент, – вмешался я, – мы не можем так поступить. Нас не поймут.
      – Ну ладно, тогда скажите ему, чтобы не давал интервью. Не хочу, чтобы он завоевывал себе очки тем, как он якобы спокоен в кризисной ситуации. Это мой кризис, черт побери, и я не хочу ни с кем его делить.
      Я отправился на поиски Фили, к тому же нужно было присмотреть за прессой. Фили уже около часа отвечал на вопросы.
      – Осталось полчаса, – сказал он. – Если ее не будет тут через полчаса, скандала не миновать. Им только это и нужно. Почему ее нет у постели мужа?
      Я сообщил ему, что первая леди уже в самолете.
      – Что? В самолете? Да в него стреляли два часа назад! За это время ему уже могли бы доставить печень. В случае надобности.
      Пришлось напомнить ему о необычных обстоятельствах, в которых благо уже и то, что она согласилась вернуться.
      На это Фили заметил, что избирательницам такое вряд ли придется по вкусу. Жена президента занимается в Нью-Йорке своей кинокарьерой, в то время как в Вашингтоне серьезно ранят защитниц равных прав.
      – С другой стороны, – продолжал он, – все это должно дать нам повышение рейтинга не меньше чем на пятнадцать пунктов.
      Я попенял ему, мол, как он может думать о таких вещах в подобный момент, но Фили был чистейшей воды политиком.
      Потом он заговорил о «контроле» за медицинскими сообщениями.
      – Не хочу, чтобы рана президента выглядела царапиной. Ведь было совершено покушение на его жизнь.
      – Но пуля даже не задела кость, – возразил я. – А вот бедняжки с плакатом…
      – Герб, это наш кризис. Мы заслужили его.
      И он добавил, что необходимо поговорить с доктором Лоренсом Саладино, который оказался жизнерадостным человеком и весьма компетентным врачом, выходцем из Бруклина, успевшим послужить военным врачом. Он сказал нам, что, по его мнению, президента можно выписать из больницы утром, так как раны у него поверхностные.
      – Поверхностные? – переспросил Фили.
      Доктор Саладино кивнул и заговорил о том, как президенту повезло. Фили нахмурился.
      – Вы считаете, что можете отпустить его завтра!