Причины такого передислоцирования были мне понятны. К Кременчугу уже подтянулись другие дивизии нашей армии, сил которых было вполне достаточно, чтобы сломить сопротивление врага и овладеть городом.
      Мне предстояло выйти к Днепру и провести рекогносцировку, чтобы определить места, наиболее удобные для форсирования великой реки. Она и сама представляла трудную преграду на пути наступающих войск. К тому же мы вышли на левый, низкий, луговой берег Днепра, а фашисты организовали оборону на высоком, правом, создав там серьезную, глубоко эшелонированную систему укреплений. Точного расположения этих укреплений мы не знали. Не было исчерпывающих сведений и о местах сосредоточения немецких войск на правом берегу. Надо было, как говорит пословица, искать броду, прежде чем лезть в воду.
      Целый день мы с командирами полков разъезжали вдоль нашей полосы на левом берегу Днепра. Поднимаясь на редкие прибрежные холмики, разглядывали в бинокли далекий правый берег, скользили взглядом по широкому, могучему течению реки и вновь упирались в песчаную крутизну противоположного берега. Выше по течению тем же занимались командиры соседней, 97-й дивизии.
      Наконец мы наметили участок будущей переправы. Он казался подходящим потому, что в этом месте, примерно на середине Днепра, параллельно берегу тянулся низкий песчаный остров, поросший мелким кустарником.
      - Понимаешь, чем здесь удобно перебираться? - спросил я Вавилова.
      - Ясное дело, понимаю: при наших переправочных средствах все русло Днепра сразу не преодолеть.
      - Да, кстати, товарищ генерал, - сказал командир 39-го полка подполковник Харитонов, - колхозники говорили, что можно воспользоваться бревнами от разрушенных изб, что в лощинке лежат.
      - Воспользуемся и бревнами, - ответил я. - Только, сам понимаешь, это ведь капля в море. Сколько из этих бревен плотов связать можно? Пять? Десять? А сколько нам надо? Тут все придется в дело пускать: бревна, заборы, калитки. И пора уже начинать готовить эти самые "подручные средства". Давай командуй, обратился я к дивизионному инженеру подполковнику Н. М. Барышенскому.
      Командиры разошлись по полкам. Началась подготовка к форсированию Днепра. Про русского солдата известно - суп из топора сварить может. Так что в ход пошло решительно все: имевшиеся в деревне лодки, бочки, кадушки, плетни, раскатанные на бревна полусгоревшие и разрушенные дома, неизвестно где раздобытые доски, поваленные деревья и все прочее, что могло держаться на воде.
      Я отправился выбирать место для наблюдательного пункта. Хоть наш левый берег весь был низкий, но там, где кончалась пойма, метрах в 80 от кромки воды, он несколько подымался гребешком, и по краю этого гребешка тянулась небольшая деревенька Власовка. Сразу за ее околицей, несколько на отшибе и почти против острова, который мы собирались использовать при форсировании Днепра, стоял большой сарай с прорезью-отдушиной в стене, обращенной к реке. Он показался мне очень подходящим для НП. Бойцы быстро завалили стены изнутри землей, установили стереотрубу, и, заглянув в нее, я как на ладони увидел будущее поле боя: водную гладь Днепра, плоский остров и отвесную стену противоположного берега. Поблизости разместились подобным образом наблюдательные пункты артиллеристов и разведчиков.
      В ночь на 3 октября дивизия приступила к переправе.
      Я стоял на берегу рядом со своим наблюдательным пунктом. Все тонуло в черной, непроницаемой мгле. С Днепра доносились приглушенные всплески воды. Это на реку спускали лодки и плоты. Несколько минут не было слышно ничего, кроме этих всплесков и сдержанных, негромких команд. И вдруг с правого берега ударила артиллерия, в безумной спешке заметались лучи прожекторов, от черной реки к черному небу вздыбились могучие фонтаны, прибрежная полоса воды вскипела от тысяч осколков. Несколько плотов разлетелись в щепки от прямого попадания снарядов.
      - Товарищ генерал,- тихонько на ухо сказал мне адъютант. - Войдите в укрытие!
      Это было разумно. Я пошел на наблюдательный пункт.
      Гвардейцы продолжали погрузку и переправу под ураганным огнем противника.
      При бледных вспышках ракет было видно, что первые группы бойцов достигли острова. Это были дивизионные саперы во главе с парторгом роты лейтенантом Микушевым и коммунистами рядовыми Джиловьяном, Бабалиным и Будкиным и шесть автоматчиков 42-го полка: Ковин, Проскуряков, Мисорож, Кузнецов, Певзнер, Винокуров. За ними последовали и другие. Верные нашему правилу, они тут же начали окапываться. И тогда обнаружилось обстоятельство, которого мы никак не могли ни предусмотреть, ни предотвратить. Грунт этого острова оказался песчаным. От каждого разрыва мины или снаряда весь он приходил в движение. Тихо шурша, песок мгновенно оползал, ссыпался в неглубокие ямки, отрытые ценой колоссальных усилий, попадал в затворы винтовок, в пулеметные замки.
      Немцы били по острову из орудий и минометов. Разрывы снарядов взметали в воздух тонны песка. Положение перебравшихся на остров осложнилось. Наши артиллеристы усилили огонь по правому берегу, пытаясь заставить замолчать вражеские батареи. Над широкими водами Днепра в ту и другую сторону неслись тучи снарядов.
      Группе Микушева удалось добраться до правого берега. Гитлеровцы немедленно атаковали их. Наши воины дрались стойко и мужественно, отбили несколько атак противника. На помощь им подоспела рота автоматчиков 39-го полка под командой капитана Ивана Яковлевича Подкопая.
      Бой не затихал всю ночь. С рассветом он разгорелся еще жарче. Я по-прежнему находился на своем наблюдательном пункте.
      В середине следующего дня с командного пункта, находившегося в полутора километрах от НП, за деревней, приехал полковник Гаев.
      - Товарищ генерал, - бодро сказал он, - обед стынет.
      Я обернулся. Высокий, плотный, подтянутый Гаев стоял за моей спиной, жадно поглядывая на стереотрубу.
      - Хорошо видно? - Гаев подвинулся к трубе, шутливо оттесняя меня в сторону.
      - Да погодите вы, - смеясь, ответил я, - сейчас вот правда уеду обедать, насмотритесь.
      - Так ведь вам и пора! Договаривались же дежурить на НП по очереди, продолжал шутливо ворчать Гаев.
      Отдав несколько распоряжений, я сел в машину и поехал обедать.
      Через несколько минут мы уже подъезжали к командному пункту дивизии. Он находился за небольшой песчаной горкой, поросшей мелколесьем. На шум подъезжающей машины из кустов выбежал оперативный дежурный. Лицо его было так взволнованно, что я сразу почувствовал недоброе.
      - Что случилось?
      - Полковник Гаев убит, товарищ генерал, - доложил, придерживая дверцу машины, молодой офицер.
      - Тут какая-то ошибка, - спокойно сказал я, поскольку только что видел Гаева живым, здоровым и даже смеющимся. - Откуда такие сведения?
      - Звонили с наблюдательного пункта.
      - Свяжитесь с ними, уточните.
      К нашему великому горю, сообщение оказалось точным. Вот как это произошло.
      Едва моя машина отъехала от наблюдательного пункта, как полковник Гаев со словами "Сейчас мы взглянем, что там происходит..." прильнул к окуляру стереотрубы.
      В тот же миг рядом с НП ухнул разрыв снаряда. Мой бессменный заместитель, моя правая рука, бесстрашный человек, про которого солдаты шутя говорили, что он от пуль заговоренный, упал навзничь, широко раскинув руки. Находившийся тут же радист бросился к нему, но полковник Гаев уже был мертв. Осколок снаряда влетел в смотровую щель и попал Гаеву в голову, чуть выше левой брови.
      Через несколько часов мы отправляли тело нашего товарища в Полтаву для погребения. Я стоял и думал о том, как нам всем будет не хватать полковника Гаева, человека непреклонной воли, умного и глубоко душевного...
      Семь дней мы вели на своем участке тяжелейшие бои с 320-й пехотной дивизией немцев. Мы прочно удерживали остров, но это стоило нам немалых потерь. Здесь, на Днепре, пал смертью храбрых заместитель по политчасти командира 34-го гвардейского стрелкового полка подполковник П. В. Данилов, был тяжело ранен командир 42-го гвардейского стрелкового полка Герой Советского Союза подполковник С. П. Березин, погибли десятки замечательных гвардейцев.
      Ценой беспредельного героизма, самоотверженности и самопожертвования таких наших красноармейцев и офицеров, как Ковин, Проскуряков, Мисорож, Винокуров, Микушев, Гребнев, Москвичев, Выборный, Джиловьян, Бабалин, Будкин, Подкопай, Елизаров, Юдинцев, Киршин, Степин и другие, нам удалось захватить первую линию траншей врага на правом берегу Днепра. Мы удерживали ее до тех пор, пока не был получен приказ сдать плацдарм частям 4-й гвардейской армии и передислоцироваться в новый район, северо-западнее Кременчуга.
      Здесь, на Днепре, нашей 13-й гвардейской стрелковой дивизии был вручен орден Красного Знамени, которым нас наградили за бои под Сталинградом.
      В ночь на 13 октября дивизия снова переправилась через Днепр на плацдарм, захваченный частями 7-й гвардейской армии в районе населенного пункта Мишурин Рог. Начались бои за освобождение Правобережной Украины.
      Глава четвертая.
      Азимут - на Запад
      Переправа была спокойной: на правом берегу Днепра соединения 7-й гвардейской армии генерала Шумилова и 5-й гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова уже несколько дней удерживали плацдарм, вытянувшийся вдоль реки километров на семь. Однако вглубь наступавшим войскам удалось продвинуться не больше чем на четыре-пять километров. Гитлеровцы не просто оборонялись на занятых рубежах. Они то и дело пытались атаковать, стремясь восстановить положение, то есть, говоря другими словами, сбросить советские соединения в Днепр и вновь овладеть правым берегом. Занимавшим плацдарм войскам генералов Шумилова и Ротмистрова приходилось туго.
      Мы переправлялись ночью, в вязкой осенней темноте, когда, отплыв от своего берега метров на десять, уже перестаешь его видеть, так же как не видишь правого берега, к которому направляешься. И хотя чернильные воды Днепра видны только в непосредственной близости от тебя, все окружающее начинает казаться огромным, нескончаемым океаном.
      Черным и необыкновенно высоким казался и песчаный обрыв правого берега. Лодки мягко тыкались в узкую прибрежную полосу, над которой стояла стена берега.
      Утром 13 октября 1943 года мы сразу вступили в бой. Наше появление на плацдарме обеспечило некоторый перевес в силах, контратаки врага стали реже, его напор несколько уменьшился. Следовательно, 5-я гвардейская армия прибыла вовремя.
      Через сутки, утром 14 октября, меня, как и других командиров дивизий, вызвали на совещание.
      Стоя у штабного автобуса, в котором должно было проводиться совещание, я смотрел, как от левого берега, наискосок пересекая течение могучей реки, сюда, к автобусу, направлялась быстрая моторная лодка.
      Вскоре стрекот мотора умолк, лодка мягко скользнула по песку, и на берег вышел командующий 2-м Украинским фронтом генерал армии Конев в сопровождении адъютанта и охраны.
      Я встречался с генералом Коневым уже второй раз. Мне показалось, что за время, прошедшее со встречи в Забродах, он совсем не изменился, даже как-то словно посвежел. Но может быть, так казалось потому, что командующий приехал в хорошем настроении, видимо довольный тем, как складывались дела на нашем плацдарме.
      В штабном автобусе, где собралось командование нашей армии вместе с командирами всех дивизий, было очень тесно и невыносимо жарко. Правда, никто не обращал на это внимания, потому что оно было целиком поглощено тем, что говорил командующий фронтом, подробно обрисовавший обстановку, которая сложилась на нашем участке.
      Случайно я оказался сидящим рядом с Коневым и слушал его, как мне казалось, с большим вниманием, хотя от жары и духоты буквально взмок. Вдруг я подскочил от совершенно неожиданного сильного толчка в бок. Ничего не понимая, я начал оглядываться и встретил внимательный сердитый взгляд Конева. Оказывается, сам того не заметив, я, разморенный жарой, задремал и даже слегка всхрапнул, чем и привлек внимание командующего фронтом, разбудившего меня.
      - Вы что, ночью не спали, что ли? - обратился ко мне командующий.
      - Простите, пожалуйста. Так точно. Две ночи не спал совсем,- ответил я, немного обескураженный.
      - Сочувствую. Однако спал не спал, а когда говорит командующий, надо слушать, а не спать.
      Я не стал бы писать о таком пустяковом случае, хотя, признаться, он мне настроение испортил, если бы некоторое время спустя Конев сам не вернулся к нему при довольно интересных обстоятельствах, о чем я еще расскажу.
      В этот же раз командующий перешел к постановке задач непосредственно нашей армии. Эти очень ответственные задачи по расширению захваченного плацдарма на правом берегу Днепра были глубоко продуманы, сформулированы четко, и решение их требовало от нас действий крайне активных, решительных и уверенных.
      За несколько дней напряженных боев плацдарм на правобережье действительно расширился. Это сильно растянуло соединения 7-й гвардейской армии генерала Шумилова, да и 5-й гвардейской тоже. Танкисты генерала Ротмистрова за эти дни продвинулись вперед на несколько десятков километров в направлении Пятихатки. Наша дивизия к 21 октября вышла на рубеж Чечеливка, Ново-Мануиловка, Петрово это 30 километров южнее Александрии. И вот тут неожиданно я получил приказ: 13-й гвардейской стрелковой дивизии перейти в распоряжение 7-й гвардейской армии. Еще неожиданнее было сразу же полученное от командарма генерала Шумилова задание: с раннего утра следующего дня форсированно развивать наступление в направлении Чечеливка, Спасово, Верблюжка.
      Наша дивизия в это время занимала рубеж по берегу живописной реки Ингулец около населенного пункта Петрово, километрах в сорока от Верблюжки, куда нам предписывалось дойти за один день. Задача оказалась, таким образом, не из легких. Но меня она удивляла не самой трудностью марш-броска: на войне приходится делать и не такое. Удивляла глубина наступления, особенно потому, что 5-я армия вообще в этот момент не наступала, да и соседа слева я тоже не чувствовал.
      Я сказал об этом генералу Шумилову.
      - Да нет, там впереди вас уже пришли в соприкосновение с противником первый и пятый гвардейские механизированные корпуса. Они уже прошли Верблюжку. Вот вы и подкрепите их тыл,- пояснил командарм.- Да и не вы один. Левее вас будет наступать дивизия полковника Мошляка.
      Я молчал, обдумывая услышанное. Шумилов, видимо, не понял, почему я молчу, и пошутил:
      - Сосед, что ли, не устраивает?
      Сосед "устраивал" вполне: Мошляк, полковник, Герой Советского Союза, был опытным командиром, имевшим к тому же отличную теоретическую подготовку.
      Я приступил к выполнению поставленной командованием задачи.
      Марш прошел благополучно: противника мы нигде не встретили, и только изредка в безоблачном небе появлялись вражеские самолеты, которые сбрасывали бомбы или обстреливали нас из пулеметов и пушек.
      Наметив жесткий график и не позволяя себе отклоняться от него, мы к двадцати часам 28 октября подошли к Верблюжке, оставив за собой сорок километров пыльных дорог и сухой степи. Здесь, в Верблюжке, я решил расположить штаб дивизии. Полки, несмотря на усталость, ушли вперед еще километров на семь-восемь, в направлении населенного пункта Новая Прага.
      Еще на марше я попросил полковника Бельского раскрыть карту и поставил жирную точку в том месте, где следовало расположить командный пункт дивизии. По моим соображениям, КП целесообразно было организовать непосредственно в поселке, на берегу речушки, рассекавшей село на две неравные части. Как и большинство рек в этом крае, она текла по дну неширокого оврага и представляла собою некоторый рубеж. Сам же я, считая необходимым установить связь с дивизией Мошляка, отправился на машине разыскивать его КП.
      Мы с Федоровым, Скляровым и радистом Персюком изъездили, наверное, километров сорок, спускаясь в овра-1и и поднимаясь из них, минуя деревушки и поселки и пересекая небольшие рощицы.
      - Товарищ генерал, может, вернемся? - спросил Федоров, когда туманная синь начала окутывать окрестности и из оврагов потянуло холодом.
      - Да нет уж, надо найти,- сказал я, начиная и сам сомневаться в целесообразности дальнейших поисков.
      Проехали еще несколько километров, но дивизию Мошляка все же нашли, правда много левее и сзади, чем предполагали.
      - Ну вот, пропажа нашлась, - сказал я Мошляку, пожимая его руку.
      - Как это пропажа? Это мы, что ли, пропажа? Мы на месте, - улыбнулся Мошляк. - А вот наш сосед слева так действительно пропал. По планам где-то рядом должен быть, а мы его нащупать не можем. А вы откуда взялись? Догнали, что ли?
      Я рассмеялся:
      - Не догнал, а назад вернулся. Моя дивизия уже в Верблюжке.
      - Вот те раз! Эдак наступать трудновато будет. Хоть мне и сообщили, что впереди два танковых корпуса, да фронт наступления сильно растянут. Совсем мы друг от друга оторваны.
      Я снова рассмеялся.
      - Вы чему? - удивленно и даже несколько обиженно спросил Мошляк. - Разве я не прав?
      - Правы, конечно. А засмеялся я потому, что вспомнил, как командарм такую стратегию наступления назвал.
      - Ну?
      - Наступлением растопыренными пальцами. Похоже?
      - Похоже-то похоже, но я, признаться, больше сжатым кулаком наступать люблю.
      Мы поговорили еще немного о координации действий и взаимосвязи, и я отправился в свою Верблюжку.
      В Верблюжку мы въехали часов в одиннадцать. Село уже окутала ночная темнота. Как всегда в прифронтовых районах, темнота казалась враждебной, таящей в себе опасность. Кругом не было видно ни огонька. Меня встретил регулировщик.
      - Вам через мост, товарищ генерал, - сказал он, - а там сразу направо.
      Мы переехали мост. Дом, в котором расположился Бельский, стоял на краю оврага. Рядом была приготовлена хата для меня Проходившая мимо дорога вела на север, к Новой Праге.
      Я ощутил острую неприязнь к этому месту, к самому дому, словно загнанному в угол, к пропадавшей в темноте дороге, которая могла сулить неожиданных гостей, к взъерошенным кустам, обступившим дом. Да, подумалось мне, если здесь застанут врасплох, то уж волей-неволей ни шагу назад не сделаешь - некуда.
      Я вошел в дом. Навстречу из-за стола поднялся Бельский. Неприятное чувство, охватившее меня, было так велико, что я сразу сказал:
      - Вы что же, Тихон Владимирович, на этом берегу штаб развернули? Мы же договорились не переходить речку. Забыли, что ли?
      - Да нет, не забыл. Просто немного опоздал. На той стороне артиллеристы подполковника Войтко встали. Он свой КП как раз в тех домах развернул, где бы нам быть следовало. А что, это так важно?
      - Важно или неважно, даже сам не знаю. А не нравится мне это место. Как говорится, душа не лежит.
      Бельский слегка пожал плечами:
      - Зато тут уж вся связь налажена с полками. И радио- и проводная. Полный порядок, словом. Все командные пункты организованы, командиры на местах.
      Я присел к столу. Хотя, казалось, вопрос о расположении КП теперь был решен и следовало обживаться, я сидел на кончике гнутого венского стула так, как будто присел на несколько секунд, сейчас встану и уйду отсюда навсегда. Продолжая думать о неудобстве этого места, я спросил:
      - Ну, а вообще как обстановка? Бельский доложил:
      - Все в порядке. Войска накормлены, вперед выслана разведка с заданием найти ушедших вперед танкистов. А нам, очевидно, тоже поужинать нужно. Глядишь, и место веселее покажется, - пошутил он, видя, что я по-прежнему сижу с мрачным видом.
      - Это вы правы, давайте ужинать. А только место все равно не нравится.
      - Да что с вами, Глеб Владимирович? - уже раздражаясь, сказал Бельский. Место как место. А от того, что вы назначили, всего каких-нибудь триста метров. Так что и разницы, в сущности, нет никакой.
      Я положил ложку на стол.
      - Давайте на ту сторону перебираться.
      - Да вы на часы посмотрите - двенадцать часов ночи. А с Войтко что делать? А связь? Представляете, сколько возни будет, чтобы все заново наладить? До утра всего ничего осталось. Я в конце концов просто прошу: не заставляйте меня всю кашу снова заваривать.
      Если бы Бельский не сказал побледней фразы, а продолжал бы доказывать мне, что нет никакой существенной разницы между тем и этим берегом, я бы настоял на своем, потому что по-прежнему необъяснимое беспокойство и логические соображения побуждали меня настоять на своем. Но Бельский просто попросил, и я, представив себе, сколько им уже сделано сегодня и сколько нужно сделать, чтобы перебазироваться на тот берег, сдался:
      - Ну, будь по-вашему. Остаемся. И давайте спать ложиться.
      Я пошел к себе в дом. Но мне не спалось. Несколько раз перевернулся с боку на бок, потом не выдержал бессмысленного вылеживания, встал и вышел на улицу.
      Темнота, как мне показалось, стала еще гуще. На слабом ветерке тихо шелестели сухие листья кустов, будто кто-то осторожно идет по сухой траве. Тревога моя стала еще сильнее. Я вернулся в избу Бельского и разбудил его.
      - Сердитесь не сердитесь, Тихон Владимирович, а давайте немедленно переносить командный пункт на ту сторону.
      - Глеб Владимирович... - начал было Бельский, но я прервал его:
      - Вот что, Тихон Владимирович, обсуждать больше ничего не будем. Получите приказ: немедленно начать перенос КП в заранее намеченный пункт на том берегу, В четыре утра доложить об исполнении. Все.
      Бельский бросил на меня недовольный взгляд, но, будучи человеком дисциплинированным и исполнительным, немедленно начал отдавать соответствующие распоряжения. Хоть я и был глубоко убежден, что поступил правильно, но оттого, что мне пришлось причинить массу хлопот Бельскому, да еще и в приказном порядке, какое-то неприятное чувство, которое обычно возникает при размолвке с близким человеком, заставило меня сказать примиряюще-дружеским тоном:
      - Ну ладно, я, пожалуй, сразу пойду на новое место. Хочешь, пойдем вместе.
      Бельский опять метнул на меня раздраженный взгляд, сердито буркнул что-то себе под нос, но тем не менее сел в машину, чтобы переехать через мост те самые триста метров, которые, по его мнению, абсолютно ничего не меняли.
      - Вот, - показывая на большую избу, сказал он, - здесь как раз расположился сам Войтко.
      Я улыбнулся и пошел в избу, а Бельский с комендантом отправился теснить артиллеристов, чтобы разместить наш штаб.
      К моему удивлению, подполковник Войтко не спал. Он сидел за большим деревенским столом, подперев голову руками. Керосиновый фонарь освещал небольшой круг на свежевыструганных досках, лицо подполковника. Глубокие тени и выражение крайней усталости придавали ему что-то трагическое. При моем появлении он вздрогнул от неожиданности, потом легко поднялся и доложил о положении в полку. Лицо его при этом ста то деловито спокойным. Однако едва Войтко кончил докладывать, как опять заметно помрачнел, что заставило меня участливо спросить:
      - Ты чего не спишь, полуночник?
      - Сам не знаю, что со мной делается, - ответил подполковник, зябко поводя широкими плечами. - На марше казалось, что как лягу, так и усну. А лег ворочался, ворочался, не спится, да и все. И мысли в голову лезут самые черные.
      - Вот тебе и раз!- пытаясь говорить шутливо, сказал я. - Это что же за мысли такие - черные? Он помолчал.
      - Да даже и не мысли, собственно, а скорее предчувствие. Меня, наверное, убьют завтра.
      - Ты что, с ума сошел? - уже всерьез спросил я, чувствуя в словах Войтко глубокую и мрачную убежденность. - Да разве можно об этом думать? И зачем? Теоретически каждого из нас в любой момент могут убить.
      - Каждого в любой момент, а меня - завтра. Я вот много раз в народе слышал: перед смертью человек тоскует. Так и я. Места себе найти не могу. Думаю, убьют меня.
      Подполковник Войтко говорил так убежденно и просто, что я не мог продолжать успокаивать его: собственные слова казались мне фальшивыми, бодрый тон - наигранным. Тут, наверное, дело было еще и в том, что у самого меня на душе было черным-черно. "Тоже, что ли, предчувствие?"- подумал я. Но, как всегда, постарался разумно объяснить причины своей тревоги: связи с танкистами, которым полагается быть впереди нас, нет - это раз; соседи слева и справа так далеко, что в случае чего на них рассчитывать нечего, - это два; место, выбранное Бельским для штаба дивизии, на редкость уязвимо - это три.
      Зато теперь, успокаивал я себя, бредя в темноте в поисках Бельского, овраг и речка с сильно заболоченными берегами - надежная преграда для фашистских танков, если они появятся, мост же узок, да и взорвать его нетрудно
      Тихон Владимирович указал отведенную мне для ночлега хатку. Миновав "стоящего у дверей часового, я вошел внутрь и прилег на приготовленную постель. Раздеваться уже не имело смысла, до утра оставалось часа два. У дверей, как всегда, стоял часовой из охраны штаба. Я хорошо знал его. Это был один из сталинградцев, гвардеец, прошедший через все тяжелые бои, ефрейтор Кротенко.
      Мне казалось, что я еще не успел заснуть, но, должно быть, дремота уже затуманила сознание, потому что, услышав голос Кротенке, я как-то не сразу понял, откуда он взялся и чего хочет. А голос продолжал встревоженно настаивать:
      - Товарищ генерал, выйдите, пожалуйста, на минутку! Выйдите!
      - А в чем дело? - спросил я, удивленный таким приглашением.
      - Выйдите, пожалуйста! Тут послушать надо.
      - Да что послушать-то?
      - Моторы гудят, товарищ генерал.
      - Ну и что, что гудят? Там же впереди наши танкисты. Вот их танки и гудят, - сказал я, убежденный, что дело обстоит именно так и все же испытывая нарастающую тревогу.
      - Да нет, товарищ генерал. На наши вроде бы не похожи. Похожи больше на немецкие, - говорил Кротенко, в то время как я уже натягивал сапоги, понимая, что ефрейтор не станет будить генерала без нужды,
      Я вышел на порог. Немного поредевшая темнота ночи действительно словно подрагивала от шума моторов. Прислушавшись, можно было с уверенностью сказать, что шли чужие, немецкие танки. Наши имели дизельные двигатели, а фашистские работали на бензине, и звук их моторов отличался от наших. А шум заметно нарастал - танки шли на нас.
      Постояв так несколько минут, я взглянул на часы. Было ровно четыре. И вдруг в тот же момент на противоположном берегу речки, за оврагом, видимо над дорогой, ведущей к Верблюжке от Новой Праги, рассыпался сноп разноцветных ракет. Одновременно танки открыли мощный огонь трассирующими снарядами по окраине деревни, лежащей на противоположном берегу, обстреливая те самые хаты, где еще три часа назад находился штаб нашей дивизии. Через несколько минут они вспыхнули яркими кострами, осыпая огненными брызгами деревья палисадников и кусты на склонах оврага.
      Вскоре с той стороны через речку, где вброд, где вплавь, перебрался наш связист, одним из последних снимавший провода на противоположном берегу. Он подтвердил, что первые же снаряды разнесли в щепки дом, в котором мы с Бельским ужинали незадолго до того. Было ли это случайностью или фашисты получили информацию от своих разведчиков, сказать трудно. Но ушли мы вовремя.
      Не теряя времени, наши саперы заминировали мост. Артиллерийский полк и учебный батальон, стоявшие на нашей стороне села, заняли оборону вдоль берега речки. Командир батальона получил приказ удерживать рубеж любой ценой нам было необходимо отвести штаб дивизии из-под прямого огня танковых пушек противника. Бельский настойчиво старался связаться с командирами полков, чтобы узнать, какая обстановка сложилась у них. Радиосвязь быстро наладилась, но, увы, ничего утешительного командиры полков сообщить не могли, так как у них ситуация была неясной.
      Дивизия наступала довольно широким фронтом. Полоса наступления составляла, наверное, километров десять - двенадцать. Полки шли тремя маршрутами, и, разумеется, ни о какой сплошной линии фронта не могло быть и речи. Да и надобности такой тоже не было, поскольку, по официальным сведениям, впереди нас шли два корпуса танкистов. Взять под контроль все дороги, ведущие на запад, естественно, не представлялось возможным. Зная это, гитлеровцы по одной из дорог, безусловно, могли прорваться в направлении на Верблюжку, что они и сделали по дороге от Новой Праги.
      Как выяснилось потом, на этой дороге как раз стоял наш заслон, по очень слабый - всего одна противотанковая пушка со своим расчетом. Командир расчета тоже знал, что впереди находятся наши танкисты, и поэтому, когда на дороге показались немецкие танки, пушка не сделала по ним ни одного выстрела, приняв их за свои. Немецкие танки, не снижая скорости, прошли по шоссе, раздавив пушку вместе с расчетом, и беспрепятственно двинулись на Верблюжку. Одновременно танки противника начали появляться на всем участке, где наступала наша дивизия.
      Полки, только что вышедшие на новые рубежи и не успевшие укрепить их, вынуждены были отходить под давлением фашистских танков и движущейся за ними мотопехоты. Связи с нашими танковыми корпусами не было. Вообще у нас создалось впечатление, что и самих танкистов не было впереди, ибо радиостанции их штабов ни разу не подали никаких сигналов и не ответили ни на один из наших запросов.
      Противник глубоко вклинился между частями дивизии. 34-й гвардейский стрелковый полк и 1-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка после шестичасового боя начали отходить на высотах, неся потери от бомбежек и артиллерийского огня. 42-й гвардейский стрелковый полк и 3-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка, очевидно, оказались в окружении, связь с ними нарушилась. Штабу дивизии пришлось поспешно отступать под сильной бомбежкой по той самой дороге, по которой мы накануне совершили сорокакилометровый марш вперед.
      Я наметил новое расположение КП, куда Бельский направил штабные машины, и сам спешил туда же, потому что самым главным было наладить управление частями дивизии, чтобы не только сохранить ее от разгрома, но и организовать оборону, задержать контратакующих нас гитлеровцев.
      Федоров, как всегда, на большой скорости уверенно вел наш "виллис", объезжая воронки на дороге, которая вчера еще выглядела совсем мирной, когда я увидел впереди неловко ткнувшуюся в обочину знакомую машину.