После учения, осматривая траншеи воображаемого противника, я увидел сидящего на бруствере окопа молодого красноармейца.
      - Ходил сегодня в атаку? - спросил я.
      - Ходил, товарищ генерал!
      - Страшно?
      - Страшно, конечно. А главное - обидно.
      - Почему же обидно?
      - Да уж как я в мишень целился, товарищ генерал, а, видать, не попал. Вот она, целая.
      - Не огорчайся, - постарался утешить его я. - В следующий раз попадешь. Во врага попадешь.
      - Да в немца-то другое дело. Я, если из винтовки но попаду, голыми руками задушу его.
      - Сердит на немцев-то?
      - А как же не сердит? Дом сожгли, батю убили, сестру в неволю угнали. Душа горит, товарищ генерал.
      - Терпи. Недолго осталось...
      Очень много времени и сил отнимали учения с танками. Бойцы учились ходить за танками в атаку, а самое главное - без страха встречать танки "противника", поражать их гранатами и бутылками с зажигательной жидкостью. Учения проводились с предельным приближением к условиям боя. Не раз устраивались обкатки бойцов танками, когда тяжелые машины проходили непосредственно через окопы, занятые обороняющимися. Должен признаться, что это суровое испытание.
      Но усилия наши не пропали даром. Это подтвердили самые ближайшие события.
      Боевая учеба была такой напряженной, накал ее так возрастал с каждым днем, что совершенно невольно у всех бойцов и командиров рождалось чувство, что мы готовимся к чему-то небывалому, грозному. Это было как жарким летом перед грозой, когда накапливающееся в атмосфере электричество создает ощущение томительного ожидания чего-то, что вот-вот должно произойти. Это "что-то" произошло в ночь на 5 июля...
      Где-то на горизонте невидимый музыкант гулко забухал в черный барабан неба. Большое расстояние, с которого доносились звуки канонады, не лишало ее грозной мощи.
      - Началось! Началось! - проснувшись среди ночи, вполголоса заговорили кругом.
      Почему-то все были уверены, что стреляет наша артиллерия.
      - Наши! На Курской дуге! - с гордостью сказал мне маленький белобрысый красноармеец, пробегая мимо хаты, с порога которой я напряженно всматривался в черное июльское небо.
      Приказа никакого не было, но все поднялись очень рано. А многие, как и я, услыхав канонаду, так больше и не ложились. Я сидел у телефонов и, как на живые существа, сердился на них за молчание Наконец уже под утро в аппарате что-то крякнуло - и раздался долгожданный звонок. Звонил командир нашего корпуса генерал А. И. Родимцев.
      - Глеб Владимирович, - сказал он, - слышал что-то?
      - Да, - ответил я. - Видно, началось на дуге? Что там делается?
      - Наши провели артиллерийскую контрподготовку. А немцы все равно перешли в наступление на Курск.
      - Из района Белгорода?
      - Да. И из-под Орла тоже. Подробных данных пока нет. Командарм приказал повысить общую готовность и усилить бдительность, но продолжать заниматься по плану боевой подготовки. Все понял?
      - Понял. Буду выполнять.
      - Ну, будь здоров, - закончил разговор Родимцев.
      - Всего доброго, до свиданья, - машинально ответил я, уже погружаясь в мысли о предстоящем.
      Часов в восемь утра у меня собрались все заместители, а на девять вызвал всех командиров частей и их заместителей по политчасти. Мне хотелось лично разъяснить обстановку и задачи, хотя наши штабы всех степеней уже давно разработали планы и составили расчеты на марш и встречный бой, на оборону подготовленных нами рубежей.
      Тем не менее на совещании решили еще раз все проверить, распределив для этого по полкам и отдельным частям начальников и офицеров штаба, служб и политотдела.
      Объезжая части, я не без удовольствия отметил, что весь личный состав дивизии заметно подтянулся. Это чувствовалось буквально во всем: и на занятиях в поле, и при проверках, и в свободное время. Все жадно слушали, пересказывали, обсуждали сводки Совинформбюро.
      Современные психологи, да и физиологи тоже, утверждают, что в обычной жизни человек использует лишь очень небольшую часть своих потенциальных возможностей, которые часто в чрезвычайных условиях раскрываются с такой силой, что возникают легенды о чудесах. Думаю, война и была одним из таких условий, в которых силы человеческие возрастали невероятно.
      Так это было на марше под Обоянью, приказ о котором мы получили неожиданно. В полном снаряжении дивизия за двое суток прошла около 140 километров. В июльский зной по проселочным дорогам, на которых солдатские сапоги поднимали такую пыль, что покрытые ею лица невозможно было различить, мы шли почти круглосуточно, делая лишь короткие привалы.
      Правда, согласно приказу мы должны были совершать марш преимущественно ночью, чтобы, с одной стороны, скрыть от противника перемещение наших войск, а с другой - чтобы избежать возможных бомбежек. Но уложиться в ночные часы было просто невозможно. К счастью, фашистам было не до нас. Они бросили на узкий участок фронта огромные силы, в том числе и авиацию. Немецкие самолеты не мешали нашему маршу.
      Мы должны были спешить, потому что в задачу дивизии входило преградить противнику, который за пять дней вклинился в глубь нашей обороны на 25- 35 километров, путь на Обоянь и Курск.
      11 июля дивизия прибыла к месту назначения в район Обояни и разместилась в небольших лесочках и оврагах. Вскоре в расположение дивизии приехали генералы А. С. Жадов и А. И. Родимцев. Командир корпуса информировал нас, что впереди, совсем близко, действуют части 11-й танковой дивизии и танковой дивизии "Адольф Гитлер". 13-й гвардейской стрелковой дивизии с 1240-м истребительно-противотанковым артиллерийским полком предстояло занять оборону и остановить продвижение противника южнее поселков Орловка, Сафроновка и совхоза "Ильинский", разбить его и овладеть рубежом высота 239,6, высота 211,3.
      Во второй половине дня я решил вместе с командирами частей выехать на передний край дивизии, чтобы, так сказать, оглядеться, изучить местность и принять решение о распределении сил и размещении хотя бы простейших оборонительных сооружений.
      Поехал вдоль лощинки. Впереди невдалеке раздавались характерные звуки боя, которые не спутаешь ни с чем и не забудешь никогда: трескотня пулеметов, ухающие взрывы снарядов, нестройная дробь ружейных выстрелов. Потом звуки эти ушли куда-то вправо, а "виллис" выехал к небольшой высотке. Мы решили с ходу въехать на нее, надеясь, что оттуда откроется панорама идущего сражения.
      Неожиданно нас остановил негромкий окрик:
      - Стой! Вас куда несет?
      У самой высотки стояло орудие, а около него - сержант в побелевшей от соли гимнастерке, на запыленном лице - частые дорожки от пота. Увидев мои погоны, сержант несколько смутился от того, как окликнул нас, и, решив поправиться, сказал:
      - Туда нельзя, товарищ генерал.
      - Как это нельзя? Почему?
      - Да крайний я. Дальше никого нет, только фашисты.
      - А ваши где же? - спросил я, не очень представляя, какая часть держит здесь оборону.
      - Наши там, правее. С утра дерутся. Да теснят их, сволочи. Трудно нашим.
      Мы вернулись обратно. Времени оставалось в обрез. И я принял решение боевой порядок дивизии построить в два эшелона: в первом действовали 39-й и 42-й, во втором - 34-й гвардейский стрелковые полки. 39-й полк должен был овладеть высотой 239,6, 42-й - занять высоту 211,3, 34-й - наступать за 39-м в готовности развить его успех.
      Всю ночь дивизия окапывалась. К утру артиллерия встала на позиции, стрелковые подразделения заняли свои места в обороне.
      Гитлеровцы, словно ожидавшие, когда мы закончим приготовления, после короткого артналета пошли в атаку. Тяжелые танки, издали похожие на больших, неуклюжих жаб, широким фронтом двинулись к нашим окопам. Артиллеристы молчали, подпуская "тигров" на такое расстояние, с которого можно было бить прямой наводкой. Для этого требовалось огромное мужество и выдержка.
      Под страшные гусеницы прорвавшихся "тигров" полетели противотанковые гранаты. Бронебойщики, припав к противотанковым ружьям, открыли огонь в упор по бортам боевых машин. Когда вражеские танки перевалили через окопы, гвардейцы, пропустив их, ударили гранатами и бутылками с горючей смесью им в корму.
      Так целый день 11 июля 1943 года прошел в тяжелых, изнурительных боях. 13-я гвардейская дивизия не сделала ни шагу назад.
      На следующий день ровно в восемь часов утра наша артиллерия открыла огонь по вражеским позициям. В сторону противника пронеслись краснозвездные самолеты. Двадцать минут в наших окопах напряженно прислушивались к разрывам бомб и снарядов в расположении врата От эффективности артиллерийской и авиационной подготовки во многом зависел и результат нашего наступления
      Когда пехота поднялась в атаку, немцы молчали так долго, что можно было подумать, будто во вражеских траншеях никого нет. И вдруг на наступавших обрушился ураганный огонь из всех видов оружия. Пробиться через огненную стену было невозможно. Одно за другим наши подразделения залегли, стараясь использовать естественные укрытия.
      В контратаку ринулись немецкие танки, за которыми замелькали мышиного цвета мундиры пехотинцев. В воздухе появились вражеские самолеты. Положение наших выдвинувшихся вперед подразделений становилось критическим. В этот момент снова ударила наша артиллерия.
      Со своего наблюдательного пункта, расположенного на небольшой высотке, я следил за мужественной дуэлью между напористо идущими "тиграми" и дивизионами нашего 32-го гвардейского артиллерийского полка. Один за другим, судорожно рванувшись в последний раз, останавливались танки, окутываясь черными клубами густого дыма. Падали сраженные нашими пулеметчиками немецкие солдаты, густыми цепями валившие за танками.
      Однако, словно не замечая того, что происходит, новые и новые "тигры" невозмутимо и грозно двигались в нашу сторону, волоча за собой серый шлейф пехоты. И снова захлебываются наши пулеметы, пытаясь остановить врага, снова в упор бьют противотанковые орудия и ружья. Гитлеровцы, как волны прибоя, откатываются назад и снова начинают атаку.
      В это время откуда-то издали донесся гул еще более мощный и грозный, и я развернул стереотрубу в этом направлении
      Мой НП находился на высотке километрах в пяти-шести от Прохоровки. В стереотрубу отчетливо просматривалось огромное поле. На нем, беспрерывно перемещаясь в различных направлениях, двигались танки, наши и немецкие. От десятков застывших на месте машин к небу поднимались тугие дымные жгуты. Некоторые из них полыхали многометровыми факелами.
      Как стало известно потом, в этом грандиозном танковом сражении с обеих сторон участвовало более 1100 танков.
      А наша 13-я гвардейская дивизия продолжала отбивать одну контратаку фашистов за другой. За день полки дивизии встречали их восемь раз и наконец сами начали медленно теснить противника. С боем, ценою крови, благодаря исключительному мужеству и геройству гвардейцев брался каждый метр родной земли.
      В этот же день повсеместно перешли в наступление и остальные соединения фронта.
      В том почти постоянном состоянии боя, которое продолжалось в течение следующей недели, нетрудно было потерять счет дням. Мы атаковали врага и отбивали контратаки утром, днем, вечером и даже ночью.
      На второй или третий день 39-й полк, которым командовал подполковник Андрей Константинович Шур, занял небольшую высоту. Я решил проехать туда, чтобы вместе с Шуром оценить сложившуюся обстановку.
      Проехали жидкий перелесочек. До высотки оставалось 150- 200 метров ровной открытой местности. Водитель Федоров решил проскочить ее на большой скорости и с ходу въехать на склон, по которому в это время пешком поднималась группа офицеров, вероятно командование 39-го полка.
      Мы уже начали подъем, когда из-за шума двигателя и свиста ветерка услышали предостерегающие возгласы:
      - Назад! Назад! Куда? Стойте! Назад! Федоров! Федоров!
      Федоров резко затормозил. Поднимавшиеся по склону офицеры (это действительно был подполковник А. К. Шур со своим штабом) предостерегающе махали руками.
      - Стойте! Вы на минном поле! Высота тоже заминирована! - крикнул первым подбежавший к нам командир батальона капитан П. Г. Мощенко.
      - А вы-то как же? - удивился я.
      - А мы с саперами. Подождите, сейчас двое к вам спустятся, - ответил Шур.
      Да, к нам уже со стороны лесочка со щупами в руках шли саперы. Мы с адъютантом лейтенантом Скляровым (лейтенант Баранов остался в 299-й стрелковой дивизии), радистом Персюком и водителем Федоровым осторожно вылезли из машины. Саперы пошарили вокруг щупами и вручную откатили машину обратно к лесочку.
      Склоны высоты и подступы к ней оказались густо заминированными и доставили много хлопот саперам.
      Продвинувшись вперед, дивизия вышла к Белгородско-Харьковскому шоссе в том месте, где оно делает крутой поворот. Нам предстояло пересечь шоссе и наступать дальше. Однако местность по ту сторону дороги просматривалась плохо. Густое мелколесье, пригорки и буераки могли служить хорошим укрытием для противника. К тому же дорога шла по насыпи, скрывавшей все, что происходило по ту сторону. О местонахождении наших полков четкого представления в эти минуты тоже не было. В ходе последнего боя, очевидно, произошли непредвиденные перемещения. Необходимо было забраться куда-нибудь повыше, чтобы сориентироваться как можно вернее и дать направления дальнейшего наступления полкам.
      Я огляделся. Кроме нескольких высоких деревьев, на нашей стороне не было ничего подходящего. Пришлось выбрать дерево поудобнее и взобраться на самую макушку.
      И это высокое дерево с корявым стволом, и высокая желтая насыпь, и серый асфальт дороги, с одной стороны исчезающей за поворотом, а с другой - бегущей почти до самого горизонта, запомнились с поразительной четкостью еще и потому, что здесь мы потеряли отличного человека - начхима дивизии майора Мальченко.
      Сказать по совести, майор Мальченко очень тяготился этой должностью. То есть, собственно, тяготился не обязанностями начхима, работа у которого, по сути, появится только в случае начала химической войны, а тяготился именно отсутствием постоянного, важного, ответственного дела. Он всеми силами стремился быть максимально полезным. Его химическая рота и сам он, как мне рассказывали, великолепно показали себя под Сталинградом.
      В тот момент, о котором я сейчас говорю, со мной не было никого из офицеров, кроме майора Мальченко.
      Я спустился с дерева.
      - Ну, что там происходит, товарищ генерал? - спросил начхим.
      - Особенного ничего, - ответил я. - Но во взаимодействии полков надо бы кое-что уточнить. Если они своевременно не поддержат друг друга, будет плохо.
      - Если я правильно понял вас, надо передать указания командирам полков.
      - Верно. Хорошо бы кто-нибудь из офицеров связи объявился.
      - Разрешите мне, товарищ генерал, - попросил Мальченко и, словно боясь, что я не пошлю его, быстро добавил: - Я бы заодно ящики с горючей смесью в полки подбросил. Уж там наверняка нехватка.
      - Давайте, - решил я и, взяв его карту, начал делать на ней соответствующие пометки для командиров полков.
      Пока я писал на широких полях карты нужные указания, майор Мальченко подогнал стоявшую в кустарнике машину, нагруженную ящиками с бутылками. За рулем сидел пожилой водитель, наверху - два бойца с перепачканными до черноты руками.
      Мальченко сел в кабину рядом с водителем, машина медленно вползла на насыпь и двинулась по шоссе вправо. Я опять влез на дерево и смотрел вслед отъезжающим. Вдруг машина слегка подпрыгнула и начала падать на левый бок, в сторону водителя. Одновременно раздался взрыв.
      Бойцы, сидевшие в кузове поверх ящиков, отлетели в сторону метров на пять. Бутылки с горючей смесью разбились, и вся машина мгновенно занялась жарким пламенем, высоко взметнувшимся в небо.
      Оба солдата, вскочив на ноги, бесстрашно рванулись к машине и вытащили Мальченко. Он горел с ног до головы. Но все-таки бойцы справились с огнем. Все это происходило в считанные секунды, в бешеном, кинематографическом темпе.
      Водителю удалось через дверцу вылезти из кабины. Охваченный пламенем, этот живой костер бросился прочь от машины, но, отбежав метров десять, упал, видимо потеряв сознание.
      Когда, освободив Мальченко от обгоревших лохмотьев, ему начали оказывать первую помощь, он пришел в себя. Сначала показалось, что ничего страшного с ним не произошло: не было ни пузырей, ни ран, лишь все тело стало ровно-розового цвета. У самого майора было возбужденное состояние, серо-голубые глаза блестели, взгляд перебегал с предмета на предмет, он много говорил. Я помахал рукой вслед носилкам, на которых уносили в медсанбат нашего славного начхима.
      Но на другой день мне сообщили, что майор Мальченко умер в медсанбате от ожогов...
      За восемь дней упорных, непрерывных боев нам удалось отбросить противника на 2,5- 3 километра и удержать важный в тактическом отношении узел дорог на шоссе Курск - Белгород. Враг потерял 3651 человека убитыми и ранеными, 71 танк, 12 бронемашин, 86 орудий, 64 пулемета и 21 миномет. 20 июля нас вызвали во второй эшелон корпуса, где дивизия стала готовиться к решительному контрнаступлению. Предстояло прорвать хорошо подготовленную и глубоко эшелонированную оборону врага на участке шириной в два с половиной километра на направлении главного удара 32-го гвардейского стрелкового корпуса. Ближайшая задача - овладеть Логом Степным и последующая - овладеть рубежом высота 211,2, высота 222,3 и к исходу дня выйти в район Доленина.
      Мы проводили рекогносцировки со своего исходного положения, вели усиленную разведку расположения противника, планировали артиллерийское наступление и отрабатывали взаимодействие с авиацией и танками, в том числе и с соединениями 1-й танковой армии генерала М. Е. Катукова, которая должна была войти в полосу наступления нашего корпуса в первый день прорыва, с командирами полков и батальонов. Успели даже провести проигрыш нашего наступления со своих наблюдательных пунктов на местности и на картах.
      В частях дивизии была проделана большая партийно-политическая работа, направленная на выполнение предстоящих задач.
      И вот 3 августа, после мощной авиационной и артиллерийской подготовки, продолжавшейся два часа пятьдесят пять минут, началась Белгородско-Харьковская операция.
      Полки первого эшелона дивизии при поддержке танков и самоходно-артиллерийских установок сравнительно быстро овладели первой, а затем и второй траншеями противника. Однако немцы предприняли при поддержке авиации ряд контратак, и наше продвижение почти приостановилось, В одиннадцать часов сорок минут нам на помощь пришли передовые части 1-й танковой армии, которые обогнали пехоту и стали стремительно продвигаться вперед.
      Используя успех танкистов, наши гвардейцы, отразив контратаку усиленного танками батальона противника из урочища Сухой Верх, к шестнадцати часам вышли на рубеж высота 206,7, северо-западные скаты высоты 222,3. На этих высотах гитлеровцы оборудовали сильные опорные пункты. Продвижение танков и пехоты замедлилось. Тем не менее к исходу 3 августа дивизия овладела третьей позицией главной полосы обороны и приступила к прорыву второй полосы обороны врага.
      Пришлось бросить в бой полк второго эшелона дивизии - 42-й. Это решило успех, и танкисты генерала Катукова снова ушли вперед. Мы развивали наступление, стараясь не отставать от танкистов. Это удалось, и к полуночи дивизия, несколько оторвавшись от своих соседей, продвинулась на 25- 30 километров.
      Штаб дивизии остановился в небольшой деревне уже поздней ночью. Все были возбуждены успехами первого дня наступления и радовались, что полностью выполнили поставленную задачу.
      В четыре часа тридцать минут 4 августа снова ударила наша артиллерия и минометы, и гвардейцы продолжали прорыв второй полосы обороны противника.
      Этим же ранним утром произошел эпизод, который мог бы стать последним в моей биографии, если бы не наш повар Михаил Коновалов.
      Красноармеец Михаил Коновалов считался у нас поваром. Правда, поваром он до армии не был и готовил пищу, так сказать, по-любительски, как ее мог бы приготовить любой сообразительный и ловкий парень.
      Признаюсь, я и в мирное время в вопросах питания не отличался особой притязательностью. На войне же кухня Коновалова удовлетворяла меня вполне. А еще больше нравились многие другие качества нашего повара: находчивость, смелость, решительность, мужество. Именно они и спасли нам жизнь. Это было так.
      Около часа ночи мы оказались у околицы дымившейся деревушки. Усталые и измученные событиями трудного дня, остановились у первого же уцелевшего домика и рядом с ним увидели нашу тридцатьчетверку.
      На шум подъехавших машин из темноты вышел танкист. Разглядев мои погоны, четко доложил:
      - Гвардии старшина... (Фамилию я не помню.) Отказал двигатель. Стою с двадцати одного ноль-ноль. Ожидаю рассвета, чтобы отремонтироваться.
      Мы разместились в хате и прилегли на несколько часов.
      Проснулись около четырех. Светало. С улицы доносилось металлическое постукивание. Это танкист чинил свою машину.
      Услыхав, что мы проснулись, в хату вошел Коновалов. Его плотная, широкоплечая фигура на миг заслонила низкий дверной проем. Очень довольный, как и все мы, нашим вчерашним успехом, великолепной погодой и самим собой (еще бы, встал раньше всех, вскипятил самовар, соорудил из обломков кирпича очаг во дворе и уже начал варить суп), Коновалов улыбался всем своим широким румяным лицом.
      - Через полчаса обед будет готов по всей форме,- сияя, доложил он.
      - Ну вот! - сказал, потягиваясь, Михаил Михайлович Вавилов. - Нашел чем обрадовать: через полчаса. А есть-пить сейчас хочется. Вчера-то ведь совсем не ели. Да и наступление скоро.
      - Действительно, - поддержал полковник Бельский. - Давай пока хоть что-нибудь. Суп мы уж потом поедим.
      - Может, у тебя самовар готов? - с надеждой спросил я.
      - "Может",- обиделся повар.- Вы уж скажете, товарищ генерал! Да самовар у меня вообще всегда готов.
      Смеясь и переговариваясь, мы умылись во дворе и сели за стол. Он стоял у стены, между окнами, и Коновалов успел открыть и расставить на нем консервные банки, нарезать хлеб и разлить по стаканам чай.
      - Ишь ты! - рассматривая на свет стакан с хорошо заваренным чаем, сказал Михаил Михайлович. - Стакан! И как ты их не разобьешь, когда возишь?
      В это время раздался приближающийся шум мотора, потом - визг тормозов. Какая-то машина остановилась у нашей хаты. Тут же в дверях показался начальник продовольственною снабжения дивизии майор Зернов.
      - Завтракаете? - улыбаясь, спросил он. - Вот и хорошо! Значит, есть чем завтракать. А я, признаться, всю ночь гонюсь за полкачуга, чтобы проверить, как идет снабжение, успевают ли подвозить продукты. Голод-то, ведь он не тетка!
      Мы пригласили Зернова к столу, и завтрак продолжался.
      - Да! - сказал Зернов, утолив первый голод. - Неплохо для первого дня продвинулись.
      - Ну, - поскромничал Тихон Владимирович Бельский, - не так уж и далеко.
      - Зато быстро, - возразил Зернов. - Говорю, еле догнал за ночь. Правда, ширина прорыва не слишком большая. Так, коридорчик...
      В этот момент в хату пулей влетел Коновалов с кастрюлей супа в руках. Однако, вместо того чтобы нести ее к столу, он вдруг поставил кастрюлю на пол, как раз посередине, крича при этом:
      - На улицу! Быстрей! Пикирует!
      Все вскочили из-за стола.
      Спрашивать, кто и откуда пикирует, конечно, было некогда. К тому же, вероятно, вот то самое безотчетное ощущение нашей взаимосвязанности, взаимонадежности, что ли, о котором я говорил раньше, рождало у меня абсолютное доверие к Коновалову. Ни на секунду не задумываясь о том, зачем и куда надо бежать, я выскочил за Михаилом на улицу и повернул вслед за ним за угол хаты. Тотчас же мы услышали свист падающей бомбы и сразу бросились ничком на землю. В тот же момент раздался оглушительный взрыв.
      Когда я через несколько секунд поднял голову, сорванная с хаты крыша еще летела в сторону дороги. Я поглядел вправо, туда, где должен был лежать Вавилов Он тоже поднял голову и осматривался. Самолета уже не было видно.
      Мы поднялись с земли. Все наши были живы и здоровы. Не было видно только танкиста. Мы нашли его под танком, куда он, очевидно, спрятался при появлении самолета Танкист был мертв. Осколок бомбы попал ему в голову.
      Летчик, видимо, целился в танк, но промахнулся.
      Приветливое солнце освещало картину полного разгрома внутри хаты, старенькое потолочное перекрытие которой разметало, как солому. Входную дверь сорвало с петель, и она лежала посередине пола. Расщепленная крышка стола валялась у дальней стены вместе с вылетевшими рамами окон. В заднюю стену дома, примерно на уровне голов сидевших за столом, глубоко врезались саблевидные осколки оконных стекол.
      Вместе с танкистами генерала Катукова наша дивизия к исходу 5 августа вышла на рубеж Большая Гостенка, Байцуры, Дырдин, Гомзино, оторвавшись от своих соседей.
      Еще днем я поехал искать командира танкового корпуса генерала С. М. Кривошеина, чтобы договориться о совместных действиях на ночь и следующий день.
      Проехать к командному пункту командира танкового корпуса оказалось нелегко: место было открытое, и фашисты бомбили непрерывно. Самолеты, сбросив бомбы, разворачивались и ложились на обратный курс, а навстречу им же шли другие, с полным бомбовым грузом. Бомбы изрыли всю дорогу глубокими воронками. Машина остановилась.
      - Как дальше поедем, Федоров? - спросил я Кронида.
      - Зигзагами, товарищ генерал, - ответил он. - Зигзагами между воронками и бомбами.
      Федоров водил машину великолепно, и по его системе - зигзагами - нам удалось выбраться из-под бомбежки, хотя было это нелегко. Пожалуй, еще труднее оказалось найти КП танкистов, так отлично они замаскировались. КП находился в землянке, вернее, в яме, вырытой под танком, а сам танк завалили сеном, превратив его в свежую копну. Искали КП долго, зато договорились мы с Семеном Моисеевичем Кривошеиным очень быстро и благополучно вернулись к себе.
      Приказ, который я отдал командирам полков, был до предела прост и ясен: направление наступления - вперед, только вперед, ни на шаг не отставая от танкистов.
      Я еще сидел у телефона, когда услышал, что к штабу подъехала машина. На пороге показался полковник Самчук. Иван Аникеевич, как я уже говорил, был начальником штаба нашего 32-го гвардейского корпуса и на этой, в сущности, новой для него работе успел блестяще зарекомендовать себя.
      Энергичный, оперативный, обладающий большим военным опытом, он по-прежнему был поистине незаменимым помощником генерала Родимцева.
      Появление Самчука было в равной мере приятным (я очень симпатизировал ему) и неожиданным.
      - Еле догнал вас. Разворачивайте быстрее карты: новая задача, времени в обрез, - скороговоркой выпалил он, вытирая пот с запыленного, усталого лица.
      - Как это "новая задача"? Какая? - недовольно спросил я. - Я только что уточнил командирам полков их действия на ночь, а вы говорите "новая задача"...
      - Надо немедленно остановить продвижение вперед. Уловив на моем лице выражение недоумения, Самчук быстро пояснил:
      - Я привез новый приказ командарма и указания генерала Родимцева. Вам предстоит сложный маневр.
      Еще утром командарм требовал во что бы то ни стало повысить темпы наступления. А теперь вдруг приказ остановиться. Видно, произошло что-то серьезное. Недаром приехал полковник Самчук, а не кто-нибудь другой.
      Полковник развернул карту. На ней рукой командарма ясно были определены задачи всем дивизиям нашего корпуса. Как и всегда, здесь все было предельно конкретно, в обычной манере Алексея Семеновича Жадова. Чтобы усилить нашу дивизию в предстоящих сражениях, нам придавался танковый батальон.
      Оставалось только приступить к выполнению приказа командарма.
      13-й гвардейской стрелковой дивизии предписывалось быстрым маневром вдоль шоссе и железной дороги Борисовка - Грайворон выдвинуться на Головчино, чтобы замкнуть кольцо окружения вокруг частей трех пехотных и двух танковых дивизий противника в районе Борисовки.
      "Замкнуть кольцо окружения"! Это значит вместе с танкистами генерала Катукова, вместе с другими дивизиями нашей армии и соседней 6-й гвардейской и 27-й армий стоять насмерть, отрезать отступление немцам и уничтожить или пленить тысячи вражеских солдат.
      Оценив обстановку, я решил посадить на танки 3-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка. Командирам этого передового отряда капитанам П. Мощенко и А. Морозу поставил задачу: овладеть с ходу станцией Хотмыжск и выйти к Головчино.
      Я вызвал начальника штаба дивизии полковника Т. В. Бельского и, сообщив ему свое решение, приказал:
      - Назначаю командный пункт в школе совхоза "Березовский", отдайте боевые распоряжения полкам, организуйте управление частями.
      - А вы, Глеб Владимирович? - спросил Бельскнй.
      - Решил выехать к командиру тридцать девятого полка подполковнику Шуру.
      - Думаете, что там будут прорываться немцы?
      - Безусловно.
      Я не в первый раз уже поручал Тихону Владимировичу Бельскому самые ответственные и важные дела. И всегда был абсолютно спокоен за их выполнение. Полковник Бельский был прекрасный организатор и офицер весьма опытный. Мы успели за короткий срок хорошо узнать друг друга и испытывали искреннее взаимное уважение, что, впрочем, не мешало нам частенько спорить по отдельным тактическим вопросам, в которых полковник разбирался чрезвычайно глубоко и тонко.
      Итак, я совершенно спокойно доверил полковнику Бельскому организацию управления боем и стал садиться в машину, чтобы ехать в 39-й полк. В это время ко мне подошел заместитель по политчасти полковник Михаил Михайлович Вавилов.
      - Глеб Владимирович, вы можете хоть раз в жизни поосторожнее ехать?
      - Почему это "раз в жизни", Михаил Михайлович? Я всегда осторожно езжу, ответил я, с удовольствием глядя на плотного черноволосого подтянутого Вавилова.
      - Знаю я ваше "всегда", - проворчал он. - А кстати, сегодня у нас не "всегда", а такое дело, что мы, пожалуй, у немцев в тылу находимся. Сами понимаете.
      Удивительный человек, подумал я, сам каждый день рискует жизнью, а другим никогда не забудет дать совет об осторожности. Впрочем, внимательность и чуткость Вавилова были абсолютно лишены какой-нибудь назидательности или навязчивости, так что к советам его охотно прислушивались все, в том числе и я.