Но в тот самый день, когда я участвовал в приеме Омара Бредли у И С. Конева, буквально через несколько часов после возвращения к себе я получил сообщение о том, что командир американского корпуса приглашает меня с ответным вшитом в свой штаб, находящийся в Лейпциге, 1 мая 1945 г.
      Скажем прямо, приглашение пришло не вовремя. Гитлеровцы на левом фланге продолжали контратаковать, положение там сложилось трудное, уезжать в такое время мне казалось просто невозможным Что делать?
      Доложил обстановку командарму, сообщил о приглашении и попросил указаний. Командарм приказал отправляться с ответным визитом.
      Командир американского корпуса приглашал меня прибыть с офицерами штаба в количестве 16 человек и сообщал, что в случае нашего согласия в Торгау нас будут ждать самолеты, которые и доставят делегацию в Лейпциг.
      Опять задача: кому ехать? Нельзя же самому уехать да еще и боевых командиров забрать! Мало ли что может произойти! Война-то продолжается, фашисты нажимают. В конце концов, посоветовавшись, из командиров дивизий решили взять с собой только генерала Суханова, а из штаба корпуса полковников Волова, Миттельмана, Оспищева да еще нескольких офицеров и корреспондентов.
      Первое мая. Наверное, в этот день случались и дожди, и серая, пасмурная погода, а в сознании он все равно ассоциируется с весенним ликованием, солнцем, первой зеленью. Должно быть, именно поэтому, проснувшись утром 1 мая 1945 года и увидев, что солнечный свет волнами клубится над землей, я удовлетворенно подумал: погода прекрасная! И ощутил светлое, праздничное настроение...
      Мы благополучно добрались до Торгау и на западной окраине города на зеленой полянке увидели с десяток американских легких самолетов. Расселись по два человека в каждую машину, и зеленые "стрекозы" легко и плавно взмыли вверх, сопровождаемые несколькими истребителями прикрытия.
      Аэродром под Лейпцигом сильно напоминал картинку из прочитанного в детстве научно-фантастического романа, изображающую лунную поверхность: поле было сплошь изрыто большими и маленькими воронками, сверху казавшимися кратерами вулканов.
      Но город, по которому мы мчались на сверкающем "кадиллаке", украшенном американским и советским национальными флажками, оказался почти неповрежденным. На просторной площади у большого и красивого здания, где расположился штаб корпуса, мы остановились. Площадь была оцеплена американскими солдатами, дружелюбно рассматривавшими нас. За их спинами толпилось население Лейпцига.
      Перед зданием выстроился почетный караул и весь офицерский состав штаба. Навстречу мне двинулся с приветливым выражением лица незнакомый генерал. Это удивило меня, так как я был уверен, что наношу ответный визит генералу Хубнеру. Однако, как выяснилось позже, за те несколько дней, что прошли со времени приезда к нам Хубнера, у американцев произошли некоторые перемещения командного состава, и теперь меня принимал новый командир корпуса генерал-лейтенант Коллинз. Генерал Коллинз впоследствии, уже после войны, занимал должность начальника штаба сухопутных войск Со единенных Штатов Америки.
      Здесь, в Лейпциге, Коллинз организовал для нас встречу на самом, как теперь говорится, высоком уровне. Едва мы вышли из машин, как раздались звуки Гимна Советского Союза, затем зазвучала мелодия американского государственного гимна. После этого мы с генералом Коллинзом обошли строй почетного караула, и я познакомился с офицерами штаба. Только после этой церемонии мы поднялись по ступенькам в здание штаба.
      Генерал Коллинз пригласил меня в свой кабинет, в то время как сопровождавшими меня товарищами занялись офицеры штаба.
      В просторном кабинете на стене висела большая карта Европы. Генерал взял в руки лежавшую на столе указку. Ее острый конец скользнул снизу вверх и остановился на Ла-Манше.
      - Вот, - сказал генерал, - отсюда мы начали.
      Легко скользя указкой по карте, Коллинз рассказал о пути, пройденном корпусом. Подробнее остановился на боях в Арденнах.
      - Здесь нам было труднее всего. - Коллинз помолчал, чуть покачивая сверху вниз головой и, видимо, что-то вспоминая об этих боях.
      - Мы знаем это, - сказал я. - И тогда знали, когда немцы остановили вас в Арденнах. Собственно, из-за этого и нам пришлось несколько изменить ранее намеченные планы. Начать на неделю раньше Висло-Одерскую операцию с высокими темпами наступления.
      - Да-да, темпы! Вы выдержали удивительные темпы! - продолжал Коллинз. - Но скажите, генерал, как вам удавалось сохранять средний темп наступления по двадцать пять - тридцать километров в сутки на протяжении более чем десяти дней? Ведь вы шли пешком, с тяжелыми боями. Как вы могли?
      - Наш солдат многое может, когда это надо,- ответил я. - Он многое может, потому что сам отлично понимает, что надо, зачем надо и во имя чего надо...
      - Да, да! - искренне поддержал меня генерал. - Замечательные солдаты! Замечательные! Они достойны своей великой победы... Но как вы управлялись с тылами? Ведь при таком, простите, бешеном темпе расстояния, на которые надо было подвозить боеприпасы, снаряжение и все прочее, возрастали чудовищно быстро? - продолжал добиваться генерал Коллинз.
      - А разве ваши, кстати, полностью моторизованные тылы сильно отставали? ответил я вопросом.
      - Да, господин генерал, - сокрушенно качнув голо вой ответил Коллинз. Признаться, мы испытывали с тылами немало трудностей. Обеспечение войск вещь нелегкая. Уж очень война прожорлива
      - Вы выражаетесь мягко, господин генерал. При том уровне развития, которого достигло человечество, война вообще представляется чем-то чудовищным. Будем надеяться, что это последняя война. Как ваше мнение?
      - Будем надеяться. Хочется надеяться... - задумчиво ответил Коллинз.
      После беседы нас пригласили на обед в роскошную загородную виллу. В саду, перед открытыми окнами большой веранды, нас встретил музыкой негритянский джаз-оркестр, причем такими мелодиями, которые для слуха советских людей, сказать по правде, в то время были непривычны и с которыми может поспорить разве что современная поп-музыка.
      Итак, мы обедали у генерала Коллинза по-американски, начав с ананасов. Не помню точно, что подавалось к столу еще, но помню, в частности, что виски подали в заключение трапезы, уже после кофе, и абсолютно без всякой закуски. Может быть, именно в силу этого обстоятельства во время обеда все было чинно и серьезно. Говорили о войне, о планах Гитлера, которым мы помешали осуществиться, о многочисленных примерах истории, когда захватнические войны закапчивались полным крахом, о знаменитых полководцах. Разговоры были интересными, дружелюбными, проникнутыми взаимным уважением
      Теперь, когда у меня был, можно сказать, "солидный опыт" подобных международных встреч, я заранее подумал о сувенире и преподнес генералу Коллинзу наш пистолет ТТ, на котором мы даже сумели сделать соответствующую случаю надпись (на мое счастье, удалось найти неплохого гравера). По-моему, генералу подарок понравился. Он как-то ласково и уважительно погладил вороненую сталь и, поблагодарив меня, сказал:
      - Это хорошее оружие, достойное настоящего солдата.
      А потом снял с поясного ремня кобуру и, подавая мне свой кольт двенадцатого калибра, добавил:
      - Примите, генерал, на память. Он тоже честно служил мне.
      Мы расстались дружески, и я сохранил о встречах с американцами весной 1945 года весьма приятные воспоминания.
      2 мая, когда уже пал Берлин, на нашем участке фронта, особенно на левом фланге, гитлеровцы все еще не отказывались от попыток контратаковать нас значительными силами, и я после возвращения из Лейпцига с головой ушел в свои дела.
      Войска 1-го Украинского фронта готовились к проведению завершающей операции войны - Пражской. 5-й гвардейской армии предстояло развернуться на левом крыле ударной группировки фронта и нанести мощный удар правым флангом в общем направлении на северо-западную окраину Дрездена, которым и овладеть на второй день операции.
      Нашему корпусу предстояло согласно плану командующего фронтом и командарма передислоцироваться в район города Гросенхайн. Для этого чадо было вывести дивизию Чиркова с плацдарма у города Риза и перегруппировать дивизию Русакова. Что же касается дивизии Суханова, то перед ней стояла задача занять весь фронт обороны корпуса по восточному берегу Эльбы.
      Затем во взаимодействии с 32-м гвардейским стрелковым корпусом разгромить противостоящую группировку врага, захватив переправы через Эльбу юго-западнее Незерневиц, и овладеть северо-западной окраиной Дрездена. Для усиления к нам пришла 1-я гвардейская артиллерийская дивизия прорыва генерала В. Б. Хусида.
      К 3 мая мы заняли исходное положение и начали усиленно готовиться к прорыву обороны противника.
      Местность оказалась очень неудобной для ведения наблюдений, поэтому генерал Чирков, вопреки приказу маршала Конева, опять оборудовал свой наблюдательный пункт в городском доме в Гросенхайне, рассчитывая, что с высоты четвертого этажа можно будет лучше рассмотреть позиции противника. Я же решил остаться на земле и выбрал удобное место.
      Наступление было назначено на раннее утро 7 мая.
      Часов в двенадцать дня 6 мая раздался телефонный звонок начальника штаба армии генерала Н. И. Лямина, который сообщил нам крайне неожиданную новость. Маршал Конев требовал, чтобы мы немедленно начинали наступательную операцию.
      - Как понимать "немедленно"? - уточнил я у Николая Ивановича.
      - Крайний срок - сегодняшний вечер, - последовал ответ.
      Я немного подумал. В сущности, все главные приготовления были уже сделаны. Если в данном случае ставка делалась на неожиданность, то, видимо, чем раньше мы начнем, тем лучше.
      - Могу начать наступление через три-четыре часа, необходимые на непосредственную подготовку.
      - Хорошо.
      По сути дела, для нас это был последний наступательный удар по врагу, последнее наступление в Великой Отечественной войне. Понимал ли я это тогда? Пожалуй, просто не думал в таком аспекте. Но именно потому, что это наступление оказалось последним, все запомнилось до мельчайших подробностей.
      В середине дня прошел дождь, настоящий весенний дождь, шумный и светлый, когда кажется, что и через тучи продолжает светить веселое солнце, когда земля, и трава, и зелень листвы радостно омывают себя под прозрачными струями. Однако с точки зрения чисто военной этот милый дождь был нежелателен. Обочины дорог сильно развезло, в низинках осталась вода.
      В двадцать часов 6 мая ударила наша артиллерия, которая тридцать минут обрабатывала позиции противника. Прорыв прошел успешно.
      За короткую весеннюю ночь войска нашего корпуса проделали весь путь, до самого берега Эльбы, выйдя правым флангом против города Мейссен, а левым непосредственно севернее Дрездена. Мостом автострады должен был воспользоваться 32-й гвардейский стрелковый корпус генерала Родимцева, наступавший левее нас, а нашим 58-й и 15-й дивизиям надо было форсировать Эльбу.
      Утром соединения корпуса начали переправу. Немцы, державшие оборону на западном берегу, особого сопротивления не оказывали. Можно было предположить, что они лишь задерживают нас, давая возможность основным своим силам отойти к Дрездену и закрепиться там, чтобы сделать попытку остановить наше продвижение перед самым городом.
      За два часа сорок минут части 15-й гвардейской стрелковой дивизии полностью форсировали реку и захватили большой плацдарм с крупными населенными пунктами Шарфенберг и Науштадт.
      Для меня это форсирование Эльбы стало памятным еще и потому, что здесь я в последний раз попал под страшнейший артобстрел.
      Я уже говорил, что Эльбу мы форсировали довольно легко, но, как мы и предвидели, гитлеровцы оказали яростное сопротивление на подступах к Дрездену и непосредственно на окраинах города. Тяжелее всего было 58-й гвардейской стрелковой дивизии генерала В. В. Русакова, которая наступала первым эшелоном на западные окраины города и оказалась под фланкирующим огнем противника. А еще труднее достался Дрезден 32-му гвардейскому стрелковому корпусу генерала А. И. Родимцева. Он наступал через сильно укрепленные и яростно обороняемые немцами северные и восточные окраины.
      Невиданные разрушения причинила Дрездену американская авиация. Еще относительно задолго до начала нашего наступления американцы провели там так называемую "ковровую бомбежку". В течение целого дня тяжелые бомбардировщики волнами, следующими одна за другой с минимальными перерывами, появлялись над центром города и обрушивали на него тысячи тонн смертоносного груза.
      Когда наши войска взяли город, через центр и прилегающие к нему районы, особенно район вокзала, невозможно было ни пройти ни проехать. Начисто исчезли даже понятия площадей и улиц. Это было мертвое царство битого кирпича. От фантастических нагромождений того, что еще недавно было одним из прекраснейших и древнейших городов, веяло холодом смерти. Не осталось следа от изящных, нарядных павильонов прославленного дворцового ансамбля Цвингер. Мрачной грудой камней стало музейное здание, детище прославленного архитектора Г. Земпера. Исчезла, будто ее никогда и не было, изумлявшая своими пропорциями церковь Хофкирхе, построенная Г. Кьявери. Устояла лишь часть могучей стены церкви Фрауенкирхе, гордости дрезденских церквей, которую впоследствии было решено не разрушать и не восстанавливать, а сохранить как грозное напоминание о бедствиях, которые несет человечеству война.
      По данным, которыми мы располагали тогда, здесь, в центре Дрездена, в подвалах и бомбоубежищах погибло не менее 30 тысяч человек.
      Не знаю, с какой целью бомбили американцы центр города, поскольку военных объектов там, безусловно, не было. Может быть, с целью общей деморализации немцев, с целью устрашения. Если так, то цель была достигнута. Смотреть на Дрезден, находиться там было поистине страшно даже уже после окончания боев.
      Наш корпус, по сути, в сам город и не входил. Сломив сопротивление противника на западных окраинах, мы обошли Дрезден стороной, вышли на юго-западное направление и в последний раз натолкнулись на сопротивление фашистов, правда уже совсем незначительное, в районе небольшого города Пирна, южнее Дрездена.
      По маршруту, предписанному нам командармом, мы устремились к Праге. Не в первый раз за войну пришлось нам спешить, очень спешить. Причина спешки заключалась в том, что в Праге уже началось восстание чешских патриотов против гитлеровской оккупации. Об этом восстании написано много и достаточно подробно, поэтому я лишь напомню самое основное, чтобы было понятно, почему нам пришлось несколько изменить свои планы и опять ускорить и без того высокие темпы наступления.
      Восстание в Праге вспыхнуло 5 мая, в тот день, когда советские войска вели последние бои на территории самой Германии. Шесть тяжких лет терпел чехословацкий народ бремя фашистской оккупации. Шесть лет накапливался гнев народа, собирались его духовные и физические силы. Переполненная чаша народного терпения полилась через край, брызнула жарким огнем восстания. Трудящиеся Праги сумели занять в городе все ключевые позиции. Злата Прага ощетинилась двумя тысячами баррикад, выросших за ночь на улицах и площадях.
      Пражское восстание эхом прокатилось по стране. Многие города и сельские районы оккупированной Чехии поднялись на борьбу за свое освобождение. Однако гитлеровцы на территории Чехословакии располагали значительными силами. На восставшую Прагу были брошены танки, крупные артиллерийские соединения, авиация. Борцы за свободу и независимость Чехословакии сражались самоотверженно и яростно. И все-таки в ночь на 8 мая фашистам удалось значительно потеснить силы сопротивления.
      Вот в это время войска 1, 2, 4-го Украинских фронтов и чехословацкий корпус, созданный в 1943 году на территории Советского Союза, с трех сторон спешили на помощь восставшей Праге, развивая неслыханные темпы наступления. Впереди весьма активно действовал передовой отряд, состоявший из 1889-го самоходного артиллерийского полка с десантом автоматчиков под командованием подполковника Я. И. Худенко.
      В сверхскоростном броске войск нашего фронта кроме нашей 5-й гвардейской армии к Праге устремились танковые армии генералов Лелюшенко и Рыбалко, 3-я армия генерала Гордова, 13-я армия генерала Пухова, артиллерийские дивизии, части усиления. Эта огромная лавина советских войск двигалась всеми возможными дорогами через Рудные горы, но ей было тесно на относительно небольшом пространстве и при не очень значительном количестве дорог через перевалы. Волей или, скорее, неволей все перемешалось, сгрудилось и двигалось на Праху одним общим могучим потоком.
      Приказ был только один: быстрее, быстрее, как можно быстрее, любыми средствами и способами выйти на Прагу...
      Дивизия генерала Чиркова форсированно шла по неширокому горному шоссе. Неожиданно мне доложили, что продвижение приостановилось, потому что навстречу нам идет колонна автобусов с немецкими солдатами.
      - Откуда автобусы? Какие немцы? - не сразу понял я.
      - Немцы, которые больше не хотят воевать, товарищ генерал. Я так понял. Возвращаются "нах фатерлянд". Без всякого оружия, разумеется, - ответил мне докладывавший офицер.
      Тут я сообразил, что это, вероятно, одна из капитулировавших частей решила убраться подобру-поздорову то ли по указанию сверху, то ли по инициативе собственного командования. Я мгновенно вспомнил возбужденный голос командарма, по телефону кричавшего мне: "Быстрее! Любым транспортом!"- и, не колеблясь, принял решение:
      - Автобусы остановить. Разгрузить немедленно, оставив немецких водителей. Посадить на машины личный состав 15-й дивизии и - вперед, на Прагу!
      - С немецкими водителями? - переспросил офицер.
      - С немецкими, - подтвердил я. - А рядом наших автоматчиков посадить. И пусть глядят в оба!
      Утром 9 мая передовой отряд 15-й гвардейской стрелковой дивизии вместе с войсками других соединений 1-го Украинского фронта, совершивших гигантский скачок в рекордно короткие сроки, был уже в предместьях Праги. Благодаря этому сотни тысяч ее жителей избежали трагической судьбы, которую готовили им фашистские изверги. Уцелели от разрушений великолепные памятники зодчества, готические островерхие башни, купольные храмы и дворцы, изумительные своей неповторимостью мосты через Влтаву, древний кремль и старая ратуша.
      Выслав вперед на немецких автобусах части 15-й дивизии нашего корпуса, сам я несколько задержался, поджидая, когда подойдет 58-я дивизия, на долю которой выпало вести бои на западных окраинах Дрездена. Почти на границе между Чехословакией и Германией я даже заночевал в доме местных немцев (многие из них поселились на территории Чехии и Словакии еще в XVI веке, во времена господства здесь империи Габсбургов). Правда, приехали мы на ночлег поздним вечером, а едва забрезжил рассвет, поспешили догонять ушедшие вперед соединения корпуса.
      Дорога была забита движущимися на Прагу войсками. То и дело, чтобы обогнать этот нескончаемый поток, приходилось съезжать на обочину, да и здесь было нелегко лавировать среди разбитых и раздавленных нашими танками немецких машин.
      Время от времени попадались деревни и поселки, раскинувшиеся по обеим сторонам шоссе. Залитые солнцем дома с широко раскрытыми окнами и дверями стояли пустыми, потому что все население плотными шпалерами тянулось вдоль дороги. То, чем встречали нас жители поселков и деревень, невозможно назвать просто радостью. Это было всеобщее ликование, безудержный восторг, счастье. Счастьем светились глаза, счастье звучало в голосах, счастье изливали руки обнимающие, благословляющие, пожимающие.
      Всюду к самой дороге выносились столики, накрытые белыми скатертями. Они стояли у каждого колодца и словно бежали вслед бесконечной веренице солдат в мокрых от пота гимнастерках. Дети, старики, женщины, крестьяне и рабочие с натруженными руками - все стремились обнять своих освободителей, сказать какие-то особенные слова безграничной благодарности.
      - Наздар! Наздар! Наздар! - стояло, летело, плыло, взрывалось к небу со всех сторон.
      Не имея возможности остановиться, войска продолжали идти вперед. А навстречу им по левой обочине дороги такой же нескончаемой, хотя и более узкой, лентой двигались колонны немцев. Это шли побежденные войска гитлеровского рейха, безоружные, с зачехленными знаменами и молчащими оркестрами. Они шли без всякого конвоя, но шли организованно, с мрачными, обреченными лицами. Это шли капитулировавшие, взятые или сдавшиеся в плен части фашистской армии.
      Я добрался до Праги к исходу дня 9 мая.
      Вся Прага вылилась на улицы. Проехать было невозможно. Толпы людей буквально окружали машину, десятки рук тянулись к нам. Слезы радости и счастья сверкали на глазах горожан.
      - Скляров, что будем делать? - спросил я адъютанта. - Мы не выедем обратно.
      - Давайте куда-нибудь в переулок и быстрее назад. Здесь нас "пленят".
      Кое-как мы выбрались с окраин города. Командный пункт корпуса был уже развернут в деревне Будино, километрах в пятидесяти севернее Праги. Это сообщил Персюк. Мой радист Персюк, как и всю войну, был на высоте, и связь со штабом и дивизиями работала бесперебойно.
      Ехать по дороге на север было страшно трудно. Всех притягивала Злата Прага, все стремились к ней. На дороге то и дело возникали пробки.
      Часа через три мы добрались наконец до Будино. Было уже около часа ночи. Я прежде всего зашел к начальнику штаба.
      - Как дела? Все ли у нас на связи или кто потерялся на радостях, что войне конец? - спросил я у Ф. Г. Миттельмана.
      - Связь есть, но не все находятся там, где должны были бы быть. Не знаем только, где передовой отряд Чиркова. С ним связь потеряна еще утром, - ответил начальник штаба.
      - Видно, раньше чем завтра Чирков его не найдет. Он в "плену" у горожан Праги, не иначе, - обрадовал я Миттелъмана.
      Так оно и оказалось. Но 9 мая, а забегая вперед, скажу, что и 10-го и 11-го, нам еще в отдельных районах приходилось добивать сопротивляющиеся подразделения, частью даже уже переодетые в гражданское, войск фельдмаршала Шернера, который продолжал игнорировать акт безоговорочной капитуляции, подписанный в Берлине. Их быстро вынуждали к сдаче оружия и брали в плен.
      Однако потери несли обе стороны. Только в двух дивизиях нашего корпуса за эти три дня мы потеряли 70 человек. Обидные и нелепые потери, за которые всю полноту ответственности перед человечеством нес фашистский выродок Шернер.
      Пока мы с Миттельманом уточняли задачи на следующий день, Скляров, побывав в отведенном мне доме, доложил, что во дворе собралось почти все население деревни, ждут моего возвращения и хотят приветствовать.
      Мы отправились вместе с Воловым и Миттельманом.
      Действительно, едва мы вошли во двор, раздались аплодисменты и приветственные возгласы. Мы поднялись на крыльцо. Из первых рядов собравшихся выдвинулся старик (видимо, старейший в селе) и на ломаном русском языке приветствовал в нашем лице Красную Армию, освободившую их народ от немецко-фашистского ига. Он говорил с большим чувством и волнением, а затем низко, почти до земли, поклонился нам.
      Надо было держать ответную речь.
      Обращаясь ко всем собравшимся, я громко выкрикнул:
      - Дорогие товарищи! Друзья!
      Сейчас же волна каких-то, видимо, успокоительных слов прокатилась от крыльца до самых дальних уголков двора - и воцарилась полная, прямо-таки благоговейная тишина.
      Не буду пересказывать всего, что я говорил тогда. Понятно, что говорилось о том, чем жили в эти дни миллионы людей, втянутых немецким фашизмом в войну: о победе, о мире, о неисчислимых бедствиях войны, о несчастных, жертвах страшного кровопролития, о единстве целей трудящихся всего мира, о дружбе советского и чехословацкого народов. Помню, что, несмотря на крайнюю усталость, во время выступления ко мне вернулись силы, даже, пожалуй, пришло какое-то вдохновенное волнение, которое не оставило равнодушными моих слушателей. Не знаю, каким образом они поняли речь, произнесенную на чужом языке, но это понимание светилось на лицах и вылилось долгими дружными аплодисментами, радостными возгласами симпатии и одобрения.
      А потом совершенно стихийно начался поистине народный праздник. Все от души веселились и пели. Пели группами, поодиночке, хором, пели народные и революционные песни, песни веселые и грустные, но больше - веселые. И конечно, танцевали, как говорится, до упаду.
      Праздник закончился глубокой ночью.
      Соединения нашего корпуса постепенно стягивались в район Кралупы, отведенный для нашей дислокации. Весь следующий день ушел на приведение в порядок сложного армейского хозяйства и размещение солдат. В сухих лесах выросли палаточные городки, появились землянки, легкие зеленые шалаши, задымили походные кухни.
      Вероятно, сами солдаты, занятые многочисленными хозяйственными работами, не испытывали того странного состояния, которое ощущали мы, командиры и офицеры штаба. С одной стороны, то, что война кончилась, что нигде не стреляли, нигде не гибли люди, что не надо было планировать атаки и создавать линии обороны, не надо было ломать голову над предположениями относительно планов противника и противопоставлять им свои меры, - все это было прекрасно. Но, с другой стороны, мы оказались выбитыми из ставшей привычной за почти четыре года колеи, мы оказались как бы не у дел. Тревога и то сознание ответственности, которое все эти годы заставляло меня чувствовать себя вечно натянутой тетивой гигантского лука, имя которому война, не оставляло меня и теперь. Но все шло своим чередом и не требовало от меня того напряжения всех сил, в котором я продолжал жить по инерции. То же самое, видимо, ощущали и другие, потому что вечером этого, в общем, тоже очень нелегкого дня я услышал разговор нескольких офицеров штаба.
      - Слушайте, - говорил один из них, - просто дикость какая-то! Целый день сегодня такое чувство, что я ничего не делаю, а надо делать. Только никак не соображу что.
      Двое других переглянулись и дружно расхохотались.
      - Вы чего? - недоуменно и обиженно спросил офицер.
      - Да мы не над тобой, - заверил его товарищ. - Просто мы только что тоже говорили, что целый день чего-то не хватает. Чего-то главного. Пустота какая-то образовалась. Чистый парадокс: четыре года воевали, чтобы наступил сегодняшний день, чтоб войне конец, а теперь получается, словно делать нечего...
      Вероятно, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту, я в этот день почти непрерывно ездил то в одну, то в другую дивизию, без чего, разумеется, вполне можно было бы и обойтись, и к концу дня вымотался страшно.
      Так прошло несколько дней, в течение которых нам пришлось передислоцироваться в район южнее Праги, ближе к границам Австрии.
      Как-то вечером раздался телефонный звонок, и командарм Жадов, услышав мой голос, обрадованно сказал:
      - Вот хорошо, что я тебя застал! Ты что делаешь?
      - Собственно, ничего еще не делаю, товарищ командующий. Только что приехал от Чиркова, проверял, как он устроился на новом месте.
      - Вот и прекрасно, что приехал. Теперь собирайся уезжать. В Дрезден.
      Признаться, я не нашел в этом ничего прекрасного, потому что, как уже говорил, очень устал, и к тому же такой приказ был полной неожиданностью для меня. Я не успел спросить, куда и к кому должен явиться, потому что Жадов тут же добавил, и опять-таки довольным, даже веселым тоном:
      - Тебе надобно завтра утром явиться к начальнику штаба фронта генералу армии Ивану Ефимовичу Петрову.
      - А что случилось? - позволил себе я спросить командарма.
      - Приказ маршала Конева. Петров тебе все объяснит, а ты уж там сам ориентируйся что да как.
      Разговор сильно взволновал меня. С одной стороны, тон у Жадова был бодрый, веселый даже. А с другой - почему он меня оставил в неведении относительно причины вызова? Сам не знает? Вряд ли.
      Словом, я ехал в Дрезден взбудораженный и явился к Петрову, испытывая острое беспокойство. Вообще, я не раз обращал внимание, что всякая неизвестность, ожидание неприятного для меня, как, может быть, и для других, тяжелее самой неприятности. Наверное, потому что неизвестность практически оставляет тебя в бездействии, а для человека энергичного, деятельного это сущее наказание. То, что генерал Петров незамедлительно принял меня, еще увеличило беспокойство: видимо, меня ждало что-то важное.
      Однако с первых секунд пребывания в кабинете начальника штаба фронта генерала армии И. Е. Петрова тревога моя исчезла. И всегда очень спокойный, безупречно выдержанный, Иван Ефимович обвел меня внимательным взглядом, на этот раз даже ласково блеснув стеклами своего неизменного пенсне, и сразу же объяснил главное:
      - Маршал Конев в настоящее время находится в Москве. По его распоряжению вам надлежит принять обязанности командира сводного полка первого Украинского фронта и начать подготовку к Параду Победы.
      Очень обстоятельный, организованный, на редкость аккуратный человек и военачальник, генерал Петров тут же объяснил мне и все остальное:
      - ЦК партии и правительство приняли специальное решение - провести парад в ознаменование победы советского народа над гитлеровской Германией.
      Потом Иван Ефимович начал рассказывать более подробно, в чем заключались мои первоочередные задачи. Я слушал с большим вниманием, не пропуская ни одного слова. Одновременно видел гранитную мостовую Красной площади, мраморные стены Мавзолея, слышал мягкий шелест развевающихся по ветру знамен.
      А генерал Петров продолжал говорить:
      - Вам должны отобрать в армиях, расчет отбора им дан, самых достойных солдат и офицеров. И надо укомплектовать полк таким образом, чтобы отдельные батальоны представляли все рода войск фронта: стрелков, автоматчиков, танкистов, артиллеристов, летчиков, кавалеристов, инженерные войска и войска связи.
      Вероятно, на лице у меня все-таки отражались каким-то образом те видения, которые переносили меня в Москву, на Красную площадь, потому что Иван Ефимович сделал паузу и, внимательно вглядываясь в меня, спросил:
      - Вам все понятно?
      - Так точно, - по уставу ответил я, а генерал Петров давал дальнейшие пояснения:
      - Каждым батальоном должны командовать особенно отличившиеся генералы, Герои Советского Союза. Кандидатуры подобраны, вот список. Как я уже сказал, командовать полком поручено вам.