1

Опираясь на ореховую палку, Барбий Тициан шел по запорошенной снегом улице Сармизагетузы. Город представлял собой сплошное пепелище. Каркали вороны. Препозит старательно обходил груды свежераспиленных досок. Встречные опционы и декурионы с интересом оглядывали чужого центуриона Толпы пленных даков разбирали горелые балки домов, складывали закопченные камни и металлические изделия, найденные на пожарищах. Команды саперов под руководством архитектора Кальвизия корзинами таскали толченый мел, размечали кварталы будущей Колонии Ульпия Траяна. Новый город расстраивали легионеры V Македонского легиона. Под руководством знаменосца Сервия Доната Помпедий Фалькон организовал производство глиняных труб и черепицы. Доливая кипяток в глиняное крошево, рабы-костобоки месили босыми ногами замес. Ветераны из гончарного манипула закладывали просушенные плитки в печи.

Тициан свернул с главного тракта в сторону намеченного рынка. Из земли едва на локоть торчали фундаменты будущих базилик и портиков, но торговля шла уже вовсю. Откомандированные из центурий раненые гастаты и конники продавали скарб, одежду, украшения. Даки, чудом умудрившиеся сохранить от разграбления скотину и птицу, предлагали свежее мясо, сыр, молоко, сметану. Отдельно стояли продавцы овса, пшеницы и сушеного гороха. Вездесущие купцы-греки, устроившись под навесами утлых балаганов, разливали по стаканам вино, жарили рыбу и пекли лепешки. Приценивались, ругались, сбивали и без того низкие цены. Приезжие нобили и торговые агенты, не побоявшиеся преодолеть тысячи миль по Фракии и неспокойным дорогам Дакии, осматривали рабов: раздевали на морозе, щупали мышцы. Временами доносился хохот. Препозит протолкался ближе к помосту. Сотник V Македонского предлагал семи-восьмилетнего мальчишку:

– Славные граждане Рима и перегрины! Берите сорванца и огромного козла в придачу! Цена доступная! За мальчишку – пятьдесят денариев, за козла – пять!

Возле заплаканного дакийского мальчугана и впрямь покачивал длинными витыми рогами здоровенный козел. Густая белая шерсть животного висела космами до самых копыт. Пара была занятной.

– А с каких пор щенков-варваров стали продавать вместе с козлами?

– Ха-ха-ха-ха!!!!

– Дорого за козла – пять денариев! Хватит и десятка сестерциев!

Лучники галльского вексиллатиона немного суеверно посматривали на великолепного козла. Как знать, может, кто из богов принял его облик.

– Грех торговать людей заодно с рогатыми!

– О-хо-хо-хо-хо!

– Эй! Галлы! Купите козла и мальчишку, и делайте с ними что хотите! Козла отошлите домой! Женатым он очень пригодится в хозяйстве, особенно во время отсутствия мужа!

– А-га-га-ха-ха-ха!

Рослый человек с серьгой в ухе и сильными руками, покрытыми татуировкой, приблизился к помосту. Наметанный взгляд легионеров сразу отличил незнакомца от щеголеватых и высокомерных нобилей и хлыщей-агентов.

– Почему вместе с козлом? – осведомился покупатель.

– Это занятная история! – охотно начал центурион. – На юго-западной стороне в одном из домов на моих ребят накинулись варвары. Мы их отогнали, ворвались в дом, другой; режем, вяжем. И вдруг Тимею, моему помощнику, кто-то камнем из пращи по черепу – шарах! Тимей кинулся за порог – там этот вот пацан. Не успел даже, дакийское отродье, пращу из рук выбросить. Тимей его по морде. И тут! Не поверите, вылетает откуда-то козел, – сотник концом плети ткнул косматую спину, – и на него. Удар пришелся в коленку. Тимей заорал, будто ему кипящего масла в зад залили, и бац! На землю. А козел давай рогами мутузить. Меня до того все рассмешило, что приказал козла не колоть, а вязать вместе с варваренком! То-то! Берите козла! Получше сторожевой собаки будет.

– Раздень его! – лаконично приказал человек с мускулистыми руками.

Центурион рывком сдернул с плеч ребенка грязный солдатский плащ. Обнажилось хилое детское тело. Козел затряс бородой. Он словно чувствовал, что с другом поступают плохо. Покупатель ощупал ребенка железными пальцами. Особенно внимательно плечи, колени и ребра. Торс мальчишки, несмотря на малый возраст, был хорошо сформирован. Тициан рассмотрел надпись на руке силача, пониже локтя. «Геркулес, помоги нам!» и ниже «Арена – наша жизнь». Вот оно что! Покупатель оказался ланистой. Или подручным ланисты. Так или иначе, он был связан с гладиаторами. И в Дакию прибыл за дешевыми молодыми рабами. Ребенок же еще лучше. Из него можно воспитать бойца, которому не будет равных.

– Дохлый, как уснувшая рыба! Тощий до невероятности! Он что, пил молоко этого козла?

– Ха-ха-ха!!! – окружающие разразились диким смехом. Центурион побагровел.

– Не нравится – не бери. Найдутся покупатели и почище! Вот сколько греков и нобилей понаехало!

– Купят козла, но не мальчишку. Даю двадцать денариев, а за бородатого – десять сестерциев!

– Нет! Сорок – за пацана и три денария – за козла.

– Хорошо! Тридцать за раба и денарий за тварь! Это мое последнее слово, и учти, центурион, больше тебе не даст никто!

Вояка почесал кнутовищем в голове. Галлы, даже нобили с интересом прислушивались к торгу.

– Идет! Гони монеты!

Секретарь квестора, ошивавшийся на базаре, мигом за пару сестерциев составил купчую. Галлы неумело подписались, поставили какие-то закорючки. Ланиста аккуратно сложил кусок пергамента и взялся за конец веревки. Мальчишка громко заплакал. Козел мекнул, свирепо и жалостливо.

– Спросите, как его зовут?

Грек-меняла, ухмыляясь, повторил вопрос по-дакийски. Мальчуган, всхлипывая, ответил:

– Дарабал.

– А козла?

– Винуц.

Силач погладил маленького дака по голове и, распихивая толпу, направился к балаганчику грека.

– Два стакана вина с медом. Горячего! Три рыбы и лепешку!

Барбий Тициан, сам не зная, зачем, посмотрел, как они поели, потом накормили козла несколькими горстями здесь же купленного ячменя и отправились на север, к воротам. Мальчик семенил за силачом, беспрестанно поправляя грубую ткань плаща.

Препозит встряхнулся. Не торопясь, купил расшитую меховую куртку и горшочек с медом и, сложив покупки в сумку за спиной, захромал по восточной улочке в сторону Священной рощи.

Палатки и бараки II Помощника стояли правильными рядами. Караульный легионер узнал центуриона.

– Salve!

– Salve!

Командир когорты вместе с тремя центурионами жил в домике, сплетенном из хвороста В помещении было чисто. Пахло прокаленным оливковым маслом: им смазывали оружие. Тициан прошел к ложу и прилег, блаженно вытянув ноги. Лежал он недолго.

– Ужин! – донеслось снаружи. Потом заиграла труба. Голоса. Топот. Препозит встал, подхватил сумку с курткой и медом и направился по щебенке Декумануса направо.

– Прим! – позвал он, дойдя до палаток бывших одноцентурников. На зов вышел жующий ветеран-десятник.

– А-а. Сейчас, благородный.

Декан вытер ладони о тунику, поправил меч и пошел вперед. Около низенького тростникового не то шалаша, не то мазанки Прим зажег светильник (начало темнеть) и нырнул внутрь.

Вернулся с юношей небольшого роста. На ногах у того косматились высокие сапоги из собачьей шкуры – обувь северных германцев. На голове – белый сарматский башлык. Тициан хохотнул, разглядев наряд приведенного. Юноша вскинул подбородок. Отвернулся. Центурион вытряхнул купленную куртку и накинул на затворника. Тот покорно сжался.

– Заберешь с собой? – хмуро поинтересовался десятник.

Барбий кивнул.

– Да, ребята пошли по своим манипулам.

– Смотри, Тициан... Жеребец и Рестут продали рабов от греха подальше. А ты возишься. Не ровен час пронюхает префект или квестор – гадостей не оберешься. И так они косятся на тебя!

– Спасибо, Прим. Я учту!

– Учту! Эх Марк, – ветеран хмыкнул и, махнув рукой, зашагал назад.

В домике препозита раб сбросил башлык и куртку. Огонь в маленьком очаге осветил стрельчатые брови и нежные щеки девушки. Отросшие волосы ниспадали до плеч. Кудрявились на концах. Тициан проводил рабыню до лежанки, усадил и снял с ее ног меховую обувь. Девушка, отвернувшись, смотрела на огонь.

Память вернула римлянина к тому дню, когда они познакомились. Солдаты разыскали ослабевшего от потери крови начальника и его трофей. Прим рассказывал после, что, когда Тициан очнулся, его первые слова были: «Где девушка?» Пленную дакийку припрятали солдаты. Едва начальник начал ходить, он забрал рабыню к себе в когорту. Центурионы только пожали плечами. Глупость. Боевое братство не позволяло бросить тень подозрения на товарища. Тициан не был из тех изнеженных любимчиков, которые прячутся за спины покровителей. И легат, и префект лагеря, и квестор остались в неведении. Так началась эта любовь. Ночами она подолгу сидела, уставясь в одну точку. Горькие слезы сбегали по ее побледневшим щекам в такие мгновения. О чем она думала? Кого вспоминала? Барбий терялся в догадках. Странно. Он, прошедший десятки схваток с врагом, разоривший не одно селение, не новичок в отношениях с женщинами, не знал, как вести себя с пленницей. Чувствовал: с каждым днем бездонные озера ее глаз затягивают его все сильнее.

– Кто ты? Как зовут тебя? – произносил военачальник заученные на дакийском языке фразы. Ресницы прекрасной варварки на миг вздрагивали, а потом лицо приобретало прежнее равнодушное выражение. Молчание. Нет. Она умела говорить. Тициан не раз слышал, как напевала дакийка.

– Она сдохнет от тоски, – часто повторял Прим. – Знаешь, что нужно молодой девке от парня? То-то! На худой конец купи ей иглу и ниток. Пусть вышивает!

Тициан побоялся. Вдруг своенравная пленница что-нибудь сделает с собой. Но потом все-таки решился. Бывшая воительница обрадовалась подарку. Она вышила все четыре туники и плащ хозяина искусной варварской вышивкой. Приятели завистливо разглядывали работу.

– Ну, Барбий! На Делосе дадут за твою рабыню-рукодельницу не меньше пятисот-семисот денариев. Только сохрани ее до перевода легиона и выбей у легата отпуск.

Только раз на миг пленница приоткрыла завесу тайны. Чуть-чуть. Но препозиту вполне хватило понять: его добыча не из простых даков. Может, дочь старейшины или вождя. На эти мысли наводил и золотой медальон на ее шее.

Как-то через расположение легиона проезжала на конях группа даков-союзников. Впереди рысил худощавый сильно подвыпивший варвар. Тициан знал всадника. О Регебале, шурине Децебала, говорили по всей армии Траяна. Видно, рабыня тоже была знакома с ним. Завидев конников, девушка страшно побледнела и стремглав бросилась в домик. Бросила вышивание и забилась в самый дальний угол. Изумленный центурион последовал за ней.

– Что с тобой? Ты испугалась?

Рабыня впервые за все время кивнула хозяину.

– Не бойся! Сюда он не зайдет. Но почему ты боишься?

Минутная слабость девушки улетучилась. Она надменным жестом вздернула подбородок. Потом по очереди вынула из ушей узорчатые с гранатами серьги и зашвырнула далеко под лежанку.

Препозит достал драгоценности и припрятал. Больше между ними не было сказано ни слова. Барбий заметил, что дакийка избегает соплеменников.

Прошла осень. Наступила зима. А Тициан все не мог решить для себя, как ему поступить со своенравной рабыней. Одно он знал твердо. Он полюбил. Всем сердцем. До беспамятства. И безответная любовь причиняла невыразимые страдания. Она продолжала смотреть на огонь. Центурион отставил обувь в сторону и переместился к очагу. На сдвинутые железные вертела установил плоский медный котелок и налил в него вина. Достал с полки изрядный ломоть копченой свинины и нарезал мясо тонкими кусками. Разломил пахучий ячменный хлеб легионной выпечки. Когда вино закипело, зачерпнул деревянной ложкой купленного меду в горшке, помешал до полного растворения. Прихватил тряпкой ручку котелка и наполнил приготовленным напитком две чаши. Бронзовую – себе. Серебряную – рабыне. Жестом пригласил к ужину. Девушка, кокетливо склонив головку на плечо, внимательно следила за умелыми действиями римлянина. Жилистая рука его с наградным браслетом «За доблесть» на запястье нервно подрагивала на колене. Она откинула волосы со лба и изящным движением взяла стаканчик. Напиток был очень вкусным. Откуда ей было знать, какими неправдами Тициан достал у греков амфору хиосского пятнадцатилетней выдержки? Мед с родных дакийских лугов немного горчил. Покой и тепло разлились по телу. Щеки порозовели. Белоснежные зубы матово засверкали в полумраке.

Римлянин жадно ел, поглядывая на пленницу. И столько нежности и любви таилось в его взоре, что она в смущении отводила глаза. После ужина они занялись каждый своими делами. Барбий, наморщив лоб, составлял график работ когорты по обустройству лагеря. Восковая табличка скрипела на дощатом колченогом столе. Рабыня, совсем по-детски высунув кончик языка, вышивала цветными шерстяными нитями. Неожиданно болезненно-свистяще втянула воздух:

– И-с-ш-ш!!

Укололась. Тициан оставил церу, подошел к вышивальщице, взял ее пальцы в свои ладони. На подушечке безымянного алела капелька крови. Центурион поднес кисть к губам и принялся покрывать поцелуями место укола. Дрожь пробежала по всей ее руке. Ресницы дакийки затрепетали. Забыв обо всем на свете, препозит начал целовать ее глаза, щеки, губы. Она рванулась, отчаянными усилиями стала уклоняться от ласк римлянина. Дважды укусила изо всей силы его руку и грудь. Он не чувствовал боли. Изумленная, обессилевшая рабыня перестала биться. Тициан шептал ей на ухо самые нежные слова, которые только знал. Он так и не смог вспомнить потом, в какой же момент любимая слабо, а затем сильнее и сильнее ответила ему.

Любовь – дар богов. Никто из живущих не знает, когда бессмертные небожители ниспошлют ее человеку. Любовь всесильна, всемогуща. Она способна соединять несоединимое. Сокрушать несокрушимое. Переступать через невозможное.

Умирали люди, рушились царства, выходили из берегов океаны, но торжествовала любовь. Ибо она есть Жизнь!

«Прости меня, отец! Прости, где бы ты ни был! Твоя дочь не принадлежит больше тебе с того самого мига, когда молодой римлянин с усталым взором пощадил ее посреди горящих домов. Замолксис – свидетель, я сделала все, что могла. Но ныне я не принадлежу себе. Я люблю мужчину. Сильного и доброго. Прости же меня и не проклинай. Я не только твоя дочь, я еще и женщина».

Так говорила сама себе Тисса, дочь царя Децебала, и неистово целовала сухие горячие губы дорогого и желанного врага.

2

Пес насторожился, уши встали торчком, хвост вытянулся струной. Черный блестящий нос бесшумно втягивал воздух. Тихо зарычал.

– Сидеть, Филипп!

Децебал придержал овчарку за ошейник. С чердачного настила спрыгнул высокий дак в волчьей куртке. Царь указал на дверь. Телохранитель вытащил из ножен кривой меч и вытянул железный клин затвора. Еще два патакензия по углам помещения натянули луки с отравленными стрелами. Клубы морозного пара ворвались в проем. Один за другим, пригибаясь, чтобы не удариться о притолоку, вошли шесть человек. Лицо переднего закрывала войлочная маска с кожаными латками лба, щек и подбородка, остальные до глаз закутаны сарматскими башлыками.

– Приветствуем тебя, Децебал! – Гость в маске, не дожидаясь разрешения, сбросил медвежью шубу на пол. Зазвенели бронзовые пластинки панциря. Задние застыли у двери.

– Там сильный мороз, – кивнул подбородком пришедший, – разреши нам ввести своих коней сюда! – Децебал успокоенно опустился на мягкое ложе из соломы и попон.

– Заводите! – Шесть заиндевевших лошадей встали в ряд вдоль стенки. Через спину каждой были переброшены кожаные переметные сумы. Растаявшие снежинки прозрачными каплями сбегали по густой шерсти животных. Патакензии подбросили в очаг посреди сруба ядреные березовые поленья. Пламя, гудя, принялось облизывать бересту. Узкогорлый кувшин с вином поставили прямо в огонь. Целую половину вяленой оленьей туши подвесили над углями на четырех тонких крючьях. Прибывшие сняли верхнюю одежду и расположились вокруг костра. Запахло мокрыми кожами, железом и конским потом. Старший развязал тесемки и сбросил маску. Густая борода с проседью, крепкий с горбинкой нос. Сабитуй. Вождь свободных костобоков. Сын его Тарскана уселся по правую сторону от отца Третьим был Пиепор, старейшина дальнего костобокского рода на границах с теврисками. Четвертым – Местус, племянник погибшего Ратибора, золотоволосый карп со священными символами бога Таджены на серебряной цепи. Он и потулатензий Бурис в одинаковых римских кольчугах грели задубевшие ладони. Шестой – германец Хаген, сын Харальда Глаз Дракона. Шею сурового Тенктера украшало ожерелье из клыков рыси, оправленных в золото. Толстые медные пластины наклепаны прямо на воловью куртку. За жестокость берсеркры прозвали предводителя Убей Сразу. Царь молчал, пока гости не насытились. Филипп утробно урчал, хватая на лету брошенные ему кости и кроша ребра сильными зубами. Когда кувшин опустел, а мясо было съедено, Децебал начал разговор:

– Что нового внизу? Как вы добрались?

Сабитуй вытер рот тыльной стороной ладони, отряхнул крошки с бороды.

– Там все по-прежнему. «Петухи», несмотря на снега, отстраивают Сармизагетузу и те крепости, что мы сожгли. Два легиона Траян перевел в Пороллис припугнуть анартов. Римляне – везде. Маршируют по дорогам, роют землю и валят лес. Конница галлов и германцев рыскает по городищам. Ищут тебя, царь. Но римляне есть римляне. Они враги. Хуже другое. Даки переходят на сторону Траяна. Подлый шакал, он дарит их золотом и землями. Нашими землями. Уводит солдат из городов, принесших ему присягу верности.

– Кто? – хрипло спросил Децебал.

Сабитуй повернулся к сыну. Тарскана огладил усы. На указательном пальце темнела широкая царапина.

– Дюрд, Веджес отдались римлянину со всеми людьми. У Веджеса тысяча воинов. Дюрд принес Траяну тридцать талантов золота и позволил строить мост и дорогу на своих землях.

Бурис поправил ветку в костре.

– Теперь компания Дакиска, Турвида, Сипы и Регебала пополнилась еще двумя Марками, – потулатензий невесело усмехнулся.

– Какими Марками? – царь даков недоуменно насупил брови. – Когда баба уходит в дом мужа, она берет имя новых родичей. У римлян закон измен ничем не отличается от брачных. Все продажные шлюхи из даков становятся Марками Ульпиями. Марк Ульпий Дакиск! Марк Ульпий Сипа! Марк Ульпий Регебал!!!

– Они что, спят с Траяном? – Децебал дурашливо изумился.

Соратники захохотали.

– А как же! – в тон подтвердил Местус. – Без этого никак нельзя.

Сабитуй прервал смех.

– Тарскана, снимите сумы!

Сидящие поднялись, помогая друг другу, отцепили со спин лошадей тяжелые переметные тюки и подволокли к очагу. Сабитуй раскрыл один. Полированное золото теплым солнечным светом засияло посреди закопченных бревен лесного дома.

– По такому снегу тайник отыскать – большой труд. Задержись мы там на день, и ты бы никогда не услышал нас, царь. Мои отмороженные пальцы стали разгибаться только на второй день. Надо благодарить Буриса и Хагена. Мечи – плохая замена лопатам, особенно когда долбишь мерзлую землю. – Децебал полной горстью зачерпнул из сумы драгоценные украшения. Вытащил кубок на низкой подставке, задумчиво наполнил его цепочками и фибулами.

– Я благодарю вас всех! Придет время, и я каждому, кто не оставил родину в трудный час, подарю по две полных торбы золота. Клянусь Замолксисом. И прибавлю сотни римских рабов.

Все, кто находился в хижине, замолчали. Немыслимо. Железная поступь римских легионов эхом отдавалась по всей Дакии, а царь, потерявший страну, столицу, дом и семью, говорил о близкой победе. И они верили ему. Верили, невзирая ни на что.

– Сабитуй, и ты, Пиепор, возьмите часть груза и раздайте воинам. От меня. Начальникам отрядов – вдвое против других. Пусть они знают: Дадесиды не утратили могущества. И неважно, где находится Децебал. В Сармизагетузе или горах. Он – царь Дакии! Через месяц соберемся все вместе. Слишком долго римляне не слышали боевого клича даков. Пора! Ты, Хаген, и ты, Местус, поделите золото между своими. Бурис, – возвысил голос вождь, – тебе – самое трудное. Отвезешь одну торбу к сарматам за Тирас. Проси их старейшин помочь нам. Проси, Бурис!

Потулатензий приложил ладонь к сердцу.

– Сделаю все, что в моих силах, Децебал!

Снаружи завывала метель. Ветер наметал у стен сруба высокие сугробы. Где-то в чащобах выли волки. Снежный покров плотно укутал и тропу, и крышу убежища дакийского царя. И только отсвет огня в крохотном оконце, затянутом бычьим пузырем, словно маяк надежды, манил к себе последние дружины непокоренных даков.

3

Четыре тысячи бойцов. Вот сколько осталось у царя гетов и даков к февралю 106 года нашей эры. Не желая гнуться под римлянами, больше половины костобокского племени ушли из Дакии. К ним присоединились почти все карпы. Треть патакензиев и потулатензиев. Нескончаемые обозы с женщинами и детьми, гурты скота потянулись на восток к берегам Днестра и Южного Буга. Обезлюдели целые районы когда-то густонаселенной страны. На плечах уходящих висели летучие отряды галльской и мавретанской кавалерии. Перешедшие на сторону Траяна вожди потулатензиев, сензиев и бурров устраивали на пути изгоев засады и заслоны. Но непреклонная воля к свободе была сильнее закованных в броню легионов и рвения предателей. Страшные в ярости мужи карпов и костобоков сметали любые преграды на пути.

Были и другие. Почерневшие, осунувшиеся от бессонных ночей в непролазных буреломах, потерявшие семьи, жилища, могилы предков, но сохранившие оружие, они собирались в тиши дальних карпатских урочищ и готовились продолжать борьбу. Родовые и военные вожди, старейшины, рядовые соплеменники, возвеличенные Дадесидами, оставались верными Децебалу. Патакензии и предавензии, костобоки и потулатензии, сензии и бурры, тевриски и анарты. Даки. По одному-два, десять и тридцать человек сходились не сломленные невзгодами и горем мужи в немногочисленные военные дружины. Устанавливали связи между собой. И слали гонцов к царю.

В последних числах января сотни несгибаемых по тайным лесным тропам явились под знамя Децебала с оружием и запасами снаряжения. Сабитуй, Тарскана, Местус, Бурис, Пиепор, Хаген Убей Сразу и другие вожди стояли во главе собранных отрядов и ждали, что скажет последний Дадесид.

Децебал протянул вперед руку, приветствуя всех, кто откликнулся на его призыв. Три телохранителя оберегали особу владыки. Один из них держал знамя на длинном древке. Серебряный волкоголовый дракон скалил клыки. Зеленые ленты трепетали на морозном ветру. У ног царя сидел остроухий пес. Он пристально следил за воинами в мохнатых куртках и войлочных плащах. Длинный красный язык змеился меж белоснежной кипенью зубов. Живой дракон подле трона и серебряный над головой служили властелину задунайских земель. По-прежнему непреклонному и грозному.

– Даки! – чистый высокий голос разнесся по окрестностям. – Верные клятве, данной вами перед ликом Замолксиса, вы пришли к своему вождю. Но я не хочу, чтобы вы думали, что служите Децебалу. И потому освобождаю вас от данного слова! Пусть останутся лишь те, кто готов служить Дакии. Родине, и только ей! Сейчас мы разбиты и скрываемся в лесах. Куда бы вы ни посмотрели – всюду римляне. На севере и юге. На западе и востоке. Но я напомню вам старинную гетскую сказку, которую в детстве рассказывали нам матери и деды. Что стало с медведем, залезшим в пчелиное дупло? Нас мало! Жалкая горсть пчел в сравнении с медвежьей тушей армии Траяна. Но укус сотни пчелиных жал смертелен и для медведя! Впереди – борьба. Долгая и упорная. И мы победим! Через год к нам присоединятся сарматы. Роксоланы и бастарны. Квады и маркоманны. И мы вернемся!

– Вернемся!

Дружинники трижды потрясли копьями и секирами в знак одобрения. От крика просыпался снег с вершин сосен.

К поселку Веджеса подошли, когда стемнело. Из труб в темнеющее небо поднимались струйки голубоватого дыма Мычал скот. Резким диссонансом мирным звукам пропела римская сигнальная труба. Фигуры часовых на палисаде ограды на миг исчезли и появились вновь. Шла смена караула. Сабитуй поднес ладонь ко рту и каркнул вороном. Дружинники, пригнувшись, побежали к изгороди. Где-то на той стороне дважды ответно прокричал ворон. Пиепор и Местус вышли из леса. На мгновение все замерло. И вдруг селение разом взорвалось криками и воплями. Воины Децебала ворвались в ворота, взошли на стены. Римляне и даки, застигнутые врасплох, почти не сопротивлялись. Партизаны врывались в дома, вытаскивали захватчиков наружу. Хриплый рев медного гетского рога разорвал шум боя. Царь гетов и даков въехал на площадь перед жилищем старейшины. Женщины и дети по обеим сторонам дороги кланялись Децебалу. Они будто и не удивлялись его появлению. Загорелись три ярких костра. Нападающие костобоки втолкнули в освещенный круг избитого человека. Сорвали с плеч войлочный гетский кафтан. Поставили на колени. Пойманный уперся непослушными руками в снег и поднял голову. Децебал и не шелохнулся в седле. Рубиновые глаза серебряного дракона над ним светились зловещим мстительным огнем.

– Марк Ульпий Веджес! – громко представил Пиепор.