1

Свевы[62] появились неожиданно. Из предутренней мглы градом посыпались стрелы. Рухнули сраженные в глаз и горло часовые под козырьком наблюдательных вышек. На стыке участков первого и второго манипулов запылали сосновые бревна частокола. Несколько факелов, переброшенных через палисад, попали на осоковые навесы для лошадей. Кошмарный визг обезумевших от страха животных заполнил форт. В свете горящих крыш до трех сотен германцев, как кошки, вскарабкались по лестницам на стены и посыпались вниз. Дежурная центурия была изрублена, не успев даже развернуться для боя. Гастаты второго манипула оставили бараки и, отбиваясь, бросились к преторию.

– Вотан[63] с нами! Руби «петухов»[64]! Хох! Хох! – вопили свевы, наседая на пятки затравленных бегущих римлян. Один из германцев в начищенном до блеска шишаке с турьими рогами рубанул боевым топором по знамени когорты. Сигнум захвачен врагом! Веками воспитанное чувство долга взяло верх над страхом. Легионеры сомкнулись плотным кольцом и вступили в отчаянную неравную схватку. Римляне дорого продавали свои жизни. Все больше свевских воинов бросали грабеж лагеря и кидались в сечу, на помощь товарищам. Площадь полнилась криками:

– Теренций! Теренций!.. Прикрывай мне спину!

– Получай, гнида!

– Марс-Мститель! Ты не оставишь твоих сыновей! Где же третий манипул?! Неужели и они зарезаны сонными?!

– Заткнись, сволочь!

– Эльмер, меня ранили!

– Вотан с нами!!!

Перекрывая дикий шум боя, раздался громоподобный голос:

– Седьмая центурия в «черепаху»[65]! Прорвать окружение! Восьмая и шестая, зайти с переулков декумануса справа-слева! Лучникам приготовиться!

Рослый римский солдат сунул смоляной факел в тростниковую кровлю ближайшей хижины. Взметнулся слепящий сноп огня. Пораженные германцы на мгновение опешили. Невесть откуда взявшиеся, пугающие неживой слаженностью, шеренги легионеров приближались неотвратимо, как рок.

– К бою!!!

Передние латники опустили копья наперевес. Задние завели дротики за голову. Приказывал все тот же здоровяк-командир. Профессиональным движением он выхватил из ножен тяжелый испанский меч и поднял над собой.

– Лучники!

Батавы-стрелки натянули тетивы. Один из римлян, стоявших в гуще врагов, старый седой ветеран прошептал неверяще:

– Траян... Траян...

Потом закричал страшно и торжествующе:

– Траян!

По лицу его текли слезы.

– Траян! – взорвались все римские ряды.

– Траян! – отозвались свевы.

Теперь они поняли происходящее. Наместник Верхней Германии, Марк Ульпий Траян со свежими силами каким-то непостижимым образом пришел на помощь своим.

– Залп! – меч консула рванулся вниз.

Поток стрел и пилумов[66] обрушился на германцев. Отточенные острия ударили по металлу, с хрустом вошли в живую плоть.

– В атаку!

Война – дело богов. Люди лишь выполняют их волю. Почти одержавшие победу варвары сами оказались окруженными со всех сторон. Смерть распростерла над ними свои черные крылья. Скурхильд – предводитель дружины – не боялся смерти.

– Свевы! Вам ли, сыновья Вотана, бояться Валгаллы[67]? Смотрите, девы-валькирии[68] уже кружат над нами и зовут на пир богов! Или, может, вы хотите умереть в постели подобно старухам?

– Нет! – яростно воздели секиры соплеменники.

Закипело побоище. «Черепаха» римлян раскололась под бешеным натиском. Все перемешалось. Щетинистые каски, рогатые шишаки, суконные плащи, медвежьи шкуры. Легионеры и германцы. Посреди мятущихся языков пламени закрутился вихрь из железа и плоти. Испанские мечи и боевые топоры-оскорды взлетали и падали с немыслимой быстротой. Но соотношение сил изменилось. И дело было вовсе не в числе бойцов с той или иной стороны. Надломился боевой дух свевов. Перед ними стояла теперь задача: вырваться из тесного мешка укрепления. Поскорее затеряться под коронами могучих дубов родного леса.

Траян во главе десятка отборных воинов стоял на самом ответственном участке, напротив бреши в стене. Белокурые кряжистые германцы наседали как болотные духи. Щиты наместника Верхней Германии и его соратников содрогались под напором длинных мечей и усыпанных гвоздями узловатых палиц. Раненые враги валились под ноги. Хватали за пятки. Их добивали по голове, порой серией ударов кроша зубы, стиснутые волчьей хваткой.

Вперед по телам товарищей вырвался Скурхильд. Полоснул одного, второго римлянина. В третий раз посыпались искры. Сталь встретила сталь.

– А-а, римская падаль! Ты будешь достойным спутником в моем последнем путешествии, в Валгаллу!

Лицо Траяна исказилось:

– Мерзкий дикарь! Ты отправишься не в Валгаллу, а к лупанарной[69] проститутке между ног! Клянусь Юпитером и Беллоной!

Вождь не посрамил германской славы. Но его подвели свои же дружинники. Могучим усилием они подались вперед, когда предводителю нужно было ступить назад всего полшага. Меч легата задел бедро. Цевкой брызнула кровь. Гастаты наместника обрушились на растерявшихся свевов.

Уцелевшие германцы отходили в чащу. Поодиночке и группами. Батавы на лошадях помчались вдогонку. До двух сотен врагов остались лежать на поле боя убитыми и ранеными. Четырнадцать человек взяли живыми. Остальным удалось скрыться.

Потери римлян тоже были велики. Два манипула почти целиком истреблены. Один рассеян. Много раненых и притом тяжело.

Туман, лежавший в низине над Альбой[70], постепенно рассеивался. Солнце поднялось на высоту копья. Чернели головешки. Удушливый дым полз по всему лагерю. Тут и там сновали фигуры воинов в гребнистых шлемах. Римляне собирали павших товарищей, беспощадно резали тяжелораненых врагов. Сдирали с них теплые меховые куртки, беличьи брюки. Складывали оружие. Марк Ульпий Траян, легат верхнегерманских легионов, обходил поле битвы. Порез на плече наместника сочился кровью.

– Светлейший ранен?

– Пустяки! Сдохших варваров сложить отдельной кучей! Префект!

– Да, светлейший!

– Сложите погребальный костер. Раненых разместить в уцелевших домах! Сегодня же заделать брешь в стене. На восстановление и обустройство лагеря даю декаду месяца!

– Будет исполнено!

Во второй половине дня на поляне около реки собрались остатки солдат гарнизонной когорты и манипул, приведенный Траяном. Белели свежие повязки. Убитых римлян набралось так много, что костры для сожжения трупов пришлось вынести за пределы крепости. Четыре больших сруба из бревен и людских тел поднялись на берегу Альбы. Раненный в голову квестор с опустевшим денежным мешком сидел подле них. Каждому мертвецу была вложена в рот бронзовая монета для платы Харону за перевоз через реку мертвых. Живые подходили к ушедшим товарищам. Прощались. Скорбно пропели трубы. Манипулы выстроились в плотные кирпичи центурий. Показались жрецы во главе с распорядителем похорон. За ними тащили на веревке упирающегося черного быка. Несли амфору вина. В сопровождении трибунов появился Траян. Ветер теребил синие страусовые перья на его резном шлеме.

– Воины армии Рима! Солдаты германских легионов! Ныне вы хороните друзей, братьев по палатке. Кто виноват в их гибели? Вы сами! Варвары давно не переходили Альбу, но это совсем не значит, что они отказались делать вылазки! Нигде мирная тишина так не обманчива, как на берегах Рейна, Альбы и Данувия. Вы ограничились чисткой бесполезного оружия и праздным созерцанием со стен. И вот результат! Жалкое зрелище – воины Римской империи, избиваемые точно стадо апулийских[71] баранов! По законам римского народа я должен был применить децимацию[72]. Но топоры варваров произвели более страшную казнь. Оборванные жизни лежат на вашей же совести. Пусть пламя прощальных костров будет вечно напоминать вам о долге и бдительности!

Никто из легионеров не проронил ни слова. Молодые и старые, ветераны и новобранцы стояли, низко опустив головы. Старожил когорты, тот, что первым узнал Траяна, выговорил горько:

– В один год пришли мы с Луцием в легион. И в Африке вместе были, и в Британии, и здесь в Германии. Всего-то нам год оставался до отставки. Соседями быть хотели... Как же я без него?

По знаку распорядителя жрецы выкопали возле уложенных дров ямку. Дюжие центурионы подвели быка. Священнослужитель вынул из ножен кинжал, срезал прядь шерсти со лба между рогами. Бросил наверх сруба. Неуловимый удар. Телец глухо всхрапнул и повалился на колени. Пенящаяся кровь хлынула в углубление. Слуги богов громко нараспев читали молитвы Плутону[73]. Заклинали души усопших воинов не гневаться на оставшихся по эту сторону Стикса. Беречь и охранять живых солдат. Вместе с ними слова обращения истово повторяли рядовые, центурионы и трибуны.

Жрец извлек из распоротой туши печень и передал стоящему рядом авгуру[74]. Тот несколько минут рассматривал ее, потом возвестил:

– Плутон принял жертву! Путь ушедших будет легок, а жизнь живых спокойна и наполнена обычными заботами.

По колоннам прокатился вздох облегчения. Кто задумался в эту тяжелую для сердца минуту над смыслом прорицания? Что такое обычные заботы гарнизонного солдата? Те же бессонные караульные ночи, изнуряющий труд на строительстве укреплений, смерть, подстерегающая за каждым кустом, и стычки с неизвестно откуда появившимся и неизвестно куда исчезающим противником.

Жертвоприношение закончилось. Прощально зазвучали букцины[75]. Вперед вышли начальники сотен и манипулов. В полном вооружении, с нагрудными, шейными, наручными знаками отличия из золота и серебра. У некоторых к шлемам были припаяны дубовые венки из листовой бронзы – награда за спасение жизни римского гражданина в бою. С мрачными лицами трибуны и центурионы разобрали зажженные факелы и по сигналу служителей богов разом запалили все четыре костра. Шеренги легионов сверкнули обнаженными мечами. Рукоятки глухо застучали по щитам. Чеканный грохот понесся по округе. Манипулы отдавали погибшим последние воинские почести. Так завещали предки. Под звон оружия хоронили соратников в войнах с этрусками и галлами, карфагенянами и македонцами, при Тарквиниях[76] и Сципионах[77]. При Нерве. Так будет всегда Ибо остающиеся должны знать, что, когда придет и их последний час, живые совершат священный обряд. На этом держится боевое братство. Стоит армия.

Жар становился нестерпимым. Отряды развернулись кругом и потянулись в лагерь. Завтра они соберут пепел и насыплют над прахом насыпь. Легионные каменотесы высекут на каменной плите скупую эпитафию. И над берегом Альбы подымется еще один печальный холм. Последнее пристанище солдата.

В палатке наместника шло совещание.

– Потери очень велики, – говорил Траян громким командным голосом.

– Нам необходимо позаботиться, чтобы происшедшее быстрее стерлось из памяти воинов! Укрепление требуется восстановить в кратчайший срок. Фюреры[78] херусков, лангобардов и гермундуров[79] должны знать о бесполезности и безнадежности борьбы с властью Рима. Манипул моей охраны я оставляю в крепости!

Легат сделал паузу, прислушиваясь к происходящему снаружи.

– Дальше! Квестору раздать гастатам гарнизона тройную порцию вина. По две порции мяса и хлеба. Положенные нормы чечевицы и поминальных бобов. Пленных варваров отдать солдатам для свершения справедливого суда над ними. Добытое оружие и одежду, все до последнего, поделить в центуриях! Да помогут нам Марс и Юпитер!

Командиры расходились по подразделениям. Поднялась угрюмая суматоха. Солдаты отрезали от подвешенных туш куски мяса, жарили на вертелах. Наполняли вином кубки. Спустя час манипулы были пьяны. Озлобленные легионеры собрались на претории, где томились привязанные к столбам четырнадцать вражеских воинов во главе со своим вождем.

Похваляясь друг перед другом меткостью, легионеры бросали в жертвы дротики и свинцовые шары. Медленно, изуверски поражая руки, плечи, ноги. Свевские воины умирали молча, и только до крови сжатые губы выдавали их страдания. Пьяные лучники спорили, кто попадет в глаза с пятидесяти шагов. Наконец, у скончавшихся от ран германцев отрубили головы и насадили на столбы частокола. Голову и правую руку Скурхильда прибили отдельно над декуманскими воротами. Каждый входящий мог видеть страшный трофей.

Постепенно дурное настроение уступило место бесшабашному веселью. Когда батавская турма вместе с Траяном покидала кастру, ей вслед неслась разухабистая песня, сочиненная еще во времена Юлия Цезаря:

2

Снег валил мокрыми крупными хлопьями. Оседал на доспехах. Таял, превращаясь в капли мутной воды. Зима – самое противное время года в Германии. Небо затянуто низкими вязкими тучами. То дождь пополам со снегом, то снег пополам с дождем. И холода нет особого, но сырость неимоверная. Хорошо тому, кто родился и вырос в этих краях. Но горе тому, кто прибыл сюда со знойного и сухого юга. Не раз вспомнит он прогретый солнцем ветер Средиземноморского побережья. Здесь даже самая пустяковая царапина заживает долгие месяцы.

Толстоногий фризский[80] жеребец тяжело ступал огромными с две ладони копытами. Потряхивал лохматой головой на короткой массивной шее. За гривой почти не было видно ремней узды и нагрудника. Траян сидел прямо, закутавшись в длинный кавалерийский плащ на лисьем меху. Батавы ехали сзади, приотстав на полкорпуса. Впереди и по бокам маячили группы охранения по два-три всадника. Везер остался далеко позади. Еще два дня пути, и Рейн. Консул придержал коня.

– Виллибальд!

– Да, вождь.

– Сколько до поста?

– К вечеру будет селение. За ним пост.

– Кто начальник?

– Хильперик.

– Старший или младший?

Батав изумился:

– Светлый конунг помнит всех германцев своей области?

Траян засмеялся. Сзади засмеялись конники, прислушивающиеся к разговору. Напряжение последних дней понемногу спадало. Инспекцию можно было считать успешной. Лагеря вспомогательных когорт и ал в зарейнской Германии находились в хорошем состоянии. Хуже обстояло дело в тех кастрах, где размещались отдельные италийские когорты рейнских легионов. «Варвары питают особую ненависть к нам, римлянам, потому охотнее нападают на наши гарнизоны, чем на своих соплеменников на имперской службе. Надо как можно скорее вывести легионеров и разместить вексиллатионы[81]. Заальбинские германцы презирают прирейнских. Считают предателями. Из этого тоже необходимо извлечь выгоду».

Легат прервал раздумья, посмотрел на небо. Огромная стая ворон проносилась над кавалькадой. «Что это? Предупреждение богов, или просто птицы чувствуют приближение весны?»

Батавы также суеверно смотрели вверх. На лицах варваров отражалось сильное волнение. Виллибальд снял с шеи амулет из высушенных лап волка и ворона и приложил ко лбу. Траян не вмешивался, ждал объяснений. Спрятав талисман, декурион хлестнул кобылу. Поравнялся с наместником.

– Не знаю, кто послал священных птиц, Вотан или Локи. Но появились они неспроста. Нас ждут важные перемены.

Будучи с 92-го года правителем Верхней Германии, Марк Ульпий Траян изучил нравы и обычаи зарейнских племен. По поверьям германцев волк и ворон – посланцы богов. Они сопровождают души погибших воинов в Валгаллу. И если батав говорит о каких-то больших событиях, то, пожалуй, ему стоило поверить.

– Хорошо, Виллибальд, я учту. А пока прикажи прибавить ходу. Кажется, тучи расходятся. Выглянет солнце, и путь раскиснет окончательно.

Возле милевого столба консул слез с коня. Прошелся взад-вперед, разминая ноги. Вечерние сумерки окрасили окружающие предметы в серые и черные цвета. Батавы звенели оружием, держали животных под уздцы. Латинская речь командира турмы сменилась резким германским говором. Он кого-то распекал.

– В чем дело, Виллибальд?

– Оттон, вождь.

– Что Оттон?

– У Оттона лопнула подпруга, он тайком вытащил из-под себя чепрак. Доигрался, что набил спину коню. Он не верховой батав римской армии, а жалкий квадский пешедрал! Ничего – доберемся до места, и я покажу ему, как ужи сбрасывают кожу!

Неожиданно из темноты крикнул батав-кавалерист:

– На посту – огонь!

Траян устремил взгляд в темноту. Яркая оранжевая точка светилась там, где находилась застава. Светлячок мигнул три раза и погас. Вспыхнул снова, помигал и опять погас. Третий раз то же самое.

– Позади такой же огонь!

Сердце легата учащенно забилось. «Сигнал вызова. И он принят, клянусь Марсом! Сейчас пойдет текст сообщения. Что-то случилось. Факелы передают только экстренные приказы, в рядовых случаях посылают корникуляриев».

«...Префектам германских легионов... – мигал огонек. – Божественный Нерва призван к себе... Юпитером Всеблагим... Величайшим... Сенат и народ римский вручают свои заботы сыну Божественного императора... Марку Ульпию Нерве Траяну Августу... Германскому... Слава императору Траяну!»

– Да будет легок его путь через реку! В порядке, предначертанном природой и бессмертными богами, мы все последуем за тобой!

По торжественному тону римлянина Виллибальд понял, что произошло. Старый батав опустился на колени и низко наклонил голову:

– Ave imperator, militis batavius te salutant[82].

Соплеменники последовали его примеру. И в непроглядный мрак ночи, навстречу сонным звездам понеслись подхваченные десятками голосов слова:

– Ave imperator, militis batavius te salutant.

3

– Марк, наконец-то!

Плотина подошла к мужу. Взяла его руки в свои. Вот стоит новый принцепс римского народа. Владыка жизни и смерти подданных обширнейшей из империй существующего мира. Но что ей титулы? Для нее он по-прежнему ее Марк. Ее Испанец.

– Милостивая Юнона услышала мои молитвы! Ты жив и невредим, мой неугомонный военачальник. Тебе надо отдохнуть.

Траян смотрел на жену грустно и нежно. С того мгновения, как он стал императором, между ним и окружающими словно пролегла пропасть. Люди будто уменьшились ростом. Рабы простирались ниц. Свободнорожденные застывали в глубоком поклоне. Слава императору! И только Плотина на фоне всеобщего раболепия и пресмыкательства осталась такой же, какой была всегда «Мой неугомонный военачальник». Можно лишь благодарить богов за то, что они послали ему в спутницы жизни эту умную, чуткую женщину.

Правитель Римской империи утомленно присел на простой дубовый табурет германской работы.

– Что, Помпея, будешь теперь императрицей?

Жена улыбнулась:

– «Куда ты, Гай, туда и я – Гайя». Разве я могу покинуть тебя?

– Да, Лонгина, жена Домициана, тоже, наверное, говорила мужу подобное, а потом завела себе актера Париса.

– Ах, Марк, – пальцы супруги разомкнули застежки плаща. Бурая ткань, подбитая рыжими шкурами лисиц, скользнула на пол. – У Лонгины не было Траяна, иначе бы она не бросалась на парисов.

– Ну ладно, Гайя, что тут у вас произошло без меня? Как Матидия, Марциана?

– Все в добром здравии, ждут тебя с нетерпением. Марциана на кухне. Матидия убирается у себя. Хочет предстать пред очи принцепса в лучшем виде. От Греченка[83] получили письмо. Сабина только о тебе и говорит.

– Ох уж эта Сабина. Помпея, вели принести мне в баню расшитую тунику и сапоги с серебряными гвоздиками.

Император снял перевязь с мечом, сбросил походную обувь и провожаемый банным рабом зашлепал босыми ногами по мозаике вестибюля.

Пламя шести масляных светильников на подставках из эбенового дерева ярко освещало таблин. Проходящие под полом глиняные трубы гиппокауса[84] распространяли сухое приятное тепло. Вокруг стола собралось все семейство вступившего в свои права престолонаследника. Справа от принцепса помещалась его старшая сестра Марциана. Пожилая, рано поседевшая женщина с проницательным прищуром окруженных морщинками глаз. По левую руку кресло занимала добродетельная Плотина – жена. Напротив – Матидия Старшая. Дочь Марцианы и племянница императора. Самая младшая представительница фамилии – четырнадцатилетняя Сабина – не сидела, а стояла подле дяди, и сильные жесткие пальцы Траяна ласково теребили блестящие черные волосы внучатой племянницы.

Играли в кости. Ставка: два сестерция серебром. Матидии невероятно везло.

– Испанец, – умоляюще-завистливо тянула Сабина, – дай мне. Ты сегодня плохо играешь, мама заберет все, и я буду плохо спать.

Траян, плутовато прикусив нижнюю губу, тряс стаканчик.

– Нет, сабинянка, нет. Я брошу сам. А вот если и в этот раз проиграю, тогда ты отдашь мне свои последние монеты и метнешь лично! Помоги нам, Меркурий и Фортуна!

Отполированные кубики слоновой кости мягко легли на шерстяную ткань скатерти.

– А-а! Барра! – закричал в азарте бывший наместник. – Меркурий! Сабинянка, мы выиграли! Гоните сюда ваши сестерции! Ставлю весь выигрыш и четыре монеты Сабины на квит.

Плотина звонко рассмеялась.

– Марк! Ты проиграешься, как подвыпивший булочник в таверне.

– Посмотрим! Призываю в свидетели Януса, что его милостью я опять буду в барыше, а ты, Помпея, останешься со своими тухлыми пророчествами.

Матидия решительно махнула рукой:

– Играть так играть! Я ставлю все деньги против суммы Сабины и Марка. А ты, мама?

Марциана отрицательно покачала головой.

– Ну нет. Как говаривал Божественный Август: Festina Lente[85]. Среди нескольких потерявших голову обязательно должен оставаться хоть один трезвомыслящий. Я лучше приберу пока серебро. И погляжу на вас.

Кубики вновь загремели в золотом стакане. Бросок. Все ахнули.

– Вот что значит призвать на помощь Януса, – напыщенно проговорил Траян. – На всех трех – Меркурий. Надо уметь рисковать. Запомни это, Сабина. Сгребай у горе-предсказательниц монеты, будем делить их.

– А сколько мне причитается?

– Десять процентов от вложенного. Ты дала мне два сестерция. Значит, получишь еще двадцать дупондиев.

– А сколько ты оставляешь себе?

– Свою долю принцепса. Будь здесь Адриан, он бы подтвердил мою правоту.

– А Адриан скоро приедет, дядя?

Женщины разом задвигались, заговорили. Игра потеряла интерес.

– Марк, действительно, ты послал вызов Греченку?

– Плотина, я отправил корникулярия еще на подъезде к Колонии Агриппина, когда находился по ту сторону Рейна.

– И он привезет мне паннонские украшения?

Траян коротко хохотнул.

– Боюсь, Сабина, тебе придется разочароваться. Он заявится сюда бородатый, как грекос, с двумя или тремя сочинениями какого-нибудь Клеанта Асосского. Расцелует вас и тут же запрется в дальнем таблинчике и будет корпеть над комком сырой глины, изображая ученика скульптора. Юпитер Всеблагий! И зачем я отправил его учиться в Афины! Покойный брат немало изумился бы, увидев, что дает прославленное эллинское воспитание!

Матидия ревностно вмешалась в эту тираду:

– Однако легат в Аквинке ни разу не вынес нареканий его службе в легионе. Все тяготы армейской жизни Адриан выносит с истинно латинской доблестью. Что же до философских упражнений, то они не мешают ему оставаться настоящим римлянином.

– Сдаюсь, сдаюсь, Матидия. Моими учителями были старый астур Бороат и отравленные стрелы иудеев. И хотя я тоже изучал Цицерона и Сенеку, но все же не променяю их риторические размышления на уроки реальной жизни.

Марциана поднялась из-за стола.

– Будет вам, спорщики. И что это за мода – перечить принцепсу. Марк, я надеюсь, ты не прикажешь ее обезглавить? Сабина, жаворонок мой кампанский, посмотри, сколько там на клепсидре? Давным-давно пора спать. Помолитесь ларам и своему Гению и отправляйтесь в постель.

Траян ущипнул Сабину за ушко.

– Доброй ночи, тарраконская лань. Плотина, не надо звать рабов. Спокойной всем ночи.

В одном из светильников выгорело масло. Фитиль зачадил и погас. На зеленом покрывале стола остались лежать разбросанные серебряные монеты, игральные кости и кем-то из женщин забытый черепаховый гребень.

Когда стихли все шорохи в доме, вошли две рабыни и принялись наводить порядок. Увидели деньги. Молча переглянулись и сунули за щеку по сестерцию. У ворот зазвенел цепью и несколько раз громко гавкнул здоровенный германский пес.