2

Пятый выпад едва не свалил его с ног. Светоний отступал под бурным натиском Адриана, но когда друг, зарываясь, сделал три длинных броска вперед, резко отпрянул в сторону и коротким ударом сверху опустил меч противника долу и тут же увесисто стукнул того по плечу и лицу в плетеной медной каске.

– Это конец! Ты мертв, Адриан.

Племянник императора с досадой бросил серповидную дакийскую фалькату и, сняв с головы учебный шлем, вытер пот со лба.

– Да, для колющих движений она малопригодна. И все же под Тапэ мы имели время убедиться, что в умелых руках фальката ужасна.

Скрипнула дверь, и в гимнасий неслышно вошел слуга Лаберия Максима галл Беровист.

– Наместник Верхней и Нижней Мезии просит Элия Ариадна и Светония Транквилла в таблин.

Трибун кивнул:

– Передай, сейчас будем.

Ополоснувшись теплой водой, друзья надели шерстяные туники, набросили поверх узорчатые галльские плащи с бахромой и, шагая в ногу, отправились в кабинет правителя обеих Мезий.

В комнате было приятно тепло. Рабы, топившие гиппокаус, старались на совесть. Максим, уютно устроившись в светлом ореховом кресле, держал на коленях жирного фракийского кота с пушистой мордой и длинными усами. Вошедших встретил приветливо:

– Прошу, садитесь где вам будет удобно. Феаген советует при головной боли брать на руки эту домашнюю тварь и гладить. Утверждает, что таким способом лечились в Египте фараоны. Не знаю, как там, в Египте, но мне действительно помогает. К тому же стервец, – проконсул тряхнул животное, – удивительно умиротворенно мурлычет.

Кот открыл огромные зеленые глаза с вертикальными, через все яблоко, зрачками, и предостерегающе качнул хвостом туда-сюда. Уловив шкурой слабину в сдерживающих его руках, мягко соскочил на пол. Задрал хвост трубой и, испуская громкое «р-р-р-р-р-р-р», заходил под столом, потираясь о ноги гостей. Вдруг зверь присел на все четыре лапы и, судорожно крякнув, кинулся вон из комнаты. Лаберий Максим удивленно раскрыл веки. Адриан, наоборот, низко наклонился, давясь беззвучным смехом. Он прекрасно видел изо всех сил придавившую хвост кота ступню Светония.

– Наверное, кошку почуял, – бесстрастным тоном резюмировал Транквилл. Наместник укоризненно покачал головой:

– Ах, Светоний! Ты не можешь без своих фокусов. В наказание за проступок почитай-ка нам «Энеиду»!

Секретарь Адриана смущенно потупился. Потом расправил плечи и, обратись на пламя светильника, начал прекрасно поставленным голосом декламировать бессмертные строки Вергилия:

Поэма увлекала, чеканные строфы будили скрытые в глубине души чувства патриотизма. Старый проконсул в такт водил кистью по воздуху и время от времени тихо восклицал: «Великолепно!»

По окончании первой книги оба слушателя искренне поаплодировали чтецу.

– Видят боги, но ты, Транквилл, лучший декламатор из всех, с кем мне доводилось встречаться. Бато! – хлопнул в ладоши Максим, – принеси нам вина и печенья. Сейчас самое время подкрепиться.

За десертом правитель Мезий изложил цель вызова.

– Сегодня утром я получил письмо от Нигрина. Он просит тебя, Адриан, и твоего друга отправиться вниз по Данувию от Эска до Тоэзма и Диногенции проинспектировать состояние зимующих когорт. Выздоровевших легионеров направлять в легионы. Оставшимся обеспечить хороший уход. На носу февральские иды (13 февраля). К началу марта центурии необходимо пополнить. Особое внимание – состоянию вспомогательных подразделений.

Адриан задумчиво следил за игрой пурпурной влаги в стеклянной чаше в свете трех горящих фитилей.

– Когда мы должны уехать?

– Завтра же! Пропуска с моими печатями и коней получите утром. Эскорт – на ваше усмотрение.

Светоний, по-мальчишески аппетитно уплетавший печенья на медовом сахаре, ввернул:

– Одной турмы из алы граждан V Македонского легиона будет вполне достаточно.

Под черепичными кровлями, на грубо обтесанных деревянных столбах манипулы V Македонского легиона занимались ежедневными военными упражнениями. Кампигены из ветеранов учили молодых солдат сражаться с двумя и тремя противниками. Молодые старательно рассыпали удары во все стороны. На заснеженном поле конная ала на скаку метала дротики во врытые и обмотанные соломой бревна. Зима зимой, а учеба продолжается. Освободиться от нее дано лишь нескольким десяткам иммунов или тем, кто в состоянии сунуть на лапу своему центуриону десяток-другой сестерциев.

Адриан и Светоний с отрядом кавалерии привлекли внимание. Командир алы и пехотный трибун толково объяснили положение дел. Здесь, на шестнадцатом милевом столбе от Эска, стоят третья и четвертая когорты и отдельная фракийская ала. Остальные – дальше. Сам командир легиона Помпедий Фалькон – в Эске. Другие когорты – за городом по дороге на Димум. Советуем быть осторожнее. Солдаты, ходившие в лес за дровами, видели позавчера незнакомых всадников. Числом до сотни человек. Скорее всего даки. На Данувии лед трухфутовой толщины. Варвары спокойно могут переходить реку. Схватят – никто не успеет прийти на помощь. Перемирие – басня для школяров.

Адриан поблагодарил и рысью повел маленький отряд по засыпанному снегом тракту. Решили объехать Эск стороной и следовать прямо на Азамум. Помпедий Фалькон сам разберется в делах своего легиона.

Светоний, нахлестывая коня, спросил на скаку Адриана:

– Ты узнал префекта алы?

– Еще бы! Это тот самый Домиций Януарий, который до начала войны встречал императора и преторианские когорты возле Виминация.

– Да-а, только тогда у него не было шейного отличия.

– Ничего удивительного! В летней кампании он наверняка заслужил свою награду.

Эскорт, вздымая за собой мелкую снежную пыль, тройками в десять рядов поспешал сзади широким галопом.

3

Таверна «Золотой Орфей» была одним из лучших заведений в Дуросторе. Хозяин ее – толстый Филемон – лично готовил для своих гостей тунца на вертеле, по-делосски. Помещение отличалось достаточно внушительными размерами. За десятками грубо сколоченных столов в часы пик могло поместиться шестьдесят человек. Филемону помогали двое нанятых в городе поваров и три раба-иллирийца, разносивших кушанья и убиравшие объедки. Счета посетителям предъявляла жена Филемона, необъятная (пошире мужа) фракийка Пассия. В «Орфее» не было еще случая, чтобы кто-нибудь отказался платить. Хотя туда частенько заходили такие рожи, при виде которых в ужас приходили целые подразделения городской стражи и сам префект Дуростора.

Трактирщик гордился своей супругой необычайно и, выпив с обедавшими приятелями стаканчик вина, обещал: «Видят Фортуна и Меркурий, я обязательно закажу дураку Афанасию мраморный бюст своей благоверной Пассии. В Дуросторе должны знать собственных знаменитостей!» Друзья реготали в ответ: «А надпись сделаешь такую: «Пассия, жена жулика Филемона Прощай! Ничто не потревожит твой покой – ведь деньги требовать не с кого!» Филемон разъярялся и подсылал к выпивохам жену. Те сразу съеживались и выкладывали на три-четыре дупондия больше положенного.

С началом войны дела содержателя «Золотого Орфея» пошли в гору. Филемон за бесценок скупал у пьянствующих легионеров награбленные за Данувием меха, одежду, серебряные украшения. Не гнушался и живым товаром. Мало кто знал о двух тесных каморках под чердаком, где наиболее доверенные посетители могли провести время с молоденькими дакийками, приобретенными по случаю специально для этой цели.

С началом зимы основными клиентами стали бессы и одрисы из вспомогательных фракийских когорт XI Клавдиева легиона, размещенных в Дуросторе.

...Чад из поварни проникал в зал, наполняя помещение горьковатым запахом. Одрисы в шерстяных туниках и теплых галльских штанах сидели за столом, жуя ячменный хлеб с сыром и запивая выдержанным, но изрядно разбавленным вином. В очаге гудел большой огонь, распространявший тепло до самых дальних уголков таверны.

– Филемон, проклятый кровосос! Скоро ты принесешь нам своего знаменитого тунца по-делосски? Если будешь тянуть, мы поужинаем другим блюдом: Филемоном по-дуросторски!

– Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!

Дверь широко распахнулась. Клубы морозного пара заколыхались у порога.

– Ба! Кого я вижу?! Сервилий собственной персоной! – трактирщик покинул наблюдательный пост у кухни и заспешил навстречу желанному посетителю. Направо и налево крича остальным:

– Угомонитесь, фракийские головорезы! Ваш тунец никуда не уйдет! Сию минуту будет подан! Пейте пока вино за здоровье моего дорогого Сервилия из Рациарии!

Вошедший снисходительно обнял хозяина «Орфея».

– Похоже, твои дела идут отлично, а, Филемон? Год назад у тебя на столах не было столько оловянной посуды. Все больше глина.

– А-а, – грек плутовато щурил пронзительные черные глазки. – Тебя, Сервилий, я угощу на серебряной!

– Ого! Ну вот, теперь и без расспросов вижу, что процветаешь. Кстати, как тебе мой новый раб?

Филемон придирчиво оглядел Скориба и почесал нос.

– Ты что, Сервилий, обменял эту обросшую худобу на Денци?

– Неужели я похож на идиота, Орфей? Этого дака я по дешевке взял в Рациарии у наших доблестных солдат. Были еще четырнадцать, но тех я отправил в Италию загнать подороже. Мастера на вилле обучат их ремеслам, и я перепродам бездельников через год за хорошую цену.

Губы трактирщика затряслись от жадности.

– И что, много рабов припрятали вояки?

– Да если хорошенько пошарить, то наберется не одна сотня! Ты хочешь войти к кому-нибудь в долю?

Филемон осекся. С Сервилием надо держать ухо востро. Не то перехватит товар. За ним не станется.

– Откуда у меня такие деньги, римлянин? Ну ладно. Пойдем наверх, устрою тебя в лучшем виде.

– Нет, Филемон! Я хочу немного посидеть здесь, внизу, среди храбрых фракийцев. А то все один да один. Подавай мне тунца и баранину прямо сюда.

– Но, Сервилий...

– Делай что тебе говорят. За деньги можешь не беспокоиться. Уплачу как за отдельный номер.

В этот вечер Филемону и его жене пришлось пережить много неприятных минут. Кто мог ожидать, что Сервилий так напьется? За десять лет знакомства муж Пассии, почитай, впервые видел агента Цезерниев в подобном состоянии. Поначалу все шло гладко. Торгаш со своим молчаливым рабом подсел к столу, за которым ели десятники и сотники фракийцев. Самому старшему из них, Сирмию, Сервилий выставил кувшин хорошего кампанского вина из запасов «Золотого Орфея». Сирмий не имел ничего против. Первую здравицу провозгласили за принцепса римского народа Цезаря Нерву Траяна Августа. Все солдаты в трактире встали и осушили свои бокалы. Через час фракийцы в зале напряженно прислушивались к пьяным разглагольствованиям Филемонова гостя:

– Кто скажет, что мы, римляне, не будем властвовать над всем миром?! Кто?! Мы уже властелины половины Ойкумены. Даки?! Какие там даки?! Плевать! Вот сидит дакийская скотина! Вчера он мычал, шляясь по своим заросшим лесам и горам, а сегодня притих, а завтра будет прилежно молоть зерно на моей мельнице! Да! Да! Клянусь Юпитером, только так!!! Вот, например, вы, фракийцы, Сирмий – вы мужественный народ, но мы, римляне, покорили вас, и теперь все одрисы и бессы, и прочие молодчики из ваших льют свою кровь за наше италийское господство в Дакии! И будете лить!!! Потому что наша римская каллига раздавит брюхо любому, кто пикнет против! Это от самих богов! От Юпитера и Юноны! Вся ваша фракийская гордость кончается там, где обещают горсть золота и права нашего великого италийского гражданства! Сколько варваров фракийцев сигают от радости, получив это право на своей собственной земле. Плевать им на какую-то вшивую Фракию! Им дорого гражданство! Да здравствует сенат и народ римский! Да здравствует Божественный император Нерва Траян Август!

Римлянин пьяно визжал и тыкал ногой в грудь хмурому рабу даку.

– Вытри сапоги, мерзкий дикарь! Дак-вонючка! Фракийцы, вытирайте об него свои ноги. Вы солдаты Траяна! Вы почти римляне! По крайней мере, в одежде! Разве мало вы убивали этих децебаловых блох за Данувием?!

Раб не проронил ни слова. Но его горящие глаза были красноречивее любых слов. Филемон в страхе ожидал погрома. Воины Сирмия сидели, сжав кулаки от ярости, готовые ко всему. Но сам Сирмий, видимо, рассудил иначе.

– Добро! – сказал он, нехорошо улыбнувшись. – Наш римский знакомый, похоже, хватил лишку, но, с другой стороны, не согласиться с ним нельзя. Да и нам пора к себе. Дандарид! Помогите рабу Сервилия втащить господина наверх! Пускай проспится! Все остальные – в казарму!

Не прощаясь с хозяином таверны, солдаты фракийского вексиллатиона гурьбой повалили на улицу.

Наверху, когда все утихло, Сервилий приподнял красные, распухшие веки и молвил лежавшему на войлоке у входа товарищу:

– Прости меня, Скориб! Так было нужно! Для нас, для Дакии.

К его удивлению, с кошмы послышался смех:

– О чем ты говоришь, Мукапор? Видел бы ты выражение лица трактирщика' А о фракийцах я вообще молчу – упаси, Замолксис, какому-нибудь римлянину попасться им на темной дороге. От Рациарии до Дуростора ты, Мукапор, даешь уже третье выступление и везде с неизменным успехом. Ручаюсь, плоды созреют довольно скоро.

Мукапор не ответил. Он вовсю сопел носом, распространяя вокруг себя горячее дыхание винных паров.

Лошади, болезненно оттопырив верхнюю губу, с недоумением взирали на своих хозяев. Никогда за все время пребывания на строевой службе люди с таким ожесточением не терли щетками их бока и бабки у копыт. Шкура горела огнем. Жеребцы лягались и кусались. Фракийцы отводили душу. Пехота драила доспехи и оружие с не меньшим рвением. Бляшки панцирей сияли, словно солнце.

Речи пьяного римлянина в «Золотом Орфее» молнией облетели солдат вспомогательных фракийских частей в Дуросторе. Воины не смотрели друг на друга. Война за Данувием неожиданно приобрела совсем иной смысл. Центурион Искар на одной из сходок процедил, сплюнув:

– Под Берзовией я красивую девчонку добыл и припрятал, а в Транстиерне продал грекам за сорок денариев. А теперь, после болтовни той римской свиньи, думаю: лучше бы на волю выпустил.

Ептетрас-знаменосец из когорты Искара, оглянувшись, нет ли поблизости префекта или контуберналов из римлян, добавил раздумчиво:

– Дерьмо мы все последнее! Все – дерьмо! Я родом из-под Берои. Дед мой с римлянами за свою землю сражался. А отец вступил в вексиллатион. Двадцать пять лет как один оттарабанил, таскаясь по Африке и Востоку. При штурме Иерусалима левой ноги лишился. Как раз в последний месяц службы. Отпустили без задержки. Так он, когда права италийского гражданства и участок получил, чуть не плакал от радости. А я думаю, чему радоваться-то? На своей родине свою же землю в награду получаешь. Суки! Римские живоглоты! За тот клочок в тридцать югеров сколько человек отец в Сирии или Кирене с земли согнал. А кому она досталась? Римлянам!

Фракийцы вразнобой кивают:

– Верно! Точно так!

Молодой одрис, жуя кусок лепешки (не избавился еще от детской привычки), проникновенно шепчет:

– От Берзовии правее миль на двадцать во время нашего наступления я и покойный Дижапор, да упокоится его душа у Диоскуров, на заготовке мяса попались дакам. Расспросив нас да узнав, что мы фракийцы, они ничего нам не сделали. Помолчали презрительно, а старший их напутствовал: «Идите и передайте товарищам, что у даков с фракийцами одни боги и судьба одна, а враги и у тех, и у других – римляне! Негоже поклоняющимся Диоскурам для жадных римских шакалов землю своих братьев завоевывать. Достаточно одной Фракии, подаренной Риму!»

Аналогичные разговоры шли практически в каждой центурии или конной турме. Теперь любое поручение, полученное от начальника-римлянина, воспринималось как личное оскорбление. У молвы длинные крылья. И чем дальше уносятся слухи, тем большим комом подробностей они обрастают. Подспудно, незаметно для глаза трибунов и легатов во вспомогательных подразделениях фракийцев и мезов зрело и росло недовольство. Мужество даков, соседей по Данувию, вызывало уважение. Легенды о Децебале передавались у костров все новым и новым слушателям. Разведчики дакийского царя, проникавшие в манипулы, нагнетали страсти. Достаточно было малейшей искры, чтобы тщательно скрываемое недовольство прорвалось наружу. В преддверии весеннего возобновления боевых действий вексиллатионы фракийцев были идейно разложены и как военная сила представляли угрозу самой римской армии.

4

Тзинта не находила себе места. Могла ли она подумать о таком? Скажи ей кто-нибудь раньше, рассмеялась бы в лицо. Полюбить мужа? Но вот любит! До беспамятства. Речи отца, нашептывания брата – все померкло перед заполнившим сердце чувством. После поражения даков Регебала не могла видеть. Считала, что он – главный виновник неудачи. Брат догадывался о ее настроении. Старался не попадаться на глаза. За все время после заключения перемирия с римлянами Децебал лишь два раза появился в Сармизагетузе. Почерневший, осунувшийся. Виновато сгорбившись в кресле, брал на руки подросшую Тиссу: