Затворив за собой дверь, кузнец торопливо стал шарить по полу и, найдя кусок бересты, быстро вырезал ножом несколько каких-то знаков.
      - Илейко, отнеси этот кусок Валиту. Скажи, я повел шведов, они хотят напасть на русскую дружину. Пусть торопятся... Скройся! - зашептал кузнец, заслышав шаги. - Не выходи отсюда, пока не уйдут свей.
      Мальчишка, как мышонок, юркнул в печь и притаился в ее темной пасти.
      Дверь с шумом распахнулась, и на пороге показался Эриксон. Посмотрев на кузнеца, спокойно раздевавшегося у деревянной кадки с водой, и, не заметив ничего подозрительного, он молча вышел.
      Через час отряд двинулся в дорогу. Снова на пути встали стволы вековых деревьев, топкие болота, цепкий кустарник.
      Кузнец уверенно шел вперед, замечая путь по одному ему ведомым отметинам. Он не видел, как двое воинов, задержавшиеся на поляне, зашли в дом кузнеца и, побыв там недолго, пустились догонять своих товарищей, вытирая на ходу окровавленные мечи.
      Когда все стихло, дверь бани тихо отворилась, и в щель глянула перемазанная сажей головка мальчугана. Убедившись, что поблизости никого нет, он выбежал на лужайку и, оглядываясь, метнулся к дому.
      На пороге мальчик остановился. Он смотрел широко раскрытыми от ужаса глазами на мать, сестренку, деда и бабку. Они лежали в лужах крови, зарубленные врагами.
      Мальчик с плачем бросился было к матери, но, вспомнив строгий наказ отца, вытирая слезы, бегом пустился по лужайке. Он мигом набросил уздечку на пегую лошадь и, ударив голыми пятками по бокам, помчался по влажному песку, оставляя круглые следы, быстро заполняющиеся водой.
      Глава XVI НАПАДЕНИЕ
      Просторная изба Степана Котова стояла на бойком месте. Здесь проходил древний путь на север, путь к Студеному морю, проторенный многими поколениями русских людей.
      Здесь шли непокоренные: язычники, восставшие против
      христианства, спасавшие от поругания своих идолов; шли вольные крестьяне-общинники, не признававшие прав народившейся знати на владения исконными общинными землями, водами и лесами. А в этот век шел русский, вконец разоренный мужик, не пожелавший надеть себе на шею боярское ярмо.
      Одним из таких людей, сильных волей и здоровых телом, был Степан Котов, тридцать лет назад поселившийся на этом месте. Много перенес он горя и невзгод, когда молодым парнем, на берегу реки Выга, он купил у богатого карела облюбованный участок за два сорока белок да рубль серебром. Много труда было вложено на выкорчевывание пней, на рубку леса. На делянке в две обжи! он сжег срубленный лес и, удобрив землю золой, оставшейся после пережога, засеял ее рожью и ячменем.
      - На сырых корнях поселился, - любил говаривать он, вспоминая первые дни своей жизни в этом месте.
      У охотников он скупал за бесценок дорогие меха, выгодно приторговывая ими в Великом Новгороде.
      На зиму раздобревший Степан Котов ежегодно стал посылать на Мезенский берег ватаги тюленебоев. А этим летом он отправил за моржовой костью в студеные моря две большие заморские лодьи.
      Свой дом и амбары Котов окружил высоким частоколом. Не напрасно два года подряд работники стучали топорами по стволам вековых деревьев: за крепким частоколом хозяин жил словно в крепости.
      Труфану Федоровичу Котов был рад. Угощая гостя в своей горнице наверху, он был готов до позднего вечера слушать новости о новгородских делах. Котов часто вздыхал, сочувственно покачивая головой, иногда вставлял свое словечко. Голосу хозяина был хриплый: в молодости провалился он под лед, застудил горло - с тех пор и осталась хриплость на всю жизнь. Когда Амосов рассказал про свой план и попросил Котова послать в заморье свои лодьи, Степан заколебался.
      "Загубит старик лодейки, - думал он. - Убыток немалый. Не дам, пусть у других просит".
      Степан было и рот раскрыл для ответа, но ему помешала песня. Старинную поморскую песню запели дружинники внизу в горнице. Про широкое Студеное русское море говорилось в ней, про богатырей-мореходов, бесстрашно выходивших на промысел, про битвы с варягами, про русскую славу.
      Песня ширилась, ей становилось тесно в горнице, она раздвигала стены и рвалась на просторы Студеного моря. Песня звала на новые подвиги, в новые морские походы. В ней слышался грозный шум морских волн, свист ветра, грохот бури;
      1 Обжа - земельная мера, равная 15 десятинам (15 гектаров). ,
      тяжелая волна, рыча, вкатывалась на палубу, ломая всё на своем пути, тоскливо стонали мачты, плакал запутавшийся в снастях ветер. Но вот песня стала тише: послышались причитания матери, провожающей сына, мольба беречь себя, возвратиться домой живым и здоровым.
      Песня звучит громче, слова матери тверже, требовательнее. Не просто мать, а мать-родина говорила: лучше погибни от стрелы вражеской, исчезни в пучине морской, но будь храбр, не осрами землю, вскормившую тебя.
      Гремит песня, в ней слышится молодецкая удаль. Сердито шумит море.
      Ай, да где мы, братцы, будем день дневать,
      Будем день дневать, коротати ночь3
      Будем день дневать во синем море,
      Коротать ночь на большой волне, на белом взводне.
      Врываются новые звуки. Неожиданно зазвенело оружие, запели каленые стрелы, громко затрубил боевой рог, призывая к битве. Песня зовет, песня приказывает.
      Ударили литавры: победа! Песнь, ликуя, поднимается все выше и выше, увлекая за собой всех, кто слушает ее. Победа! Враг побежден, он бежит от русских берегов.
      Звучат торжественные, величественные ноты. Мореходов встречают ликующие голоса родной земли. Лодьи пришли с победой и богатым промыслом. Но встреча омрачена горечью утрат: не все вернулись домой.
      Песнь обрывается. Тихо. Никто не смеет нарушить очарование, навеянное старинной песней.
      - Эх, Труфан Федорович! - не выдержал Степан Котов. - Да за такую песню жизни не жаль. Ведь как крепко взяла! Бери лодейки. Коли прибыток будет хорошо, а нет, и так обойдусь.
      Хозяин и гость долго еще сидели молча.
      - Не пора ли, гостюшко, в постелю? - сказал наконец Степан Котов, заметив, что купца обуяла дремота.
      - Да уж прости, Степан, - отозвался Амосов, - замаялся в дороге.
      Тяжело ступая, Котов провел гостя в соседнюю горницу, где на широкой скамье была приготовлена постель.
      - Спокойно ли в здешних местах? - позевывая и крестя рот, спрашивал Амосов. - Свеев не слышно ли?
      - Будь в надеже, Труфан Федорович, не слыхать. На поморском берегу, слух был, свей погосты да монастыри пожгли, то верно, - хрипел хозяин. - Спи себе и думы не держи. А касаемо лихого народа, - продолжал он, - работник у меня двор сторожит.
      Котов подошел к окну и, едва просунувшись в него своим
      большим, грузным телом, крикнул:
      - Митрий! Эй, Митрий!
      - Здесь я! - откликнулся кто-то со двора. - Чего надоть?
      - Вон он, Митрий мой, по двору бродит. Такой любому молодцу спуска не даст!.. - хвастливо заметил хозяин. - Спи, не сумлевайся.
      Пожелав еще раз гостю спокойной ночи, Котов ушел на свою половину.
      Амосовы дружинники расположились отдыхать где придется. Кто улегся на сеновале, кто в пустом хлеву, подостлав мягкое сено на пахнувший навозом пол. Добрая половина мо-лодцев заняла полати внизу, в большой горнице, где обычно останавливались проезжие.
      Сказитель и песенник Петруха Рубец тихим, приятным голосом напевал былину о Садко. Дружинники слушали молча.
      Вот Петруха остановился; ему давно хотелось растянуться на лавке и заснуть, но, по обычаю ватажников, он должен был засыпать последним, когда уж некому было слушать. Прислушавшись к мерному дыханию молодцов, он спросил:
      - Все ли спите, хрещеные, сказывать ли дальше?
      - Сказывай, - послышался сиплый голос из угла, - сказывай, Петруха!
      И, пересиливая сон, Рубец опять запел. Прошел еще час Петруха снова остановился и повторил вопрос:
      - Все ли спите, хрещеные, сказывать ли дальше?
      В ответ раздалось прерывистое дыхание и храп молодцов.
      В полночь старшой Савелий проснулся. Нащупав в темноте ушат с водой, он жадно напился и, поправив лежавшие накрест лучинки, чтоб черт в воду не влез, вышел во двор: ему не спалось в душной горнице.
      - Ишь ведь, проклятые, забодай вас бык! - ругался, расчесывая волосатую грудь, Савелий. - Ну и блох, прости господи, развел хозяин! Откуда только напасть такая на человека?
      Посмотрев на серое, бесцветное небо северной августовской ночи, на темь обступившего леса, Савелий собрался было идти досыпать на сеновал. Тут его окликнул появившийся вдруг человек с огромной дубиной в руках.
      - Что, паря, не спишь, али охоты нет? - загудел детина.
      - Воздуху дыхнуть вышел, душно в горнице. А ты что бродишь - в сторожах, что ли?
      - Угадал, паря: хозяйское добро стерегу, своего-то не нажил, присаживаясь на лавку, ответил великан. - Да ты садись, погуторим. Откуда сам-то?
      Савелий присел нехотя и хмуро ответил:
      - Новгородский... - и, внимательно глянув на нового знакомца, восхищенно добавил: - Дубина-то, забодай тебя бык!
      Он попробовал поднять оружие сторожа и удивленно хмыкнул.
      - Мне ее впору только ежели на плечо, а ты вместо посоха. На море тебе место - торосной карбас' один бы по льду поволок.
      Парень ухмыльнулся:
      - Быку меня не забодать. Пробовал, да не вышло. А на море я бы рад, да... - он замялся, - дело, вишь, тут одно.
      - Стало быть, люба завелась, - заметив смущение парня, догадался Савелий. - Под пару себе, стало быть, нашел?
      Мысль показалась Савелию такой несуразной, что он рассмеялся.
      - Чего гогочешь? - досадливо оборвал великан. - Ты хозяйскую дочку Варвару видел?.. Она меня здесь и присушила. Не она бы, разве я тут хоть день лишний пробыл?
      И парень, видно обидевшись, замолк.
      - Забодай тебя бык! А хозяин как? Отдаст за тебя дочку-то?
      - Обещал отдать, ежели добра накоплю. Варвара-то на коленях отца молила, за меня замуж хочет. Любит меня, - почти шепотом добавил великан.
      - В сторожах ввек добра не накопишь. Вот ежели на море, за костью моржовой... На промысле-то чей перед - тот и господин. Там враз разбогатеешь. Такого-то любая дружина возьмет.
      Великан хотел что-то ответить, но вдруг насторожился:
      - Кабыть говор слыхать, али мерещится? Тебе как, парень?
      Савелий прислушался.
      - А что, хозяин разве псов не держит? - спросил он.
      - Пастухи с собой псов забрали... - тихо ответил сторож, продолжая прислушиваться. - Опять говор слышен, пойти разузнать, что ли? - Великан поднялся и, сделав несколько шагов, исчез за углом дома.
      В одиночестве Савелия снова обуял сон. "Пойду на сеновал, - мелькнуло в голове, - сна-то уж немного осталось. Али подождать парня-то?" Он привалился к бревенчатой стеке и задремал.
      Савелий не слышал тонкого свиста выпущенной из боевого лука стрелы. Острый наконечник пробил горло сонного Савелия, впился в стену избы. Пробуждение было страшным. Рванувшись вперед, дружинник вскочил на ноги, хотел крикнуть, но только храп вырвался из залитого кровью горла. Шатаясь, он кинулся в избу, на ощупь нашел щеколду и, падая всем телом на дверь, распахнул ее и свалился тут же у порога.
      "Ребята, вставайте! Вражье!" - хотел крикнуть Савелий.
      1 Торосной карбас - легкая лодка, приспособленная для перетаскивания через нагроможденные обломки льда (торосы).
      Но только мычанье да хрип услышали дружинники. Раненый ватажник бился на полу, стучал ногами, переваливался с боку на бок, заливая грязный пол горницы пузырящейся кровью.
      Петрушка Рубец первый понял, в чем дело. Он сломал стрелу и вынул оба конца из раны.
      - Свейская стрела! Вставай, ребята! - крикнул он и бросился было на двор, но тут же остановился и торопливо припер дверь крепким дубовым засовом.
      И вовремя! Снаружи раздались крики на чужом, непонятном языке, топот многих ног. Дверь затрещала от посыпавшихся на нее ударов.
      Дружинники наспех вооружались. Одни натягивали на себя кольчуги, другие покрывали голову шлемом, третьи, согнув луки, старались приладить тетиву.
      Враги бешено ломились в дверь. От ударов топора полетела щепа внутрь горницы. Еще миг - и сорванная с петель дверь рухнула на пол. С ревом кинулись дружинники на врага. Русские мечи и пики загремели по медным латам шведов. От неожиданного яростного напора враги подались назад. Но замешательство продолжалось недолго: высокий воин, закованный в блестящие латы, с призывным кличем бросился на дружинников. За ним грянули шведские воины, и бой разгорелся с новой силой. Теснимые со всех сторон, новгородцы отступили. Прихватив трех тяжело раненных товарищей, они вновь укрепились за стенами избы и, осыпая противника стрелами, заваливали вход всем, что попало под руку. Сверху в горницу прибежали купец Амосов с мечом в руках и хозяин Степан Котов. Подбадриваемые криками своего начальника, шведы яростно лезли в избу и после короткой схватки, оттеснив новгородцев от двери, ворвались в горницу.
      Не выдержав бешеной атаки, дружинники по приказу Амосова стали уходить наверх. Бой шел теперь за каждую ступеньку лестницы.
      Положение новгородцев стало немного выгоднее: сверху удобнее разить врага мечами и копьями. Но в избе дружинников осталось всего только семеро, не считая хозяина и Труфана Федоровича, остальные были ранены или убиты.
      Грузный Степан Котов неутомимо орудовал топором. В его сильных, привыкших к тяжелой работе руках топор был страшным оружием.
      Он с хриплым уханьем опускал топор на медные шлемы рвавшихся наверх шведских воинов, приговаривая после каждого удачного удара:
      - Не лезь на святую землю!
      - Не трожь чужих домов!
      - Не воруй, поганец!
      Внезапно отчаянный женский вопль покрыл шум схватки.
      Бой шел теперь за каждую ступеньку лестницы.
      Степан Котов бросился к окну. Шведский воин, намотав на кулак девичьи косы, тащил по двору отбивавшуюся хозяйскую дочку.
      - Отец! Митенька! Митя! Спасите!.. - не переставая, звала с плачем Варвара.
      - Здесь я! - вдруг неожиданно громко раздался голос.
      Дмитрий Головня, хозяйский сторож, принял на себя первый натиск врага. Застигнутый врасплох в дальнем углу усадьбы, окруженный со всех сторон шведскими воинами, он даже не успел взмахнуть своей дубиной. Страшный удар палицы Густава Эриксона оглушил и свалил великана с ног.
      Теперь, очнувшись, Дмитрий услышал крик девушки. От бешенства, охватившего его, вдесятеро прибавилось сил. Схватив свою дубину, Дмитрий бросился на обидчика. Швед, не успев крикнуть, рухнул с разбитым черепом, а его товарищи, яростно крича, окружили великана.
      На этот раз, защищая девушку, Дмитрий так ловко действовал своей дубиной, быстро перебрасывая ее то в правую, то в левую руку и вертя ею на разные лады, что вскоре около него оказались еще убитые.
      Дмитрий отступил к частоколу и бился с наседавшими на него со всех сторон шведами; его длинная дубина беспрерывно свистела в воздухе, отбивая удары вражеских мечей.
      В избе атака шведов ослабла: испуганные шумом свалки, боясь удара в спину, многие выбежали во двор. Труфан Федорович и Степан Котов были не в силах помочь Головне: затаив дыхание они наблюдали неравный бой.
      - Митюха, выручи! Отдам Варвару, как перед богом говорю, отдам, - бормотал хозяин. - Молодец, Митрий! - не выдержав, крикнул он, когда еще один меч, выбитый дубиной из рук шведа, сверкнув клинком, отлетел в сторону.
      - Господине, Труфан Федорович, глянь, что свей делают! - испуганно сказал кто-то из дружинников, тяжело дыша и вытирая кровь, сочившуюся из раны на лбу. Он указал на противоположное окно.
      - Душегубы!.. - вырвалось у Амосова. - Смотри, Степан!..
      Шведы притащили несколько охапок сена по другую сторону дома. Один из них, согнувшись, возился с кресалом, высекая огонь. Ясно было, что враги решили сжечь избу вместе с ее защитниками. Спасения не было: если кто-нибудь из осажденных и решился бы выпрыгнуть в окно, его приняли бы на пики.
      Амосов не думал о смерти. Ему было обидно, что замысел, ради которого он решился на это трудное путешествие, рухнул...
      Когда легкий ветерок стал задувать в окна дым, раздался
      грозный боевой клич. Новый отряд вооруженных воинов появился на дворе и обрушился на шведов, не давая им опомниться. Это были карелы, предупрежденные сыном кузнеца.
      Карельские воины ловко бились короткими, широкими мечами, разили врагов острыми пиками и калеными стрелами. Схватка продолжалась недолго: часть шведов полегла в бою, оставшихся в живых взяли в плен.
      Тут же, на дворе, после боя карелы собрались на совет - решали, что делать с пленными шведами. Они расселись на бревнах, сложенных кучей у частокола, окружив своего вождя, молодого воина, одетого в посеребренную кольчужную рубаху.
      - Привести Кеттунена и начальника свеев! - громко про звучал его приказ.
      Перед советом со связанными позади руками появились карел-проводник и Густав Эриксон.
      - Кто хочет сказать? - опять раздались громкие .слова вождя.
      Поднялся седой воин. Опираясь на меч, он помолчал, собираясь с мыслями. Обратясь к Эриксону, старик гневно сверкнул глазами:
      - Пусть чужестранец скажет, где кузнец Асташко Тойвутов.
      Швед гордо поднял голову и медленно ответил:
      - Ваш грязный кузнец висит на хорошей веревке, совсем недалеко отсюда. Он пытался сбить нас с пути и получил по заслугам.
      Воины молча переглянулись.
      - Ты пришел с мечом на нашу землю, разорил дом кузнеца Тойвутова, убил его родителей, жену и ребенка, повесил его самого. Но это не всё. Ты напал на русских людей, не сделавших тебе ничего худого, многих убил, остальных хотел сжечь. Ты должен умереть с веревкой на шее!.. И ты, собака! - повысил голос старик, обращаясь к карелу-проводнику. - Ты предал родную землю, привел врагов, помог им убивать своих братьев! Ты хуже, чем чужеземный разбойник! Будь проклят от сегодня и до века ты и весь твой нечистый род!.. Он должен умереть, - обратился старик к совету, - такой же поганой смертью, как и свей. Других чужеземных воинов оставим на нашей земле: пусть трудом заслужат себе свободу... Я сказал. - И старик опустился на свое место.
      Все воины одобрительно закивали головой. Никто не подал голоса против предложения седобородого воина.
      - Кто еще хочет сказать?.. - снова обратился вождь к собравшимся. Он подождал. - Или согласны все с Минаевым?
      Воины молча опустили голову.
      - Пусть будет так, как хотят все! - торжественно произнес вождь и поднялся с места.
      Это было сигналом. Несколько карельских воинов, схватив Густава Эриксона и Кеттунена, повели их за ворота усадьбы.
      Все видели, как, идя на смерть, гордо нес свою голову высокий швед и как жалко вымаливал жизнь предатель-карел, ползая на коленях перед своими неумолимыми судьями-соотечественниками.
      Глава XVII БЕГЛЕЦ
      Приговоренных привели на высокий берег к могучей сосне, протянувшей свои ветви над рекой. Здесь у большого костра, спасаясь от ночной сырости, собрались дозорные.
      Перебросившись скупыми словами, двое из конвоиров присмотрели сучья повыше и потолще, взобрались на них и стали привязывать длинные ремни с петлями на концах; они торопились поскорее покончить с неприятным делом.
      Кеттунен затих. Он молчал, озираясь по сторонам, словно дикий зверь в западне. Когда воины, гревшиеся у костра, отошли, чтобы помочь товарищам, он вдруг начал медленно пятиться к огню. Костер, сложенный из толстых сухих поленьев, пылал высоким, жарким огнем, и рубаха на спине у Кеттунена сразу задымилась.
      - Берегись, эй! - крикнул ему воин, сидящий на суку.
      Все обернулись и посмотрели на проводника. Он стоял немного сгорбившись, его лицо ничего не выражало, кроме довольства согревшегося человека.
      - Пусть погреется, - примирительно заметил другой воин, - ему сейчас все можно.
      Все снова принялись за работу.
      - Спасибо, карелы, за милость! - неожиданно громко сказал Кеттунен. Доведется, однако, отблагодарю.
      Никто ему не ответил. Кеттунен как будто еще больше пригнулся.
      В воздухе запахло горелым мясом. Густав Эриксон, пристально взглянув в лицо своего проводника, понял, какие мучения он терпит.
      Кеттунен разорвал на обгоревших руках тлевшие веревки и сделал несколько прыжков по берегу. Не раздумывая, он прыгнул в глубокую, покрытую утренним туманом реку.
      Двое дозорных, выпустив по нескольку стрел из луков, прислушались: с реки доносилось мерное всплескивание быстро удалявшегося пловца...
      Кеттунен сидел у большого синего озера и держал сожженные руки в холодной как лед воде. Протяжный стон вырвался из его груди; карел испуганно осмотрелся - сейчас даже собственное дыхание казалось чересчур громким.
      Ему мерещилось, что высокие сосны и ели, плотной стеной окружавшие озеро, протягивали свои корявые руки-ветви, словно собираясь схватить его, А там, подальше, в черноте теней, где серебристая, ровная, как стекло, поверхность озера терялась в зарослях камыша, там будто копошилось что-то большое, страшное.
      - Однако, водяной, - сразу же решил Кеттунен и зажмурил глаза.
      Он стал лихорадочно вспоминать молитвы и имена католических святых.
      Но спасательные молитвы, как назло, не шли в голову Кеттунена.
      Выдернув руки из воды, Кеттунен поспешно бросился прочь.
      За несколько часов трудного пути по лесным болотам и сырым мхам беглец совсем обессилел. Вместе с тем страх смерти гнал его дальше вперед и вперед. Не оглядываясь на проклятое озеро, Кеттунен забрался в чащу дремучего леса и с трудом продолжал идти к большому заливу Выгозера, куда всего сутки назад он привел шведский военный отряд.
      Обожженные руки мешали ему двигаться; 'цепкие ветки кустарника безжалостно хлестали его по лицу и задевали больные руки. Он часто вскрикивал, широко раскрывая глаза от боли. Кеттунен пробирался по свежему медвежьему следу крупный зверь совсем недавно прошел здесь. Трава, сильно помятая медведем, лежала, наклонясь в ту сторо
      Вот сквозь ветви кустарника проглянула лужайка. Почти не соображая, Кеттунен долго смотрел на видневшееся строение. Собрав последние силы, он выбрался из леса и подошел к большой бревенчатой избе.
      "Здесь карелы живут! - подумал он радостно. - Теперь не пропаду".
      - Хозяин, эй, хозяин! - поднявшись на крыльцо, позвал Кеттунен.
      Не дождавшись ответа, он толкнул дверь. Протяжно заскрипев, дверь медленно открылась, и Кеттунен с надеждой переступил порог, но тут же в ужасе остановился.
      На полу горницы в запекшейся крови лежали трупы родителей кузнеца и его жены с грудным ребенком в руках.
      - Убивцы! Я - убивец!.. - закричал Кеттунен.
      Он в отчаянии выбежал из избы и заметался по лужайке. Совесть, как лютый зверь, грызла Кеттунена, не давая ему опомнится. Он искал для себя оправдания и не находил. Он изо всех сил старался убедить самого себя, что не виновен... и не мог. Ему казалось, что даже деревья с укоризной смотрели на него и, качая вершинами, говорили, тяжко вздыхая: "Плохо сделал Кеттунен, плохо сделал Кеттунен!.."
      Страх смерти с новой силой охватил беглеца.
      - Не уйти мне... близко они... все равно смерть!.. - бормотал он, дико озираясь по сторонам. - Нет, хочу жить! - заскрежетал зубами Кеттунен. - Буду жить, пусть погибнут другие!
      Желание жить пересилило всё.
      Сразу пришла спасительная мысль. Он остановился и стал смотреть на верхушки елей.
      - Ветер и огонь спасут меня. Да-да, ветер дует на них!
      Пересилив страх, он снова вошел в избу и, стараясь не смотреть на убитых, направился к печке.
      Вынув будто неживыми руками лучину из резного светца и корчась от дикой боли, он стал разбрасывать золу в печи. Под пеплом сохранились непогасшие искры. Бросив на красные угольки несколько сухих скрутков бересты и раздув огонек, Кеттунен с радостью наблюдал за жадными змейками пламени, быстро расползавшимися. Когда береста разгорелась, карел вытащил ее из печи на пол и ногами сгреб в угол. В ярко горевшее пламя он бросил сухих щепок, а сверху положил несколько смолистых сосновых поленьев. Убедившись, что огню не потухнуть, задыхаясь от дыма, Кеттунен распахнул окна, чтобы пламя лучше разгоралось, и обессиленный, вывалился на двор...
      - Погибнете, сгорите, как вот эти руки, а Кеттунена вам не увидеть!
      Кеттунена лихорадило: только что он дрожал от холода, а сейчас ему было так жарко, словно, одетый в шубу, он сидел в
      натопленной бане. Захотелось пить. Облизав пересохшие губи, Кеттунен двинулся на поиски воды.
      Помнилось, что где-то здесь, неподалеку от избы, протекал прозрачный ручеек.
      Тяжело припадая на сбитую в лесу ногу, беглец вошел в густой кустарник; буйная березовая поросль разделилась и, шевеля кудрявыми ветвями, тут же сомкнулась, с головой закрыв его.
      Между тем огонь в избе разгорался все больше. Сейчас из двери и окон валил густой черный дым. Свежий ветер вольно разгуливал по горнице, раздувая пожар. Вот пламя стало выбиваться наружу: большой огненный язык высунулся в открытую дверь и, подхваченный ветром, метнулся кверху. Запылала тесовая крыша, а потом, словно большой сноп, занялась огнем вся изба, дружно затрещали сухие еловые бревна сруба.
      Раскаленный воздух коснулся скопившихся вокруг жилья вековых елей и сосен. Хвоя на деревьях сразу пожелтела и увяла, затрещали и стали корчиться маленькие веточки. На больших сучьях и ветвях обильно выступила смола.
      "Кар-р! Кар-р!.." - раздалось тревожное карканье.
      Спасаясь от огня, старый ворон, часто замахав крыльями, перелетел поляну и уселся на тоненькую рябину, что росла у самого берега. Рябинка зашаталась под тяжелой птицей, и ворон долго раскрывал крылья, стараясь удержаться на деревце.
      Вслед за вороном поднялась в воздух разноголосая птичья стая. Чуя беду, птицы, громко гомоня, кружились над лесом.
      Из кустов на поляну выпрыгнул заяц. Он поднялся на задних лапках и долго шевелил ушами, осматриваясь и прислушиваясь; громкий треск, раздавшийся из горевшей избы, испугал зверька - он метнулся в сторону и, подпрыгивая, скрылся в траве.
      Пожар встревожил и росомаху: покинув уютную расщелину в груде серых камней, она выбежала на поляну и, подняв острую медвежью мордочку, остановилась, но, почувствовав опасность, мгновенно скрылась. Скоро она показалась вновь, держа в зубах щенка. Медленно, словно нехотя, перебирая короткими лапами, росомаха перебежала поляну. Оставив на берегу, под корнями большого дерева, своего детеныша, косматая мамаша побежала за другим.
      Когда Кеттунен вернулся на поляну, деревья у избы ярко горели.
      - Ха-ха-ха!.. - раздалось в шуме пожара. - Ха-ха-ха!.. Карел не то смеялся, не то плакал, корчась на вересковом ковре поляны.
      - Эй, ветер! - крикнул он, обернувшись к упругим воздушным струям и подняв свои обезображенные руки. - Эй,
      ветер, неси огонь на своих крыльях, неси далеко, все прямо и прямо! Не сворачивай, ветер, со своего пути!..
      Ты срывай с деревьев листья! Отрывай у сосен иглы! Обрывай с лугов цветочки! Обрывай у злаков стебли! И гони пески земные На поверхность вод блестящих.
      От нестерпимого жара с резким звуком лопнула кора столетней сосны. Несколько смоляных фонтанчиков забили' тончайшими струйками из свежего излома и, вспыхнув, превратились в огненные нити.
      Жара погнала Кеттунена прочь с поляны, и он, пятясь, не спуская глаз с огня, вышел на берег озера. Повернувшись спиной к пожару, он побрел бережком, держась против ветра.
      Пройдя с версту, он вспомнил, что находится на длинном и сравнительно узком полуострове. Идти по берегу вокруг всего полуострова к оставленным шведами карбасам было далеко. А если пересечь этот мыс поперек, то путь будет много короче.
      Густой, непролазный лес с болотами и дикими зверями не пугал Кеттунена. В лесу он чувствовал себя как дома. Вспомнив, что в карбасах воинами был оставлен немалый запас пищи, Кеттунен не стал больше сомневаться. Острый глаз охотника быстро разыскал в прибрежном кустарнике чуть приметную тропинку, проложенную зверьем. Прикинув по стволам деревьев и муравьиным кучам, где должен находиться север, он определил направление и углубился в лес.
      - Не пойдут следом карелы - огня побоятся! Не поймать им Кеттунена, успокаивал себя беглец, прислушиваясь к шумевшему в вершинах деревьев ветру. Себя спасать, детей своих спасать будут! Огня все боятся...
      Забывшись, он опухшей и почерневшей рукой нечаянно задел за тоненькую веточку березки.
      - У-у-у!.. - застонал Кеттунен, корчась от боли.
      Боль понемногу утихла, и карел, тяжело вздохнув, снова тронулся в путь. Пройдя несколько шагов, он остановился: глаз охотника-следопыта отметил что-то подозрительное.
      Чуть поблескивая в зелени, дорогу преградила туго натянутая нить из белого конского волоса. Охотник рассмотрел хорошо запрятанный в кустах самострел. Судя по высоко поднятому над землей оружию, западню готовили на большого зверя.
      Кеттунен потрогал лук, сделанный из саженной толстой ветви сухой лиственницы и надежной кожаной тетивы; грозно выглядела крепкая полуторааршинная стрела с острым железным наконечников, лежащая на деревянной тесине.
      Охотник знал, что такой самострел смертельно ранит лося и медведя, а волка и оленя стрела пробивает насквозь. Стоило только зверю легко задеть почти незаметную нить, как самострел выпускал смертоносную стрелу.
      Кеттунен осторожно обошел западню.
      - Хороший охотник был кузнец! - сказал он вслух. - Однако нужно поглядывать - хороший охотник не одну, много ловушек ставит.
      Он шел медленно, внимательно осматривая каждый кустик, каждую сломанную веточку, каждую примятую травинку.
      У большой старой сосны с зарубинами, изображавшими трезубец, звериные следы смешались со следами человека, и тропинка сделалась приметнее. Здесь Кеттунен снова почувствовал запах гари и догадался, что подходит к выжигаемому под пашню участку. Показался дым.
      И здесь ветер раздувал гигантские костры, дым валил бесконечными сизыми клубами. Беглец остановился в раздумье: какой путь избрать?
      Боясь дыма, Кеттунен решил идти в обход, но, попав в непроходимые заросли малины, вернулся обратно на тропинку. Он еще раз осмотрел ее. Тропинка была хорошо утоптана и, казалось, шла через все поле. Вспомнив, что с другой стороны поля было болото, Кеттунен решил по тропинке перебежать пожегу.