Спасшиеся на плотике члены экипажа были раздеты. К голым и босым членам экипажа «Обь» приблизилась всплывшая подводная лодка и малым ходом прошла вдоль плотиков. Лодка была большая, без опознавательных знаков. На крики потерпевших бедствие людей никто не обратил внимания. Подводная лодка еще раз прошла мимо, будто любуясь содеянным.

Как мог моряк, командир лодки, бросить моряков в бедственном положении?! Пользуясь тем, что его имя не будет узнано, он беззастенчиво попирал самые элементарные международные нормы.

На рассвете спасшиеся с парохода «Обь» моряки заметили полузатопленную спасательную шлюпку и перебрались на нее. На шлюпке оказались в целости все снаряжение и неприкосновенный запас продовольствия. Днем 7 июля пост заметил ракету со спасательной шлюпки. Был выслан катер, и потерпевшие бедствие доставлены на берег.

Из тридцати пяти человек команды парохода «Обь» погибло четырнадцать человек вместе с капитаном Панфиловым. Кроме упомянутого второго помощника Назаренко и третьего помощника Селеменевой погибли: третий механик Мочалов, четвертый механик Бойченко, судовой медик Каморина, боцман Петров, матрос Поливцев, кочегары Еров, Воронов, Валевич, Самотяжко, Каретников и машинист Дейнека.

Торпедирование парохода «Павлин Виноградов» произошло при обстоятельствах не менее трагических. Все дальневосточные моряки знали об этом случае. Дело было так. Пароход с грузом электрооборудования шел из США во Владивосток. 22 апреля 1944 года у Алеутских островов пароход торпедировала подводная лодкаnote 46. Две торпеды одновременно взорвались в районе кормовых трюмов. Взрыв оказался большой силы. Кормовые трюмы были вскрыты, часть груза выброшена за борт. Из четвертого трюма выброшены на палубу бочки с ацетоном, там сразу возник пожар.

Пароход быстро погружался в воду кормой. Тушить пожар не имело смысла. Капитан Фома Филиппович Дроздов, отличный моряк, дал команду: «Спасайся на шлюпках!»

Ударом волны спасательный бот левого борта перевернуло. На нем погибло сразу десять человек. Вместе с пароходом ушли под воду капитан Дроздов, который не мог покинуть судно, пока на нем были люди, радист А. Н. Моховцев, пытавшийся передать сигнал «SOS», и уборщица М. А. Баринова.

На шлюпку, которой командовал старпом Михаил Николаевич Малаксианов, взяли людей с плотов и на веслах двинулись к ближайшему острову, до которого было около 150 миль. На следующий день в шлюпке умерло пять человек.

Через сутки погода прояснилась, и люди увидели Алеутские острова. Однако погода снова испортилась, поднялся встречный ветер, и шлюпку стало относить в море. Зыбь усилилась, шлюпку заливало водой. На четвертые сутки скончалась буфетчица Н. С. Тетерина, утром 27 апреля врач А. С. Броневская и дневальная А. П. Кириченко. Раздетые моряки страдали от холода.

К вечеру 27 апреля из всего экипажа парохода «Павлин Виноградов» остались в живых девять человек. Оставшиеся ослабели и едва двигались.

Помог советский пароход «Ола».

Интересно привести несколько строк из дневника Михаила Николаевича Малаксианова: «Вахта на п/х „Ола“ заметила дрейфующую шлюпку. Подошли ближе, увидели на борту надпись „СССР“. Никаких признаков жизни на шлюпке не обнаружили, обошли шлюпку кругом и дали гудок.

Мы, люди с «Павлина Виноградова», находившиеся в шлюпке, буквально доживали последние минуты. Мы не вели наблюдения за горизонтом. Услышав гудок, встрепенулись, кто мог, приподнялись и стали взывать о помощи. Все были подняты на борт парохода. Состояние спасенных было очень тяжелым. Особенно болели опухшие ноги.

Шлюпочным аварийным запасом нас снабдили американцы. Шоколад, молочные таблетки, колбаса оказались совершенно непригодными в пищу и только усиливали жажду…»

* * *

Мы заканчивали погрузку паровозов в трюмы. Погода стояла дождливая, и моряки сидели на теплоходе. Неожиданно подъехала машина закупочной комиссии, и мичман Подковкин вошел в каюту. Меня приглашал уполномоченный закупочной комиссии по западному берегу Леонид Алексеевич Разин.

Вопросы погрузки в разговоре не затрагивались, дело было более деликатным. Леонид Алексеевич предложил принять на судне приезжающего в Портленд Стеттиниуса, заместителя президента Рузвельта по вопросам ленд-лиза. По ленд-лизу мы получали паровозы, самолеты, новые пароходы и теплоходы, военные корабли, ледоколы, продовольствие, разные стратегические товары.

Эдуард Стеттиниус, возглавлявший управление «Ленд-лиз корпорейшн», был верным помощником президента Рузвельта и твердо проводил политику помощи Советскому Союзу. Кроме всего прочего, благодаря благожелательному отношению Стеттиниуса мы получили по ленд-лизу несколько десятков транспортных судов и ледоколы.

Я решил угостить Стеттиниуса русским обедом: борщом и пельменями. К обеду в изобилии готовилась разнообразная закуска.

Гостей я принимал в кают-компании, вмещавшей четырнадцать человек. Со Стеттиниусом пришли американцы — военные и в штатском. Были наши товарищи из закупочной комиссии.

Я встретил Стеттиниуса у трапа, представился ему, показал теплоход, рассказал, как мы перевозим паровозы. Похвалил Менли Гарриса, предложившего хороший способ крепления паровозов.

Стеттиниус — среднего роста человек, с приятным располагающим лицом — живо интересовался всем, что я ему показывал.

Когда мы пришли в кают-компанию, там было все готово к обеду. Наша буфетчица в кружевной наколке и белоснежном фартуке ждала гостей.

Обед прошел оживленно, товарищи из закупочной комиссии между тостами рассказывали о своих делах, о неполадках в доставке и погрузке. Даже сами тосты имели деловой оттенок. Стеттиниус обещал все исправить и дать соответствующие указания. Он был веселым и благожелательным. Сидевший рядом с ним секретарь что-то записывал в блокнот. Однако «министр от ленд-лиза» старался свернуть разговор на другие темы и часто обращался ко мне с разными вопросами, больше относящимися к плаванию во льдах.

— Если мы в два раза увеличим вам поставки во Владивосток, справится ли порт с таким количеством груза? — неожиданно спросил он меня.

— Справится, — смело заявил я. — Давайте больше.

— Хозяин плохо угощает гостей, — сказал кто-то. — У мистера Стеттиниуса пустая рюмка.

Мне пришла мысль угостить Стеттиниуса полярным коктейлем. Пожалуй, это было лучшее, что я мог предложить, если говорить о полярной экзотике. Когда, прозябнув до костей, надо было погреться, коктейль действовал безотказно.

Помешивая коктейль, подошел к Эдуарду Стеттиниусу:

— Надо выпить, пока не осядет смесь, — вынув ложку и подавая стакан, сказал я. — Прошу вас, мистер Стеттиниус, этот коктейль приготовлен по рецепту двух полярных капитанов — Белоусова и Бадигина.

Министр поднялся с места, поклонился, принял стакан и осушил до дна…

На следующий день я навестил по делу начальника таможни, и он мне сказал:

— По секрету, капитан, мистер Стеттиниус велел снабжать ваше судно как можно лучше. Чем вы ему так угодили?.. Нельзя ли мне попробовать ваш полярный коктейль?

Вечером ко мне зашел офицер конвойной службы США. Вид у него был взволнованный. Он снял фуражку и вытер платком пот.

— Капитан, я хочу вам рассказать об одном чрезвычайном происшествии.

— Я слушаю.

— Три дня назад в Портленд пришел советский пароход. — Старший лейтенант назвал судно и фамилию капитана. — На палубе у него был воздушный шар.

— Воздушный шар?!—удивился я.

— Японский воздушный шар, — уточнил американец. — Японцы летом посылают такие шары при попутных ветрах, и они летят на нашу землю. На шарах подвешена взрывчатка с автоматическим взрывателем. Когда шар летит над океаном, взрыватель не действует: мала температура. Если шар попадет на землю, то на солнце температура быстро поднимется, и взрыватель сработает. Несколько раз воздушные шары были причиной пожаров. Это диверсия. Мы раньше не предупреждали советских капитанов об этой японской выдумке и делали ошибку. И вот ваш капитан увидел у берега США снижающийся в море воздушный шар. Вообразив, что нужна помощь людям, попытался взять его на палубу. Это ему удалось, и он привез нам японский подарок. Хорошо, что в море было холодно и взрывчатка не успела взорваться на палубе советского судна…

Я поблагодарил за сообщение. Теперь, если увижу такой воздушный шар, буду обходить его подальше.

На этой стоянке в Портленде я познакомился с Иваном Ивановичем Афанасьевым, знаменитым капитаном «Старого большевика», и с капитаном Анной Ивановной Щетининой.

Помню, Анна Ивановна рассказывала о своих злоключениях на терпевшем бедствие пароходе «Жан Жорес». Во время рейса из Америки, когда до Акутана оставалось еще 500 миль, на «Жане Жоресе» лопнула палуба по передней кромке комингса третьего трюма.

Если «Валерий Чкалов» переломился порожний, то на «Жане Жоресе» был полный груз муки, что осложнило бы положение. В условиях штормовой погоды Анна Ивановна сумела прийти в Акутан и там заварить трещину. Героическая женщина!

Рейсы с паровозами продолжались. Штормы сменялись штилевыми погодами, а штилевые погоды штормами. Паровозы благополучно доставлялись во Владивосток.

Мы часто устраивали тренировки, чтобы в случае необходимости отразить нападение на судно. Звенели колокола учебной тревоги. В море сбрасывалась бочка с деревянным щитом. Пушки направлялись на сброшенные предметы, и через несколько минут от бочки и щита оставались лишь мелкие щепки. Или выстреливали в небо ракету; разорвавшись, она выпускала небольшой парашют. Стрельба по таким парашютам стала излюбленным способом тренировки моряков нашего теплохода.

Осенью 1944 года я узнал, как прошла навигация в Арктике. Ледовые условия оказались весьма и весьма сложными. В Карском море продолжали действовать вражеские подводные лодки. И все же десятки судов шли из портов США в Арктику, и большая часть из них благополучно доставила грузы по назначению. Зимовавшие на Диксоне пароходы благополучно выведены на запад.

Незабываема героическая работа наших полярных летчиков в годы войны. Многие из них знали побережье как свои пять пальцев. Благодаря их смелым полетам предотвращено много несчастий и спасено много человеческих жизней.

Начальником морских операций на востоке был М. П. Белоусов, но, к сожалению, в этом году нам не удалось с ним встретиться.

Северный морской путь, детище советского народа, продолжал оправдывать внимание и заботу, которыми его окружали в мирное время.

В одном из последних рейсов у нас на судне в Портленде произошел забавный случай. Когда теплоход был полностью погружен и рабочие крепили паровозы на палубе, стармех В. И. Копанев доложил о неисправности электрической части рулевого устройства. Наши старые контакторы были слабым местом и требовали неустанного внимания. Виктор Иванович попросил разрешения на ремонт сроком до 4 часов утра следующего дня. Ремонт я, конечно, разрешил, иначе теплоход не мог выйти в море.

Казалось бы, правильно, никаких нарушений в морской службе. Но за обедом в кают-компании черт дернул меня за язык.

— Сегодня понедельник, да еще тринадцатое число. В море не пойдем, — пошутил я. — Так будет надежнее.

Мои офицеры посмеялись, и тем дело кончилось. Но в кают-компании оказался представитель закупочной комиссии, наблюдавший за погрузкой.

Около 5 часов вечера рабочие закончили крепление паровозов, и палубная команда под руководством боцмана Пономарева занялась проверкой.

Неожиданно подъехала машина, и Леонид Алексеевич Разин поднялся на теплоход. Его провели ко мне в каюту. Вид у него был хмурый.

— Я никогда не ожидал, что такой заслуженный капитан и коммунист может быть суеверным человеком, — едва поздоровавшись, сказал мне Разин.

— В чем дело, объясните.

— Вы не понимаете? По-вашему, отложить отход с понедельника на вторник — это не суеверие? Когда вы предполагали отход?

— Сегодня в девять часов вечера.

— Сегодня понедельник, а вы уходите завтра утром.

— Да, в четыре часа.

— Ну вот, видите. Возмутительно, необъяснимо.

— Позвольте, Леонид Алексеевич. Но почему вы решили, что я отменил отход из-за понедельника?

— Вы лично заявили об этом за обедом.

— Ах, вот в чем дело. Ваш товарищ передал мои слова. Но ведь я пошутил.

— Плохие шутки. Если вы отложили отход…

— Об этом я доложу своему начальству. Но вам я хочу доказать, что не всякому дураку можно верить. — Я тоже начинал нервничать. В каюту был вызван Виктор Иванович Копанев.

— Старший механик, — отрекомендовал я Разину. — Прошу вас, Виктор Иванович, скажите, когда теплоход сможет выйти в рейс?

— Мы ремонтируем рулевой контактор, — ответил стармех, — думаю, что управлюсь к назначенному сроку. Вы дали время до четырех утра.

— Хорошо… У вас, Леонид Алексеевич, есть вопросы к старшему механику?

— Нет, мне все ясно.

Виктор Иванович, откланявшись, ушел. Леонид Алексеевич повеселел:

— Извините за беспокойство, капитан, желаю счастливого плавания.

Мы расстались с Леонидом Алексеевичем очень благожелательно. Рейс, как я помню, прошел весьма удачно, без происшествий.

В конце рейса мы услышали печальное известие о смерти президента Франклина Рузвельта.

«Как теперь повернутся дела, — думал я, — как поведет себя правительство Соединенных Штатов? Франклин Рузвельт был мудрым и доброжелательным человеком, на голову возвышавшимся над окружавшими его политиками».

Мне запомнились его высказывания относительно ленд-лиза: «Мы предоставили помощь на основе закона о ленд-лизе для того, чтобы помочь себе самим». Совсем недавно, в мае 1944 года, он сказал: «Ленд-лиз работает на Америку на русском фронте». К этим словам прибавить нечего.

Победа не за горами. Сейчас идут кровопролитные бои за Берлин. Немцы отчаянно сопротивляются.

Приятно видеть, как относятся наши моряки к труду. Во время войны каждый стал старше, требовательнее к себе и товарищам. Люди быстро узнавали друг друга, и работа шла слаженно и дружно.

Помню, когда я вернулся из Портленда, мне предложили принять «либерти» — судно поновее и побольше моего теплохода. Но я отказался, не раздумывая. На старом теплоходе меня все знали и я всех знал…

* * *

Здесь уместно будет сказать несколько слов об Охотском море. Пожалуй, именно здесь проходил самый сложный участок нашего пути.

Лед и туман — наиболее характерные черты в облике Охотского моря, говорится в лоции. Можно сказать, что его берега покрыты туманами во все время навигации. Немного найдется на земном шаре морей, где можно встретить туманы, висящие над морем буквально по целым неделям.

Судоводители должны помнить о льдах, появляющихся на севере Охотского моря в октябре и на юге в конце декабря. В январе .и феврале северная половина моря покрывается дрейфующим торосистым льдом. Постепенно граница льдов перемещается к югу. В начале февраля торосистые льды придвигаются к Курильской гряде и иногда плотно забивают некоторые проливы.

Как уже говорилось, в Охотском море, на пути в США, кроме радиомаяка на мысе Лопатка и небольшого маяка у Микояновского рыбокомбината, никаких опорных навигационных точек по было.

В зимнем плавании суда нередко обледеневали. Для нашего теплохода, груженного паровозами, с высоким центром тяжести, обледенение особенно неприятно. Все осложнялось еще и тем, что запас топлива в междудонных отсеках основательно уменьшался к концу рейса. В зимнем плавании 1945 года на палубе теплохода и на паровозах намерзло около 150 тонн льда. Но это пустяки. При свежем ветре, зыби и низкой температуре судно с нашим грузом могло обледенеть за несколько часов, потерять остойчивость и погибнуть.

Обледенение особенно опасно для малых судов.

Навигацию в Охотском море усложняли частые штормы и течения, во время войны еще мало изученные. Сравнивая условия плавания во льдах Охотского моря с плаванием в беломорских льдах, скажу, что Охотское море все же доступнее. На пути от пролива Лаперуза и до бухты Нагаева ледовую обстановку определяли главным образом ветры: при северных льды всегда разрежались. Во время зимних плаваний в порты США рекомендованные курсы располагались ближе к Курильским островам. В этом случае нам помогали южные ветры.

Охотское море в тринадцать раз больше по площади, чем Белое, и вдоль Курильской гряды почти всегда держались обширные пространства чистой воды.

Плавание с паровозами на палубе опасно, но и без груза в штормовую погоду плохо. Оголенные лопасти шлепают по волнам, вспенивая воду, а судно почти неуправляемо. Если ветер дует на берег — уходи подальше в море, иначе не миновать камней… Наш теплоход с пустыми трюмами плохо переносил штормовую погоду. Много пришлось выстрадать капитану в те часы, когда высокий борт отчаянно парусил, а судно не слушалось руля.

Мы часто прокладывали курсы на давно устаревших картах, с берегами, положенными по съемкам столетней давности. Недостоверные карты и большие приливыnote 47 таили много неожиданностей и еще больше усложняли навигацию.

Однако суровые дальневосточные моря имели и свою положительную сторону. Капитаны получали хорошую морскую практику, и многие славились своим искусством судовождения в тяжелейших условиях.