На морских дорогах

Словно тяжелые вздохи, заглушенные расстоянием, издалека доносился грозный шум сжатия… Звуки то утихали, то нарастали вновь. Где-то совсем близко гулко лопнула крепкая льдина: как после взрыва, дробно осыпались в воду обломки, явственны всплески и шум взбудораженной воды.

Наступил рассвет. Ветер изменился. За ночь широкая река разрезала льды до самого горизонта. Ее ледяные берега раздвигались, уходили все дальше и дальше… И теперь совсем рядом на морозном воздухе дымилось большое пространство чистой воды.

Оранжевый шар медленно поднимался над морем. Льды окрасились словно синью, а разводья казались наполненными багровой жидкостью.

Краски красками, а война войной…

У кромки льда сторожевые корабли обнаружили вражескую подводную лодку. Глубинными бомбами заставили ее убраться из наших краев.

Проводка закончилась неплохо. Все транспорты пришли не место встречи в срок и без повреждений.

Полярные льды… Меня всегда удивляли местные их обозначения. Да и кому же знать льды, как не поморам, промышлявшим в них зверя без малого тысячелетие? Особенно выразительно слово «сало», определяющее вторую стадию образования морского льда — мягкий, полупрозрачный слой, действительно напоминающий сало морских животных и примерно равный ему по толщине. Следующая стадия — образовавшийся из «сала» «нилас», тонкий лед, но уже выдерживающий вес человека. На промысле важно знать, сможет ли лед выдержать зверобоя.

Когда-то я читал книгу Ф. Литке «Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге „Новая Земля“ в 1921 —1924 гг.». Там написано, что «нилас»—это испорченное английское «нью айс» (молодой лед). Выходит, что англичане, взглянув на льды, сразу их назвали своими именами, а поморы за тысячу лет не могли придумать и позаимствовали чужое?

На ледоколе— мне попалась книга С. В. Максимова «Год на Севере». Он пишет: «Намерзший тонкий лед, по-тамошнему „налыс“, налипает по берегам так рано, что на обратном пути с промысла трудно бывает сквозь него протолкаться».

Я вспомнил, что поморы называли спокойное, тихое море «лысым» или «лосым» морем. Значит, лед, образовавшийся на спокойном море, стал называться «налысом» или «налысью».

Не веря еще в догадку, я вышел на палубу (мы проходили ниласовые льды) и спросил старика помора, работающего на ледоколе матросом:

— Что это за лед?

— Налыс, — не задумываясь ответил помор.

Вот тебе и «нью айс»!

Проводив караван, мы на обратном пути взяли несколько транспортов из нового конвоя с запада — они нас ждали у кромки льда.

Этот конвой на пути попал в жестокий шторм. Несколько судов получили повреждения и возвратились в Исландию. Повернули назад поврежденные штормом крейсер и авианосец. Противник не проявил настойчивости в преследовании конвоя, и выдержавшие непогоду двадцать два транспорта благополучно прибыли в Кольский залив.

Приведя западный караван в порт и вернувшись к себе, прочитал в «Правде» отзыв Алексея Толстого на кинофильм «Сталинград». Запомнились заключительные слова:

«Фильм „Сталинград“ — новый документ о советском военном гении, о славе русского народа, возлюбившего свободу больше жизни, документ о трудных делах, которые совершает непокорный и гордый народ, устремивший прозорливые глаза свои к осуществлению добра и справедливости…»

Надо обязательно посмотреть фильм, когда он появится у нас в Архангельске.

Глава пятнадцатая. Сквозь льды Белого моря

Очередная проводка через беломорские льды должна начаться завтра утром. А сегодня я целый день в Северодвинске. Дел много. Самое главное — закончить к 12 часам ночи выгрузку всех транспортов.

Рабочие справляются превосходно. Здесь каждый человек видит, какую помощь он оказывает фронту. Она выражается в самолетах, танках, пушках и пулеметах, снарядах и взрывчатке, выгруженных на причалах из трюмов пароходов и теплоходов.

Поздно к вечеру все транспорты опорожнены, готовятся к походу.

Закончив с береговыми делами, я перебрался на ледокол «Красин», на котором мне предстояло плавание. На борт пришли также Николай Петрович Аннин, синоптики, связисты, шифровальщики.

Пусть читатель простит: каждый раз, как я оказываюсь на «Красине», сквозь сегодняшние дела меня неодолимо охватывают воспоминания моей морской молодости. И когда пишу о нем, то же самое.

«Красин» — моя ледокольная школа. В мореходке педагоги без устали предостерегали нас: избегайте льдов, всячески оберегайте от них судно. А на «Красине» я постиг другое: давить корпусом и ломать лед, вести за собой пароходы. В какой-то мере мне, как и другим вахтенным помощникам, приходилось командовать «ледовым парадом». А ведь сначала надо самому научиться маневрировать тремя машинами корабля. Было однажды: в те первые дни, окалывая застрявший пароход, я едва не пропорол ему борт…

На «Красине» я побывал третьим, вторым и старшим помощником. Знал каждую доску на палубе, каждый болт.

Итак, завтра в море. Я медленно прошел по коридорам ледокола, заглянул в кают-компанию, перемолвился словом со стармехом и забрался в приготовленную каюту. Как тепло и уютно на ледоколе! Как удобно и привычно! Разливая теплоту по трубам и радиаторам, со слабым шипением и пощелкиванием течет пар. Похоже, будто в трубах шевелится кто-то живой, горячий и своим теплом согревает судно.

Опять вспомнилось минувшее… Март 1935 года. Мы, комсомольцы-красинцы, только еще ехали поездом на свой ледокол. Нас, пока еще ничего не сделавших для Родины, «салаженков», на каждой станции встречали, как героев Арктики. На перегонах — яркие транспаранты, пламенные митинги, духовые оркестры.

Все мы горели желанием как можно скорее сразиться с арктическими льдами, хотя, признаюсь задним числом, большинство из нас имело представление о них весьма и весьма туманное.

К всеобщему огорчению, во Владивостоке узнали, что «Красин» еще работает на Севере, пробивает канал для транспортных судов во льду бухты Нагаева. Опять дорога, только теперь по Японскому и Охотскому морям…

Наконец мы на своем ледоколе. На палубу вступили с волнением, знали, что «Красин» — это славные страницы в истории советского мореплавания, за ним уже числилось несколько героических походов по ледовитым морям.

В Охотском море мы получили ледовое крещение. Каждый старался как можно быстрее и лучше освоить свое рабочее место на корабле. Не все комсомольцы-кочегары сразу справились с тяжелыми красинскими котлами. Ледоколу приходилось останавливаться, не хватало пару.

Труд у котла требует напряжения всех сил. На «Красине» каждый кочегар должен был ежесуточно забросить в топку, «перелопатить», как мы тогда говорили, около 5 тонн угля. Да еще чистка топок, да работа в бункерных ямах…

Нет, не просто дались нам эти первые дни и мили плавания на ледоколе. Но они были хорошей наукой — эти первые дни и мили!

Как всегда — и в начале, и в день, о котором пишу сейчас, — шагнув на борт судна, отходящего в плавание, отрешаешься от всего земного, личного. Остается то, что необходимо для работы в море, для корабля. Как говорится в старинном русском морском уставе: «Собери умы свои и направи в путь. Горе, когда для домашних печалей ум мореходу вспять зрит».

Хорошие, умные слова.

Поздно вечером на ледокол явился связной с союзниками лейтенант Девис. Как всегда, он вежливо справился о здоровье и записал в свой блокнот номера транспортов, их порядок в конвое.

С капитаном М. Г. Марковым мы прикинули предварительные курсы на всякие варианты проводки. Михаил Гаврилович, бывший челюскинец и сибиряковец, ученик В. И. Воронина, был приверженцем поморской тактики плавания в беломорских льдах. Раздумчиво и неторопливо он говорил:

— При таком ветре денька бы через два в море. Хорошо пошли бы. Отложить, однако, нельзя. Понимаю. Пройдем и так. Вот здесь придется поработать и вот здесь, Константин Сергеевич, — он показал пальцем на карте.

В 4 часа утра, еще в темноте, транспорты начали движение. С помощью портовой «восьмерки» они медленно разворачивались на створы. Ледокол «Микоян» вышел первым, расчистил канал и теперь ожидал суда на внешнем рейде. Оставались считанные минуты. Вдали слышались резкие гудки, повторенные густым басом: буксир выводил последний транспорт. За транспортами выполз ледокол «Адмирал Лазарев», а за ним пришла и наша очередь. Мы вышли последними, но, когда миновали судоходный канал, не останавливаясь, обогнали караван. Раздались наши гудки, два длинных и один короткий, что означало: «Иду вперед, следуйте за мной».

На мачте подняли сигнальные флаги. Все суда повторили наш сигнал.

Итак, впереди флагманский «Красин». Потом три транспорта, за ними «Микоян», еще три транспорта. Шествие замыкал «Адмирал Лазарев».

Как мы решили вчера с капитаном Марковым, курс взяли на северо-запад, в обход тяжелых льдов центральной части моря. На западе должны быть постоянные разводья или места с разрушенным льдом. Иногда бывают разводья и на востоке, но они обманчивы, кратковременны.

День выдался солнечный, ясный, мороз держался около 30 градусов. На льдах сверкало алмазами белоснежное покрывало. «Красин» двигался средним ходом, легко справляясь с ровными полями. Временами впереди образовывались трещины, быстро расширявшиеся и уходящие вправо или влево.

Транспорты шли не задерживаясь, послушно выдерживая заданные интервалы. Плавание в конвоях приучило капитанов к точности.

На всех судах внимательно наблюдали за небом. По сравнению с Баренцевым морем у нас большое преимущество: противник не пошлет на наш караван ни подводных, ни надводных кораблей. Мелководное Белое море при сильных морозах и большой активности льдов совершенно недоступно немцам. Однако солнечная погода на руку воздушному врагу.

Ночью движение замедлилось. Идем со скоростью 2—3 мили в час. Лед стал заметно плотнее, хотя ветер с северо-востока пока совсем слабый.

Рано утром мне позвонил капитан.

— Выйди на мостик, Константин Сергеевич.

В небе еще горели большие звезды. Осмотревшись, я заметил с левого борта на льду тюленью залежку.

— Посмотри направо, сердце горит!

Направо, немного дальше, тоже лежали звери.

Я понял Маркова. В нем заговорил прирожденный помор. С древнейших времен зверобойный промысел кормил жителей приморских поселений.

— Сочувствую, Михаил Гаврилович.

— Всего полчасика, разреши, Константин Сергеевич! Несколько штук бельков. Подкрепим военный паек. Свежий печеночный паштет для команды, да и мяском не побрезгуем.

Я подумал, что ничего особенного, если задержимся на 30 минут. Во льду предстоит еще не одна остановка. Во всяком случае, был уверен, что упущенное время наверстаю и к месту встречи с кораблями эскорта придем вовремя.

— Когда сочтете удобным, давайте сигнал остановки.

Над льдами стоном стоял плач проголодавшихся тюленят — бельков. В разводьях то и дело появлялись отлучавшиеся на охоту матери. Они вытягивали из воды шеи, стараясь разглядеть среди тысяч орущих малышей своего детеныша. Выбравшись на лед, звери ловко и быстро передвигались, отпихиваясь ластами и скользя по гладкой поверхности. Лежавшие на льду самки, повалившись на бок и плотно прижав к брюху котарки, кормили сосунков.

Детная залежка тянулась несколько километров. Хороший бы промысел взяли наши зверобои на этом месте! Именно в эти дни. Промысел не сделаешь короче или длиннее. От рождения маленького пушистого тюленя проходит всего три недели, когда он, сменив на льду теплую густую шерсть на удобную для плавания щетину, уходит в море. Вслед за детенышами уходят матери.

Два протяжных гудка с «Красина»: приказ остановиться всему конвою.

Зазвенели на мостике корабля телеграфы, ледокол резко уменьшил ход. По шторм-трапу на лед спускались моряки, вооруженные винтовками и баграми, по палубе волокли сетку. Стрела крана развернулась к борту. Команда приготовилась к охоте.

На транспортах иноземные моряки с удивлением смотрели на необычное зрелище. И со второго ледокола сошли на лед люди, вот и они волокут к борту убитых бельков.

Мы возобновили движение ровно через 30 минут.

Несколько часов шли ходко. Потом началось сжатие. Транспорты стали отставать, останавливаться, загудели на разные голоса о помощи.

«Красин» развернулся, лег на обратный курс и прошел вдоль всего разломавшегося строя кораблей, почти вплотную к их корпусам. Обошел караван и с другого борта и снова встал впереди.

Транспорты зашевелились и прошли вперед. Но канал, проложенный ледоколом, быстро сужался. Снова послышались короткие, тревожные гудки.

«Красин» повторил околку. Опять пошли. Но не надолго. Нет, в таком льду лучше остановиться и переждать сжатие. Над морем прокатились пять длинных гудков. Это означало: «Прекратите работу до более благоприятных обстоятельств».

Разноголосица повторяемых сигналов, и все стихло.

Мы с капитаном Марковым принялись колдовать над картой и атласом течений в Белом море. Михаил Гаврилович вынул свою записную книжку, изрядно замусоленную. Выходило, что до Никодимского раздела еще далеко. Ожидать ослабления во льдах нам предстоит часа через три-четыре.

О Белом море писали многие ученые и моряки, но в то время не было ни одного пособия для плавания во льдах, пользуясь которым можно уверенно прокладывать курсы. Все наши подсчеты основывались на личном опыте и поэтому были весьма и весьма приблизительными.

Только через десять лет после войны мне удалось написать работу, в которой установлены некоторые закономерности движения беломорских льдов и рекомендованы курсы для судов, проходивших горло Белого моря. Еще позже вышел новый ледовый атлас Гидрометеослужбы.

Но тогда, увы, да еще в войну, мы действовали на ощупь, полагаясь на капитанскую интуицию, или пользовались сведениями, добытыми предками поморов за несколько веков ледовых плаваний.

Я приведу пример, как осложнялась наша работа. Допустим, мы получили сведения ледовой разведки. Выходило, что впереди сплошные разводья и разреженный лед. Синоптики утверждают, что ветер будет без изменений от тех же румбов.

При таких обстоятельствах в Арктике, например, для транспортов обеспечено уверенное плавание со скоростью 7—8 миль в час. В Белом море при таких условиях ледовитые районы были бы пройдены за одни сутки. Но на деле картина иная. Через час после разведки ледовая обстановка может резко измениться к худшему, а еще через час пароходы вынуждены будут остановиться. Да что пароходы! Мне приходилось видеть, как в сжатом льду Белого моря ледоколы «И. Сталин» и «А. Микоян» не могли шевельнуться. То же и ледорез «Литке». Только «Красин» не терял своих превосходных качеств. Он не только ворочался во льду сам, но мог еще и окалывать транспорты.

Марков долго не уходил из штурманской. Брал радиопеленги, прокладывал их на карте, что-то подсчитывал но атласу течений, вертел транспортиром и так и эдак. По его расчетам, наш конвой проходил чисто и нигде не должен задеть каменистые банки.

Моя помощь капитану не требовалась, и я, примостившись на диване, читал Лескова. За бортом шевелился лед, царапаясь в стальные листы обшивки. Но это было не страшно могучему ледоколу. Уткнувшись в сморозь, корабль застыл в величавом спокойствии. Казалось, он дремал после тяжелых трудов, но дремал очень чутко. Когда нужно, он оживет, и закрутятся стальные винты, и тяжелый корпус снова будет ломать и крошить льды.

В дверь постучали. В каюту вошел лейтенант Девис.

— Капитан, — сказал он, — транспорт номер два сообщает, что его сильно жмет. Спрашивает, не опасно ли это. Номер три запрашивает, когда двинемся.

Лейтенант вынул записную книжку и карандаш.

— Пусть номер три смотрит на лед возле корпуса. Когда начнет разводить…

— Что такое разводить, капитан?

— Ну, когда сжатие прекратится, лед отойдет от корпуса, тогда и пойдем.

— Почти понял, — закивал англичанин. — А как ответить номеру два?

Я подумал:

— Передайте ему, если наступит опасный момент, пусть дважды подает сигнал: «Застрял во льду, внимание». Нравится вам наше плавание, лейтенант?

— Очень, будет что рассказать дома.

— Не хватает только немецких самолетов для полного впечатления.

— О-о-о, не надо об этом говорить. Пусть будет как будет. Я немного суеверный.

— Все мы, моряки, немного суеверные.

Он мне был симпатичен, этот моряк.

— Давно ли были письма из дому, лейтенант?

— Два дня назад — и от матери, и от невесты.

Девис охотно рассказывал о домашних делах. Показал фотографию невесты, семейный снимок в садике, возле небольшого дома.

— Я написал, капитан, как мы посетили русскую баню… Написал, как вы секли меня метелкой.

— Веником. Не сек, а парил.

— Да-да — веником, парили веником. А я лежал голый и в теплой шапке. О-о, большое, большое спасибо! Но моя мама написала, что это очень опасный процедура… Надо передать американцам ваши указания, капитан, — наконец спохватился Девис…

Только ушел Девис — радист. Телеграмма из Архангельска. Береговой пост заметил самолет-разведчик. Летел курсом на наш конвой. Принял к сведению. Разведчики появлялись часто, но пока все сходило благополучно.

Я задремал. Проснулся от резкого телефонного звонка.

— Лед развело. Можно двигаться, — сообщил Михаил Гаврилович.

— Начинайте, я сейчас буду.

На мостике чувствовалось дыхание моря. Оно заставляло торосистые поля и крупные льдины разговаривать между собой то громко, то совсем тихо. Сейчас со всех сторон, словно шелест векового бора, доносился приглушенный шум. Резких звуков, треска и скрипения сходящихся, ломающих друг друга льдов не было слышно. Луна приближалась к южной части горизонта, заставляя морские воды развести, раздвинуть льды. Луна у мореплавателей не фонарь для влюбленных, она выполняет тяжелую и порой очень нужную работу.

Отлив был в полной силе. По белому снежному полотну тянулись, словно чернильные потоки, разводья и узкие трещины. Начинался рассвет. Густые синие тени покрывали ледяные поля и гряды торосов. Но вот заалела на востоке яркая полоска, на снегу загорелось отражение восходящего солнца.

Опять протяжные гудки. Теперь они говорили, что работа возобновляется.

Часа через два мы вышли в Никодимский раздел. Двигались в нем медленно, но без остановок, мили по четыре в час. Я смотрел с мостика, как «Красин», вспарывая ледяные поля, уверенно прокладывает путь конвою.

— Константин Сергеевич, радиограмма. Воздух!

На этот раз сообщили: группа самолетов летит в направления на восток. Примерил на карте, получается, что курс как раз к нашему каравану.

— Боевая тревога!

Зазвенели колокола громкого боя. Корабль ожил. Захлопали двери, застучали по трапам и палубам ноги многих людей. Через минуту моряки заняли места у пушек и пулеметов.

Среди сверкающих на солнце заснеженных льдов трудно укрыться транспортам и ледоколам. Опять начиналось сжатие. Транспорты едва ползли во льдах.

Я подумал, что во время воздушной атаки капитаны по привычке попытаются менять курсы, будут пробиваться в тяжелых льдах, повредят корпус и останутся без лопастей… Не лучше ли принять бой с остановленными машинами?

Поколебавшись (да простят меня морские стратеги!), я дал команду:

— Всем судам остановиться! Застопорить машины. Пять длинных гудков.

Пароходы повторили сигналы, остановились.

На мостике появился лейтенант Девис и встал возле меня с записной книжкой.

— Вижу самолет, идет на нас, — раздался голос сигнальщика с левого крыла мостика. — Много самолетов, — поспешно добавил он.

Вражеские бомбардировщики. Они летели на высоте около тысячи метров. На транспортах и ледоколах пушки повернулись в их сторону.

— Вижу двадцать самолетов… Двадцать пять самолетов…— кричали сигнальщики.

Воздушная эскадра быстро приближалась. Низкий прерывистый гул врывался в уши.

— Огонь по самолетам противника!

Взвился кодовый флаг на мачте ледокола. В то же мгновение раздались выстрелы. Автоматических пушек и крупнокалиберных пулеметов на «Красине» было много. Не хуже были вооружены и другие ледоколы. И на свои транспорты американцы не пожалели вооружения. Ансамбль был хороший, и завеса из огня получилась плотная. Выстрелы гремели непрерывно, со все возрастающей силой.

Это была первая в моей жизни прямая схватка с врагом. Здесь все было не так, как в Архангельске во время бомбардировок. Но сейчас я не думал, что мне на голову упадет бомба. Единственная мысль — уничтожить прорвавшегося к нам врага.

Так думали все мои товарищи. Их меткая, дружная стрельба решала судьбу сражения.

— Хорошо, что во льду торпеду не пошлешь, — пробормотал Марков. — А морячки неплохо бьют!

Не все бомбардировщики решались идти на сильный заградительный огонь, многие стали сбрасывать свой смертоносный груз в море. Справа, слева, спереди поднимались столбы из обломков льда и воды. В грохоте множества пушек и пулеметов бомбы взрывались почти неслышно.

Одна вражеская машина задымилась и пошла в сторону острова Моржовец. Остальные тоже не выдержали, рассыпались и повернули обратно.

— Прекратить огонь!

Пушки затихли. Только транспорт номер четыре еще несколько минут стрелял. Увлеклись американцы и не заметили нашего сигнала.

Атака отбита. Сбит фашистский самолет. В суда ни одного попадания. Никто не убит, не ранен. Правда, у нас на «Красине» одному матросу-заряжающему повредило затвором руку. Но не страшно, через неделю все пройдет.

Дальше пошли ходко. В одном месте застряли на 3 часа, но потом двигались все светлое время суток. Скоро конец плаванию. Граница нашей деятельности — линия, проведенная на карте от мыса Святой Нос до мыса Канин Нос. За мысом Орловским, где кончились льды, заметили серые корпуса военных кораблей. Они примут у нас транспорты и поведут их дальше. «Красин» вышел на кромку льдов и остановился. На мачте мы традиционно просигналили флагами: «Счастливого плавания». И каждый пароход, проходящий мимо, поднимал сигнал: «Благодарю за отличную проводку».

У кромки стояли кроме военных кораблей четыре транспорта, два под английским и два под американским флагом.

Лейтенант Девис получил приказ и номера для подошедших судов. Мы вскоре вошли во льды. На этот раз конвой построили так. За «Красиным» — два американских транспорта, за ними — «Микоян», потом два англичанина, а последним—»Адмирал Лазарев».

На Северодвинск мы пришли без каких-либо происшествий, без единой ледовой отметины на бортах союзных транспортов.

В тот же день я был у командующего флотилией Г. А. Степанова и доложил ему о налете «юнкерсов» на наш конвой. Вице-адмирал поблагодарил за активные действия.

В свою очередь Георгий Андреевич Степанов рассказывал о приходе в Мурманск из Петропавловска-на-Камчатке подводной лодки С-51 под командованием капитана третьего ранга Кучеренко. Эта лодка пришла первой, проделав путь через Тихий и Атлантический океаны за четыре месяца.

Вслед за ней прибыли еще четыре лодки. Они затратили на плавание больше времени, почти полгода. Подводная лодка Л-16 погибла от вражеской торпеды в Тихом океане на пути к Сан-Франциско.

Отличная выучка подводников-тихоокеанцев помогла им успешно завершить столь продолжительный и опасный переход.

В связи с этим походом мы вспомнили с Георгием Андреевичем наши разговоры о подводном плавании через Северный полюс весной 1940 года.

После дрейфа «Седова» я, будучи совершенно уверен в возможности подводного плавания в Арктике, стал готовить обоснования для подобной экспедиции. Вот тогда нам и довелось впервые встретиться с вице-адмиралом Степановым, который был начальником морской академии в Ленинграде.

Мысль о подводном плавании во льдах Ледовитого океана не мне первому пришла в голову. Такое плавание пытался осуществить в тридцатых годах американец Губерт Уилкенс. Однако это ему не удалось. Наши советские подводные лодки совершали небольшие подледные плавания в 1939 году.

Мой проект был основан на использовании особенностей ледного покрова летом. Наблюдения во время нашего дрейфа, а также данные последующих авиаразведок показали, что летнее таяние приводит к появлению множества сквозных проталин и больших площадей ослабленного, рыхлого льда. Эти проталины, промоины и разводья позволяют подводной лодке без специальных приспособлений время от времени всплывать — для зарядки аккумуляторов и других нужд.

Кроме того, водолазы, работавшие возле «Седова» летом 1938 года, заметили, что лед, выступающий под большими торосами, уходит в воду в среднем на 20—25 метров. В подледном слое воды водолазы видели мощные столбы света, идущие от разводий, и светлые пятна под участками более тонкого, тающего под солнцем льда. Это было еще одним из доказательств, что найти место для всплытия подводной лодки не представит затруднений.

Для гарантии я предлагал установить гидравлическое устройство, разрушающее лед, и изготовить специальные мины для его подрыва. Эхолоты, по моему мнению, должны были работать на трех направлениях: вверх, вниз и вперед. Должен быть поставлен гидролокатор и прорезан специальный иллюминатор для наблюдения за нижней поверхностью льда.

Такой переход через полюс мог бы практически проверить, писал я в своей экспедиционной записке, возможность экстренной переброски сил подводного флота из наших северных вод на Тихий океан и обратно.

В расчеты я положил следующее: подводная скорость — 6 узлов; непрерывное плавание под водой — 10 часов; зарядка аккумуляторов и другие работы на стоянках — 10 часов, а расстояние, которое лодка должна пройти подо льдами, — 1600 миль.

Конечно, я считал, что первый опытный переход потребует некоторого дооборудования лодки, что должна быть предусмотрена также аппаратура для обширного комплекса научных наблюдений.

Копия документа лежит сейчас перед моими глазами. Писал я его тогда под большим секретом и назвал несколько необычно: «Эскиз проекта экспедиции на подводной лодке через Ледовитый океан». Опыта у меня для составления подобных записок в правительство не было никакого.

В сентябре 1940 года при встрече с председателем Совета Народных Комиссаров я передал ему свое творение. Позже я узнал, что Иван Дмитриевич Папанин начисто забраковал проект как неосуществимый и фантастический.

До сих пор жалею, что на том дело и кончилось…

Я был убежден, что и в 1942 году подводные лодки могли пройти в Мурманск через полюс скорее и безопаснее, чем в обычном плавании.

Надо сказать, что вице-адмирал Степанов в первую нашу встречу весной 1940 года воспринял положительно идею подледного плавания. Он познакомил меня с одним из командиров-подводников, совершивших переход подо льдами Финского залива.

Конечно, за протекшие с той поры десятилетия сделаны большие успехи в подледном плавании. Северный полюс достигнут на подводной лодке американскими и советскими моряками. Но и мой «Эскиз проекта», ей-богу, был не таким уж фантастическим…

Глава шестнадцатая. Три фута воды над винтом

Наиболее ледовитыми месяцами в Белом море оказались январь и февраль. Сейчас в конце марта вся поверхность моря покрыта битым льдом от 8 до 10 баллов. Это округленные данные авиаразведки. Конечно, в каждом районе свои особенности и толщина льда тоже разная. Наслоенные ледяные поля в центральной части достигали 70—80 сантиметров. Управление пока с проводками справлялось, и по нашей вине задержек не было. Несколько караванов проведены по Белому морю без повреждений и поломок.

Воздушные тревоги объявлялись часто. Если говорить о количестве самолетов-разведчиков, то их в январе замечено над морем двадцать три, в феврале — восемнадцать, зато в марте — девяносто два. В марте метеорологические условия были весьма хорошими для авиации, чем, вероятно, и объясняется повышенная активность. Все разведывательные полеты совершались днем.

Однако бомбардировок города или порта противник не предпринимал.

Несколько дней назад, несмотря на мои протесты, приказано пароход «Петровский» разгружать не в Северодвинске, а в аванпорту Экономия. На первый взгляд для этого как будто бы были основания: в Северодвинске не хватало причалов, и «Петровский» простаивал. Но получилось как раз то, о чем я предупреждал.

Из Северодвинска к Березовому бару (всего около 20 миль) на проводку «Петровского» (за ледоколом «Микоян») затратили восемь суток. А дальше через бар провести не удалось даже ледоколу «Ленин», пароход застрял.

Потеряв немало времени, нам удалось привести «Петровский» обратно в Северодвинск без особых повреждений. Миновала опасность нападения с воздуха, хотя он был превосходной мишенью в течение многих дней. На этом кончились нарекания портовиков: в Северодвинске-де причалов не хватает, а на Экономии свободные…

Выкалывая пароход изо льда Березового бара, я понял, почему во время первой мировой войны России не удалась северная зимняя навигация. Главным препятствием была ненадежность аванпорта Экономия. А ведь тогда на него делался расчет. Теперешний выбор для зимних погрузок-выгрузок Северодвинского порта намного облегчил ледокольные проводки. Конечно, я не утверждаю, что Березовый бар непроходим ежегодно. Все зависит от ледовой обстановки, сложившейся во время замерзания Двинского залива, от направления ветров…

Апрель… Теперь можно сказать, что самое трудное у нас позади. Апрель при любых условиях — легкий месяц плавания в беломорских льдах. Ну, а май для наших ледоколов — совсем приволье.

В Северодвинске разгуливал морской ветер со снегом. Порт полон иностранными транспортами. Танки, самолеты в разобранном виде, продовольствие, взрывчатка громоздились на причалах. Поезда, отвозившие из Северодвинска грузы, отходили непрерывно, и все же хотелось ускорить, ускорить.

Все как будто сделано. Грузчикам обещана премия за досрочную выгрузку — небольшая добавка к продовольственному пайку. Время все еще тяжелое, голодное, и каждые сто граммов хлеба имели значение.

Я стоял на причале и наблюдал, как выходит из трюма тяжелый танк.

— Константин Сергеевич, вас к телефону Москва.