Глава четырнадцатая. Памятный февраль

Февраль был памятным месяцем для всех нас. 3 февраля наши полностью разгромили фашистские войска, окруженные в районе Сталинграда. Много пленных, в том числе фельдмаршал Паулюс. Теперь в газетах часто печатают фразу: «Вперед, за разгром немецких оккупантов и изгнание их из пределов нашей Родины). Читается как победный гимн.

В самом начале февраля к причалам Северодвинска поставлено несколько транспортов из очередного конвоя союзников. Караван из четырнадцати судов шел из Исландии в условиях хорошей погоды. Авиация противника активности не проявляла.

В Белом море условия проводки значительно усложнились. Морозы стояли крепкие, толщина льда быстро увеличивалась. В горле шло образование сморози. Пришлось вывести в море все ледоколы.

Пятого февраля предстояла отправка на запад выгружавшихся сейчас транспортов, проводка их через лед.

Все крепко связаны с ледокольными рейсами. Если транспорты не выгружены к сроку, ломаются и наши планы. У Ивана Дмитриевича большой штат инспекторов, помощников, адъютантов и секретарей. Они дежурили в портовых районах, на причалах и железнодорожных участках. И все же приходилось иной раз помогать.

— Оставайся на берегу, — сказал мне Папанин. — Назначь вместо себя начальником проводки капитана Маркова.

Я подготовил маршрут вывода транспортов и конвоя, договорился по всем вопросам с вице-адмиралом Степановым. Как обычно, встречи и проводы конвоев с запада и обратно устанавливало наше управление, сообразуясь с положением кромки льда у границ Белого моря.

Итак, 5 февраля конвой вышел в море в назначенный час. На следующий день к вечеру совершенно неожиданно изменился ветер. Это тревожный признак — ветер с северо-востока. Он задерживал вынос льда. Обстановка заметно ухудшилась, и в полдень М. Г. Марков сообщил, что суда остановились в тяжелом льду.

Тут же звонок из английской военной миссии. Это старший лейтенант Хендерсен просит принять его.

Ровно через час Хендерсен был у меня в управлении на Петроградском проспекте.

— Мы обеспокоены нашими делами в Белом море. Транспорты испытывают сжатие. Наши капитаны боятся поломок. Когда, по вашему мнению, можно ждать улучшений?

Английская миссия представляла в Архангельске интересы Лондона и Вашингтона, хотя американских судов и грузов было значительно больше. Старшим среди англичан был коммодор Монд, у американцев — капитан Харшо.

— Мы боимся, — добавил лейтенант Хендерсен, — что немцы узнают про застрявшие во льдах транспорты, и… вы сами понимаете, капитан Бадигин, что значит бомбить неподвижную цель…

Беспокойство было вполне обоснованное, но что я мог сказать?

— Очень сожалею, но бывает, что лед в этом маленьком, но своенравном море сжимается очень сильно и плохо поддается ледоколам… Завтра вылетают самолеты разведки. Позвоните через сутки, может быть, будут новости.

Офицеры английской миссии внимательно наблюдали за всеми конвойными операциями. На беломорские ледовые проводки англичане смотрели косо.

Несколько раз были высказаны опасения: не раздавят ли льды транспорты, и тогда-де нет никакой разницы — потерять судно иод бомбами врага у причала в Мурманске или во льдах Белого моря.

Для Советского Союза, несомненно, было выгоднее проводить транспорты через Белое море и разгружать их в относительно спокойном от авиации противника Северодвинске. Мы, ледокольщики, были уверены, что сумеем провести союзные транспорты без потерь. Но английское командование искало повода для отказа от перевозок во льдах, и потому всякие осложнения в этом деле крайне нежелательны…

На следующее утро авиаразведка опять показала тяжелые льды по курсу кораблей. Я направил Михаилу Гавриловичу «строгую» радиограмму: попытаться форсировать льды. Но послать радиограмму проще всего…

В 12 часов Хендерсен был снова у меня.

— Нас очень беспокоит положение транспортов, — сразу приступил он к своему. — В районе их стоянки шесть раз был замечен нацистский разведчик. Мы полагаем, что неприятель обязательно вышлет бомбардировщики… Ледоколы, по-видимому, нуждаются в вашем присутствии.

Конечно, был бы я сейчас там или нет, от этого ничего бы не изменилось. Капитаны опытные и прекрасно разбирались во льдах. Но, как видно, и к этому можно было придраться, если захотеть.

Чтобы успокоить англичан, я сказал, что ледовая обстановка должна разрядиться завтра. Действительно, синоптики предсказывали перемену ветра. Однако на душе у меня скребли кошки.

Мне позвонил А. С. Буданов. И в обкоме партии знали, что англичане обеспокоены задержкой выхода каравана. Сегодня по графику как раз день вывода транспортов на кромку льда и подхода к ним кораблей западного конвоя.

Вечером с Папаниным мы решили так: если обстановка не улучшится, мне вылетать к месту дрейфа каравана. Были даны указания авиагруппе. Посадка должна состояться на льду поблизости от ледоколов…

Обошлось без моего «психологического» полета. В 6 часов следующего утра от Маркова пришло долгожданное сообщение: лед разводит, и ледоколы приступили к работе. Дальше все пошло как по маслу. К месту встречи транспорты опоздали чуть-чуть. Обошлось без воздушных сюрпризов.

Во избежание неприятных разговоров на разных инстанциях все последующие проводки проходили под моим флагом, кроме одной, которой командовал М. П. Белоусов. Как заместитель начальника Главсевморпути, он исполнял свои основные обязанности в Москве.

С фронта поступали радостные вести. Красная Армия продолжала наступать. Что ни день, город, а то и несколько освобождались из-под вражеской пяты.

В приказе Верховного Главнокомандующего 23 февраля особенно запомнилась фраза: «…наши доблестные бойцы, командиры и политработники покрыли неувядаемой славой боевые знамена Красной Армии и заложили прочный фундамент для победы над немецко-фашистскими армиями».

Слово «победа» все чаще и чаще встречалось на столбцах газет, звучало в эфире.

Появился Указ о введении новых знаков различия для личного состава Военно-Морского Флота. Будем и мы носить погоны!

Конец февраля. В Архангельске ясное безветренное морозное утро. Воздух недвижим. В синем небе застыли сизые столбы дыма, тянущиеся из труб. Поскрипывают под ногами прохожих промерзшие деревянные мостки. Почему-то пришла в голову мысль: до войны в это время беломорские колхозники готовились к выходу на тюлений промысел.

Я вспомнил плавание на «Садко». Перед глазами встали бесконечные белые просторы. Поднятые кораблем льдины с шипением уходят в воду, переворачиваются и с шумом всплывают позади.

И в кабинете управления мне слышится не скрипение деревянных уличных мостков, а знакомое скрежетание стального корпуса о лед. На письменном столе параллельная линейка, измеритель, транспортир — как в штурманской рубке. И карта Белого моря. Показалось, что я вижу на ней большие пятна детных тюленьих залежек… Но это только карта ледовой разведки, и мне надлежит прикинуть в беломорских льдах курсы предстоящего плавания конвоя. На карте три части моря: южная, называемая центральным бассейном, горло Белого моря и воронка, открытая к Ледовитому океану.

Горло (узкий пролив шириной около 30 и протяженностью более 70 миль) — наиболее трудно проходимый участок, заполненный всторошенным льдом. Кроме того, состояние здешних льдов влияет и на проходимость центрального бассейна. Все это надо учитывать…

Учитываю. Еще час-другой работы, и звоню в штаб флотилии, сообщаю начальнику оперативного отдела, что больших отклонений от намеченного плана проводки не предвидится.

В эту зиму предстоит много хлопот. Москва сообщила, что февраль, март и апрель будут напряженными, ожидается формирование и прибытие ряда конвоев, в общей сложности чуть ли но с сотней транспортов.

Все провести в ледовитых водах. Все разгрузить-загрузить…

Однако это задачи всей зимней навигации. А завтра предстоит выход в море конвоя на запад. Как всегда, все необходимое обговорено с командующим военной флотилией. Документ, определяющий движение во льдах, составлялся в нашем управлении и подписывался мной. В правом верхнем углу стояла виза: «Согласовано. Г. А. Степанов». Готовили его заблаговременно, я не помню ни одного случая задержки: флотилия должна была иметь достаточно времени для обеспечения безопасности плавания. Заблаговременно указывалось время выхода конвоя, приблизительное время прохождения главных пунктов Терского берега и прибытие к месту передачи каравана эскорту Северного флота. Сроки в каждом ордере были различны, они колебались в зависимости от ледовой обстановки.

Ледовая авиаразведка велась регулярно, независимо от планирования операции. Но после назначения времени выхода вылетали ежедневно, а если было необходимо, то и два раза в сутки.

Звонок. Я взял трубку.

— Капитан Бадигин? Лейтенант Девис, добрый день.

— Здравствуйте, мистер Девис.

— Выход транспортов не отменяется?

— Нет, завтра в шесть утра.

— Очень хорошо… погода стоит хорошая, — лейтенант помолчал немного. — Я сожалею, что у вас нет времени на русскую баню…

— Ах, да! — я вспомнил свое обещание. Посмотрел на часы — около одиннадцати. — Мистер Девис, позвоните мне через десять минут.

Отбой, и я тут же набрал номер Виталия Мещерина.

— Мещерин слушает.

— Виталий, ты что, забыл свое приглашение?

— Костя? Это насчет баньки?!

— Если приеду к тебе ровно в тринадцать, успеешь поднять пары?

— Успею, в самый раз.

— Учти, со мной английский офицер связи, хороший парень, хочет испытать, что такое русская баня.

— Надо побольше пара?!

— Догадался. А после баньки чаек у самовара. Понял?

— Жду.

Как я уже говорил, Виталий Дмитриевич работал директором судостроительной верфи. Верфь была маленькая, суда выпускала тоже маленькие, деревянные. Баню Мещерин построил недавно и хвалился, что подобной нигде нет. В Архангельске баня в большом почете. Вряд ли в другом городе любят так попариться, как в Архангельске.

Ровно через десять минут позвонил Девис, и мы договорились о встрече.

Сегодня, видать, день был какой-то особенный. Не успел я положить трубку, как секретарша Антонина Кузьминична привела в кабинет военного матроса.

— Николай Сергеевич, — не сразу узнал я похудевшего Шарыпова, — какими судьбами?!

— Из госпиталя.

Мы расцеловались. Уселись на диване. Это опять Коля Шарыпов, старший машинист «Георгия Седова», дрейфовавший со мной через Ледовитый океан. Замечательный выдумщик, мастер на все руки, отважный человек. Я писал, как он был послан в Сталинград.

— Рассказывай, Николай Сергеевич, все по порядку.

— Что рассказывать… воевал у Волги, был командиром взвода разведки, ранен, лечился в Астрахани… досадно, самые тяжелые бои начались…

Николай Сергеевич говорил о героях Сталинграда, о страшных днях обороны, расчувствовался, выступили слезы.

— Наградили тебя?

— Орден Отечественной войны и Звездочка.

— Молодец, Коля, не подвел наше седовское племя. Л теперь что думаешь делать?

— Долечиваться, Константин Сергеевич… Потом в Полярное. На Северный флот. А кончится война — снова на торговое судно… У меня брат старший здесь, Борис.

Время шло незаметно. Шарыпов просидел до половины первого. В баню идти отказался.

Только ушел — явился лейтенант-англичанин.

Водитель Миша Черепанов, молодой, курносый, быстро довез нас на видавшей виды «эмке» к Мещерину по гладкой деревянной дороге.

У главного причала верфи увидели недостроенное судно странной конструкции. Деревянное, небольшое, называлось «Капитан Храмцов». Стояло оно давно, и дел там оставалось еще много. Кто-то сложил даже песенку про это судно. Там были слова: «У Мещерина на верфи стоит чудо-юдо, чудо-юдо, рыба-кит».

Но вот и баня. Она выглядела весело даже снаружи. Небольшой бревенчатый домик. Внутри — все новенькое и чистое.

Мы разделись в теплом предбаннике. На шее у Девиса висели серебряный крест и ладанка. Густая рыжая борода на белом теле казалась инородной.

— Почему вы носите бороду? — спросил я у Девиса.

— Я стараюсь не отвечать на этот вопрос. Слишком часто он задается. Но вам я отвечу: дал зарок не бриться до дня победы над нацистами.

— Понятно. Однако, если вы не будете ее подстригать, она может отрасти до колен. Волос у вас могучий. Будет ли приветствовать флотское начальство такую бороду?

— Нет, нет, я подстригаю каждый месяц… Но после победы под Сталинградом я стал думать, что, может быть, к концу этого года…

— Да, если бы англичане и американцы высадились через месяц на побережье Франции.

— О-о, если бы я был премьер-министр, капитан, я приказал бы, не откладывая, высадить войска во Франции. Но я всего только лейтенант флота ее величества и ничего не могу сделать… Но душой я с вашим народом, капитан, в его трудной борьбе.

Я верил лейтенанту. Несомненно, он говорил правду, я уже немного узнал характер и взгляды этого молодого английского моряка.

— Прошу вас, — я показал на парную. Мы вошли и плотно закрыли за собой дверь.

Мне, привыкшему к банному пару, показалось жарковато.

Денис испуганно посмотрел на меня, но успокоился, увидев, что я стал готовить шайки.

На видном месте лежали четыре веника и две новых ватных шапки.

— Зачем теплые шапки? — спросил лейтенант.

— Когда паришься — надо.

— О-о-о…

Мы ополоснулись теплой водой, и я, выбрав покрепче веник, сказал:

— Прошу, мистер Девис, берите шапку и забирайтесь на полку, буду вас парить.

— Я прошу первым вас, вы хозяин.

— Гостю первое место.

— Нет, прошу вас.

— Может быть, мы будем мериться чинами? — сказал я сердито. — Но с бане нашивок нет.

Эти слова, видимо, убедили лейтенанта, и он, нахлобучив шапку, покорно полез на полку.

Я решил создать полное представление о русской бане и плеснул на камни еще одно ведро воды. Воздух быстро стал накаляться, и я почувствовал, будто волосы на моей голове зашевелились, а уши стали сворачиваться, как сухой лист.

Англичанин молча, сжав зубы, лежал на полке.

Окунув веник в горячую воду, я легонько провел им по спине гостя.

— Но, капитан, ведь это пытка, — сказал он, не поднимая головы.

— Ничего, потерпите, потом скажете иное. Если будет невтерпеж, — дайте знать, — и я принялся нахлестывать лейтенанта парным веником. Девис больше не произнес ни слова, по моему требованию поворачиваясь с боку на бок.

Вскоре он из белого сделался багровым. Однако ни разу не пожаловался и пощады не просил. Я еще два раза плеснул на камни и наконец замучился сам.

— Хватит на первый раз. Теперь я пойду на полку, а вы поработайте веником.

Лейтенант мгновенно спустился на пол и по моему совету вылил на себя ведро ледяной воды.

Через час мы сидели в кабинете Мещерина и пили чай у медного круглого самовара, похожего на солнце.

Гостеприимный хозяин открыл две банки мясных консервов, что по тем временам было роскошью. Еще был ржаной хлеб и масло. Чай пили вприкуску. Помню, Девис вовсю расхваливал баню, когда немного отошел от крепкого пара.

Конечно, разговор не минул войны. Девис восхищался мужеством советских людей, тех, кто бил врага на фронтах, и тех, кто работал для победы здесь, в Архангельске.

— На ваших заводах работает много женщин и подростков… Я восхищен, — повторял лейтенант, — твердостью духа ваших женщин.

Возвращались мы в город чистые и довольные. По дороге Девис спросил:

— А когда соберется в Архангельске «большая ледокольная тройка»?

— Простите? — не понял я.

— Так мы в английской миссии называем Белоусова, Вас и Аннинаnote 39. Разве не слышали?

— Не пришлось.

— Коммодор Монд собирается устраивать прием, так вот хотелось бы пригласить вас вместе.

— Белоусов обещал быть в конце марта.

В 6 часов вечера дежурный диспетчер доложил о готовности всех транспортов. В семь мы уселись с лейтенантом в аэросани и через 30 минут были в Северодвинске. Остальные сотрудники походного штаба выехали заранее поездом. Мороз держался злой, около 25 градусов.

На этот раз флагманом,был назначен «Анастас Микоян». Хотелось убедиться, как работает последний из построенных перед войной ледоколов.

Дело в том, что новые ледоколы имели существенный недостаток. В месте перехода форштевня от наклонной подводной части к вертикальной надводной по капризу конструктора было сделано утолщение. В результате корабль не ломал, а толкал перед собой льдину. Первая цепляет вторую, третью, и, глядишь, ледокол «садится» на лед. Скорость в этом случае и ледокольные качества резко снижались даже в разрушенном льду.

Ни у «Красина», ни у «Ермака» подобных утолщений на форштевне не было.

* * *

Проснулся я задолго до шести — времени выхода в море. В порту еще темно. Медленно падал редкий снежок, но мороз стал еще сильнее.

Проходя по нижнему коридору ледокола, я услышал — через приоткрытую дверь на кочегарские решетки — громкий, энергичный разговор и лязг чугунных топочных дверец. Пахнуло сернистым духом лежавшего на плитах шлака. Звонко шаркали лопаты о железные плиты — кто-то забрасывал в топку уголь. Кочегары держали котлы в полной готовности.

Сейчас мы почти забыли о главной движущей силе на пароходе — кочегарах, а во время войны от кочегаров зависело многое. Мускульная сила человека двигала пароход. Если пар держался на марке, пароход шел с нормальной скоростью. Если же нет, еле полз и мог быть отличной мишенью для противника.

Матрос выходил на вахту через 8 часов, кочегару давалось на отдых двенадцать. В шторм работа у котла делалась еще тяжелее. Особая выносливость нужна при плавании в тропической жаре. Помню, во время рейса из Одессы во Владивосток одному кочегару сделалось дурно и к котлу вместо него поставили меня, молодого, крепкого матроса. Тогда я как следует прочувствовал все прелести кочегарской работы. Особенно — чистку топок.

Держать пар на марке — это целая наука. Во время войны к трудностям кочегарской работы добавилась опасность, сопряженная с пребыванием людей у самого днища судна. При поражении торпедой машинного отделения или одного из кочегарских отсеков, как правило, погибала вся машинная вахта.

Всем, кто плавал на угольщиках, памятны частые бункеровки, при которых весь пароход покрывался слоем черной пыли. Она проникала повсюду. В Арктике грузили уголь силами экипажа. После каждой такой бункеровки производилась генеральная мойка и уборка всего судна. А если вспомнить еще, что на пароходах, стоявших в портах, шлак скапливался на палубе и только при выходе в море его сваливали «авралом» за борт…

Сейчас не только ледоколы — весь советский морской флот плавает на жидком топливе. От должности кочегара не осталось даже названия. Регулирует подачу мазута в двигатель не кочегар, а котельный машинист.

По-моему, пароходы, работающие на твердом топливе, — это эпоха в истории мореплавания. Такая же эпоха, как парусники. Под парусами плавали при полной зависимости от ветра, а на твердом топливе — при полной зависимости от мускульной силы человека.

Но я отвлекся, вспомнив ладную работу кочегаров «Микояна».

В шесть утра, по расписанию, вывели караван в Белое море. Вскоре встретили тяжелые льды. Корабли остановились. Умолк грохот и скрип льда под стальными корпусами, наступила тишина. Где-то далеко за кромкой льда шумели холодные волны, а здесь одетое в тяжелую броню море было неподвижно и молчаливо. Шел прилив. То там, то здесь трещал лед, громоздясь в невысокие торосы.

Плавание в горле Белого моря тяжелее всего в марте. Это объясняется тем, что в марте через горло проходит лед центрального бассейна, намерзший в феврале, во время самых сильных морозов.

Необходимо пробить широкую перемычку. А времени до встречи с союзным эскортом оставалось совсем немного. Ветер же хотя и небольшой, но с северо-востока, и надеяться на скорое разрежение не приходилось.

«Микоян» начал форсировать льды первым, как и подобает флагману. Однако канал приходилось проламывать в смерзшемся битом льду, который иной раз будто камень и колется плохо. «Микоян» пробивался ударами, продвигаясь каждый раз на двадцать — тридцать метров…

Через час я решил «предоставить первое слово» «Красину». У М. Г. Маркова дело пошло лучше, ледокол проходил с удара несколько корпусов. Это, конечно, не зависело от деловых качеств капитана, а целиком относилось к возможностям корабля. Как я уже говорил, обводы новых ледоколов были с недостатками.

Я с удовольствием наблюдал за работой «Красина». Он немного отходил назад для разгона, давал полный ход всем машинам и со скрежетом влезал на лед, тяжестью продавливая себе дорогу.

Движение в тяжелых льдах вперед-назад, вперед-назад необычайно утомляло однообразием и требовало большого напряжения.

Корабль врезался в ледяную перемычку, рушил ее и медленно отползал, как бы набирая силы. И так нужно было пройти, шаг за шагом, 5 миль. То там, то здесь встречались обломки многослойных полей.

Есть очень важный момент в работе ледокола. Как только корабль начнет выдыхаться, надо успеть до полной остановки дать задний ход всем машинам. Если остановиться в тяжелом льду, корабль заклинит и его не скоро высвободишь.

«Красиным» руководила опытная рука. Заклинивания ни разу не произошло. Через 2 часа канал был прорублен. В его белых берегах ледокол был похож на огромный черный утюг… Да, тяжеленько было бы во время войны без замечательного детища адмирала Макарова. Трудно представить себе, как проходила бы навигация в высоких широтах. Северный морской путь, Белое море — без ледоколов здесь нечего делать. Можно гордиться тем, что корабль, приспособленный к работе в арктическом льду, — русское изобретение. Забегая вперед, скажу, что ледоколами, в том числе и атомными, последнее слово еще не сказано.

«…Я знаю, как можно достигнуть Северного полюса, — сказал однажды Макаров, — надо построить ледокол такой силы, чтобы он мог ломать полярные льды. В восточной части Ледовитого океана нет льдов ледникового происхождения, а следовательно, ломать такой лед можно, нужно только построить ледокол достаточной силы. Это потребует миллионы, но это выполнимо».

Я полагал, что время претворения в жизнь пророчества адмирала не за горами. Один из советских атомных ледоколов сумеет пройти Ледовитый океан вдоль и поперек. Северный полюс будет достигнут и на корабле…

Но вот «Красин» возвратился к транспортам, околол их со всех сторон и дал сигнал: «Следуй за мной». На разные голоса откликнулись пароходы и теплоходы. Снова началась проводка.

Транспорты, двигаясь за ледоколом, должны соблюдать заданную дистанцию, немедленно выполнять приказания. От того, как будут выполняться эти простые правила, зависит успех. В тяжелых льдах дистанция между судами короткая — всего три корпуса. На таком расстоянии судно успеет остановиться, не повредив идущего впереди, и двигаться гораздо легче.

Союзные транспорты строго выполняли все правила. Лоцманами на них обычно ставили опытных судоводителей.

Незаметно скрылось за торосами багряное солнце. Стало темнеть. Пришлось остановиться. Но главная преграда — тяжелая ледовая перемычка — уже позади.

Хороши выпадают дни в марте на Белом море — чистые, безоблачные. Ослепляюще светит солнышко, поблескивает белоснежная скатерть моря. А еще лучше мартовские ночи. Темное небо открывает взору свои звездные сокровища, все, до единой маленькой звездочки, все, какие посильно увидеть человеческому глазу. Ярко светит луна, катясь по далекому бесконечному пути.

Белое море живет. Здесь нет мертвой тишины, как бывает зимой в Ледовитом океане. Недаром здешние льды называют живыми. Они ни часу, ни минуты не остаются в спокойствии.