Он пришел из Канады минувшим летом и был передан Советскому государству. Судно было старое. Надводная часть корпуса проржавела и иной раз при очистке пробивалась насквозь. Водотрубные котлы плохо держали пар, для них требовались угли высоких марок, а наш воркутинский не мог обеспечить нужное давление. Вот «Монткальм» и работал вполсилы, едва ворочаясь во льду.

Когда стало ясно, что канадец отпадает, все надежды я возложил на «Седова» — он заканчивал починку на судоремонтном заводе «Красная кузница».

На небольшом ледокольном буксире отправился туда. Подобравшись к пароходу, на котором дрейфовал в Ледовитом океане, я вызвал капитана Э. Г. Румке. Он показался на палубе — полноватый, с добродушным круглым лицом, волосы светлые с проседью.

— Приветствую, Эрнст Германович! Как тут у тебя?

— Здравствуй, Константин Сергеевич, ремонт еще на два дня. Но машина готова.

— Великая просьба: немедленно снимайся. Надо околоть суда у причалов.

— По просьбе не могу, приказывай. По приказу через четыре часа буду готов. — Он обернулся к подошедшему старшему механику. — Вот механик говорит, угля всего на шесть ходовых часов.

Этого я не ожидал, новое осложнение.

— Переходи к угольному причалу. Насыпем уголь, — сказал я не совсем уверенно: с углем было не так-то просто.

— Хорошо, — отозвался Румке, — снимаюсь к угольному.

С Эрнстом Германовичем мы впервые встретились еще на «Садко», где я одно время был старшим помощником капитана, занимая место ушедшего в отпуск Эрнста Германовича. Когда он вернулся, я остался вторым помощником, и мы вместе участвовали в высокоширотной экспедиции и вместе зимовали. Характер Румке был мне хорошо известен: добрейший, тишайший, он всегда был верен своему слову.

— Не подведи, Германыч, — сказал я все же на всякий случай. — Понимаю, «Седов» не приспособлен к околочным работам, но только он может выручить. Работай осторожно, не продырявь «союзный» корпус.

Эрнст Германович поднял руку в знак понимания.

Из ближайшего телефона позвонил начальнику порта Дикому, попросил прислать на уголь грузчиков.

— Будут, — сказал Георгий Иванович. — Даю на «Седов» бригаду Шадриной. Работницы верные.

Я всегда удивлялся энергии Георгия Ивановича. Вот кому пришлось поработать в военные годы! Ни дня, ни часа отдыха. Все свои силы вложил бессменный начальник Архангельского порта в дело победы над врагом.

Во время разговора с Диким узнал: 13 ноября умер капитан А. К. Бурке…

Я отправился по всем причалам, где стояли транспорты. Еще раз предупреждал капитанов: будьте готовы к выходу на рейд. После двадцати четырех часов разъездов составил для Румке трафик очередности околки.

На угольный причал я добрался к 11 часам. «Седов» стоял у стенки, вокруг темно и тихо. Уголь не грузили. Оказалось, начальник арктического пароходства не счел своей обязанностью бункеровать суда, работающие на Двине. Два часа пришлось «висеть» на телефоне, пока не пришло наконец распоряжение дать уголь.

Я рассказал бригаде Шадриной обстоятельства дела. Женщины за четыре часа погрузили на «Седов» воркутинского угля на пять ходовых суток.

Все это хорошо вспоминать, а ведь тогда было 16 ноября — канун железного срока выхода конвоя в море.

Эрнст Германович принялся за работу споро. Я даже не ожидал, что дело пойдет так быстро.

Рано утром 17 ноября QP-15 в составе двадцати восьми судов начал движение.

Он был последним в порядке конвоев «PQ — QP». В конце 1942 года их зашифровали по-иному.

Проводы QP-15 были нашей первой ледовой операцией в начале зимы 1942/43 года. Еще не все суда выведены в море, а лед крепчал быстро. Ледокольный пароход «Седов» и ледокол «восьмерка» уже не справлялись. Нескольким пароходам грозила зимовка у портовых причалов. А ведь каждый из них мог привезти из Англии или США но нескольку тысяч тонн военных грузов. Многих трудов стоило, по они ушли, эти суда.

Хочу рассказать об одном трудовом подвиге в ходе ноябрьских погрузок-выгрузок.

На Бакарице разгружали пароход «Петровский». Пока кран снимал носовые палубные грузы, судно основательно вмерзло в лед. А как быть с остальными трюмами? Подвинуть кран не было никакой возможности. И тогда грузчики помогли передвинуть судно — без ледокола, который выкалывал готовые к выходу в море пароходы в двух десятках километров ниже по течению.

Коллектив грузового участка, которым руководил Александр Алексеевич Ильичев, решил вручную разбить лед вокруг «Петровского» и продвинуть его вперед. Работали с утра до вечера, и вот вдоль корпуса затемнела майна. Завели концы на причал и с помощью лебедок и судовой машины попытались продвинуть судно. Оно ни с места. Снова взялись за пешни. Майна у бортов стала гораздо шире. Опять пустили в ход лебедки, судовую машину. Пароход сдвинулся и медленно прополз вперед на половину корпуса.

Теперь кран мог снять тяжеловесы с большей части палубы. Осталась кормовая. Требовалось еще продвинуть судно. Грузчики снова вышли на лед с пешнями. На этот раз было сложнее. У форштевня лед набился толстым слоем. Надо убрать его.

Справились и с этой задачей. Особенно отличились грузчики Филиппов, Дементьев и Бакулин, вложившие много труда и выдумки. Без ледокола судно два раза перешвартовали во льду и все палубные тяжеловесы сняли. Теперь можно было очищать и трюмы: тут кран не нужен, достаточно силы судовых стрел.

С гордостью смотрели грузчики на тяжело груженные вагоны, уходившие с причала на фронт…

* * *

После закрытия навигации в западном районе у Диксона скопилось около четырех десятков транспортов, шесть ледоколов и ледокольных пароходов.

Предстояло все их вывести. Особенное значение, как всегда, придавалось ледоколам.

А еще 13 октября мы узнали, что авиаразведка обнаружила на острове Междушарском фашистский самолет. Это вблизи формирования наших конвоев!

Немедленно обстреляли вражеский самолет, однако он сильным ответным огнем отогнал нашего разведчика.

Когда с базы прилетели другие советские самолеты, фашистский разбойник успел исчезнуть. Обследование острова показало, что противник устроил здесь посадочную площадку, радиостанцию. Несомненно, отсюда, у входа в губу Белушью, враг мог многое наблюдать.

Иван Дмитриевич, рассказывая мне об этом происшествии, поморщился:

— Наверно, военные нас обвинят, что не доглядели. Земля-то наша, арктическая.

Как стало известно после войны, фашисты не только на Новой Земле основывали свои базы. В 1951 году на берегу Земли Александры (архипелаг Франца-Иосифа) участники полярной экспедиции неожиданно наткнулись на бревенчатые постройки, на одну четверть врытые в землю. Стены срубов, в целях маскировки, были выкрашены белой масляной краской. Вокруг — окоп с пулеметными гнездами. Нашли много боезапасов и мощную радиостанцию.

В солдатском блиндаже остались секретные уставы и журналы метеорологических наблюдений.

Судя по жилым помещениям, здесь находилось несколько десятков человек. Можно предположить, что база была покинута с большой поспешностью. Склад продовольствия, жилье и механизмы остались неуничтоженными…

Когда я узнал об этих находках, вспомнил разговор с И. П. Мазуруком в 1942 году о подводных лодках противника.

В октябре того года их обнаруживали в самых разнообразных местах — у новозамельских проливов и на пути следования транспортов из Арктики в Белое море. Для наших сторожевиков лодки были неуязвимы. В надводном положении они делали более семнадцати миль в час и запросто уходили, даже не погружаясь, и от наших и от английских охранных кораблей.

Вскоре в тех местах, где были замечены вражеские лодки, начали взрываться поставленные ими мины: контактные, магнитные, акустические.

А у нас близилось время возвращения ледоколов и транспортов с Диксона.

14 октября — радиограмма: у Югорского Шара на мине подорвался «Щорс». Он шел в кильватерном строю пароходов. Капитан А. Т. Кудлай сошел со створов для определения девиации и в результате потерял судно. По другой версии, мины таились на створах. Людей и имущество со «Щорса» снял экипаж теплохода «Волга». В том же потоке наскочил на мину буксирный пароход «Шквал». Этим наши потери и ограничились.

Заслуживает внимания благодарственное письмо от имени экипажа «Щорса» команде «Волга», написанное по прибытии в Архангельск. Приведу его здесь:

«Командованию и личному составу теплохода „Волга“

Дорогие товарищи!

Большое горе и тяжесть мы переносили из-за потерн своего судна, которое могло бы многое сделать полезного для Родины и фронта в войне против самого низкого и кровожадного врага-грабителя, издевавшегося над нашими советскими людьми, временно подпавшими под иго фашизма на захваченных территориях. Это все неудача временная, и нас нисколько она не устрашила и не демобилизовала. В наших сердцах только усилилась ненависть и жажда мести к врагу. Мы будем везде стойко драться за порученное нам партией и правительством дело и уверены, как бы ни была тяжка борьба с подлейшим врагом, народы Советского Союза выйдут победителями. Порукой в том — единение и товарищеская спайка людей в труде, борьбе и беде. Порукой в том — наша крепнущая Красная Армия, останавливающая самые крепкие удары врага. Порукой в том — наша великая партия, руководящая этой армией и всем советским народом.

Мы сердечно благодарим вас, дорогие товарищи, за оказанную нам помощь и прием на теплоходе «Волга» и желаем вам дальнейших успехов в производственной работе, чтобы вы во всесоюзном социалистическом соревновании завоевали первое место среди судов бассейна.

Куда бы нас ни послали, мы тоже будем бороться за выполнение задания.

Вперед же, товарищи, к борьбе и победе над фашизмом.

По поручению экипажа парохода «Щорс»

капитан Кудлай, помполит Песьяков.

24 октября 1942 года».

Письмо приведено с незначительным сокращением. Оно выражает чувства и мысли советских моряков в самый трудный период войны…

От порта Диксона суда выходили группами, по три — пять, в охранении кораблей Беломорской флотилии.

Эскорт состоял обычно из двух-трех эсминцев плюс тральщики. Беломорская флотилия провела десять караванов. На ледоколе «Адмирал Лазарев» 24 октября вернулся Михаил Прокопьевич Белоусов. Встретились мы с ним, как всегда, сердечно. Поселился он в одной гостинице со мной.

Весь вечер обменивались новостями. В конце беседы Михаил Прокопьевич предложил:

— Сергеич, переходи на Беломорскую ледовую проводку конвоев. В Архангельске будет образовано специальное управление этими операциями. Меня прочат в начальники, тебя — первым заместителем.

Я дал согласие. Предложение желанное. Зимние перевозки — мое кровное дело.

Михаил Прокопьевич сказал еще:

— Будь там осторожнее. Зимой сорокового года я брюхом ледокола прощупал беломорские камни. Как остался цел, и сам не понимаю. В дрейфе нас вынесло на отмель, а лед все жмет и жмет на борт, под ногами что-то трещит и лопается. Через пятнадцать минут лед полез на палубу и через ледокол! Страшное зрелище. Просто повезло, что ледокол протащило по камням и мы оказались на плаву.

Вспомнились и мои плавания. Я тоже много раз видел в Белом море, как льды ползут на льды. В одно мгновение вырастал холм в тридцать — сорок метров. Горы льда громоздились, словно по мановению волшебной палочки, там, где отмели задерживали движение ледяного потока.

С Белоусовым наши пути сходились не раз. Но по-настоящему мы узнали друг друга на «Красине» в 1935—1936 годах. Ледокол был укомплектован, как я уже говорил, в основном комсомольцами, коммунист Белоусов возглавил молодежный экипаж.

Плавание в зимнем Охотском море на «Красине» было хорошим испытанием для нашего капитана. Быстро освоиться Михаилу Прокопьевичу помогли острый ум, хороший морской глаз, способность к логическому мышлению.

На ледоколе осталось несколько старых специалистов, которые очень ревниво относились к своей профессии и несколько недоброжелательно смотрели на тридцатилетнего капитана. Однако Михаил Прокопьевич сумел не только овладеть ледокольной техникой, но и нашел правильный путь к объединению сил старых и молодых красинцев. К приходу во Владивосток он завоевал уважение всего экипажа.

Нелегко дался Белоусову его первый арктический рейс. В Чукотском море мы плавали по единственной и далеко не точной карте. Остров Геральд, например, был нанесен с ошибкой в 80 миль; некоторые мысы на Чукотском побережье и на острове Врангеля были помечены далеко не на своем месте. О глубинах я уже не говорю — они были указаны на карте не густо и тоже не всегда точно. По Чаунской губе мы шли, выслав вперед шлюпку с промером, почти как во времена Чирикова или братьев Лаптевых.

Здесь следует помянуть добрым словом и дублера капитана — Дмитрия Никаноровича Сергиевского, всегда помогавшего добрым советом.

Через пять лет еще одна памятная встреча. Наш дрейф на «Седове» подходил к концу. Мы находились на широте 82°02'. Посланный к нам «И. Сталин» под командованием Михаила Прокопьевича Белоусова достиг 80°27'. Дальше ледокол продвигался с огромным трудом: его окружал сплошной лед, вместе с «Седовым» из центральной части Ледовитого океана дрейфовали огромные торосистые поля. Круглые сутки была ночь, озаряемая лишь полярным сиянием.

Не так-то просто двигаться ночью среди льдов Арктики. Летом, когда видимость хорошая, безопасную дорогу по разводьям отыскать нетрудно. Опытному судоводителю много скажет цвет льда, небо над горизонтом. Другое дело зимой. Самый сильный прожектор «И. Сталина» высвечивал льды впереди не больше, чем на полмили.

Работая вслепую, Белоусов попал в разводье, которое при изменении ветра закрылось и зажало ледокол. Понадобилось большое мастерство, чтобы во мраке полярной ночи найти правильное решение и благополучно выбраться из ледовой ловушки. За годы работы на «Красине» и «И. Сталине» Михаил Прокопьевич стал первоклассным арктическим капитаном.

В 1940 году М. П. Белоусов опубликовал книгу «О тактике ледового плавания», впервые обобщив опыт ледокольной работы. Небольшая по размеру, книга эта не потеряла значения и в настоящее время.

Михаил Прокопьевич неизменно оказывался на самых трудных участках. В 1941 году он был назначен заместителем начальника Главсевморпути и в этой должности находился до последних своих дней.

Имя капитана Белоусова у моряков связано с представлением о хорошем товарище, о жизни, отданной морю, освоению Арктики.

Тяжело доставались нам, сотрудникам архангельского штаба морских операций, последние месяцы года. Мы старались использовать каждый оставшийся день. Однако природа неумолима. Зима все больше вступает в свои права, днем и ночью с моря дует свирепый ветер.

Вместе с Александром Сергеевичем Будановым я отправился в порт Северодвинск определить его готовность к зимним перевозкам. Недалек день, когда в Белое море выйдут ледоколы для проводки пароходов и теплоходов.

Северодвинск вырос и окреп. Он может принимать несколько судов одновременно. Поставлен мощный кран для выгрузки тяжеловесов. За лето 1942 года глубины в порту несколько увеличены. Один из причалов приспособили для бункеровки ледоколов и пароходов углем. Все работы выполнены при крайнем напряжении сил.

Многое было сделано для ускорения выгрузки союзных транспортов с драгоценным грузом для фронта. Однако британское адмиралтейство снова временно прекратило конвоирование судов.

Как сообщал в письме от 9 октября У. Черчилль, из Рейкьявика в Архангельск стали направляться союзные и советские транспорты без сопровождения и охраны. Первые два судна вышли 29 октября. Через три дня вышли еще восемь транспортов. Интервал между парами судов составлял 200 миль. Для спасения команд в случае необходимости на пути транспортов поставили несколько тральщиков. Эти одиночные плавания англичане называли «по капле».

Из десяти союзных транспортов к нам дошло пять, остальные погибли в пути. Из наших северных портов в Исландию в октябре — декабре вышли двадцать три транспорта — тоже в одиночку, без военного сопровождения. Дошли двадцать два. Погиб танкер «Донбасс».

Капитан танкера Виталий Эмильевич Цильке рассказывал впоследствии:

— В ноябре мы проходили между островами Медвежий и Шпицберген. Весь день свирепствовал пронизывающий ледяной ветер, временами встречались полосы тумана и снежные заряды, видимость была слабая. К большой нашей досаде, после полуночи погода улучшилась, что было выгодно для противника.

7 ноября на праздничном митинге я поздравил экипаж с днем Великой Октябрьской социалистической революции и объявил, что судно вошло в опасную зону. Около девяти утра в облаках послышался характерный глухой звук моторов самолета.

Развив скорость до 11 узлов, мы шли зигзагами, резко меняя курсы. Одновременно привели в боевую готовность все зенитные средства защиты: две 76-мм полуавтоматические пушки, шесть крупнокалиберных пулеметов, парашютные минометы против пикировщиков. На стальном тросе выпустили воздушного змея.

Появился самолет-разведчик. Мы открыли огонь. Самолет отошел за пределы дальности стрельбы нашей артиллерии и стал описывать вокруг судна круги. Были слышны кодированные радиосигналы барражирующего разведчика. Через несколько минут к нему присоединились бомбардировщики, которые с большой высоты один за другим начали пикировать на судно, сбрасывая бомбы.

В последующие часы неоднократно появлялись новые группы самолетов. Они не только бомбили нас, но и обстреливали из пушки и пулеметов, пытаясь подавить зенитные установки.

Я все время находился на открытой палубе верхнего мостика, следил за действиями врага.

Фашисты целый день пытались атаковать судно, но все безуспешно. Уверенным прицельным огнем мы не допускали самолеты противника на близкое расстояние, и ни одна из сброшенных ими бомб в цель не попала. Авиаторпеды тоже проходили мимо судна…

Но вот детонация от взрывов бомб вблизи танкера нарушила нормальную работу судовых двигателей, скорость снизилась до 6 узлов. И тут, уже вечером, из темноты неожиданно возник военный корабль. Он быстро приближался с кормы, уклоняясь немного вправо.

Не зная национальности корабля, я скомандовал влево, держа в боевой готовности пушки и пулеметы. Корабль резко перешел на наш левый борт и открыл огонь. Одновременно ответили и мы. Попав под обстрел, неприятель моментально удалился из зоны действия наших пушек и, пользуясь превосходством артиллерии, с большой дистанции обрушил на танкер ураганный огонь из орудий большого калибра.

Так команда «Донбасса» вступила в новый ожесточенный бон. Но слишком неравными были силы. Наши моряки проявили беспредельное мужество и высочайшую доблесть. Однако бой танкера с эсминцем означал для нас верную гибель. Первые же вражеские снаряды вывели из строя многие механизмы, прервали связь, в топливных танках загорелась нефть. Пламя, черный дым охватили машинное отделение и кормовые надстройки. Главные машины остановились, судно превратилось в неподвижную мишень.

Видя, что танкер не тонет и продолжает отстреливаться, взбешенные фашисты выпустили две торпеды. Судно сильно подбросило, корпус разламывался пополам. Взрывной волной и хлынувшей на мостик водой меня сбило с ног. Вскочив, увидел, что носовая часть танкера медленно погружается. Я приказал всем перейти на корму и бросился в свою каюту, забрал из сейфа документы.

Носовая часть окончательно отделилась и пошла на дно. Корма еще держалась. Уцелевшая пушка продолжала стрелять. Но кончились боеприпасы. Правда, через несколько минут пушка вновь заговорила, послала по врагу два последних снаряда, ранее давших осечку. И опять вражеские залпы…

Тяжело было находиться в положении расстреливаемого и до отчаяния сознавать свое бессилие… Я приказал экипажу покинуть судно, вернее, его остатки.

Вместе с помполитом Морозовым мы убедились, что на борту остались только мертвые, и сошли на небольшой плот, сбитый матросами из деревянных обломков. В ярком свете горящего танкера фашисты расстреливали плот. В числе убитых оказался Морозов.

Наш примитивный плот с оставшимися в живых шестнадцатью моряками понесло ветром на север. Неожиданно подошел эсминец и взял всех нас на борт. Так мы оказались в плену.

Вооруженный автоматом матрос подвел меня к офицеру, видимо, командиру. Я едва держался на ногах. Стукнув меня по лбу, офицер зло сказал: «Дурак, ты один думал воевать против эскадры. Какой ты большой глупец. Посмотри налево».

Переводчик перевел мне это. Я обернулся. Возле нас, совсем близко, проходил фашистский крейсер…