Мы кратко обсудили за завтраком вчерашнюю историю о Синдбаде-мореходе и то, что я заснул, не дослушав её до конца, нисколько нам не помешало, ибо Гасан ибн-Камал знал её наизусть, и я тоже когда-то читал её. Потом мы перешли к внешней политике, видам на урожай различных сельскохозяйственных культур и закончили обсуждением одной газели Хафиза, причём Гасан ибн-Камал показал себя прекрасным знатоком средневековой персидско-таджикской поэзии. Затем мы, продолжая беседовать, вышли на палубу и я в первый миг просто онемел от вида водных просторов, окружавших каравеллу со всех сторон. Какой бескрайний простор! Море, море - на сотни миль на Запад, на сотни миль на Восток, на сотни миль на Север и на сотни миль на Юг! Так, по крайней мере, мне показалось в тот момент.
      - Потрясающе!.. - наконец выдавил я из себя, а капитан только улыбнулся. Ему всё было и так ясно без слов и он оставил меня наедине с морем, и только явившийся пригласить к обеду Муса отвлёк меня от созерцания. Опустошённый совершенно и обновлённый, я вошёл в капитанову каюту и рухнул на свое место. Гасан ибн-Камал прочитал молитву, но я почти ни к чему не притронулся - я был сыт морем по горло, если это устойчивое выражение подходит в данном случае. Я поблагодарил капитана и вернулся в свою каюту, чтобы провести время до ужина в размышлениях над одной не дававшей мне покоя строкой Писания.
      Солнце клонилось к вечеру, погода постепенно ухудшалась, но капитан, казалось, был беспечен. Когда я обратил за ужином его внимание на всё усиливающуюся непогоду, он сказал, что боятся нечего, корабль у него отличный, команда подобрана тщательно, все профессионалы самого высокого уровня и пока мы тут беседуем, вкушая хлебы, за компасом и парусами следит Юсуф. И предложил покурить. Я снова отказался. Тогда Гасан ибн-Камал предложил мне розовый шербет и сказал:
      - А я, с вашего позволения, покурю.
      Он достал с полочки шкатулку с курительными принадлежностями и пока я попивал шербет из бокала, проделал все операции по подготовке трубки и покурил.
      - Хазария... - произнёс капитан сквозь улыбку, причём судно уже основательно раскачивало, - Хазария... - повторил он и налил себе шербета, - Понятно, вас очень интересуют сведения об этой земле, но вы из скромности и вследствие хорошего воспитания не одолеваете меня вопросами. Не стесняйтесь на этот счёт. Хотя, признаться, я очень мало о ней знаю. Даже и почти ничего не знаю... - язык его слегка заплетался и в речи, помимо арабских, проскакивали слова святого языка и языка, который был мне неизвестен. Я полагаю, что это был тюркский язык его родины или, хазарский, который, как он говорил ранее, очень похож на его родной. - Ну, во-первых, хазары тоже принадлежат, как и мы с вами, к роду человеческому, но слегка косоглазы. Не так сильно, как, например, монголы, а слегка, как вот, к примеру, узбеки. Они белокожие, но встречаются и смуглые. А помесь белокожих и смуглых даёт рябые экземпляры. Любят они играть в кости и не верят в чудеса. Главное удовольствие для них - скакать во весь опор по северному побережью Понта Эвксинского, кричать при этом "Э-ге-гей!" и размахивать ятаганом. Иногда, правда, во время своих скачек, они, несясь во весь опор, пускают стрелы в небо, ибо являются искусными стрелками из лука. Вот. А едят вяленую кобылятину и запивают её кумысом - очень противным на мой вкус напитком из перебродившего кобыльего молока.
      - Любопытно, - откликнулся я, - А каков их повседневный быт?
      - Ну, они, в общем-то, полуоседлые кочевники и живут в юртах. Являются целой кагалой в какое-нибудь место в степи, выбранное по одним им известным признакам, расставляют свои шатры-юрты - кстати, вы знаете, что это такое? - так вот, юрты - это деревянные каркасы, обтянутые всяким тряпьём и шкурами - и начинают жить в этом импровизированном посёлке. Посреди стойбища ставят самый большой шатёр. Это у них синагога. Хазары ведь иудеи, вы знаете об этом? Да. Ну и живут. По субботам ходят в этот шатёр на службу и надо сказать, что проводится она со всей тщательностью, а такого кантора, как у хазар, я не слышал даже в лучших синагогах Дамаска и Бейрута. Религиозные установления они выполняют строго и с вечера Пятницы, когда появляется на небе первая звезда, до вечера Субботы никакой работы не выполняют, даже скот не пасут, а празднуют Шабат, отдыхая от трудов всей недели.
      - А одеваются они как - как и положено евреям - в лапсердаки и чёрные широкополые шляпы? - поинтересовался я.
      Гасан ибн-Камал от души рассмеялся, снова набил трубку, раскурил её и после третьей затяжки сказал:
      - Ну как вы представляете себе, любезный Ибрагим, в таком вот одеянии скакать на лошади во весь опор и пускать стрелы в небо?
      - Да, действительно... - согласился я и поймал себя на том, что тоже уже говорю на странной смеси арабского, еврейского и ещё одного, незнакомого мне, языка.
      - Одеваются они как и положено кочевникам: в халаты и шапки, отороченные шакалом, в удобные мягкие сапоги из искусно выделанной марокканской кожи и шёлковые панталоны, доставляемые контрабандой из какой-то, как они сами говорят, голландии.
      - Любопытно. А что у них, у хазар, многожёнство?
      - У них? Да, многожёнство. Причём тому, у кого жён больше, завидуют. Поэтому каждый отдельно взятый хазарин стремится, если позволяет финансовое положение, завести как можно больше жён, чтобы завидовали ему, а не он.
      - А какие деньги у них ходят? - поинтересовался я.
      - Деньги? Ну, всякие ходят. У вас есть при себе деньги?
      Я порылся по карманам, достал несколько кордовских и багдадских монет и протянул их капитану. Он внимательно их рассмотрел и сказал:
      - Такие тоже ходят. Вообще, они не равнодушны к золоту и прочим пёстрым побрякушкам. Предлагаю выйти на палубу и посмотреть на звёзды. Тоже ведь чудо Господне! У меня даже есть подзорная труба, - и он, с трудом поднявшись, подошёл к сундуку и стал ковыряться в его недрах.
      - Господь с вами, капитан! Какие звёзды? Небо основательно затянуто тучами и если ваша подзорная труба не волшебная, мы ничего не увидим.
      Гасан ибн-Камал будто не слышал меня и бормотал себе под нос: "Идёмте посмотрим на звёзды, тоже ведь чудо Господне..." Наконец он, найдя искомое, выпрямился во весь рост и, широко улыбаясь, показал мне прекрасную подзорную трубу. В другой руке он держал, почему-то, астролябию и тоже радостно мне её показывал.
      - Идёмте, - повторил он, - Посмотрим на звёзды - тоже ведь чудо Господне.
      Он вручил мне астролябию и пошатываясь, двинулся из каюты. Судно кидало всё сильнее и я позвонил в колокольчик. Прибежал Юсуф и я сказал ему, что надо бы проследить за капитаном, а то как бы он чего не натворил, потому как буря разыгралась нешуточная. Юноша согласно кивнул, мы с ним взяли капитана под руки и все втроём выбрались на палубу. Струя солёных брызг окатила нас с головы до ног, корабль тряхнуло, нас отшвырнуло к рубке, причём я больно ударился локтем, едва не выронив астролябию. Видимость была нулевая, и я спросил капитана:
      - Как же мы будем наблюдать звёзды, если тьма такая вот кромешная и шатает безбожно?
      - Пожалуй, вы правы, - ответил капитан и я скорее почувствовал, нежели увидел в темноте его широкую улыбку, - Да, вы правы. Нужно вернуться в каюту и ещё покурить, тогда видимость сразу улучшится.
      Гасан ибн-Камал был совершенно невминяем и когда мы проводили его в каюту, Юсуф, как старший помощник капитана, отдал команду "Задраить все люки". Я попрощался с юношей, сказав, что если понадобится помощь, пусть полностью рассчитывает на меня и отправился к себе, чтобы зафиксировать в дневнике почерпнутые из капитановых уст сведения о хазарах. Корабль швыряло, я ставил кляксы, но если бы я не работал, то умер бы, наверное, от страха, потому что раньше никогда не попадал в бурю на море, и молился потом, скатившись на пол, взывая к Богу, просил Святого Творца, благословен Он, помочь этой крупинке жизни - нашему кораблю - в этой враждебной разбушевавшейся стихии, да так и застыл на полу, когда буря стала постепенно стихать, и сквозь обсыпанный брызгами иллюминатор пробился первый солнечный луч.
      Проснулся я от стука в дверь.
      - Войдите! - крикнул я, поднимаясь с пола.
      - Господин! - в отчаянии выкрикнул вошедший Муса, - У нас несчастье! Капитан пропал!
      - Как пропал?! - воскликнул я.
      - Да вот так! - с нажимом ответил Муса, - Нету его на борту.
      Я, не умываясь, к тому же и Муса вошёл без кувшина, выскочил в коридор и столкнулся нос к носу с Юсуфом.
      - Я всё уже знаю, - выдохнул я, - Что теперь делать?
      Вместо ответа Юсуф, уткнувшись мне в плечо, зарыдал и я понял, что значил для него капитан. Я, как мог, утешил юношу, он перестал всхлипывать и твёрдым голосом, насколько это у него получалось, а получалось, надо сказать, неважно, сказал:
      - Я не верю, что он погиб! Капитан так верил в чудеса, что и с ним оно могло случиться.
      Мы вышли на палубу. Солнышко радостно пробивалось сквозь редкие облака. Водная гладь сверкала бликами и повсюду носились чайки, чьи издевательские крики резко контрастировали с нашим душевным состоянием. На поверхности не было и следов капитана. Посмотрев на этих беснующихся бакланов, Юсуф твёрдо произнёс:
      - Мы вернёмся в Бейрут и будем там его дожидаться. Всё-таки капитан неплохой пловец.
      Так завершилось моё первое и последнее пока морское путешествие. Небо было неблагосклонно к нам вопреки надеждам. И моим, и Гасановым. И я почему-то вспомнил гадалку.
      Вернувшись в Бейрут, я не стал ждать там Гасана ибн-Камала, а выкупив своих дромедаров и снова наняв караванщика и людей, не успевших ещё к тому времени найти новую работу, отправился на Север, в Хазарию, привычным для меня сухопутным способом. Корабли пустыни не подведут, решил я.
      И снова сухопутное путешествие. Нужно сказать, что в наше время караванные переходы стали обыденностью и не являются подвигом, как это было ещё пятьсот лет тому назад. Ещё во времена халифа Муавии, если мне не изменяет память, в VII веке от Исы, караванные пути были обустроены, были основаны почты, поддерживались в порядке источники, а постоялые дворы встречались повсеместно вдоль дороги и между двумя наугад взятыми караван-сараями было обычно не более двух дней пути. Караван проходил в день в среднем 12 фарсахов и было это совсем неплохо, благо что мы не везли особенно никакого груза и даже пиратский караван, пытавшийся ограбить нас несколько раз, уходил не солоно хлебавши. У меня не было даже волшебного фонаря, который пылился на какой-то полке во дворце кордовского халифа.
      Должен признаться, что описания природы мне совершенно не даются. Сколько я исчёркал пергаментных листов, пытаясь точно передать не только свои ощущения от дороги, но и то, что видел по обе её стороны! Видимо, такого рода литература - не мой удел, поэтому буду писать так, как получается, да простит мне возможный читатель сухость изложения. Продолжу пожалуй, отметив, что населённые пункты, встречавшиеся на пути, мало меня удивляли, не было в них ничего особенного - обыкновенные восточные аулы и пыльные кишлаки, а города после Бейрута тоже не производили особенного впечатления: та же толкотня, разноязыкая речь, шарлатаны, предсказатели, монахи. Даже Царьград показался мне слегка уменьшенной и несколько христианизированной копией Бейрута. Долго мы там не задерживались, время текло, разбиваемое мозолистыми ногами дромедаров, и, миновав Кавказ, караван наш устремился прямиком в Итиль сквозь пустынные степи, которые были уже территорией Хазарского царства. Но это, признаться, никак не ощущалось, разве что караван-сараи стали попадаться реже и люди в них плохо понимали по-арабски и почти не говорили на этом языке.
      - Итиль! - говорилл я караван-сарайщику и тот, истово кивая, показывал рукою куда-то за горизонт.
      - Скоро? - спрашивал я его, и он, продолжая кивать, размахивал руками и кланялся в том направлении, куда показывал. Добиться чего-либо было практически невозможно и, перекусив и переночевав, мы двигались дальше в направлении поклонов хозяина постоялого двора и дважды, увидав впереди крепостные стены, с радостью думали, что вот она, цель путешествия, и дважды разочаровывались, ибо сперва это оказался Тмутаракан, то есть мы основательно отклонились к Западу, а во втором случае Семендер - совершенно пустая крепость, похоже, давно покинутая. По крайней мере так сказал единственный житель крепости, седовласый полоумный старец, обитавший в крепостном подземелье и питавшийся летучими мышами. Семендер произвёл на нас очень тягостное впечатление, поэтому решено было даже не останавливаться здесь на ночлег, а поскорее уносить ноги, ибо, как сказал старик, здесь живут призраки всех хазарских каганов, начиная с Булана, что по-хазарски означает "лось". "Лосей нам еще не хватало!" - подумал я и двинул караван вперёд.
      Запустением веяло от хазарских земель. Складывалось впечатление, что хазарская история уже закончилась и мы имеем дело лишь с трупом этой истории, который, если его не погребут, сам развеется по ветру и испарится. Хазарская история закончилась, но на территории хазар ещё не началась история другого народа, который совершенно необязательно должен стать их приемником. Видимо, этот народ ждал, сам того не ведая, пока исчезнут все следы хазар, чтобы ворваться, как вода, сметающая плотину, в хазарские степи.
      И наконец - Итиль! Город этот более всего напоминал огромный кишлак или аул с пыльными дорогами и глинобитными хатами. Попадались порою большие здания - мечети, церкви, синагоги и школы, но всё было такое обшарпанное и запущенное, что рассматривать достопримечательности не хотелось.
      Мы въехали в Итиль вечером 12 декабря 1052 года от Исы, ровно через год после неудачного отплытия от Бейрутской пристани, когда уже взошёл месяц, похожий на татарскую саблю. Звёзды блестели и в свете этой татарской луны и серебряных звёзд город, надо признаться, выглядел не так уж и плохо. Караван остановился на постоялом дворе, где я решил переночевать, а наутро отправиться на приём к кагану, чтобы передать ему поклон от покойного отца и выяснить, не забыл ли Господь, благословен Он, о еврейском государстве, которое в наше время представляет собой большую редкость.
      Я вымылся, поужинал, весь вечер молился, а наутро, одевшись в лучший лапсердак и любимую чёрную фетровую шляпу, мягкие туфли из кордована и полосатые суконные штаны, усевшись на любимого песочного дромедара, отправился во дворец кагана, расспрашивая у встречных мальчишек дорогу, благо я уже настолько хорошо владел тюркским наречием, что свободно мог общаться на базаре с торговцами. По пути я, кстати, и заехал на базар, где купил два фунта рахат-лукума: не являться же ко двору с пустыми руками!
      Дворец кагана находился в специально отведённой для него части города. Это был как бы город в городе девяти квадратных фарсахов площадью, в центре которого на возвышении стоял дворец. Нельзя было чётко определить его архитектурный стиль, более всего подходит слово эклектика, ибо стрельчатые арки и готические башенки соседствовали здесь с тяжёлыми барочными формами. Мраморные колонны дорического ордера приятно контрастировали с охристым песчаником, витражные окна радостно играли на солнце, а в английском парке, окружавшем дворец со всех четырёх сторон, соседствовали, не ссорясь, антилопы Гну и экзотические в этих местах обезьяны. Африканские страусы носились туда-сюда по тропинкам парка, и мне едва удалось уберечь два фунта рахат-лукума от одной из этих прожорливых тварей, попытавшейся вырвать свёрток у меня из рук, когда я спешился перед входом во дворец и отдавал поводья слуге-швейцарцу.
      - Я бы хотел увидеть царя, - сказал я ему, на что он замычал и махнул рукою в направлении дверей. По-моему, он был глухонемой. Я пожал плечами, отпихнул страуса и поднялся по давно не метенным мраморным ступенькам, и рыжие засохшие листья скрипели под подошвами моих лучших туфель.
      В тёмном предпокое от меня шарахнулся в темноту карлик и я потянул на себя тяжёлую потемневшую дубовую дверь. Из-за двери выпорхнула летучая мышь, напугав меня до икоты. Спустя минуту, оправившись от испуга, я заглянул внутрь. Похоже, это был тронный зал. Кашлянув предварительно, я вошёл. В сторону отползла очковая змея, и шут, сидевший подле трона и игравшийся кубиками, запустил одним из них ей вслед. Я снова кашлянул и спросил:
      - Могу ли я увидеть царя?
      - Царя? - удивился шут и принял стойку на руках, - А как у вас со зрением, любезный?
      - Стопроцентное, - ответил я.
      - Тогда, может быть, увидите, - шут снова взялся за свои кубики.
      - Простите, - сказал я, потому что ничего не понимал, - где царь?
      - Позвать? - поинтересовался шут.
      - Ну, если можно...
      Шут принял торжественную позу и заорал дурным голосом:
      - Долой царя!
      Послышался топот и в тронный зал вбежал, тяжело дыша, старик в лохмотьях и зло крикнул:
      - Я тебе дам "долой"! - и запустил в шута бумажным голубем. Тот легко увернулся и торжественно произнёс:
      - Вас тут спрашивают.
      - Меня? - искренне удивился старик, - Что им ещё надо? У меня ничего нет.
      - Ваше величество, не переживайте так. Может быть он не из них, - и обратился ко мне: Вы ведь не из них, правда?
      - Правда, - сказал я на всякий случай. Я стоял как идиот и вертел в руках свёрток с рахат-лукумом.
      - Вот видите, - сказал шут кагану, - Он не из них.
      - Вот и славненько, - обрадовался каган, потирая руки, и предложил шуту: - А не сыграть ли нам в шахматы?
      - Охотно и с удовольствием! - ответил шут, достал из-под трона шахматную доску и принялся собирать фигуры, в беспорядке валявшиеся по залу. Наконец он подполз ко мне и сказал:
      - Будьте добры, немного в сторону.
      Я развернулся и пошёл прочь. Опять у меня из-под ног кинулся карлик. Спустившись по ступенькам, я отвязал своего любимого песочного дромедара от финиковой пальмы, причём один финик сорвался с ветки и стукнул меня прямо в лоб.
      - Чёрте что! - раздражённо выругался я и отправился прочь. Ясно было, что каган спятил, или просто впал в маразм, и никому до этого нет дела. Я ехал по городу и грыз с горя рахат-лукум, рассеяно глядя по сторонам. "Какая ерунда!" - думал я - "Вот так дела!..". А затем увидел довольно аккуратное саманное строение со звездой Давида над входом. "Ага! - понял я - Сюда-то мне и надо". Я слез с песочного дромедара и вошёл в строение.
      Это была синагога и я просто уселся на скамью и облегчённо перевёл дух. Появился шамес с метлой и принялся выметать пыль из углов, готовя синагогу к предстоящей службе.
      - Любезный, - обратился я к нему, - Здравствуйте. Не могли бы вы мне кое-что пояснить?
      Шамес выпрямился, опёрся о метлу и, близоруко сощурившись, уставился на меня.
      - Эй, - негромко позвал я, - Вы меня слышите?
      - Теперь даже вижу. А то в последнее время слышу разные голоса, а откуда они происходят, не знаю. Шалом.
      - Что происходит? - спросил я, - Я только что из дворца и крайне изумлён. Что с царём?
      - А, - махнул рукой шамес, - это уже последние пятьдесят лет.
      - А как же Хазария?
      - Бог с вами, какая Хазария? - снова махнул рукой служка, - Сами не знаем, в каком государстве живём.
      - А кто же вами правит?
      - Правит? Полное самоуправление. Каждый живёт как может. Или как знает. Общинами живём.
      - А враги?
      - Какие враги? - удивился он.
      - Ну, из степи... - неопределённо сказал я.
      - Мы пока их не видели.
      - Спасибо, - поблагодарил я шамеса, помолился и отправился на постоялый двор.
      В тяжких раздумьях я целыми днями пил крепкий чай на постоялом дворе и размышлял о том, что зря сюда явился, хотя, с другой стороны, если бы не увидел всего этого безобразия своими глазами, вряд ли поверил бы кому на слово. Было совершенно ясно, что делать здесь больше нечего, и я решал, двинуться ли в путь завтра или подождать ещё несколько дней, и куда направиться - на Север, Запад, Юг или Восток. Хорошо, что отец не увидел этой ерунды, думал я. Возвращаться не хотелось, почему-то казалось, что ещё рано. Кроме того, я почувствовал страсть к путешествиям. Причём, как ни странно, новые места меня мало интересовали. Мне просто нравилась дорога. Размышляя таким образом, я увидел, как дверь отворилась и на пороге возник до боли знакомый мне человек. Это был Гасан ибн-Камал аль-Фаргони собственной персоной. У меня отвисла челюсть.
      - Капитан! - заорал я спустя минуту, - Вы живы! Какая радость!
      Вошедший поглядел по сторонам, увидел наконец меня, и у него тоже отвисла челюсть. Я подхватился с места, он тоже сделал шаг мне на встречу и мы обнялись, как земляки.
      Потом сели друг напротив друга и не могли друг на друга наглядеться. Как Лейли и Маджнун. Очень было мне приятно видеть такого приятного человека, да ещё и знакомого, в этом хазарском бедламе. Те же чувства, похоже, испытывал и Гасан ибн-Камал. Мы пили чай и до поры молчали. Казалось, что отныне всё будет хорошо. Что бы там ни происходило.
      КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ
      ГАСАНА ИБН-КАМАЛА АЛЬ-ФАРГОНИ
      ЧАСТЬ II
      12 декабря 1052 года Гасан ибн-Камал аль-Фаргони отплыл на своей каравелле от Бейрутской пристани в направлении Хазарии, намереваясь по пути зайти в страны Магриба с тем, чтобы полюбоваться чудесами, а то и приобрести какое-нибудь из них для личной коллекции. Однако каравелла вернулась в порт через несколько дней в виду того, что капитан исчез во время бури - может быть его просто смыло за борт. На борту находился друг капитана, Ибрагим ибн-Хасдай из Кордовы. Ровно через год аль-Фаргони возник в совершеннейшем отдалении от точки исчезновения, в столице Хазарского каганата, городе Итиль, где он и встретился снова со своим другом Ибрагимом ибн-Хасдаем из Кордовы, добравшимся до столицы Хазарии привычным и хорошо проверенным способом: с караваном дромедаров по суше.
      Нужно сказать, что Гасан ибн-Камал несколько изменился: лицо его слегка осунулось и побледнело, глаза запали и смотрели пронзительно, борода стала длиннее, волосы тоже отросли основательно и были собраны сзади в хвост. На голове он носил изрядно потрёпанную и выцветшую зелёную фетровую шляпу, а одежда, хоть и сшитая из привычных шёлковых материй, была заметно поношена и имела непривычный фасон. Подходила она скорее для верховой езды, нежели для мореплавания. Но самое главное было то, что капитан теперь значительно меньше улыбался.
      - Как вы, капитан, как вы живы здоровы? - наконец спросил я.
      Он улыбнулся, помолчал минутку и сказал неопределённо:
      - Да вот, жив-здоров, как видите...
      - А я думал, что вы погибли в море. Юсуф - тот вообще места себе не находил и не хотел верить, что вы утонули.
      - Юсуф... - пробормотал Гасан ибн-Камал, - Бедный мальчик. Что с ним теперь?
      - Он остался в Бейруте вас дожидаться. Он сказал, что вы прекрасный пловец. Но я-то видел, какая была буря. И сколько гашиша вы употребили. Даже Джонни Вайсмюллер не выплыл бы в такую погоду и в таком состоянии!
      - Дело в том, что я и не выплывал.
      - А как же вы добрались до берега? - удивился я.
      - Вот это загадка и для меня. - он помолчал, - Я не выплывал, а вывалился прямо на сушу, причём в такие места, которые показались мне сказочными. До моря из этих мест было не менее трёхсот фарсахов.
      - Что вы говорите!
      - Да. Я всегда верил в чудеса и стремился к ним. И со мною чудо случилось. Жуткое какое-то чудо. Я, признаться, и не верил, что увижу уже кого-нибудь из своих знакомых или родных. И вот - увидел. Такая удача!.. Не верится, что я здесь, - он провёл рукою по глазам и помотал головой, сказав "фр-р-р-р-р", - Фантасмагория какая-то!
      - Вы переутомлены, - понял я вслух, - И вам нужно отдохнуть.
      - Вы правы. Спать. А завтра обо всём поговорим.
      Я проводил пошатывающегося Гасана ибн-Камала в опочивальню, он упал на сплющенный множеством спин тюфяк и тут же заснул, а я подумал: "Какое счастье, что я не ушёл из Итиля вчера или даже сегодня утром".
      Спал Гасан ибн-Камал долго и беспокойно. Ворочался во сне, бормотал что-то на непонятных языках, звал какую-то женщину, декламировал стихи, автор которых объявлял себя Королём ящериц. Какая глупость, подумал я. Потом к утру он несколько успокоился и проспал до полудня.
      Когда он проснулся, его уже ждал кувшин ключевой воды, который несколько раз наполнялся, благовония и новая одежда. Когда Гасан ибн-Камал попытался возразить и из вежливости отказаться, я мягко отклонил его возражения, сказав:
      - Теперь вы мой гость. Пожалуйста, не возражайте.
      В шёлковом халате, тюрбане и расшитых золотом туфлях из лучшего кордована капитан выглядел почти так же, как раньше, только, пожалуй, более мужественным, что ли. Позавтракав кукурузными лепёшками с мёдом и прекрасным зелёным чаем, мы приступили к беседе и обсуждению того, что же нам делать дальше. То, что капитан рассказал мне о своих чудесных приключениях так потрясло меня, что я если и не потерял дар речи от удивления, то замолчал надолго, переваривая новую для меня пищу. Потом, наконец, спросил:
      - А как вы сами объясняете эти свои перемещения во времени и пространстве?
      - Я не знаю пока. Таких случаев было по крайней мере пять. И в четырёх из них всё напрямую связано было с травами. Например, я курил гашиш. Или пил крепкий чай. Однажды - абиссинский кофе. И в друг - порыв ветра - и я оказывался в совершенно незнакомом месте. Причём ни разу не попадал в одну и ту же временную и пространственную точку дважды. Я как бы вываливался из времени, в котором в тот момент находился. То есть это не было каким то путешествием сознания - я перемещался вместе с телом. Воспринимал окружающий физический мир телесно, осязал и обонял. Я подозреваю, что меня можно было бы даже убить в тех местах и временах, в которых я оказывался. Может быть, ощущение тела было иллюзорно, а сам я находился в какой-нибудь тмутараканской чайхане. Или на багдадском постоялом дворе. Не знаю. По крайней мере я видел такое, чего и не придумаешь, будучи средневековым арабом или евреем, даже очень образованным. Или там узбеком. Колоссальные эти переживания и опыт произвели в моём уме некоторые подвижки и я, всерьёз задумавшись над природой времени и пространства, пришёл к интересным выводам, которые и намереваюсь изложить в своей "Сумме".
      - В своей "Сумме"... - задумчиво повторил я Гасановы слова.
      - Да, в "Сумме против невежества". Я уже начал делать некоторые заметки. То есть идея книги зародилась у меня достаточно давно, но я ещё размышляю над концепцией формы. Если я начну писать прямо сейчас, текст получится сырым и боюсь, надуманным.
      - Вы хотите заниматься этим здесь?
      - Нет, здесь мне не очень нравится. Я так привык путешествовать, что совершенно не хочу засиживаться на одном месте.
      - Вы знаете, - обрадовался я, - мне тоже совершенно здесь не хочется задерживаться: влечёт дорога. Только куда направить стопы я ещё не решил. В Кордову? Рано. Я почувствовал вкус путешествий: когда трясёшься на спине дромедара, смотришь на пыльный горизонт, закатное солнце и рассматриваешь мысли, ненадолго забредающие погостить в твою голову... Не хотите ли побывать на родине?
      Гасан ибн-Камал очень обрадовался и изумился одновременно:
      - Вы словно прочитали мои мысли! Хотелось бы увидеть Фергану, свой аул. Да и, признаться, повидаться с отцом, если он жив ещё... Я только не решался вам сказать об этом.
      - Прекрасно, - ответил я, - Задерживаться не будем. Сейчас же отдаю приказание караванщику готовить караван и завтра на рассвете - не возражаете? - двинемся в путь.
      - Замечательно. Я бы ещё хотел сходить в синагогу, помолиться перед дальней дорогой.
      - Обязательно! - поддержал я Гасана ибн-Камала, и в четвёртом часу пополудни мы вышли в город, чтобы ещё раз бросить взгляд на славную некогда столицу, и помолиться в Итильской хоральной синагоге, где я уже был несколько дней тому назад. Гасан ибн-Камал молился горячо, и хотя делал это не вслух, жар достигал моего тела, и я чувствовал этим телом, что очень Гасан ибн-Камал соскучился по отцу, которого не видел более десяти лет, хочет с ним увидеться и всячески желает ему здоровья и долголетия. Ещё он соскучился по своему аулу, а также просил Господа, чтобы Он не так резко швырял его по временам и странам, чтобы давал ему знамение, а кроме того позволял отдыхать хоть немного, ибо он не железный. Волна сострадания окатила меня, комок застрял в горле, а из глаз потекли отнюдь не мужские слёзы, о которых обычно говорят, что они скупы. На обратном пути мы зашли на базар, я купил рахат-лукума и предложил его Гасану ибн-Камалу, но он вежливо отказался, пояснив свой отказ тем, что намерен поститься и молиться до завтрашнего вечера, дабы наше предприятие было успешным. Неожиданно для себя я решил присоединиться к Гасанову посту и просидел до поздней ночи над страницами Иова, содрогаясь уже в который раз от ужасных чудес Господних и Его, благословен Он, всеохватной милости.
      На рассвете мы выступили. Я на своём любимом песочном дромедаре, Гасан ибн-Камал рядом со мною на выбранном им из множества предложенных рыжем, которого назвал Моряком в память о море и своей детской мечте. Мечта моего отца, почтенного Хасдая, Царство ему Небесное, Итиль, осталась позади. И, может быть, навсегда.
      Степь, степь и степь, бескрайняя и сумрачная по моим ощущениям. Скудная растительность, тушканчики и ящерицы, а порою и карликовые антилопы, куланы и дикие бактрианы, удивительные на мой взгляд существа, ибо я привык к дромедарам. Молчаливый Гасан ибн-Камал, едущий рядом, выдающий иногда отрывочные фразы, в каждой из которых заключён некий смысл, мне непонятный. Например:
      - Жадность и ревность - одного поля ягоды.
      Или, например, такое:
      - Появится некий народ, который будет думать о своей великой миссии.
      - Как это - народ будет думать? - удивляюсь я.
      - Почему вы удивляетесь? Это называется "вече", - отвечает Гасан ибн-Камал.
      Или вот, например, такое:
      - Мои проявления в большинстве своём механистичны. Я полностью отдаю себе в этом отчёт. Механика такая вещь, - он сделал неопределённый жест рукой, - Учение, грамматика, каллиграфия, философия. Мои суждения, в основном, базируются на заимствованных знаниях и откровениях. Желание казаться себе учёным мужем и гордыня привели к начётничеству. Теперь этим пыльным хламом до отказа забит чердак моего ума.