Когда они успокоившиеся и опустошенные лежали рядом, прижавшись друг к другу, она потерлась щекой о его плечо и робко сказала,
      – Ты знаешь, я есть хочу, а глазунья совсем уже остыла, наверное.
      – Да, приходится признать, что права старая народная мудрость, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда.
      – Ну, если считать, что эта мудрость права, то твое признание относится и к первой ее половине?
      – Люд, ну что ты, у меня и в мыслях не было, что-нибудь подобное подразумевать. Просто это высказывание в студенческие времена, помню, иногда заменяло завтрак.
      – Ого, сударь мой, да вы у нас оказывается изрядный ловелас с незапамятных времен!
      – Вот именно что, с незапамятных. Уже и не помню ничего, а вы, мадам, пытаетесь меня подлавливать на этом. Потом, о еде-то не я первый заговорил.
      – Ладно, ладно, прощаю. Но впредь извольте обращаться ко мне «мадемуазель», я же замужем не была.
      – Пардон, пардон, мадемуазель! Но вообще-то я искренне надеюсь, что вскоре обращение к вам можно будет поменять.
      Ого! Вас, сударь, никак на матримониальные устремления потянуло?
      – Люда, правда, пойдем, поедим, а то мне сейчас не до пикировки на подобные темы.
      – У тебя что-то случилось?
      – Да, как тебе сказать, сам еще не пойму. Пошли, пошли, сначала еда, потом думать будем.
      Окна на веранде были широко распахнуты, но ни единого порыва ветерка не доносилось с улицы. Наступило какое-то томительное душное затишье. В саду даже птицы перестали петь. От жары спасало только то, что веранда выходила на северную сторону дома.
      Николай подошел к старому белому пузатому с никелированной ручкой холодильнику «ЗИЛ», стоявшему в углу веранды, и достал две бутылки пльзенского, которые немедленно запотели. Ключ он искать не стал, а ловко открыл обе бутылки черенком обычной ложки. Одну бутылку пододвинул к Люде, предложив ей жестом самой разбираться, из какой посуды потреблять напиток, а свою бутылку он опрокинул в полулитровую стеклянную кружку, в какие испокон веку в советском общепите наливали пиво. Ему сразу вспомнилось, как в детстве они с отцом после помывки в поселковой бане, отстояв очередь в буфет, отходили от стойки. Отец нес кружку пива с высокой пенной шапкой, а Николай двумя руками держал стакан с клюквенным напитком, который производился местным пищекомбинатом. Стенки стакана изнутри были усеяны крупными пузырьками газа; пузырьки поднимались вверх, лопались, достигая поверхности, и от этого в стакане взлетали крошечные фонтанчики брызг, которые Николай ощущал на лице, когда подносил стакан к губам. Он с закрытыми глазами делал несколько глотков, в носу начинало нестерпимо щипать от углекислого газа, он переводил дыхание и снова пил до тех пор, пока из поднятого стакана не стекала в рот последняя капля.
      Стеклянная кружка на веранде у Володьки имела свою историю. На третьем курсе, сдав последний экзамен летней сессии, они большой компанией поехали купаться в Серебряный бор. Как раз был период разгара антиалкогольной кампании, но пиво почему-то приравняли к безалкогольным напиткам, и местами спонтанно вдруг появлялись оазисы, где из больших алюминиевых кегов разливали чешское пиво. Такое вот место появилось в то лето и в Серебряном бору, рядом с одним из пляжей. Когда пили пиво, началась вдруг гроза с ураганным ветром. Легкие зонты-тенты вместе со столами попереворачивало, Николай с Володькой помогали буфетчику собирать их по всей округе и в результате прихватили по кружке, расценивая это как дар за вовремя оказанную помощь.
      Сейчас в жару пить холодное пиво было невыразимо приятно. Николай, не переводя дыхания, выпил полкружки, с трудом оторвался, блаженно потянулся и только сейчас почувствовал, что зверски голоден. Люда уже ела еще теплую глазунью с ветчиной, положив большой кусок прямо на ломоть бородинского и понемногу запивая пивом. Николай придвинул к себе сковородку и стал ложкой есть прямо оттуда, попутно накалывая на вилку и подкладывая себе помидоры с огурцами. Покончив с яичницей и пивом, он сделал себе еще два больших бутерброда, использовав для этого остатки ветчины и с удовольствием запил все это горячим чаем. Только сейчас он почувствовал, что напряжение, державшееся у него с утра, действительно спало. Он пересел в плетеное кресло-качалку и полегоньку стал раскачиваться, глядя на листву березы, неподвижно висевшую за окнами веранды. Вдали вдруг глухо заворчало.
      – О, гроза идет! – с удовлетворением вслух отметил он.
      Люда, убрав все со стола и помыв посуду, села рядом с ним в такое же кресло.
      – Ну, так что же случилось-то? – спросила она, – Мы же в Москве должны были встретиться.
      Николай, ни минуты не колеблясь, начал рассказывать ей все с самого начала. Во время рассказа береза за окном вдруг сильно зашумела листвой, налетевший порыв ветра хлопнул створками окон, которые пришлось быстро закрыть. Резко потемнело, из-за крыш соседних домов поднималась огромная темно-серая, местами почти фиолетовая туча. Одна за другой сверкнули несколько молний, один из ударов грома был такой силы, что казалось, раздирается небо. Люда торопливо пересела на колени к Николаю и прижалась лицом к его груди. Он обнял ее одной рукой, а другой гладил по волосам и шептал на ухо какой-то бессвязный набор ласковых слов. За окнами серой пеленой обрушился ливень. Мерный шум дождя успокаивал, гроза начала уходить, удары грома стали реже и тише.
      – Ох, ты знаешь, я так испугалась! А как-то там мои ребятишки? Некоторые ведь грозы настолько боятся, что под кровати залезают. Нет, когда у меня свои дети будут, я их вот так на лето в садик отдавать ни за что не буду.
      – Конечно, не будешь. У нас будет свой дом за городом, и мы там будем жить.
      – Правда, ты обещаешь?
      – Честное слово.
      – Ну, ладно, гроза уже почти прошла, давай рассказывай дальше, что ты там нашел.
      И Николай рассказал все. И про случайную находку, и про МММ, и про смерть своего однокашника. Закончив, он встал и принес фотографии, сережку и монеты. Люда долго рассматривала все это, обратив особое внимание на сережку.
      – Да, очень похоже на мои. А что ты со всем этим все-таки делать-то собираешься?
      – Сам пока не знаю. Сначала надо с ситуацией вокруг МММ разобраться. Может быть, мне ничего с этой стороны и не грозит, а я все придумал. У страха глаза велики, ты вот грома испугалась, а я аварии. Но если Жорку и, правда, убрали, то мне ни на работе, ни дома появляться нельзя, лучше в каком-то дальнем углу спрятаться. Впрочем, насколько я понимаю, все может быстро разрешиться. Пока ситуация развивается так, что МММ может рухнуть в течение месяца, а то и быстрее. А в таком случае, я уже буду никому не нужен. Одно только плохо, я без компьютера не смогу объективно оценить развитие событий.
      – Так может, пока у нас поживешь? Родители на месяц в санаторий уехали. Компьютера у меня, правда, нет, но можно купить где-нибудь. Можно ведь, так?
      – Ну да, это не проблема. Дороговато только, около тысячи долларов – стационарный и три-пять тысяч – переносной. Можно и подешевле, если подержанный и модель старая. Но тут проблема в другом, мне надо по модему соединиться с сервером для получения информации, а в этом случае они смогут определить московский номер телефона, с которого к ним подсоединялись. А дальше, по номеру телефона устанавливается адрес, я думаю, такие возможности у них есть, и через час-другой за мной приедут.
      – А что же в таком случае делать? Просто спрятаться и ждать?
      – Можно из другого города звонить, иногородние номера вроде бы не определяются. Можно снять квартиру на месяц, а самому воспользоваться ей только раз. Вариантов много, просто надо подумать. Основная проблема – деньги. А я, как нарочно, потерял свою пластиковую карточку, новую в понедельник должны были выдать. Я даже просил на работе в бухгалтерии, чтобы мне зарплату наличными пока выдавали. Но там сейчас появляться нельзя, Володьки нет, а больше мне такую сумму занять не у кого.
      – Ну, вообще-то можно к дяде Леше обратиться. Помнишь, я тебе про него рассказывала, он ювелир.
      – У меня, честно говоря, была мысль, к нему обратиться по поводу продажи колье и яйца. Но это дело небыстрое, если хочешь получить нормальные деньги, а за бесценок отдавать жалко, я хотел в организацию своей фирмы вложиться. Да и я оставил их в банке, где мне счет с работы открыли, не исключено, что там могут оказаться люди МММ.
      – Я думаю, дядя Леша под залог денег не откажется дать. Можно даже просто одну сережку оставить.
      – Давай тогда сделаем так. Гроза кончается, сейчас сходим к соседке, у нее есть телефон, ты договоришься с ним о встрече, если он в Москве, и уже сегодня вечером можно к нему подъехать.
      – Хорошо, а переночевать можно у нас, чтобы поздно сюда не возвращаться.
      Агриппина Прокопьевна расцвела было при появлении Николая, но так же быстро увяла, заметив за его спиной симпатичную молодую девушку.
      – Вы не позволите позвонить в Москву, нам о встрече на сегодня надо договориться. Я заплачу за разговор, – подчеркнуто вежливо попросил Николай.
      – Оставьте свою мелочь девушке на мороженое, – не преминула съязвить уязвленная соседка, – говорите, сколько хотите, я не нищая!
      Люда долго набирала номер, на междугороднюю удалось попасть раза с десятого. На том конце линии долго никто не подходил к телефону, но, наконец, трубку сняли. Неведомый дядя Леша оказался дома и с удовольствием согласился принять вечером Люду с ее спутником.
      Николай долго благодарил Агриппину Прокопьевну за предоставленную любезность, под конец произнес дежурный комплимент, отчего она опять кокетливо расцвела, после чего он поспешно откланялся.
      К моменту, когда они выехали из поселка, откуда-то издали еще доносились слабые, на пределе слышимости раскаты грома, но дождь уже закончился, и временами в разрывах облаков проблескивало солнце. Субботним вечером машин по направлению к Москве шло немного. Николай чуть приоткрыл люк в крыше машины. Свежий, пахнущий озоном ветер ворвался в салон, растрепал волосы Люде, она даже засмеялась от удовольствия.
      – Что, хорошо? – спросил Николай, улыбнувшись ей.
      – Хорошо, только непривычно, сижу слева, и руля нет.
      – А ты что, водишь машину?
      – Ну, да, я курсы закончила и на права сдала. Только у нас машина одна, отец на ней на работу ездит, так что опыт вождения у меня небольшой. А на праворульной вообще никогда не ездила. А ты быстро привык?
      – Быстро. У меня другой-то и не было. На курсах, конечно, на нормальном «москвиче» учился. А потом подвернулась эта «мазда». Помнишь, я тебе об эмэмэмовских акциях рассказывал? Так я их просто поменял на машину с гаражом. А что касается правого руля, то у меня тут случай был. Подвозил знакомого одного зимой, вечером. В салоне темно, дорога длинная, он заснул. А когда проснулся, чуть из машины не выпрыгнул. Потом рассказывает, глаза открываю, вроде сижу на водительском месте, впереди поворот, а у меня ни руля, ни педалей.
      – Представляю себе, дашь мне как-нибудь прокатиться!
      – Только не на трассе. Основная проблема тут – переключение передач. Она левшам хорошо подходит, а большинство людей левой рукой достаточно неуверенно работают.
      Дядя Леша жил, как оказалось, на улице Чайковского в старом восьмиэтажном доме, каких стараниями академика архитектуры Жолтовского немало было построено в центре Москвы. Николай с некоторым усилием открыл старинную дубовую дверь подъезда, подивившись про себя, как же тут проходят дети и старики. Они очутились в просторном вестибюле, отгороженном от входной двери барьером, за которым сидел габаритный мужик лет пятидесяти. На столе перед ним стояли телефон, графин с водой и лежала раскрытая амбарная книга.
      – К кому идете? – спросил он.
      – К Алексею Аполлоновичу Ратманскому в семьдесят третью, – торопливо ответила Люда.
      Страж за барьером полистал амбарную книгу, набрал номер на телефоне.
      – Тут двое к Алексею Аполлоновичу. А, ну да-да. Пропускаю.
      – Проходите, – обратился он к Николаю и Люде.
      Лифтовой пролет, вокруг которого вилась широкая лестница с мраморными ступенями, был огорожен проволочной сеткой, так что хорошо был виден медленно, но бесшумно подходивший сверху лифт. Когда он остановился, чтобы войти, пришлось сначала раздвинуть решетчатые двери этажа, а затем вручную же открыть двери кабины. Изнутри она была обшита красным деревом, на стенках помещались зеркала в бронзовых рамах, а у одной из боковых стенок даже стоял плюшевый диванчик. Николай закрыл сначала наружную, а потом и внутреннюю двери, Люда нажала кнопку седьмого этажа, звякнул звоночек, и лифт медленно тронулся.
      На лестничную площадку седьмого этажа выходило три двери. Это были не те двери из оргалита, которыми оснащались квартиры московских спальных районов, и не заменяющие их в последнее время уродливые железные монстры. Это были двери с большой буквы, настоящие произведения искусства. Дубовые, высотой не меньше двух с половиной метров, сверху донизу покрытые резьбой, причем резьба на дверях всех квартир была разной. Кроме того, отличались они друг от друга видом ручек и количеством замочных скважин. Николай отметил про себя, что двери открывались наружу, и вспомнил, как читал где-то, что с середины тридцатых годов по предложению кого-то из начальников НКВД, то ли Ягоды, то ли Ежова двери в квартирах стали делать открывающимися внутрь, чтобы легче было выбивать при арестах. Эти же двери можно было выбить только осадным тараном, не мудрено, что никто тут не менял их на железные.
      Люда нажала кнопку звонка семьдесят третьей квартиры. За дверью чуть слышно запела птица. Николай прислушался, больше всего это походило на мартовские трели синичек, когда они сидят на коньке крыши и перекликаются, греясь в лучах скупо пригревающего солнца. Загремела дверная цепочка, щелкнул открываемый замок, дверь открылась. На пороге стоял высокий грузный мужчина в пестрой рубашке навыпуск и джинсах, с аккуратной голландской бородкой и густой седой шевелюрой, зачесанной на пробор. Николай навскидку дал ему лет шестьдесят.
      – Людочка! Наконец-то навестила старика, ты же у меня почти год не была. Заходите, заходите! Единственное, что попрошу, тапочки оденьте, а то у меня домработница на неделю уехала, так я стараюсь меньше мусорить. Есть хотите?
      – Да нет, дядя Леша, спасибо, мы недавно ели.
      – Ну, тогда от коньяка и кофе, надеюсь, не откажетесь. Кстати, Люда, может, ты меня познакомишь с молодым человеком?
      – Ой, извините. Это Николай, мой друг.
      – Очень приятно. А я Алексей Аполлонович. Давайте, помогите в кабинет с кухни сервировочный столик перевезти. Людочка, ты там все расставь, а я пока кофе приготовлю.
      Кабинет неожиданно оказался залит розовым светом заходящего солнца, так как облака разошлись, и на улице стоял дивный июльский вечер. Одну стену кабинета занимали книжные стеллажи. Николай прошелся вдоль них, подбор книг поражал. На нескольких полках стояли роскошные альбомы по искусству зарубежных издательств. Однако Николая удивило, что художественная литература в большинстве своем была представлена расставленными по алфавиту разрозненными томиками собраний сочинений.
      – Твой дядя большой книгочей, да к тому же оригинал, – сказал Николай, обращаясь к Люде, – Почему-то ни одного полного собрания сочинений хоть кого-либо нет.
      – Не то слово. Я, честно говоря, большего энциклопедиста не встречала. А что касается собраний сочинений, то он считает, что у каждого автора настоящей литературы максимум на один том набирается, ну, может на два. А при его связях он всегда мог подписываться на что угодно. Так он себе оставлял то, что нравилось, а остальное раздавал. Я как-то спросила, почему он сразу не покупает отдельные книги, он сказал, что должен сначала сам оценить, что у автора стоит читать, а что нет.
      Алексей Аполлонович внес в это время поднос с тремя медными джезвами. Вместе с ним в кабинет вплыл неповторимый кофейный аромат. Все сели в удобные кожаные кресла, расположенные около низенького стеклянного столика. Разлив по чашкам кофе, Алексей Аполлонович достал из бара бутылку «Хеннеси» и наполнил на треть пузатые низкие бокалы.
      – Давайте, ребята, за вас. Не хочу предвосхищать события, но, по-моему, вы очень подходите друг другу.
      Пригубив коньяк, все принялись за кофе. Николай, правда, этот напиток не жаловал. Кофе он пил, как правило, для того, чтобы подстегнуть уставший мозг, но сейчас благоразумно предпочел не афишировать это. Люда же восторженно высказалась, что лучшего кофе, чем у дяди Леши она нигде не пила. Николай в подтверждение промычал что-то одобрительное, да, мол, он, дескать, тоже присоединяется к предыдущему мнению, и чуть не подавился в этот момент, встретив ироничный лукавый взгляд, брошенный на него поверх очков Алексеем Аполлоновичем.
      После того как было отдано должное коньяку, кофе и сопровождавшим его пирожным, которые как выяснилось, дядя Леша специально заказывал в ресторане «Прага», разговор перешел на обмен семейными новостями между Людой и ее родственником. Николай, почти не прислушиваясь к разговору, в котором мелькали незнакомые имена и события, скучающе водил взглядом по кабинету. Внезапно взгляд его остановился на толстом альбоме, стоявшем в одном из стеллажей. На корешке альбома золотыми буквами было написано «Карл Фаберже».
      – Простите, можно я альбом посмотрю, – встал из кресла Николай.
      – Да, пожалуйста, пожалуйста, – сделал приглашающий жест Алексей Аполлонович, – Вы уж нас простите, мы с Людочкой давно не виделись, а принадлежим мы, так сказать, к разным ветвям нашей семьи, представители которых редко пересекаются, поэтому нам есть о чем поговорить. Займите себя еще на некоторое время.
      Николай взял тяжелый альбом в руки. Пробежав глазами оглавление и вступительную статью, он понял, что это как раз то, что нужно. В альбоме была информация о всех императорских пасхальных яйцах, изготовленных фирмой Фаберже, в частности указывалось, кому они сейчас принадлежат. В первую очередь он решил найти по оглавлению изображение найденного им яйца. Во введении отмечалось, что их сделали пятьдесят четыре штуки. Но он не дошел еще до конца первого десятка, как услышал обращенный к нему голос Алексея Аполлоновича, – Николай, вы, что интересуетесь изделиями Фаберже?
      Николай замешкался, не зная с чего начать. Он бросил умоляющий взгляд на Люду в надежде, что та возьмет инициативу в разговоре на себя. Та его сразу же поняла.
      – Дядя Леша, у нас тут некоторые проблемы возникли, нам нужно взять у кого-то взаймы на месяц примерно около пяти-семи тысяч долларов. В залог можем оставить очень дорогую вещь.
      – Уж, не на свадьбу ли? – с улыбкой спросил Алексей Аполлонович.
      – Да я, честно говоря, попал в странную ситуацию. Неделю уже со мной происходят весьма необычные события. А сейчас все сложилось так, что я даже в свою квартиру не рискую вернуться. Хотя возможно все опасности мной придуманы. Если рассказать вам все, то это значит, впутать вас. А если предположения мои верны, то дальнейшие события могут оказаться далеко не безопасными.
      – Ну, да, да. Мне, старику впутываться опасно, а Людочке нет?
      Николай замялся. Где-то подспудно, в глубине души он чувствовал, что не должен был вовлекать Люду в это. Но, с другой стороны, они же ничем не рисковали сейчас. Если ему удастся на месяц где-то скрыться, то все само собой разрешится.
      – Я не то хотел сказать. Если реальная опасность и существует, то только для меня. Поэтому мне надо месяц примерно переждать где-то. Но для того, чтобы отслеживать ситуацию, мне нужен компьютер, желательно переносной, а он стоит две-три тысячи долларов.
      – Хорошо, но все – таки я хотел бы получить побольше информации, если можно. Так что там у вас очень дорогое, любопытно было бы взглянуть.
      Николай принес из прихожей портфель. Алексей Аполлонович с интересом спросил, – Это что, настоящей крокодиловой кожи?
      – Да, мне в Штатах на презентации подарили.
      – Не прост, Людочка, твой знакомый, – повернулся дядя Леша к своей родственнице.
      – Но, я надеюсь, вы не портфель собираетесь закладывать? – пошутил он
      – Нет, что вы, только часть его содержимого, – в тон ответил Николай.
      – Что же в нем тогда находится? Золото партии или может быть библиотека Ивана Грозного?
      – Дядя Леша, хватит прикалываться, – вмешалась в разговор Люда, – но, между прочим, готова спорить, что будете удивлены не меньше, чем, если бы там были книги из библиотеки Ивана Грозного.
      – Ого! Так на что спорим?
      – На ужин в «Арагви»!
      – Людочка, да тебе надо месячную свою зарплату выложить, чтобы самой там поесть. А уж меня накормить…
      – А вы не беспокойтесь, я не проиграю!
      – Однако молодежь нынче самоуверенна. Ладно, считай, что поспорили. Так что там у вас? Прямо заинтриговали старика.
      Николай достал из портфеля конверт с фотографиями, вынул из него маленький полиэтиленовый пакетик с сережкой и подал Алексею Аполлоновичу. Тот подошел к письменному столу, положил на него белый бумажный лист, аккуратно вытряхнул из пакета сережку, одел очки и замер на несколько секунд, склонившись над листом.
      – Не может быть! Откуда это у вас? Хотя, впрочем, надо посмотреть сначала. Минуточку подождите, я принесу лупу из мастерской.
      Алексей Аполлонович стремительно вышел из кабинета.
      – А почему он нас в мастерскую не пригласил? – полушепотом спросил Николай.
      – Да ты что! Он туда никого не пускает, я случая не помню, чтобы у него дверь там была не заперта.
      Алексей Аполлонович вернулся минут через пять. В одной руке он нес большую лупу на штативе, в другой у него был бинокулярный микроскоп, а под мышкой толстая папка. Он водрузил все это на стол, включил настольную лампу. Осторожно взяв сережку пинцетом, положил ее под лупу и долго разглядывал, поворачивая то одной, то другой стороной. Потом сделал тонко очиненным карандашом несколько зарисовок, поменял местами микроскоп и лупу, переложил сережку под микроскоп и опять что-то рисовал.
      Оторвавшись от микроскопа, он, ни слова ни говоря, открыл папку, после непродолжительных поисков достал оттуда несколько рисунков. Затем сдвинул очки на лоб и повернулся к Люде и Николаю, которые все время тихо сидели рядышком, боясь потревожить маэстро в процессе священнодействия.
      – Люда, ты что-нибудь ему рассказывала?
      – Вы имеете в виду Тягунова?
      – Ну, да, да!
      – Рассказывала и даже показывала свои сережки, которые вы мне сделали.
      – Так вот, можете сравнить, один к одному, – с этими словами Алексей Аполлонович положил сережку под лупу и положил рядом один из отобранных им рисунков.
      Люда и Николай, чуть не столкнувшись головами, ринулись к столу.
      – Да, точно, эти самые! – восторженно воскликнула Люда, которой Николай все-таки уступил право первой убедиться в словах ювелира.
      Николай, получив возможность протиснуться к лупе, наконец-то впервые увидел сережку во всей красе. Она, в самом деле, была очень похожа на рисунок на пожелтевшем листе бумаги.
      Когда Николай оторвался от лупы, Алексей Аполлонович, серьезно глядя на него, сказал, – Ну, молодой человек, а сейчас я все-таки хотел бы услышать, как к вам могла попасть сережка из гарнитура Ее Императорского Высочества Александры Федоровны Романовой. Или, может быть, вы являетесь представителем императорской династии?
      Николай без слов достал из конверта фотографии и подал те, на которых были футляр с колье и сережками. Алексей Аполлонович надвинул очки, всмотрелся в фотографии, положил их по очереди под лупу и опять полез в папку с рисунками. На этот раз поиски были недолгими, и новый листок лег рядом с лупой. Все столпились около стола. Поляроидовские снимки были небольшими, но, сравнивая детали украшений на фотографиях, видимые под лупой и на рисунках, можно было сделать однозначный вывод – они идентичны.
      – Я на всякий случай проверил сережку, не подделка ли это, – сказал Алексей Аполлонович. – Но практически со стопроцентной точностью можно утверждать, что это оригинал. Во-первых, так гранили и закрепляли камни до начала двадцатого века, во вторых, на сережке есть личное клеймо моего деда, Александра Тягунова, оно имеет характерные особенности, и это его изделия. Так что, Николай, не буду скрывать, вы меня очень поразили, показав сережку, а уж фотографиями добили окончательно. Я так понимаю, что и колье и вторая сережка тоже у вас? Кстати, Люда, я сдаюсь, пари наше, конечно, выиграла ты, и я готов каждый месяц устраивать для вас обоих ужин в любых московских ресторанах, какие вы выберете. А пока давайте сядем и, будьте любезны, расскажите мне все подробно.
      Николай помолчал минуту, собираясь с мыслями, и потом рассказал историю своей находки, не упоминая о золоте и пасхальном яйце и опустив смерть Грини, о которой он и Люде не рассказывал, великолепно понимая, что романтическая история с нахождением клада рискует получить уголовный окрас, характеризующий его не с лучшей стороны. Пришлось также коротко рассказать и о своих взаимоотношениях с МММ
      – Да, можно только позавидовать, – задумчиво сказал Алексей Аполлонович. – Я даже не в смысле денежной стоимости, а в том, что вы такие вещи в руках держали. Эти колье и сережки – одно из лучших изделий моего деда и фирмы Фаберже. Гарнитур был сделан по заказу Николая Второго для его жены Александры Федоровны, когда у них родилась первая дочь, Ольга. Там использованы, кстати, колумбийские изумруды, камни необычайной густоты цвета. Изумруды эти, между прочим, дороже бриллиантов и значительно. Получены они были в обмен на оружие, в Колумбии как раз шла очередная война, и кто-то из русских купцов подсуетился и отправил туда большую партию старых винтовок. В России тогда ставили на вооружение трехлинейку Мосина, и старого оружия было, пруд пруди. Как видите, в стране российской мало что изменилось с тех пор. Колумбийцы расплатились с купцом изумрудами и золотом, а он предложил камни фирме Фаберже. Но давайте от исторических экскурсов вернемся к делам насущным. Дома у меня есть шесть тысяч долларов и пара миллионов рублей, учитывая нынешний курс доллара, это примерно как раз семь тысяч и будет. Я их вам без всяких сомнений сейчас же дам. Сережку и фотографии оставьте у меня, вам они сейчас все равно ни к чему. Кстати, а что за фотографии остались у вас в конверте, они к этой находке имеют отношение?
      – Да у нас как-то речь о сережках и колье все время шла. Я не сказал, а в коробке кроме них было еще вот это, – Николай передал Алексею Аполлоновичу остальные фотографии. На снимки монет тот едва взглянул, отложив в сторону, но, увидев фото футляра из карельской березы, он на мгновение замер, словно боясь, что на следующем снимке футляр окажется пуст, и, наконец, осторожным движением снял фото футляра с последнего в пачке снимка.
      – Да, ребята! – сказал он через минуту, – Вот так люди в моем возрасте и зарабатывают инсульты и инфаркты. Давайте-ка для профилактики по рюмочке выпьем.
      На этот раз Алексей Аполлонович, не соблюдая ритуала потребления драгоценного напитка и не дожидаясь, пока его гости поднимут свои бокалы, махнул по-русски пол бокала коньяку и вкусно закусил его ломтиком лимона. Сразу же вслед за этим он положил фотографию пасхального яйца под лупу.
      – Николай, так вы не нашли описание пасхального яйца в альбоме, который рассматривали во время нашего с Людочкой разговора?
      – Да я только первую десятку пролистал, а там еще сорок четыре!
      – Так, а зачем все подряд листать? Вы поняли, чей это портрет?
      – Видимо кого-то из императорской семьи.
      – Плохо историю знаете, молодые люди! Это же Александр Третий, отец Николая Второго, между прочим, государь весьма посредственный. Трон должен был унаследовать его старший брат, Николай, но он умер молодым. Кто-то из историков назвал Александра Третьего вьючным ишаком, который везет идейную ношу Победоносцева, обер-прокурора Святейшего Синода, ставшего «серым кардиналом» при государе. А обер-прокурор был противником всяческих демократических перемен, идеи о которых витали в обществе. Поэтому Александр Третий немало поспособствовал нагнетанию революционной смуты в государстве российском. Так вот, в альбоме есть табличка, в которой краткие сведения о каждом яйце даны. Название этого, видимо, как-то связано с именем Александра Третьего… Ну, вот, пожалуйста! Императорское пасхальное яйцо, которое так и называется – Александр Третий. Значится среди утерянных! Так, страница восемьдесят четвертая…рисунок… Никаких сомнений, оно!
      Оторвавшись, наконец, от созерцания рисунков, Алексей Аполлонович снял очки, потер глаза и откинулся в кресле, задумчиво постукивая по колену сложенными очками.
      – Николай, а что вы со всем этим делать-то собираетесь?
      – Просто продать. Я собираюсь открыть свою фирму. У меня есть определенный задел в направлении, которое сейчас быстро развивается, да и обстоятельства к этому подталкивают. Я работаю программистом в российском филиале одной крупной американской компании. Но они сейчас задумали реструктуризацию, связанную с ожидаемым поглощением одного из конкурентов, и российский филиал предполагают закрыть. Работу для меня найти не проблема, но хотелось бы все-таки заниматься любимым делом.
      – А вы понимаете, с какими трудностями это связано, я имею в виду продажу?
      – Конечно. За такие деньги голову открутят, не успеешь охнуть. Поэтому я просил бы вас помочь. Как я понимаю, у вас есть связи в мире людей с деньгами, и вы могли бы сделать это достаточно безопасно.
      – Жаль, что я не могу себе позволить купить этот гарнитур, – мечтательно вздохнул Алексей Аполлонович. – Вы не представляете, какая это работа. Шедевр! Но вас я понимаю. Помочь постараюсь, конечно. Сейчас появилось много клиентов, желающих получить оригинальные ювелирные изделия. Я при желании мог бы просто быть завален заказами, но делать килограммовые золотые перстни с бриллиантами в 10 карат, нет уж, увольте. Я стараюсь выбрать клиента со вкусом, чтобы и он понимал, что за вещь получил, и чтобы у меня душа радовалась. Слава богу, и такие есть. Но для серьезного разговора с клиентом нужно иметь в наличии весь гарнитур, да и пасхальное яйцо по фотографии тоже не продашь.
      – С этим, к сожалению, проблемы. В течение месяца мне в банке, где лежат эти вещи, появляться не стоит. Вот развяжется ситуация с МММ, тогда, пожалуйста.