Глава 28

Первое, что осознал Теремон после долгого времени, когда он вообще ничего не сознавал, было присутствие чего-то огромного и желтого, висящего в небе.

Это пыл громадный сияющий желтый шар. На него нельзя было смотреть дольше мгновения – такой он был яркий. От него волнами шел обжигающий жар.

Теремон скорчился, пряча голову, и заслонил глаза скрепленными руками, защищаясь от жары и света, льющихся сверху. На чем только этот шар держится? Почему он не падает?

Если упадет, то на меня, подумал Теремон.

Где же спрятаться? Как укрыться?

Он долго лежал в том же положении, не осмеливаясь даже думать. Потом решился чуть-чуть приоткрыть глаза. Гигантский шар по-прежнему пылал на небе. Ни на дюйм не сдвинулся. И не собирался падать на Теремона.

Теремона затрясло, несмотря на жару.

До него дошел сухой, удушливый запах дыма. Что-то горит, и недалеко.

Небо, подумал он. Это небо горит.

Эта желтая штуковина все поджигает.

Хотя нет. Дым не поэтому. Он вспомнил бы, если бы этот туман не заволакивал мозг. Пожар загорелся не из-за желтой штуковины. Ее вообще тут не было, когда загорелось. Это те, другие, те холодные белые огоньки, которые заполнили небо от края до края – это они сделали, они зажгли Пламя…

Как же они называются? Звезды. Точно.

Звезды.

Он вспомнил кое-что, и его опять затрясло крупной, конвульсивной дрожью. Он вспомнил, как появились Звезды и как его мозг превратился в мраморный шарик, а легкие отказывались качать воздух, а душа исходила криком в глубочайшем ужасе.

Но теперь Звезды ушли. Вместо них на небе эта желтая штуковина.

Желтая штуковина?

Онос. Вот как она называется. Онос, солнце. Главное солнце. Одно из… из шести солнц. Да. Теремон улыбнулся. Память начинала возвращаться к нему. Онос и должен находиться на небе. А Звезды – нет. Солнце, доброе солнце, добрый теплый Онос. Онос вернулся. Значит, в мире все хорошо, даже если кое-где и горит.

Шесть солнц?

Где же тогда остальные пять?

Он вспомнил даже их имена. Довим, Трей, Патру, Тано, Сита. С Оносом будет шесть. Онос-то на месте – вон, как раз над головой, занимает чуть ли не полнеба. А остальные? Теремон неуверенно встал, все еще побаиваясь горячего золотого шара, – а вдруг, если встанешь, заденешь его и обожжешься. Да нет, чепуха. Онос хороший, Онос добрый. Теремон улыбнулся.

И оглядел небо. Есть ли на нем другие солнца?

Да, одно было. Очень далекое, очень маленькое. И не страшное – не то что Звезды, не то что эта палящая громадина над головой. Просто красивый белый шарик – он мог бы поместиться в кармане, если б достать его с неба.

Трей, вспомнил Теремон. Это Трей. Значит, и его сестрица Патру должна быть где-то поблизости.

Да, вот и она. На краю неба, чуть левее Трея. А может, это она – Трей, а другое солнце – Патру.

Ну да какая разница, кого как зовут. Неважно, кто есть кто. Главное, что вместе они – Трей и Патру. А большое солнце – Онос. А еще три солнца где-то в другом месте, раз я их не вижу. А меня зовут…

Теремон.

Правильно. Я – Теремон.

Но ведь есть еще и номер. Он нахмурился и стал припоминать свой фамильный код, номер, который знал всю свою жизнь. Но какой же он? Какой?.

Точно.

Я – Теремон 762-й.

Потом сама собой пришла более сложная мысль: я – Теремон 762-й из «Хроники Саро».

Эта формулировка почему-то успокоила Теремона, хотя и была полна загадок.

Саро? «Хроника»?

Он ведь знает, что означают эти слова. Сейчас, сейчас… Он пропел их про себя. Саро-саро-саро. Хроника-хроника-хроника. Хроника Саро.

Может, стоило бы немного пройтись. Теремон сделал нетвердый шаг, другой, третий. В ногах чувствовалась некоторая слабость. Оглядевшись, он увидел, что стоит на склоне холма где-то за городом. Увидел дорогу, кусты, деревья, озеро слева от себя. Некоторые кусты и деревья были поломаны – ветки болтались, как вывихнутые, или валялись рядом на земле, словно здесь недавно прошла целая компания великанов.

Позади стояло огромное здание с круглой верхушкой – из дыры в крыше шел дым. Снаружи оно было совсем черное, будто обгоревшее, хотя каменные стены и выдержали натиск огня. На ступеньках у входа валялось несколько человек в неловких позах, будто брошенные куклы. Еще несколько лежало в кустах и вдоль дорожки, ведущей вниз. Некоторые чуть-чуть шевелились, но большинство лежало смирно.

Теремон взглянул в другую сторону и увидел на горизонте башни большого города. Над ним висела тяжелая пелена дыма; Теремон прищурился, и ему показалось, что он различает языки огня, вырывающегося из окон верхних этажей, хотя некий трезвый голос внутри говорил ему, что этого нельзя разглядеть на таком расстоянии. Должно быть, город в нескольких милях отсюда.

Город Саро, вспомнил вдруг Теремон.

Тот, где «Хроника».

Я там работаю. И живу.

Я – Теремон. Теремон 762-й. Из «Хроники Саро».

Он медленно покачал головой из стороны в сторону, как делает раненый зверь, стараясь прогнать из нее туман и оцепенение. Его бесило, что он не может четко думать, не может свободно распоряжаться хранилищем своей памяти. Яркий свет Звезд стеной стоял у него в голове, не пуская его в собственную память.

Однако кое-что постепенно прояснялось. Цветные зазубренные осколки прошлого плясали у него в мозгу с маниакальной энергией. Теремон сделал усилие, чтобы удержать их на месте и рассмотреть.

Тогда перед ним всплыла комната. Его комната, заваленная бумагами, журналами, с парой компьютеров и коробкой, где лежали не отвеченные письма. Еще одна комната – с кроватью. Маленькая кухня, которой он почти не пользовался. Это квартира Теремона 762-го, подумал он, известного обозревателя «Хроники». Сейчас Теремона нет дома, дамы и господа. В настоящий момент Теремон стоит рядом с руинами университетской обсерватории, пытаясь понять…

Руины… Обсерватория…

– Сиферра? – воскликнул он. – Сиферра, где вы?

Ответа не последовало. Интересно, кто такая Сиферра. Должно быть, он ее знал до того, как руины стали руинами. Ее имя вдруг всплыло, пуская пузыри, из глубин его недужного мозга.

Теремон сделал еще несколько нетвердых шагов. Чуть ниже его на склоне под кустом лежал человек. Теремон подошел к нему. Тот лежал, закрыв глаза. В руке он держал обгоревший факел, длинный балахон был порван.

Спит? Или умер? Теремон осторожно потрогал его ногой. Умер. Странно, что везде валяются мертвые. Такого как будто обычно не бывает? А вон там перевернутая машина, тоже как будто мертвая – лежит, беспомощно задрав колеса к небу, и грязный дым идет изнутри.

– Сиферра? – снова позвал Теремон.

Случилось что-то ужасное… это ясно, хотя все остальное совсем не ясно. Теремон снова присел и сжал руками голову. Обрывки памяти, которые скакали там раньше, теперь двигались медленно – не откалывали больше бешеную пляску, а величественно плыли, словно айсберги в Великом Южном океане. Если бы он только мог совместить эти дрейфующие куски воедино, сложить из них картину, которая имела какой-нибудь смысл…

Теремон перебрал в уме то, что уже сумел восстановить. Свое имя. Название города. Названия шести солнц. Газета. Квартира.

Последний вечер…

Звезды…

Сиферра – Биней – Ширин – Атор: имена…

Одно внезапно начало соединяться с другим.

Обрывки недавнего прошлого стали наконец складываться. Но особого смысла в них пока что не наблюдалось, поскольку отдельные гроздья воспоминаний не имели связи друг с другом, а Теремон не мог разместить их в нужном порядке. Чем больше он старался, тем больше все путалось. Поняв это, он оставил свои старания.

И сказал себе: успокойся. Пусть все идет естественным путем.

Он понимал, что пережил серьезную умственную травму. Хотя на голове не было ни ссадин, ни шишек, мозг явно каким-то образом пострадал. Какой-то карающий меч рассек его память на тысячу частей, и теперь они путаются и мешаются, словно кусочки трудной головоломки. Но он с каждым мигом поправляется. С каждым мигом восстанавливается его мозг, его личность и заново складывается Теремон 762-й из «Хроники Саро».

Будь спокоен. Жди. Пусть все идет естественным путем.

Он сделал вдох, задержал его и медленно выдохнул. Снова вдохнул. Пауза, выдох. Вдох, пауза, выдох. Вдох, пауза, выдох.

Теперь он вспоминал. Внутренним взором он увидел обсерваторию изнутри. Был вечер. Только одно маленькое солнце светило в небе – Довим, так оно называется. Та высокая женщина – это Сиферра. Толстяк – Ширин, а молодой серьезный человек – Биней, свирепый старик с белой, как у патриарха, гривой – знаменитый астроном, глава обсерватории. Итор? Утор? Нет. Атор.

Приближалось затмение. Тьма. Звезды.

Да-да. Теперь все сошлось воедино. Память возвращалась. Толпа у стен обсерватории, возглавляемая фанатиками в черных рясах. Апостолы Пламени – так их зовут. А один из фанатиков был с ними в обсерватории. Фолимун его имя. Фолимун 66-й.

Он вспомнил все.

Момент полного затмения. Внезапное наступление ночи. Мир вошел в Пещеру Тьмы.

Звезды…

Безумие – вопли – толпа…

Теремон содрогнулся при этом воспоминании. Орда обезумевших, перепуганных жителей Саро разнесла тяжелую дверь, ворвалась в обсерваторию, топча друг друга в стремлении уничтожить нечестивые приборы – и нечестивцев-ученых, отрицавших существование богов.

Теперь, когда воспоминания хлынули потоком, Теремон почти жалел, что освободил их. Шок, который он испытал в первый миг, когда увидел сияние Звезд – боль, вспыхнувшая в голове – странные и жуткие сгустки холодной энергии, занимавшие все поле его зрения. А потом нахлынула толпа – безумный миг – попытка спастись бегством – Сиферра рядом, Биней где-то возле, а толпа смыкается вокруг, как река в разливе, разделяя их, разбрасывая в разные стороны…

Он вспомнил, как в последний раз видел старого Атора – тот, с горящими, совершенно безумными глазами, стоя на стуле, яростно приказывал захватчикам покинуть здание – словно был не просто директором обсерватории, а ее королем. А Биней был рядом, тянул Атора за руку, пытаясь увлечь его за собой. Потом сцена сменилась. Теремон был уже не в зале – его вынесло в коридор, и он прорывался к лестнице, оглядываясь в поисках Сиферры или другого знакомого лица…

Перед ним возник вдруг Апостол, фанатик, Фолимун 66-й, преградив ему дорогу в этом хаосе. Апостол смеялся и протягивал ему руку фальшивым дружеским жестом. Потом и Фолимун исчез из виду, а Теремон продолжал прорываться к выходу, вниз по винтовой лестнице, спотыкаясь на каждом шагу, карабкаясь по головам горожан, которые так тесно сбились в нижнем этаже, что не могли двинуться. Ему удалось вырваться в дверь. В холодную ночь. Он с непокрытой головой, дрожа, стоял во Тьме, которая не была больше Тьмой… все освещало жуткое, омерзительное, немыслимое сияние тысяч беспощадных солнц, заполнивших небо.

От них негде было укрыться. Даже закрыв глаза, ты продолжал видеть их страшный свет. Сама Тьма была ничто в сравнении с неумолимым давлением головокружительного сияющего свода, света столь яркого, что он прокатывался по небу, как гром.

Теремон вспомнил, как ему показалось, что сейчас небо вместе со всеми Звездами рухнет на него. Он упал тогда на колени и закрыл голову руками, хотя и понимал, что это бесполезно. Вспомнился ему и всеобщий ужас, мечущиеся вокруг люди, их вопли. Высоко над горизонтом стояло зарево горящего города. И над всем этим – волны страха, бьющие с неба, с этих безжалостных, не знающих пощады Звезд, вторгшихся в их мир.

Это было все. Дальше наступила пустота, полная пустота – вплоть до того момента, когда он очнулся, вновь увидел на небе Онос и начал собирать воедино частицы и осколки своей памяти.

Я Теремон 762-й, вновь повторил он себе. Раньше я жил в Саро и вел колонку в ежедневной газете. Саро больше нет. Газеты тоже.

Миру пришел конец. Но Теремон был жив, и разум, как он надеялся, возвращался к нему. Что теперь? Куда идти? – Сиферра! – позвал он.

Никто не ответил. И Теремон снова медленно поплелся вниз с холма, мимо поломанных деревьев, мимо сгоревших перевернутых машин, мимо мертвых тел. Если такое творится за городом, подумал он, что же тогда в самом городе?

Мой Бог…

Боги! Что вы сделали с нами?

Глава 29

У трусости тоже есть свои преимущества, говорил себе Ширин, отпирая дверь кладовой в подвале обсерватории, где пересидел всю Тьму. Ему все еще было не по себе, однако в том, что рассудок он сохранил, сомневаться не приходилось. Во всяком случае, рассуждал он не менее здраво, чем раньше.

Снаружи как будто было тихо. И хотя окон в кладовой не имелось, через решетку под потолком обсерватории проникало достаточно света, чтобы уверить Ширина в том, что утро наступило и солнца вновь вышли на небо. Может быть, и приступ всеобщего безумия миновал, и можно попытаться выйти.

Ширин высунул нос в коридор и осторожно огляделся.

Первое, что он ощутил, был запах дыма. Но запах застоявшийся, давний, прогорклый, сырой – запах потушенного пожара. Обсерватория была каменная, а кроме того, ее в свое время оборудовали высокоэффективной системой пожаротушения, которая, должно быть, сработала, как только погромщики подожгли здание.

Толпа! Ширин содрогнулся от одного воспоминания.

Психолог знал, что ему никогда не забыть того момента, когда толпа вломилась в обсерваторию. Память об этом будет преследовать его всю жизнь – эти перекошенные, искаженные лица, эти обезумевшие глаза, этот яростный вой. Эти люди лишились той малой толики разума, которой обладали, еще до полного затмения. Сгущающейся Тьмы оказалось довольно, чтобы столкнуть их за грань безумия – Тьмы, да еще искусного науськивания Апостолов, чье пророчество восторжествовало. Многотысячная толпа явилась, чтобы истребить презренных ученых в их логове – ворвалась, размахивая факелами, дубинками, метлами, всем, чем можно бить, крушить, ломать.

Как ни парадоксально, но именно появление толпы помогло Ширину взять себя в руки. Он пережил скверный миг, когда вместе с Теремоном спускался вниз, чтобы забаррикадировать дверь. Сначала он чувствовал себя хорошо и даже ощущал странный прилив отваги, но потом Тьма коснулась его, словно волна ядовитого газа, и он совершенно сломался. Он скорчился на ступеньках, похолодев от ужаса, вспоминая свою поездку через Таинственный Туннель и сознавая, что теперь поездка будет длиться не какие-то несколько минут, а мучительно тянуться час за часом.

Теремон тогда пришел к нему на помощь, и Ширин уже немного оправился, когда они вернулись в купол обсерватории. Но потом настало затмение – и вышли Звезды. Хотя Ширин и отвернулся, когда этот проклятый свет проник через отверстие в кровле, полностью избежать ужасающего зрелища ему не удалось. И какой-то миг он чувствовал, как разум покидает его – как рвется тонкая нить рассудка…

Но потом явилась толпа, и Ширин понял, что речь идет не только о спасении рассудка, но и о спасении жизни. Если он хочет пережить эту ночь, ничего не остается, как только взять себя в руки и найти какое-нибудь укрытие. От его наивного плана наблюдать Тьму глазами отрешенного, бесстрастного ученого, каким он себя мнил, не осталось и следа. Пусть это явление наблюдают другие. Он спрячется.

И ему каким-то чудом удалось пробраться в подвал, в эту славную маленькую каморку со славной маленькой лампадкой, дававшей слабый, но такой успокоительный свет. Ширин запер дверь и переждал Тьму. Он даже немного поспал.

И вот уже утро. А может, и день. Одно несомненно: ужасная ночь кончилась, и все утихло, по крайней мере в стенах обсерватории. Ширин прокрался к лестнице, постоял, прислушиваясь, и начал осторожно подниматься.

Повсюду тишина. Лужи грязной воды от пожарных распрыскивателей. Гнусный смрад застарелого дыма.

Ширин задержался на площадке и предусмотрительно снял со щита пожарный топорик. Он сильно сомневался, что сможет ударить этим орудием живое существо – но топорик не помешает, если снаружи в самом деле царит такая анархия, как предполагалось.

Теперь надо выйти на первый этаж. Ширин открыл дверь, ведущую из подвала – ту самую, которую захлопнул за собой вечером в своем лихорадочном бегстве – и выглянул.

Представшее перед ним зрелище ужаснуло его.

В большом вестибюле обсерватории было полно народу – весь пол усеивали тела, словно здесь всю ночь шла колоссальная пьяная оргия. Но эти люди не были пьяны. Одни лежали в тех неестественных вывернутых позах, которые могут принимать только трупы. Другие валялись один на другом по двое и по трое, как выброшенные половики. Эти, скорее всего, тоже были мертвы или погружены в глубокое предсмертное беспамятство. Третьи были определенно живы, но ополоумели – они сидели на полу, хныча и скуля.

Все выставленное в вестибюле – приборы, портреты великих астрономов, подробные карты неба, – было поломано, порвано, сожжено или просто растоптано. Ширин видел в мешанине тел обугленные клочки и обломки.

Входная дверь стояла открытой, и в нее лился теплый и радостный солнечный свет.

Ширин осторожно пошел к выходу через окружающий его хаос.

– Доктор Ширин? – вдруг окликнул кто-то. Ширин обернулся, так свирепо взмахнув топором, что сам чуть не засмеялся собственной воинственности.

– Кто здесь?

– Это я, Йимот.

– Кто?

– Йимот. Вы меня помните?

– А, да. – Йимот, длинный и нескладный аспирант из какой-то глухой провинции. Теперь Ширин увидел его – он прятался в нише. Лицо почернело от копоти, одежда изорвана, вид ошеломленный и напуганный, но в остальном как будто все в порядке. Он даже двигаться стал не столь комично, как раньше, без этих своих ужимок, без махания руками и подергивания головой. Странные вещи делает с людьми шок.

– Вы что, всю ночь здесь прятались?

– Я хотел выйти наружу, когда появились Звезды, но прохода не было. Вы не видели Фаро, доктор Ширин?

– Вашего друга? Нет. Я никого не видел.

– Сначала мы были вместе. Но потом началась вся эта толкотня и давка… – Йимот криво улыбнулся. – Я думал, они сожгут весь дом. Но потом включилась система тушения. Как вы думаете, они все мертвые? – кивнул он на тела горожан.

– Некоторые просто лишились ума. Они видели Звезды.

– Я тоже видел – один только миг. Один миг.

– Какие они?

– А вы их не видели, доктор? Или просто не помните?

– Я сидел в подвале. Надежно и удобно.

Йимот запрокинул голову на длинной шее, словно Звезды все еще горели на потолке вестибюля.

– Они… устрашают, – прошептал он. – Я знаю, вам это ни о чем не говорит, но не могу подобрать другого выражения. Я видел их всего две или три секунды – и голова у меня пошла кругом, а с черепа словно срезали верхушку, и я поскорей отвернулся. Я не храбрец, доктор Ширин.

– Я тоже.

– Но я рад, что видел их эти две-три секунды. Звезды страшны, но и прекрасны. По крайней мере, на взгляд астронома. Они нисколько не похожи на те дурацкие светлые дырки, которые навертели мы с Фаро. Калгаш, должно быть, находится в самой середине их громадного роя. Наши шесть солнц совсем близко от нас – одни поближе, другие подальше – а далее, за пять или десять световых лет от нас, лежит гигантская звездная сфера, и все это солнца, тысячи солнц, громадный глобус солнц, окружающий нас со всех сторон, но невидимый нам из-за постоянного дневного освещения. Все, как говорил Биней. Знаете, Биней – выдающийся астроном. Когда-нибудь он превзойдет доктора Атора. Так вы совсем не видели Звезд?

– Только взглянул, – с долей грусти ответил Ширин. – А потом убежал и спрятался. Послушай, парень, давай-ка выбираться отсюда.

– Попробую сначала найти Фаро,

– Если он уцелел, он где-то снаружи. А если нет, ты ничем не можешь ему помочь.

– А вдруг он лежит где-нибудь под грудой тел?

– Нет. Этих людей лучше не трогать. Они пока еще ошарашены, но как знать, что будет, если их растревожить. Безопаснее всего убраться отсюда. Я хочу посмотреть, как дела в Убежище. И самое умное, что ты можешь сделать – это пойти со мной.

– Но Фаро…

– Прекрасно, – вздохнул Ширин. – Давай поищем Фаро. А заодно Бинея, Агора, Теремона и остальных.

Но это была безнадежная затея. Минут десять они заглядывали под груды мертвых, бессознательных и полубессознательных тел в вестибюле – но своих среди них не оказалось. Искаженные страхом и безумием лица ужасали. Некоторые, потревоженные, начинали шевелиться, пускать пену и жутко бормотать. Один ухватился за топорик Ширина – пришлось стукнуть его обухом. На верхний этаж пройти было невозможно: лестницу заваливали тела и куски отбитой штукатурки. На полу скопились лужицы грязной воды. Едкий запах дыма был невыносим.

– Вы правы, – сказал наконец Йимот. – Пойдемте.

Ширин первым вышел на солнечный свет. После всего пережитого золотой Онос показался ему самым желанным зрелищем во вселенной, хотя глаза психолога и отвыкли от яркого света после стольких часов во Тьме. Солнце ударило его почти с осязаемой силой, и несколько мгновений он стоял, моргая и приучая глаза к свету. Когда же он снова прозрел, то ахнул от того, что увидел.

– Вот ужас, – проговорил Йимот.

Снова трупы. И безумцы, бродящие кругом с нестройным пением. Обгорелые машины на обочине дороги. Деревья и кусты, переломанные слепой чудовищной силой. И вдалеке – зловещая пелена дыма над башнями Саро.

Хаос, хаос, хаос.

– Значит, вот как он выглядит, конец света, – спокойно сказал Ширин. – И мы с тобой пережили его. – Он горько рассмеялся. – Хороша парочка. Во мне на сто фунтов весу больше, чем надо, а в тебе на сто меньше. И все-таки мы живы. Интересно, выкарабкался ли Теремон. Уж кому-кому, а ему это должно было удастся. Вот на нас с тобой я бы ни гроша не поставил. Убежище на полдороги между городом и обсерваторией. Дойдем туда за полчаса, если ничего не случится. Вот возьми-ка.

Ширин подобрал толстую дубинку, оброненную одним из погромщиков, и кинул Йимоту, который неуклюже поймал ее и долго таращил на нее глаза, словно не зная, что это за предмет.

– Что мне с ней делать?

– Соври себе, что размозжишь ею голову тому, кто на нас нападет. Как я вру себе, что буду защищаться топориком. Да и буду, если понадобится. Перед нами новый мир, Йимот. Пошли. И будь начеку.

Глава 30

Тьма еще стояла над миром, и Звезды заливали Калгаш потоками адского света, когда Сиферра 89-я выбралась из разоренной обсерватории. Но на востоке уже занималась розовая заря – первый, вселяющий надежду знак, что солнца вернутся на небо.

Сиферра стояла на газоне перед обсерваторией, широко расставив ноги, откинув голову, и дышала, глубоко втягивая воздух в легкие.

Разум ее безмолвствовал. Она не знала, сколько часов прошло с тех пор, как небо почернело и Звезды ударили в мозг, словно рев миллионов труб. Всю ночь она, как в тумане, блуждала по коридорам обсерватории, не в силах найти выход, отбиваясь от сумасшедших, бросавшихся на нее со всех сторон. Ей не приходило в голову, что она тоже сумасшедшая. В ее мозгу осталось одно стремление: выжить. И она била по рукам, которые ее хватали, отражала удары дубинок такой же дубинкой, которую отняла у одного из упавших, увертывалась от вопящих маньяков, которые, взявшись за руки по шесть-восемь человек, носились по коридорам, топча всех, кто попадался на пути.

Ей казалось, что в обсерватории буйствует миллионная толпа. Куда ни поверни – везде обезумевшие рожи, выпученные глаза, разинутые рты, высунутые языки, пальцы, скрюченные, как когти. Они крушили все. Сиферра давно потеряла и Бинея, и Теремона. Ей смутно вспоминался Атор, окруженный десятком-другим орущих громил – его пышная белая грива возвышалась над ними, а потом его сбросили вниз, и он пропал из виду.

Больше Сиферра ничего не могла вспомнить толком. Все затмение она металась туда-сюда, словно крыса в лабиринте. Она не знала плана обсерватории, но ей не так уж трудно было бы найти выход, будь она в здравом уме. Теперь же, когда Звезды неумолимо сверкали из каждого окна, ее мозг словно долбили ледорубом. Она не могла думать. Не могла думать. Не могла думать. Могла только бегать взад-вперед, отпихивать от себя злобных идиотов, прокладывать дорогу сквозь тесные группы оборванцев, отчаянно и безуспешно разыскивая один из выходов. Так оно и шло час за часом, словно в бесконечном сне.

И вот она, наконец, выбралась наружу. Она не знала, как ей это удалось. Перед ней вдруг оказалась дверь – в конце коридора, по которому она определенно пробегала уже тысячу раз. Сиферра толкнула дверь, та поддалась, в лицо ударила холодная струя воздуха, и Сиферра вышла.

Город горел. Она видела вдалеке зарево, яростный красный отсвет на темном небе.

Со всех сторон слышались вопли, рыдания, дикий смех.

Чуть пониже на склоне какие-то мужчины зачем-то валили дерево – тянули за ветки, напрягались, выдирали его с корнями из земли голыми руками. Сиферра не могла понять, зачем они это делают – они, должно быть, тоже.

Другие мужчины переворачивали машины на стоянке у обсерватории. Сиферра спросила себя, нет ли там и ее машины, но вспомнить не смогла. Она вообще почти ничего не помнила. Даже собственное имя далось ей с трудом.

– Сиферра, – сказала она вслух. – Сиферра 89-я.

Сиферра 89-я.

Ей нравилось, как оно звучит. Это было хорошее имя. Так звали ее мать – а может быть, бабушку. Она не знала хорошенько.

– Сиферра 89-я, – снова сказала она. – Я – Сиферра 89-я.

Она попыталась вспомнить свой адрес. Бесполезно – мешанина каких-то цифр.

– Посмотри на Звезды! – завопила какая-то женщина, проносясь мимо. – Посмотри на Звезды и умри!

– Нет, – спокойно ответила Сиферра. – Зачем же мне умирать?

Однако на Звезды все же посмотрела. Теперь она к ним почти уже привыкла. Они были как яркие – очень яркие – огоньки, так густо посаженные, что как будто сливались, образуя единую блестящую ткань, вроде сияющего плаща, наброшенного на небо. Посмотрев на них чуть дольше двух секунд, Сиферра как будто стала различать отдельные светлые точки, ярче тех, что их окружали, мерцающие со странной силой. Но дольше пяти-шести секунд смотреть на них она не могла: мощь этого мерцающего огня одолевала ее, по коже головы бежали мурашки, лицо начинало гореть – приходилось опускать голову и тереть точку между глаз, где вспыхивала острая, злая боль.

Она пересекла стоянку, не обращая внимания на шедший вокруг разгром, и вышла на дорогу, идущую вдоль по склону Обсерваторией Горы. Какой-то участок ее мозга, еще продолжавший действовать, подсказал ей, что это дорога в университетский городок. Впереди виднелись корпуса университета – те, что повыше.

Там и сям из крыш вырывалось пламя. Горела колокольня, горел театр, горел Студенческий архив.

Надо спасти таблички, сказал в голове у Сиферры голос, в котором она узнала ивой собственный.

Таблички? Какие таблички?

Таблички из Томбо.