– Как ты прав, охотник. Но говори, ибо короток век человеческий.

– Они охотятся в безлунные ночи. Причем убивает всегда львица. В общем, они могут испугаться вас, вместо того чтобы съесть, из-за любой мелочи. Значит, стойте спокойно. Пусть кто-то отойдет в сторону. Начнет слегка двигать руками, и немного раскачиваться. Но не сильно, чтобы не напугать. Не толпитесь. Когда они поймут, что вы живые и не опасны, они нападут.

– Львица… Почему львица?… Женщина. Пусть женщина…

____________________

У него налитые кровью глаза, он страшен, но, видимо, что-то есть хорошее и в охотниках, и во львах и львицах… Нет, в тех… в тех – нет.

____________________

– Да, я не знаю, охотник, что тебе сказать. Я не знаю, насколько хорошо я понял, как сумею объяснить, поймут ли меня. Не знаю, что у нас получится. Кто мог думать, что львам так трудно угодить. Мы будем стараться. Ты же, будь здоров. Как мог, ты пробовал помочь. У тебя большое сердце: ведь ты любишь и людей, и животных.

____________________

Боже Боже Боже

____________________

Львы были в крови… Они убили всех… Убили быстро…

Безумный, дикий рев толпы… Львам было страшно. Они метались по арене, метались…

Женщины на трибунах вонзали себе в лица ногти, хохотали в истерике… Кто-то бил кулаками по мрамору сидений, разбивая их в кровь… Император подал сигнал.

Эфиопские лучники под удары барабанов выдвинулись на балконы. Сверкали черные тела, умащенные оливковым маслом. Развевались белые страусовые перья на их головах. Глухо гудели барабаны. Они подняли луки одновременно. Зазвенели тетивы. Свист стрел пробил вой толпы. Львов перебили быстро. Быстро.

Худшие из черни прорвались на арену… Они пили кровь из луж на песке… Лакали ее и на лицах их было наслаждение.

____________________

Петроний устал бояться. Это прошло так же, как и пришло. Он забыл о своем испуге – омерзительное зрелище вышибло все. Он презрительно скривился и сказал принцепсу. – Эти сборщики лохмотьев наслаждаются своим кровавым карнавалом.

– Тебе не нравится, Гай?… Подожди, еще не все, подожди, Арбитр, мы постараемся и тебе угодить…

____________________

Арену готовили к следующему зрелищу. Император улыбался: – Ты будешь удивлен, Арбитр, я думаю, что это зрелище будет забавным и развлечет тебя.

Петроний улыбнулся тоже. Жизнь уходила. Тут ничего нельзя было сделать. Он успокоился. Было много счастья. Счастья?… Много приятного было… И все… Что бы ни было. Он пропустил вопрос.

– Сколько мне лет?… Цезарь, я – старый. Да… Вероятно, старый…

Он увидел еще одну улыбку властелина мира – легкую… снисходительную…

– Ты не старый, Гай. Ты давно живешь. Долго.

____________________

На арене установили деревянную корову. Появилась женщина. Она была обнажена. Служители копьями загнали ее вовнутрь хитроумного сооружения… привязали ремнями… Из мнимой коровы виден был только зад привязанной.

– Ты помнишь историю Пасифаи, Арбитр?…

– Жена царя Крита великого Миноса, возжелавшая быка, велела изготовить пустотелую деревянную корову, вошла в нее… И бык, обманувшись, овладел царицей. Пасифая родила Минотавра – чудовище с телом человека и головой быка.

– Именно, Гай. Мы не знаем, родит ли эта матрона нового маленького минотаврика, но посмотрим, как это будет делать с ней бык. Великий миф – это будет поучительно.

– Цезарь, а кто она – эта новоявленная критянка?

– Что-то, вероятно, жуткое. Она приговорена к смерти. Но так гораздо театральнее.

Появился бык. Его подманивали к цели. Запах… запах притягивал его. Там был и какой-то другой… Что-то было еще… Шум отвлекал… Но запах… Глаза быка налились кровью. Ему помогли служители…

Принцепс заинтересованно комментировал инсценировку мифа.

– Великий царь был мудр. Но это ему не помогло. При чем тут мудрость. Тут надо… А вот бык. Бык – молодец. Да, мудрость… Арбитр, в чем может помочь мудрость?… Миносу она явно не помогла. Хм-м… Помнишь Сенеку?… О, какой мудрец!… Был. Я припоминаю Речи сосланного на Балеарские острова Публия Суиллия. Как это остроумно звучало: «Благодаря какой мудрости, каким наставлениям философов Сенека за какие-нибудь четыре года близости к цезарю нажил триста миллионов сестерциев?» Бесполезная вещь, оказывается. Возможно, мораль?… А, Гай?

– Что же есть мораль? И где она? Император велик – и, наверное, это – и мораль, и мудрость Рима.

– Ты льстишь мне?

– Вовсе нет. Это – правда.

– Хе-хе… Да, волей нашей семьи стоик Сенека, прелюбодей, осужденный за любовную связь с дочерью Германика Юлией Ливил-лой, был признан образцом морали. А почему бы и нет?

– Видишь, Цезарь, я говорю правду, но запах ее сродни запаху деревянной коровы.

– Всего лишь, Гай?

– Что я могу, принцепс?

– Судя по всему, бык уже кончает, Арбитр.

– С Пасифаей?

– И с ней тоже, ибо короток век человеческий.

____________________

Ибо… Ибо… Мой роман в отличие от быка, я, вероятно, не… О чем я?… Какой роман?… И жаль, но… Красный – царский – цвет. Это безвкусно. Я бы сказал – неизящно. Красиво… Когда красиво… А когда?…

____________________

– Послушай. Петроний, у меня возникла мысль… Рим… Звучит как-то так… А если, например… Нерополь! А?

– По-гречески, цезарь, по-гречески…

– Арбитр, месяц нероний в Нерополе?…

– Чудно, государь, и все пусть будет пурпурно-красного цвета.

– Х-ха… Я думаю, что ни один из моих предшественников не знал, какая власть может быть в руках принцепса. Какая сегодня в моих руках. Да, Гай?…

– Мне рассказали, цезарь, что Дат, актер из ателланы, поет песню, в которой есть слова: «Будь здоров, отец, будь здорова, мать». При этом он сделал вид, что ест, а потом плывет. В конце же, показывая рукой на сенат, пропел: «К смерти путь ваш лежит.»

– Тебе понравились слова? Или исполнение?… Скучно тебя слушать, Арбитр, ты скучен.

____________________

Икар летел на огромных крыльях. Он летел!… Маленький человечек был испуган – его сумасшедший крик-кри-ик! – не сумел смутить цирк, не смог поразить цирк, не заглушил цирк…

– Всех обманули… Всех, но не Рим. Вот он – Икар. Ну, и что?… Ему дали возможность летать, а он вопит в великом Риме на весь мир. Посмотри, Арбитр, вот лучи солнца Рима – посмотри же, Гай – и где крылья Икара?…

На опилках лежало то, что вопило, летало… Еще недавно проносилось на могучих крыльях… Раздавленная изуродованная масса… Сухие красно-черные опилки.

____________________

– Миф красив, Цезарь.

– А это?

– Здесь мало изящного.

– Забавно ты говоришь, сенатор. Вот что. В заговоре Сцевина многое еще неоткрыто, но твои рабы… Твои рабы, арестованные… Знаешь ли, что они говорят?… Народ меня любит – о эта любовь римского плебса – как меня любят! – но кто любит тебя?… Ты можешь подумать о любви до завтрашнего утра. Если нужно будет, тебе окажут помощь. Центурион!

– Мне хватит ночи, император.

____________________

Громадный стол сверкал, блестел.

– Дуче! Клара Петаччи.

Муссолини кивнул. Она вошла. Дверь закрылась. Стук ее туфель. Легкая походка. Запах волос.

– Ты опять плохо себя чувствуешь? Ты зеленый. Что говорят врачи?…

____________________

Какая разница, что кто говорит?… Плохо… Все плохо… Я чувствую, что конец. Звуки аккордеона… повороты танца… Аккорд… Аккорд… Я устал жить… Что она думает обо мне?… Я повернусь к ней лицом… или лучше в профиль?… Что она думает?… Запах волос… Он сводит с Ума… Но почему-то нет сил… или есть…

____________________

– Рим будет великим городом. Я добьюсь этого. Нет ничего важнее, чем воля к власти. О-о, Ницше, еще он, заметил это! Моя воля сильнее всего!

Ты видишь, я откровенен. Я уничтожу старые постройки, я построю новый вечный город!

Он жестикулировал в своем сером мундире, махал руками… кричал… Он завораживал – она молчала и слушала… эта речь… впивающиеся в нее, раздевавшие, глаза… эти великие слова… Родина… Рим… Италия… Она возбуждалась все больше и больше – глаза еe засверкали… дыхание стало частым…

____________________

– Живи опасно! – он встал.

– Римляне, как и все итальянцы, развращены – но победа придет! Действие, убийство обеспечат ее!

Он кричал – о, это был восторг! – он кричал о свободе, о победе… он приближался к этой женщине, не отрывавшей от него влажных глаз…

Дуче сжал зубы, выпятил подбородок. «Она безумно меня любит – меня все любят… Рим у моих ног… да, я вершу судьбы!»…

____________________

– Важнее всего дать народу веру – пусть верят – потом это может стать реальностью!

Петаччи соскользнула со стула, подползла к нему…

____________________

Телефон звонил долго. Он, не выдержав, снял трубку, прикрывая ее, сказал вниз: – Тихо – тихо… – затем, не вслушиваясь и не понимая, что ему говорят, прокричал: – Природные, языковые и расовые границы Италии – это не понять германцам!…

Он дернул ее за волосы, закрыл глаза и с трудом выговорил: – Свобода воли – вот что нас отличает… Но дисциплина, повиновение – важнее всего.

____________________

Они оба молчали. Клара смотрела на Бенито с обожанием. «Как это здорово, – думала она, – это преступление – не быть сильным – это – фантастика!»…

Дуче, опустив голову, уперся застывшим взглядом в пол; замер на какое-то время и вдруг тихо оказал:

– Меня убьют. Я бросил вызов миру, и это оказалось мне не по силам. Я презирал других людей, и теперь они платят мне тем же… Меня убьют… Рим похоронит нас, как и императоров… Меня, мой дух не понимают и не поймут. Это – смерть…

____________________

Огромное черное небо со сверкающими звездами было над четырехногим. Он знал, что небо такое. Оно было таким и осталось. Или и оно?… И над ним?… Неужели и ему нужен отец?…

Какие-то медицинские инструменты звякали за спиной; центурион тупо глазел на Петрония, не отрываясь ни на мгновение и ничего не понимая; какие-то женщины рыдали – смерть вошла в дом и ждала.

____________________

Смерть-смерть-смерть. Все-е. Все. Я много раз смотрел на обреченных в цирке. – Почему они не сопротивляются? – думал я. Вот как думал я. Если бы на их месте… Оказывается, это… Иначе… Не так. Вот меч на стене. Всего один безмозглый центурион. И сомнительные слова, обрекающие меня… Может, он пошутил, не так выразился – я не понял его!… Я!… Я не обречен. Действительно. Ты уже мертв. Вот секрет арены. Ты мертв. И роман не окончен. Какой роман?! О чем я?… Лучше, лучше… Пожалуй… Сме-е-ерть… Бедный козленок – я блею, как он, с тем же успехом. Сме-е-ерть. Жизнь – это наслаждение. Да? А смерть?… А если тоже?… Тоже насладиться. Насладиться всем, чем можно? В последний ра – ааз. В последний раз… Сме-е-ерть… Какой дивный вкус у смерти – совершенно неповторимый – спасибо, императору за заботу – какая прелесть – это насилие – слава диктатуре! Слава…

____________________

Он смаковал эти фразы. Эти последние фразы, которые он напишет. Это было чудесно! – Как это звучит, милая?…

– Сейчас… Вот: «…Притворившись, будто ей необходимо сходить в храм для того, чтобы принести Богам обеты, она ушла, а прелестнейшую дочку…»

– Да. Итак… наверное… «оставила в опочивальне…» Нет, дочки мало. Я еще подумаю… Послушай, пока я думаю, брось это, иди ко мне, присядь на мою безусловную добродетель, а потом мы допишем… И цекубского налей – благодать женщины с вином и литературы – я уйду, не почувствовав!… Давай! Давай, милая!…

____________________

Центурион уселся поудобнее, выпил еще вина, покачал головой, словно с сожалением; выпил еще… Ночь продолжалась – вены приговоренный вскрыл еще вечером, но никуда не торопился – спустя некоторое время приказал перевязать их; что-то записывал; потом его страстно, в последний раз, ласкали примирившиеся перед его добровольным уходом, по приказу цезаря, разные женщины; делали это нежно и радостно; что-то он говорил – но ничего важного и сурового; смеялся над собой и императором…

Странный человек!… Но вино хорошее, терпкое. Сказали, чтобы к утру – время еще есть. Ладно…

Петроний отдыхал после Силии. Передохнув, снял повязки. Кровь опять потекла из вен: темно-вишневая – стало холодно. По его жесту ему опять перевязали вены. Силия целовала ему пальцы. Это всегда вызывало у него желание. Он коснулся ее шеи – она вздрогнула… Это было чудесно…

____________________

– Запиши в завещании, которое потом пусть прочтет император, что его латынь вульгарна… Я не мстителен, но так говорят кухарки. Актер он никакой. Правду сказать, бездарен, хотя и старается. С дикцией много проблем… Что еще?… Холодно… Силия, мне холодно… Силия, я больше не успел, послушай…

«… и зло, которое нависло над городом, после этого должно было, согласно поверию массилийцев, целиком пасть на голову этого человека.

В заключение – его сбрасывали с высокой скалы…»

Что ты ждешь?… Конец… Эй, никакого бессмертия души, что за глупость – эта философия – она безнадежна… Есть не хочется, что за беда – я съем; пока не едят меня… Си-лия… И ты… И…

____________________

Ему опять по его знаку сняли повязки. Кровь текла лениво, не спеша… Но продолжала течь… Он уснул… спал, улыбаясь… а кровь текла… текла…

Изумруд запачкался – плохо было видно – близорукость мешала – несильно, но мешала… Было скучно. Император не умывался – ночь плавно перешла в утро – что-то он сделал не так… Что-то он вчера увлекся чем-то… кем-то… Плохое настроение. Плохое. Что-то он…

____________________

– Гай, а ты скучный. Наверное, сегодня… Да. Перережь себе вены.

____________________

Ну, мне скучно. Я не аморален. Нет, мне скучно. А они?… Христиане?… В любом случае их нужно проучить. Скучно… В одной из моих жизней.

____________________

Вошел центурион. Стал рассказывать о смерти Гая Петрония Арбитра. Выполнено. Покойник был странным человеком.

____________________

Петроний мертв?… По моему приказу. Хм-м… Я, видно, сильно напился… Зря я столько выпил. Вот теперь мне скучно.

____________________

Стол был в пятнах, грязный, но несокрушимый. Они пили – светло-коричневую вонючую жидкость… Потом пили прозрачную вонючую жидкость… Император икнул и спросил хозяина, показывая на коричневато-желтоватое питье: – Что мы пили, мартышка?… Что это за гадость?… – Тот глотнул еще на пробу…

– Почему гадость?… Почему?… Да?. Это – виски. Из Шотландии.

– Это где?

– Великобритания.

– Британия… Варвары… Только варвары такое могут пить. Мерзость. А это, прозрачное?…

– Русская водка.

– А это кто?…

– Вообще, все жуткое там, вообще, цезарь…

– Да… Плохо… Так плохо… Плохо мне, обезьянка… Ты знаешь, я не люблю христиан. Не люблю. Зловредное суеверие.

Он засмеялся. Перестал смеяться.

– Подожгли город. Да, дело не в этом – они же ненавидят людей. Просто ненавидят. Ну, вот… Их зашили в шкуры диких зверей и напустили диких собак. Потом… На крестах распинали. Это – ерунда. В городе темно. Их поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Вот было весело! Смешно! Я предоставил для этого свои сады. Нет, я их не люблю. А ты?

– Я тоже. А евреев?

– Вопросы, макака, задаю я. Я – император. Ты понял?

– Да-

– Ну, выпьем еще. Выпьем… Тебя убьют, мартышка-аа… Жалко тебя – я плачу… А вот меня…

– Пей, Нерончик, пей. Я тебе налью, но ты случайно не еврей?…

– Меня любят римляне и тебя, макака. Выпьем!

– Я ненавижу римского папу!

– А кто это?… Но это неважно, мы его бросим крро-к-кодиламм… А к-кто эти р-руские, да? Русские?… К-как они это п-пьют?… Я-а их не п-нимаю…юу…

____________________

Слепой шел, стуча палкой. За ним бежала собака и облизывала его следы. Собака почему-то знала, что человек не видит, и не боялась. Но он что-то чувствовал. Да, но ее это не пугало. Крови, правда, было уже немного, однако он все равно ранил ноги, снова и снова, капли, нет, не капли, а темно-красно-серые катышки были вкусные, очень вкусные… собака бежала неслышно и ритмично; под стук палки.

____________________

Завещание Петрония возмутило императора до глубины души. Он стал красным, он вопил как на рынке:

– Моя латынь вульгарна?! – а этот… «Сатирикон» на какой написан?… С этой… эфесской матроной!… Сам он кухарка!… Актер?… Вспомнил о театре – элегантный труп! Тоже мне – писатель… от этого самого слова…

Аристократ сдохший – дикция?!… Как это он выговаривал?!. Ага! «Цезарь, вот на блюде пирофки с вифнями. Офень вкуфные.

– С чем?…

– С вифнями, император»

– Сенна-тор шепелявый! С якобы греческим прононсом. Зубы, наверное, кто-то выбил и язык короткий. У меня коринфский выговор, а не «вифни»! – там другие звуки, а я могу и как он мог! Я назло ему Эдипа сыграю. Я… Я – царь Фив. Я – ца-арь!…

Вот они – Фивы. Что это для меня? Цель, тайная цель – место жизни – город – мать. Мой вечный материнский город.

А! Я – герой. Я спасаю себя, я спасаю всех, я спасаю мать…

Спаситель – царь – убийца… Все, все законы – шутка.

Белые одежды женщин, яркое солнце, ослепительные мраморные колонны – шутка…

Кричите… Кричите же!…

Я хочу вечно жить. Нет, постоянно веселиться. Да? Я убью тех, кто думает засмеяться надо мной!

Я – не ребенок – я – царь! Я – ца – арь!…

Все боятся героя – кто не подчинится царю?… И мать, и отец, и жена – вся семья – кто герой? Я – царь…

Маленькие обезьянки в клетках. Их кормят по моему слову, и они забавляют меня. Я разрушил семью. Цирк может ее заменить. Пусть все заменит зрелище.

Что там, кто это? – не пугайте меня – принесите свет, много света, где мой меч? боюсь – свет – свет – све – е – ее – т!!! Меня выгонят из Фив?… Мать оставила меня…

Кто это – судьба?

Я – Эдип? Нет, я – не Эдип – это – сказка, но я войду в нее, я узнаю, что же это?…

Пусть я узнаю, никто мне не ответит – я сыграю – притворюсь… и пойму?…

____________________

Глупости, глупости,

– Я пойму?…

____________________

Я уничтожил семью. Всю семью. Я уничтожу, если успею, государство – я уничтожаю себя?… Я выше Эдипа?… Холмик – Фивы; несчастный слепой – кто они передо мной? – а я убил учителя, я убил старших – какие Боги выжили при мне? Мои, те роли были сыграны – зачем мне уже ненужные… Я сыграл ученика, сына… Очень быстро. Та роль кончилась – и моя, и их. У меня другая роль! Я так хочу погасить огонь!…

Но нет – я сжигаю все?… Я?… Ну, да – пожар!…

Был пожар. И погас огонь. Чего я больше хотел?…

Люблю ли я кого-нибудь?… Забавный вопрос для меня. Говорят, что нужно. Я плохо вижу.

Можно ли попробовать исправить?… Одной жизни мало. Много жизней! Тогда… Много жизней, как у актера! Возрождаться и снова. И снова!… Мать рождает один раз – родит ли она еще? Я сам себя возрождаю!… Роль! Роль! Роль! Сто Эдипов – тысяча царей – Я!!!

Это лучшая из ролей – император!

Цезарь – солнце Рима – и все это – я. И я все осуществил – все сны. Все?… Роли ждут меня. Их много.

Овация… Триумф…

Я осуществил, а это признание увидевших такое зрелище – я его

заслужил.

Тайна. Тайна…

Я сорвал все покровы – смотрите! Все смотрите и аплодируйте! Рабы, боящиеся вины! Вы смотрите! Эдип жалок. Наказанный Эдип, Рок дотянулся до него, как в цирке лапы львицы с длинными когтями… Но не до моей ложи. Это высоко. Это преимущество, недоступное простому народу. И не всем царям. Но главное – возродиться. Театр, в отличие от цирка, это может дать. А какое забвение: эта роль исчерпана, все! конец! тени ушли! их и не было, и им не дано возродиться.

Тайна. Тайна…

____________________

Громадный стол вытерли. Он опять был чистым, не заплеванным.

Золотое перо американской ручки «Паркер» писало легко и приятно. Ручка было тяжелой. Что он писал?., какую-то бессмыслицу. Дуче посмотрел в зеркало. Желтое… нет, зеленое лицо… Ему было плохо…, Плохо… Плохо!… Кто ему поможет?… Люди… Люди?… Его передернуло: по коже пошли мурашки – он представил рукопожатие – дуче стал трястись в ознобе – он же сам запретил рукопожатия и заменил его на более гигиеничное приветствие римлян! – живот крутило, он болел… Прошло… Это не смешно! Великий человек велик во всем – во всех своих ролях – нет, я не актер – я и есть мои роли – спортсмен, музыкант, журналист, полководец, отец народа, любовник – -я – это они. Я и белый, и черный – я вечный! Я!!!

Он успокоился стал думать о том, что он пишет – битва… борьба… битва…

битва за мир… битва за хлеб… против воробьев… мышей… комнатных мух…

Что за чушь?… Никакая это не чушь – Муссолини всегда прав. Я – непогрешим. Когда я выступаю с речью, весь мир замирает от страха и восхищения… от страха и восхищения… Смерть мухам!., комнатным!

Время уходит… уползает… Я – величайшая личность в Европе. Нет, я скромен, застенчив. Кто? Я?…

Время… время… Бегом, все бегом – пусть все бегут – от дверей к моему столу – каждую секунду – бой за каждую секунду!

Ой-йй… как болит живот!… Прошло…

Наро-од… Стадо! Глупое, грязное стадо! Они должны верить! и подчиняться! Надо только не забыть дать им хлеба и зрелищ. Поразить их воображение – вот то, то самое! Я люблю театр. Да! Великий человек, которого предали друзья: Наполеон, Цезарь, Кавур-Тсс-сс… О Нероне ни слова.

– Тсс-сс… Тайна… Тайна…

Рим Муссолини – Новый Рим – я величайший зодчий Рима – я – его разрушитель – я превзойду Нерона! Тайна… Тайна… Ой-й… Я побежал…

Пыль… Земля иссыхает в пыль. Тлен.

Сапог легионера зацепил жука…

Гигантская смерть удалилась. Я остался один… одиннн…

Жук – то, что от него осталось – забился, забился!…

Он замер.

Я одиннн… одиннн…

Он забился. И замер. Муравей вернулся. Их было много. Ма-енькие черненькие многоточия живо кружились и бежали; возвра-ались; уходили; множество черных точек, мелькающих, уносящих частичку – каждый. Маленькие черные собаки.

Черная скорлупа – внушительная и пустая – там больше ничего не было.

Солнце садилось. Красное. Сухая земля была пуста. Трещины, наполненные пустотой. Никого.

____________________

Как стол, мой стол, в кабинете!

____________________

Муссолини погладил огромную ступню своей будущей статуи. Ступня была больше его в несколько раз.

Это – я!… Это – тоже я…

Он заплакал, чтобы никто-никто, никто не видел. Недаром ему говорили, что он похож на Лойолу. Великий иезуит. Ну! Что он написал? «Бога нет!» Я написал это? Какая разница! Фашизм – вне условностей. Кто смеется? Кто? А! Смех от дьявола, и истинно верующие не станут улыбаться, разве что с горьким сарказмом.

Ступня холодила. Дуче поежился.

– Счастливая мать, – он опять с трепетом прикоснулся к ступне самого себя, то есть своей статуи, но это его ступня – без сомнения! – величие, истинное величие.

Он топнул. Взвилась и осела пыль.

– Все – пыль передо мной…

Он произнес это про себя, с горечью. Что там Данте! Ха-ха… Никаких улыбок! С выпяченной челюстью, топоча по пыли, дуче удалился.

____________________

Обезьяны сидели в клетках. Некоторые бессмысленно метались за тяжелыми решетками. Визжащий крик резал уши. Человеческие глаза, опороченные мехом? В клетку! Обезьяны. Прыгать! Визжать!

Воля судеб… Что это?… Все остальные там – мечутся. И лишь избранные…

____________________

Что-то стучало: тик-так, тик-так… Серый дождь; туман; грязь… Все рушилось. Огромный стол сошел с места… Сошел… Лаковая поверхность поцарапана. Изо рта хозяина стекла полоска слюны – руки дрожали – он не заметил императора – ему было все равно – ему было плохо – капли пота падали на стол – запах был неприятный, гнилой – кто-то умирал…

Император молчал, хотя ему хотелось сказать: – Ты что? обезьяна? Ты уже даже не зеленый, а темно-серый. Как покойник. И воняешь. Ты что, сдыхаешь?…

В потной тишине серый голос дуче бессильно прошептал: – Онии… не любят… даже… ненавидят меня… И я их тоже.

____________________

Зеркало было новым. Зеркало не лгало. Он выздоровел. Дуче не был зеленым, желтым или серым – но все равно было плохо… так плохо!… – Я выздоровел. Я. Выздоровел. Я? Да-да! Я! Я! Я…

____________________

Врач диктатора проглотил успокоительное, но легче ему не стало. Белый халат пах крахмалом и вонью дуче, но как сказать, как? как сказать об абсолютной потере им сил и способности соображать? Муссолини – идиот? У него болезнь. Он болен. У него идиотия. Стало быть, он – идиот.

Халат скрипел, белоснежно сверкая; это было торжественно и официально, но все портили пятна подмышками и запахи: трусливый пот врача и кислая гниль пациента. В остальном, все было стерильно.

____________________

Огромные белые ступени уходили в небо. Что там ждет? Белое и синее, сине-белое. Что если поставить зеркала? много зеркал… Актер на сцене – зрители там и… А в зеркалах: зрители – это артисты? Нет, артисты станут зрителями – для чего зеркала? Прозрачные, чистые, отражающие.

Зачем нужна власть?… Какой интересный вопрос! Эй, вы все!!! Полюбите меня – я так хочу понравиться!…

Легионы убедят всех. Эти все. Они…

Но… Меня любят. Меня любят просто так. Я… Да, вот та странная зеленая обезьянка с выпяченной челюстью. Как там?… О-оо… Тебя повесили вверх ногами, мартышка… Сколько мух! Эта битва проиграна.

А я тебе говори-ил!… Теперь я один-ннн. Н-нн. Ны-нн… Цезарь в своем величии – один. Н-нн. Не… ро-о…Ха – я их всех обману – я сыграю лучшую роль… А вот какую?… Когда начнут… я вспомню… я вспомню свои слова.

____________________

Раненые лежали под открытым небом. Ярко-синее небо и сверкающее солнце; безжалостные в своем совершенстве, ослепительно холодные и равнодушные, царили, над стонами. Кровь текла из ран… Ее пытались остановить повязками.

Мухи кружили стаями – их привлекал этот запах, сладкий и приторный. Они летали, летали, летали…

Кровь сочилась сквозь повязки. Изумительная красная кровь.

Черные, рыжие, пегие собаки кругами ходили около раненых. Ноздри их раздувались, уши стояли торчком – запах! божественный запах!

Вот рыжий пес с острой мордой, похожий на лисицу… шакала!., подполз и влажным красно-черным языком стал облизывать рану…

Рыжая шерсть… белые острые зубы… запекшаяся кровь… язык! язык, лижущий язык!… глаза, отороченные мехом… красно-черный язык!!!…

Император закричал! его раны лизали собаки!!!., его ра!., никого не было… не было! не было… хх… хх-х… х…

Он дышал тяжело… весь был мокрый – собаки… собаки…

Тишина заполнила дворец. Тишина залила все до крыши. Звук замер. Мокрый, он лежал, и сердце билось, как сумасшедшее – он видел свою рану и влажный красно-черный язык, и белую пузырящуюся слюну, капающую… капающую…

____________________

Меч был широкий, острый, крепкий. Римский меч. Лезвие было заточено. Император… нет, уже не император… Nero…

Он положил меч на землю… Пыль… пыль… Ну, и что? Он сыграл! В театре он сыграл и… Будет потом еще роль. А пока…

Какая память! Я! Какой я актер – вот я – прорицатель! А?! Еще. Еще.

Которого?… Я помню смерть… плохие артисты и их не пригласили

сыграть еще. Ну, в самом деле…

Ком подпирал к горлу – он заплакал: – Мамочка, мама!…

– Как это благо мне было в тягость.

Он смеялся; всхлипывая, вытер нос: – Ройте мне могилу… да снимите мерку… ах, какой великий артист погибает… сожгите меня… умоляю, голова, моя голова, пусть никому не достанется, да, снимите же мерку!… какой артист… великий!… погибнет!!! Тело во что бы то ни стало сожгите целиком, умоляю! Кричите же, плачьте – ха-ха-ха! как смешно…

– Я пить хочу! И есть! И пить… какой погибает артист – несчастьем мое рожденье было – я не Эдип, я…

– Я не могу есть. Нет. Пи-иить!… Я хочу еще сыграать… еще… Кто смеется?! Кони мчатся… Кони… не пускайте ко мне собак, когда… умоляю, не пускайте собак – где меч? меч, меч, где он?!… Аа… вот, вот… «Меч! Дайте меч мне!» а! каково! какой артист? а?… «Я погибелью над землей навис…» Нет, что это я? слишком, слишком – мерзкий Софокл – я дразню сам себя, как обезьяны друг друга – цезарь – не обезьянка, нет. Слушайте, слушайте…

«И я всего, всего себя лишил!» Я знаю: мое имя Нерон.

Кони мчатся… вот меч… это за мной. В горло… в горло… не в живот… кишки… нет… сюда вот… сюда… еще чуть чуть…

«Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает». В горло… Быстро… Эккк… А-ааа!… ккк… П-пыль… Пыль… Темно-серая кровь… темно-серая пыль с кровью… больно… режет… уберите… меч… больно… Я вспомнил! «Темно-бурой влаги…» Нет… хх-ха… х-хха…