— Я никогда не считал себя человеком действия. Лишь в детстве, когда мне приходилось сражаться с драконами или редкими породами циклопов, населяющих, как известно, предместья Барселоны.

Андре захохотал и хлопнул меня по спине.

— Моя дочь никогда не стеснялась выражать свое мнение, Франциско, — сказал барон Корреа.

— А зачем ей стесняться, — согласился я, — особенно если у нее так много интересных мыслей?

Барон улыбнулся, услышав комплимент в адрес дочери, а Изабель одарила меня скептическим взглядом.

— Ты слишком веришь моей сестре, друг мой, — сказал Андре.

Когда утром Андре постучал в дверь моей комнаты, я лежал, завернувшись в зеленое шерстяное одеяло, и наблюдал за алым рассветом, озаряющим горизонт. От снежной бури не осталось и следа. Небо обещало быть чистым, в самый раз для охоты.

Мы отправились на конюшню, где слуги уже подготовили для нас лошадей и припасы на день; мой лук и стрелы висели на боку Панчо.

Мы с Андре пришли первыми — барон и Изабель появились только через несколько минут. На Изабель было пурпурное платье и плащ с серебряной застежкой на воротнике, из-под подола виднелись маленькие туфли с вышивкой. Капюшон был немного опущен, и я увидел выбившиеся пряди ее волос, которые она тщательно заправляла за уши. Однако один завиток никак не поддавался ее усилиям, он так и повис у щеки.

Андре оглядел сестру с головы до ног и нахмурился.

— Отец, — сказал он. — Мы едем охотиться на оленя, а не танцевать. В таком наряде Изабель распугает дичь прежде, чем мы доберемся до леса. Не понимаю, почему ты потакаешь ей во всех нелепых прихотях. Женщины должны оставить охоту мужчинам.

— Изабель, дорогая, — мягко ответил барон Корреа, — твоя одежда действительно не совсем соответствует цели нашей поездки. В следующий раз тебе следует надеть нечто более подходящее. Андре, ты сам виноват, что твоя сестра так оделась. У нее совсем нет опыта в подобных делах, она не знает, как нужно одеваться на охоту. Как старшему брату, тебе следовало бы дать ей совет.

— Спасибо, отец, — сказала Изабель, искоса взглянув на брата.

Мы двинулись гуськом; впереди ехал Андре — он вел нас к горной гряде, которую я видел из окна своей комнаты. Мы держали путь на восток, к солнцу — свет его отражался от снега и слепил глаза. Поэтому я большую часть поездки проехал, зажмурясь, сосредоточившись на тяжелом мерном Дыхании лошадей и предоставив Панчо следовать за остальными. В начале пути наш маленький отряд замыкала Изабель, но я несколько раз менялся с ней местами: мы как будто разделили обязанности по охране тылов. Несмотря на то, что мы держали довольно резвый темп, Изабель ни разу не отстала и не дрогнула.

Поскольку я ехал довольно близко от кузины, я слышал, как она разговаривает со своим конем. То была странная привычка. Нет, она разговаривала с лошадью не так, как делали многие рыцари, бросая отдельные реплики, — она была занята со своим конем, Фласито, оживленной философской беседой. Они обсудили множество разных вопросов, но больше всего их занимала бессмысленность крестовых походов. Судя по ответам Изабель, Фласито был даже более убежден в этой бессмысленности, чем она сама.

— Фласито, — сказала Изабель, — ты действительно считаешь, что в крестовые походы отправляются люди, не имеющие цели в жизни?

Несколько раз я сдерживался, чтобы не вступить в спор с Фласито, напоминая себе, что лошади не наделены даром речи.

Через полчаса мы встретились с другим охотничьим отрядом. То были соседи Корреа, отец с сыном — Гийом и Мигель Клименте, в сопровождении двух пеших слуг. Полагаю, барон Корреа пригласил соседей, чтобы поддержать хорошие отношения с семьей, чьи владения в Жироне были самыми обширными, если не считать его собственных. Отцы семейств тепло поздоровались друг с другом, но, хотя барон Корреа меня представил, Клементе не обратил никакого внимания на мою персону.

Сыну Мигелю было двадцать девять, на десять лет больше, чем мне. Этот молодой человек носил плотное черное одеяние с меховым воротником и черную шляпу, из-под которой выбивались иссиня-черные, щедро намасленные кудри.

Нельзя было не заметить, как он рад видеть Изабель. Большую часть пути он проехал с ней рядом, и я невольно слышал отрывки их беседы. Вернее, монолога — Мигель рассказывал о важных связях своей семьи и о ее обширных владениях. Складывалось впечатление, что Мигель провел полную инвентаризацию поместья, которое должен был унаследовать, вплоть до последней свиньи. Что касается Изабель, ее ответы неизменно сводились к двум словам: «да» или «понимаю». Однако, судя по интонациям девушки, она слушала с интересом, значит, хорошо относилась к Мигелю.

Я подумал, что она надела неподходящий для охоты наряд не в силу своей неопытности, а в надежде на встречу с Мигелем Клементе. Весьма вероятно, барон Корреа и Изабель охотились за куда более серьезной добычей, чем та, которая предназначалась нам на обед.

Я не сомневался, что у Мигеля есть качества, делающие его заманчивым женихом, подходящим союзом для семьи Корреа. Учитывая молодость Изабель, я подозревал, что ее должны привлекать внешние достоинства этого брака.

Я даже представил себе такую картину: осенняя свадьба в саду поместья Корреа, под пристальным оком статуи Девы Марии; свадебная терраса, усыпанная золотыми листьями; волосы Изабель стянуты назад и спрятаны под модным головным убором… Мы с Андре к тому времени будем уже сражаться в Леванте.

Путь к горам оказался долгим. Поступь Панчо была на редкость неровной, а Мигель все говорил и говорил. Однако вскоре ему пришлось закончить беседу: мы достигли подножия гор.

Началась охота, и все разговоры смолкли. Мы поехали медленней, чтобы изучить лес, который был здесь очень густым — прекрасное укрытие для оленей. Наши лошади с трудом пробирались сквозь лабиринт тонких берез. Мы ехали бок о бок, плотной шеренгой, словно наступающее войско: справа — Мигель и Изабель, в середине — барон Корреа и сеньор Клементе, слева — Андре и я.

Сперва нам не попадалось никакой стоящей дичи. Слева метнулся крошечный заяц, но, ни я, ни Андре не сочли его достойным выстрела. Я вдруг почувствовал сильное и странное желание первым поразить цель — странное, потому что обычно я не стремился вступать в соревнование с другими охотниками.

Однако первым оленя заметил Мигель. Он буквально столкнулся с ним нос к носу, когда мы перебирались через горный хребет, и олень, казалось, был так же удивлен, как и все мы. Широко раскрыв глаза, животное, напуганное видом чужаков в своих владениях, метнулось вверх по склону. Не успели мы спохватиться, как Мигель уже натянул лук, стрела засвистела и вонзилась в заднюю ногу оленя. Однако раненое животное не упало, и хромая направилось в сторону кустов.

К моему удивлению, оба Клементе остались очень довольны выстрелом и не спешили добивать добычу, сеньор Клементе даже поздравил сына.

Брат Серхио начал учить меня искусству охоты, едва я подрос настолько, чтобы сидеть в седле и стрелять. У меня оказалась врожденная склонность к владению луком, и вскоре мои навыки в стрельбе намного превзошли умение Серхио: я мог пристрелить оленя на полном скаку с расстояния в сто футов.

Серхио всегда придавал особое значение «мгновенной смерти». То есть требовалось убить животное с первого выстрела, чтобы избавить от лишних мучений, — именно такая охота и считалась особенно удачной.

Помня об этом, я поднял лук и прицелился. Но сеньор Клементе тут же крикнул мне, чтобы я опустил лук: что выстрел, дескать, надлежит сделать Мигелю. То были первые слова этого человека, обращенные ко мне, и я не обратил на них никакого внимания. Моя стрела пронзила шею оленя и унесла его жизнь прежде, чем тело его ударилось о заснеженную землю.

Сеньор Клементе подъехал ко мне рысью, подняв вверх правую руку, крепко сжатую в кулак.

— Это была добыча Мигеля, — заявил он. — Мигель первым ранил его.

Он потряс кулаком и еще раз повторил свои слова.

Я не возражал. Я вообще ничего не ответил.

Мигель подскакал ко мне легким галопом и приставил свой лук к седлу Панчо так, что он коснулся моей спины.

— Если бы ты не был гостем Корреа, — сказал Мигель, — я бы не потерпел подобной неучтивости.

— А если бы ты не был гостем Корреа, — ответил я, — я бы разломал твой лук на куски.

Мигель медленно убрал оружие.

После этого все еще целеустремленней пустились на поиски дичи. Я завалил издалека второго оленя. Попасть в него было нелегко, так как животное еле можно было разглядеть из-за дерева. Стрела вошла в его шею спереди на всю длину древка, и когда несколькими секундами спустя мы подскакали к оленю, он уже испустил дух.

Барон Корреа, свесившись с лошади и глядя на подстреленного зверя, заявил, что во всей Жироне вряд ли найдется равный мне по меткости охотник. Сеньор Клементе выразил мнение, что по двум точным выстрелам нельзя судить о способностях лучника — верное замечание, однако, учитывая обстоятельства, довольно злое. Я привязал добычу к седлу, взвалив оленя на широкую спину Панчо, и наш отряд двинулся дальше.

Мигель подстрелил еще одного оленя, на этот раз с первой попытки, и велел одному из слуг поднять трофей с земли. Когда слуга подошел к оленю, Мигель бросил веревку, как лассо, и она обвилась вокруг туловища слуги, прижав его руки к бокам. Тогда Мигель с силой затянул веревку и пустил лошадь галопом, волоча беднягу за собой.

На мгновение меня настолько это поразило, что я не знал, что и подумать. Может, Мигель показывает нам заранее отрепетированный трюк, в котором слуга участвует по доброй воле? Слуга со свистом скользил по снегу, и этот звук напомнил мне о том, как мы с Серхио катались зимой с холмов в моем родном поместье. Я тогда обхватывал его за шею руками и вопил от ужаса, когда мы перемахивали через ухабы и наклонялись то в одну, то в другую сторону, чтобы не налететь на камни или деревья.

Крики сеньора Клементе вырвали меня из этих воспоминаний: отец Мигеля смеялся, показывая на слугу, беспомощно волочившегося по земле.

Не успел я собраться с мыслями, как Андре ринулся за Мигелем. Я услышал стук копыт по ледяной земле и увидел внушительную фигуру моего друга, быстро настигавшего Мигеля. Андре выхватил из ножен кинжал и привстал в стременах. В эту минуту он походил на льва, готового броситься на добычу, на воина, занесшего руку для смертельного удара. Он поднял кинжал, и сеньор Клементе перестал смеяться.

Однако последний час Мигеля еще не настал. Андре поравнялся с ним и одним ловким движением перерезал веревку. Слуга, проскользив еще немного, врезался в сугроб, а Андре убрал кинжал и подъехал к несчастному, чтобы наклониться и помочь ему встать. Слуге явно сильно досталось.

Мигель обернулся и направился к нашему отряду, держа обрезанную веревку и смеясь.

— Барон Корреа, жаль, что я не знал, как Андре любит бедняков, — проговорил он, — не то подарил бы ему парочку крепостных.

Барон Корреа с раскрытым ртом в недоумении смотрел на своего соседа.

Изабель, до сих пор державшаяся в стороне, рысью направилась к Мигелю, и хотя она двигалась весьма непринужденно, было видно, что она что-то замышляет. Все посмотрели на нее.

Подъехав к соседу, Изабель неловко привстала в стременах. Казалось, девушка хочет что-то ему сказать — но голос изменил ей, и без всякого предупреждения она просто яростно ударила Мигеля по щеке. Звук пощечины эхом разнесся по долине и отразился от склонов гор.

У Мигеля был ошеломленный и обескураженный вид. Его шляпа упала в снег, и он походил на ребенка, которого неожиданно наказали у всех на глазах, причем наказала женщина почти вдвое младше его самого. Он схватился рукой за горящую щеку, пытаясь унять боль.

Изабель не шелохнулась. Я видел, как Андре положил руку на кинжал, на тот случай, если Мигель попытается ответить ударом на удар. Это был напряженный миг, и даже моя лошадь, Панчо, казалось, затаила дыхание.

Наконец Мигель невесело улыбнулся.

— Истеричные женщины, — сказал он, — должны оставаться дома, когда мужчины охотятся.

Он спешился, поднял шляпу и стряхнул снег с ее шелковых складок. Затем снова взобрался на лошадь и поехал к отцу.

За ужином мы ни словом не упомянули ни об этом происшествии, ни о семье Клементе — в этом не было нужды. Барон Корреа похвалил мое умение стрелять из лука, но я почувствовал не гордость, а стыд. Как бы мне хотелось вернуть тот миг, когда Мигель бросил лассо! Возможно, я смог бы прострелить веревку и положить конец этому фарсу еще до того, как слуга вытерпел такое унижение.

Несмотря на длинный и трудный день, я ничего не ел, посматривая на Андре и изредка — на Изабель. Их достойные поступки только усиливали мое ощущение собственной беспомощности.

Барон Корреа заявил, что Изабель показала себя хорошим наездником и что ей пора учиться стрелять из лука. Изабель возликовала, а Андре, набивший полный рот оленины, замычал в знак протеста. Барон Корреа спросил, готов ли я давать его дочери уроки стрельбы.

— Отец, — страстно возразил Андре, — женщина не должна носить оружие. Это неслыханно.

— А разве ты не слыхал, — вмешалась Изабель, — что Элеонора Аквитанская сто лет назад надела доспехи и отправилась на битву с сарацинами в Сирии?

— Я думал, Изабель, ты не одобряешь крестовые походы, — ответил Андре.

— Ты ошибаешься, братец. На самом деле я не одобряю повода, который заставляет тебя встать под знамена Христа.

— Отец, Изабель рассуждает как софистка. Она порицает то, что сама же приводит как пример добродетели.

— Франциско, — обратился ко мне барон, не обращая внимания на спорщиков, — я сражался бок о бок с дядюшкой Рамоном в течение трех лет. Иногда силы неверных намного превосходили наши. Однако никакие военные испытания не сравнятся с теми трудными задачами, которые ставят передо мной собственные дети.

Затем он повернулся к Андре.

— Элеонора была королевой Франции и Англии, не так ли, Андре?

— Да, отец, — ответил кузен, — и она была королевской крови.

— Если Элеонора могла сражаться с неверными, — продолжал барон, — значит, Изабель может учиться стрелять из лука. А ты что скажешь, Франциско? Научишь Изабель стрелять?

— Да, дядя, — ответил я. — Буду рад помочь.

Изабель поблагодарила отца и поцеловала его.

Я чувствовал себя так, словно мне выпала незаслуженная награда; лишь Андре молча качал головой в знак протеста.

Роландо Эстебан, оруженосец барона Корреа, был верным, добродушным и трудолюбивым, но он плохо ездил верхом. Однако последнее качество делало его отличным компаньоном для нас с Изабель. На рассвете мы втроем выезжали в горы, чтобы Изабель могла потренироваться в стрельбе из лука, и Роландо выбивался из сил, отчаянно пытаясь не потерять нас из виду. Мы никогда не удирали от него, так как это могло бы принести неприятности и ему, и Изабель, но все равно частенько получалось так, что мы с Изабель скакали бок о бок совсем одни.

Утреннее солнце вставало быстро. Обменявшись обычными приветствиями, мы не разговаривали друг с другом, пока ехали к горам. Прелесть рассвета, окрашивающего горы в рыжеватые тона, делала любой разговор неуместным, как будто болтовня могла нарушить гармонию окружающей нас природы. Даже с Фласито Изабель беседовала очень тихо.

Когда мы добирались до леса, я показывал Изабель, как нужно правильно стрелять. Демонстрировал ей каждое движение очень медленно, одно за другим: держал стрелу строго перпендикулярно луку, натягивал тетиву, прицеливался и стрелял. Эти уроки действовали как бальзам для моей души: солнце, светившее мне в лицо, растворяло мглу дней и ночей Монкады.

Мы с Изабель почти не разговаривали — только если обсуждали правильность движений или выбирали цель. Я не был знаком с женским нравом и привычками, поэтому не знал, насколько неловким казалось подобное молчание Изабель. К концу первой недели я попытался завести беседу. Мы были уже в часе езды от поместья, почти у самых гор, когда я заговорил:

— Мигель Клементе заслужил пощечину, которую ты ему дала.

Изабель не ответила, и я решил, что мои слова унес ветер. Тогда я повторил сказанное.

Она смотрела вперед, на горы.

— Да, — ответила она, — я и в первый раз тебя слышала.

И снова наступила тишина, слышались только фырканье лошадей и хруст снега под их копытами.

Когда человек учится стрелять, очень важно сразу уяснить верную позу. Избавиться от неправильных навыков сложно, а порой и невозможно. А чтобы показать нужное положение, необходимо притрагиваться к ученику — именно так учил меня Серхио, и именно так наш отец учил его.

Первую неделю мы с Изабель в основном занимались тем, что учили ее правильно накладывать стрелу и рассчитывать, когда лучше сделать выстрел. Чтобы исправить ее позу, я вставал напротив нее и поправлял ее бедро. Чтобы не дать ей выстрелить раньше времени, я вставал сзади, прижимаясь грудью к ее спине, и брал ее руки в свои. В таком положении наши щеки почти соприкасались, я ощущал ее частое дыхание, когда она целилась, иногда дыхание наше смешивалось.

За несколько недель Изабель научилась стрелять довольно метко. Я учил ее стрелять на скаку, пуская лошадь сначала рысью, затем галопом. Я рассказал ей обо всех тонкостях охоты: как определить, чьи следы видны на снегу, как двигаться бесшумно, выслеживая добычу, как важно убить с первого выстрела. Она всегда слушала меня очень терпеливо, но у меня создавалось впечатление, будто на самом деле она знает больше, чем показывает. Я говорю так потому, что мне никогда не приходилось повторять дважды. Изабель все схватывала мгновенно, достаточно было объяснить что-нибудь один раз. Она была даже слишком любезна, словно не хотела меня обидеть и продемонстрировать свои истинные знания — ведь тогда пропала бы необходимость в наших уроках.

Спустя две недели после того, как мы начали с ней заниматься, барон Корреа разрешил Изабель взять лук и отправиться на охоту. По дороге в горы он подробно расспрашивал меня об успехах дочери.

— Терпение, дядя, — ответил я. — Очень скоро она продемонстрирует вам, чему научилась.

Изабель неторопливо ехала сзади с самым равнодушным видом. Однако я знал, что ей не терпится показать свое умение — пусть даже ради того только, чтобы досадить брату, мрачно скакавшему рядом со мной.

Добравшись до леса, мы спешились. Барон Корреа указывал Изабель на разные мишени: деревья, ветки, кусты, и она выпускала стрелу в каждую указанную цель. Видя ловкость дочери, барон ставил перед ней все более сложные задачи, и Изабель доблестно принимала каждый вызов. Правда, несколько раз она промахнулась, но в целом ее стрельбу можно было назвать хорошей.

Закончив проверку, барон положил руку мне на плечо и сказал:

— Отлично, Франциско. Прекрасная работа.

Андре перепрыгивал через камни на заснеженном поле, делая вид, что ему безразличны успехи сестры.

Мы сели на лошадей и снова поехали вперед. Барон Корреа говорил о погоде, но никто его толком не слушал. Я заставил себя коротко отвечать, но все мое внимание было сосредоточено на окрестностях. Я зорко следил — не появится ли наконец дичь.

Вскоре мы увидели несколько пасущихся в долине оленей. Животные тоже заметили нас и бросились к ближайшим деревьям.

Все мы взглянули на Изабель, но ее не нужно было понукать — она уже скакала галопом за добычей. Заметив одного отставшего оленя, она натянула тетиву и выпустила стрелу. Олень покатился по снегу, потом замер.

Но он был только ранен: стрела пронзила его плечо, и, лежа на боку, он истошно жалобно кричал. Андре галопом подскакал к нему и слез с лошади с кинжалом в руке. Взяв животное за длинные уши, мой друг оттянул его голову назад и быстрым движением перерезал горло. Олень затих, уронив голову на рыхлый снег.

Андре вернулся к лошади, глядя на сестру, и медленно вытер окровавленное лезвие с обеих сторон о рукав своего плаща. Но Изабель не замечала брата. Крепко зажав рот руками, она в ужасе смотрела на алую лужу крови на белом снегу.

Наконец барон Корреа отвел ее лошадь в сторону.

Каждое утро Изабель собирала оставшуюся после ужина еду и складывала в кожаный мешок, а на обратном пути после наших уроков стрельбы заезжала в селения и раздавала еду крепостным, неспособным работать из-за болезни или увечья.

Барон Корреа, знавший о благотворительности своей дочери, питал по этому поводу противоречивые чувства.

— Изабель, — сказал он как-то раз за ужином, — я рад, что ты объезжаешь наши земли. Мы должны демонстрировать подданным свое благосклонное к ним отношение.

— Спасибо, отец, — ответила она, — я со многими из них подружилась.

— Да, Изабель. — Барон поднял указательный палец. — Именно об этом я и хотел поговорить. Мне сообщили, что ты посещаешь крепостных. Дорогая, дружба существует между людьми, равными по положению. Например, твой брат и Франциско — друзья. Их дружба основана не только на взаимной привязанности, но и на том, что они имеют равные жизненные условия, равные возможности, схожие знакомства. Если бы два человека симпатизировали друг другу, но жили в разных мирах, они не смогли бы стать друзьями. Это было бы неестественно. Сочувствие — да. Милосердие — да. Но не дружба. Тебе, молодой девушке, возможно, трудно понять эти сложности. Но если ты попадешь в неловкую ситуацию, ты должна обращаться ко мне или к брату. Ты понимаешь, что говорит тебе отец, Изабель?

— Кажется, понимаю, папа, — ответила Изабель. — Андре вполне может быть другом Мигеля Клементе, но не может подружиться с нашим конюхом Эрнесто, так как конюх ниже его по положению.

— Именно, дорогая, — радостно объявил барон Корреа.

— Андре, — сказала Изабель, — могу я время от времени обращаться к тебе за советом?

Андре был занят едой, и вопрос сестры застал его врасплох. На мгновение он замялся, потом ответил:

— Конечно.

Барон Корреа широко улыбался, очень довольный беседой.

— Брат мой, — продолжала Изабель, — можно задать тебе один вопрос?

— Да, Изабель, — ответил Андре, не поднимая глаз от тарелки. — В чем дело?

— С кем бы ты предпочел дружить: с Эрнесто или с Мигелем Клементе?

— Андре ел и не слушал нас, дорогая, — вмешался барон Корреа. — Я думаю, нужно пояснить ему, о чем речь. Такие вопросы бывают весьма сложны.

— Нет, отец, — возразила Изабель, — по-моему, мой брат в свои девятнадцать лет способен интуитивно разобраться в таких вещах.

Андре замялся лишь ненадолго, прежде чем ответить. Он внимательно взглянул на отца, словно надеясь прочесть ответ в его сдержанной улыбке, и сказал:

— Конечно с Эрнесто. Мигель Клементе — негодяй.

С этими словами Андре вернулся к еде, искоса подозрительно поглядывая на сестру.

— Да, отец, — произнесла Изабель, — эти вопросы и вправду очень сложны.

Больше за все время моего пребывания в Жироне барон Корреа не затрагивал тему дружбы Изабель с крепостными. Однако его беспокоило, не опасно ли ей одной разъезжать по деревням, и попросил Андре сопровождать сестру. Я ездил вместе с ними. Изабель, воспользовавшись тем, что у нее двое сопровождающих, начала брать с собой еще и вещи: одежду, инструменты, свечи, обувь. Мы с Андре возили все это за ней, словно бродячие торговцы.

Крепостные семьи Корреа хорошо знали Изабель и всегда радовались ее визитам. Она же знала по именам всех до единого и расхаживала под руку с крестьянскими девушками и их матерями, оживленно беседуя о больном ребенке, о скудном урожае, о ссоре между детьми и даже о возможных брачных союзах между подрастающей молодежью. Поскольку я никогда не общался с крестьянами, меня очень занимали эти разговоры, и я частенько пытался их подслушать.

Изабель и ее собеседники обычно шли по главной улице, лавируя между телегами, запряженными лошадьми, стайками шипящих гусей и крестьянами, возвращавшимися с полей. По обеим сторонам дороги стояли домишки с соломенными крышами, из труб валил черный дым. Двери были распахнуты, и с улицы в дом и обратно шныряли дети и животные. Свиньи, курицы, кошки жили под одним кровом со своими хозяевами. Рядом с более крупными домами лежали кучи навоза, их запах разносился по всей улице. Звон кузнечных молотов смешивался с собачьим лаем и детским плачем. Несмотря на всю эту суматоху, Изабель, казалось, чувствовала себя здесь как дома.

Но через три недели после нашего первого урока стрельбы, в понедельник, произошел неприятный случай. Пока Изабель разговаривала с деревенскими жителями, мы с Андре на краю поселка упражнялись в том, что на полном скаку менялись лошадьми. Это занятие привлекло немало зевак, особенно детей, и мы с Андре изо всех сил старались их развлечь. Мы скакали галопом бок о бок, а потом Андре приподнимался в стременах, хватался за седло Панчо и запрыгивал позади меня. Тогда я дотягивался до жесткой гривы его лошади и прыгал в его седло. При хорошем исполнении этот трюк выглядел весьма забавно, и зрители хлопали и одобрительно кричали. Похоже, даже лошадям нравилось это занятие: после каждой удачной попытки Панчо трясла головой и тихо ржала.

После одной из попыток, занявшей чуть больше времени, чем обычно, один из деревенских мальчишек сказал, что «сеньорита» ушла в соседнюю деревню. Мы поскакали за Изабель, надеясь догнать ее раньше, чем она доберется до следующего селения.

Мы увидели ее, одолев едва ли не полпути: она сидела на лошади, не шевелясь, посреди замерзшего озера. По словам Андре, они купались здесь летом.

— А, моя нетерпеливая сестра решила хоть разок нас подождать, — сказал Андре.

Но Изабель не ждала. Спустившись к озеру, мы поняли, в чем дело. Под лучами утреннего солнца лед стал тоньше и от веса лошади и наездницы по нему поползли трещины. Изабель боялась, что, если она двинется с места, лед расколется.

Подъехав к озеру, Андре спрыгнул с лошади и бросился к сестре, но не успел ступить на лед, как я пришпорил Панчо и схватил кузена за плечо.

— Лед не выдержит твоего веса, — сказал я. — Ты провалишься, не успев до нее добраться. Я пойду сам.

Андре остановился в нерешительности и закрыл лицо стиснутыми кулаками. Затем отступил на берег. Я спешился, продолжая держать его за плечо, из страха, что он передумает.

— Сестра! — крикнул Андре. — Не двигайся! Франциско идет к тебе.

Я отдал Андре свой плащ, осторожно спустился вниз и на коленях пополз к Изабель. Поверх льда собралась холодная вода, и я мигом промочил перчатки и штаны на коленях и голенях. Подбираясь к Изабель, я разговаривал с ней, уверяя, что все будет хорошо и что лед выдержит. Когда нас разделяло шагов десять, я велел ей медленно спуститься с лошади и лечь на живот. Она перекинула обе ноги на бок Фласито, но боялась отпустить поводья и ступить на лед.

— Он выдержит, — убеждал я, пока она сползала по боку лошади и неуверенно вставала на лед.

И тут с дальнего конца озера раздался жуткий звук. Поначалу я услышал лишь едва различимый рокот, но постепенно он перерос в тяжкое громыхание, доносившееся из темной пучины, — звук был похож на скрип открывающейся двери каменной церкви, в которую очень долго никто не входил.

Затем лед раскололся. Огромная трещина с дальней стороны озера бежала прямо к Изабель. Девушка стояла неподвижно на прочном льду, который вскоре должен был исчезнуть. Ее лицо побелело от страха, она умоляюще взглянула на меня, словно я мог что-то изменить.

Лед раскалывался все быстрей, и вот трещина очутилась уже почти у ног Изабель. На мгновение все стихло, словно лед не решался расколоться, потом трещина двинулась к другой стороне озера. Наступило кратковременное затишье.

Андре, радуясь мимолетной передышке, закричал с берега:

— Мы спасены, спасены!

Тут-то все и случилось. Лед под Изабель провалился, и черное озеро в мгновение ока поглотило ее вместе с Фласито. Я быстро подобрался к краю пролома — тонкий лед все еще выдерживал мой вес, пока я глядел в черноту воды, высматривая Изабель, и звал ее, будто она могла мне ответить. Холодная вода переливалась через край полыньи и обжигала мне руки. Андре что-то кричал — я слышал, что голос его приближается, но его отчаянные вопросы не доходили до моего сознания.

Меня манила леденящая чернота озера. Или то была сама смерть? Я подполз к краю и скользнул в черную дыру. Вода обожгла меня так, что я едва мог дышать. Я забил ногами, чтобы удержаться на плаву, и взглянул на голубое небо и скользящие по нему бескровные, равнодушные, безмятежные облака. Подтянув колени к животу, я сложил руки и нырнул в мрачные воды.

Едва нырнув, я открыл глаза, но вокруг было черным-черно. Я оставался под водой столько, на сколько хватило воздуха в легких, потом, не найдя Изабель, вынырнул на поверхность. Лошадь Изабель вынырнула рядом со мной: она молотила передними копытами по кромке льда, и полынья становилась все больше. Андре каким-то образом сумел добраться до края этой полыньи и выкрикивал что-то дикое и невразумительное.

Я сделал глубокий вдох и снова нырнул. Сильно взмахивая руками, я все глубже уходил под воду — а озеро оказалось на удивление глубоким. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы достичь дна. Я плавал под водой кругами, пытаясь обыскать как можно больше, и по-прежнему ничего не видел.

Я водил руками, как слепой, но ничего не мог нащупать. Изабель нигде не было.

Я медленно выдохнул остатки воздуха. Пронзительная боль сдавила мне грудь и спину, словно меня зажали в тиски. Но, несмотря на это, я не хотел всплывать. Как я вернусь, как посмотрю в глаза барону Корреа и скажу ему, что дочь его мертва? Разве могу я принести эту страшную весть в дом Корреа?

Боль понемногу отступила, словно кто-то ослабил тиски, и, несмотря на мрачные мысли, меня охватило странное ощущение покоя. Я так устал. Эта ледяная могила казалась хорошим местом упокоения.

Я подумал: «Интересно, где нас с Изабель найдут, когда весной растает лед?» Возможно, мы окажемся рядом, почти прикасаясь друг к другу. Я слышал биение собственного сердца в тихой пустоте черной дыры, видел себя, покачивающегося в ледяной воде, которая все сильнее высасывала тепло из моего тела. Испытывал ли мой брат нечто подобное, когда тонул в океане? И что, интересно, у Корреа сегодня на ужин?