Подъехав к лагерю, Саламаджо объяснил условия договора с мусульманским предводителем. Паломники очень огорчились, мои товарищи пришли в замешательство. Однако мы уступили требованиям и сложили оружие под пристальными взглядами мусульман.

Затем мы сели на лошадей и продолжили путь к Иерусалиму. Но не проехали мы и мили, как караван внезапно остановился: по всей равнине стояли мусульманские воины с мечами наголо, готовые к бою.

Мануэль взял камень и швырнул его в темноту.

— Неверные вырезали всех паломников, даже детей. Тамплиеры сражались голыми руками, надеясь хотя бы погибнуть вместе с пилигримами. Но мусульманский командир лишил нас этой чести. Он приказал своим воинам брать рыцарей живьем — мы должны были стать подарком для султана из Алеппо. Пятеро моих товарищей бились так свирепо, что мусульмане были вынуждены их убить. Остальные семеро, покалеченные, избитые, попали сюда. Тамплиеры прислали гонца, чтобы выкупить пятерых моих собратьев, но нас с Саламаджо оставили гнить в этой богом забытой дыре.

— Мануэль, — сказал Андре, — тамплиеры скоро пришлют выкуп и за вас. Разве ты не говорил, что у гонца было всего сто монет? Если бы он привез больше золота, вы с Саламаджо уже были бы в Акре.

— А может, и в Арагоне, — добавил я.

— Я обманул Саламаджо, — ответил Мануэль. — У посланца тамплиеров было столько золота, что он мог бы выкупить половину заключенных. Глава ордена приказал ему не выкупать Саламаджо и его помощника.

— Но ведь Саламаджо пытался защитить жизни паломников, — возразил я. — Они не должны винить вас за то, что произошло.

— Должны и винят, — сказал Мануэль. — Сперва меня тоже выкупили. Стражники вытащили меня из подземелья и закрыли люк. Однако моя свобода не продлилась долго. Поскольку сам Саламаджо назначил меня своим заместителем, посланец тамплиеров об этом не знал. Я стоял на внутреннем дворе, прикрывая глаза от слепящего солнца, когда он спросил всех нас, какие посты мы занимали в отряде. Узнав, что я был помощником Саламаджо, он велел мусульманским стражникам бросить меня обратно в темницу. Он сообщил, что один из паломников нашего каравана уцелел, вернулся в Акру и рассказал о побоище великому магистру ордена. «Вы с Саламаджо приняли решение, противоречащее принципам ордена, — сказал посланец. — На вас — кровь погибших детей». Я умолял посланца передумать. Сказал, что решение принимал Саламаджо, а я пытался отговорить его.

— Я не верю тебе, Мануэль, — сказал Андре. — Ты не поступил бы так со своим другом.

— Просиди здесь с мое, Андре, — возразил Мануэль, — и тогда поговорим о том, что бы ты сделал, а чего нет, чтобы вырваться из этого ада. Мои уговоры не помогли, представитель тамплиеров покачал головой и сделал знак стражникам. Когда они повели меня обратно к пещере, я спросил у посланца, какая судьба меня ожидает. Он ответил, что великий магистр еще не решил ни моей участи, ни участи Саламаджо.

— Значит, надежда еще есть, Мануэль, — сказал я. — Ваши товарищи дадут показания, которые оправдают вас.

— Они нам не помогут, — ответил Мануэль. — Мы с Саламаджо умрем в этой дыре.

Мануэль ошибся. Они с Саламаджо не умерли в подземелье. Спустя несколько месяцев после этого разговора люк открылся и один из стражников выкрикнул имена обоих тамплиеров.

Ни Саламаджо, ни Мануэль не двинулись с места. Может, они думали, что им это снится, и боялись пошевелиться, чтобы не очнуться от дивного сна.

— Саламаджо и Мануэль! — снова крикнул стражник.

Мы с Андре подтолкнули наших товарищей.

— Вы свободны, — сказал Андре.

Мы пошли с ними к люку и встали под лучами солнца. Саламаджо подняли первым.

— Скоро ты будешь в Акре, Саламаджо, — сказал я.

Он меня не слышал. Он смотрел вверх, в открытый люк. Я тоже прищурился, пытаясь хоть что-то разглядеть, и увидел нескольких стражников и человека, одетого в черное. Он поставил ногу на край отверстия и легонько притоптывал. Вниз падали кусочки грязи.

— Это он, — сказал Мануэль. — Посланец тамплиеров. Он вернулся. Великий магистр простил нас.

Когда Саламаджо оказался на поверхности, веревку сбросили снова. Мануэль встал на узел и, поднимаясь вверх, посмотрел на нас с Андре.

— Мы не забудем вас! — крикнул он. — Как только мы попадем в Акру, мы с Саламаджо соберем выкуп и вернемся. Скоро наступит и ваш черед, Андре и Франциско.

Когда люк закрылся, пещера уже не казалась нам такой темной. Чернота стала жиже. Я отчетливо видел выражение лица Андре — и широкую улыбку, которую успел уже позабыть.

— Я всегда знал, что мы выберемся из этой темницы, — сказал Андре. — Всегда знал. Когда мы высадимся в Барселоне, на недельку заедем к твоим родителям в Монкаду, а потом отправимся в Жирону.

— Терпение, Андре, — ответил я. — Наша судьба еще неясна.

Но и мне тоже недоставало терпения. Я уже слышал шелест ветра, мягко колышущего высокую траву на холмах Монкады. Впервые с того момента, как мы оказались в темнице, я увидел твое лицо, Изабель.

— Скоро ты увидишь ее, Франциско, — сказал Андре.

Он прочел мои мысли, и я вспыхнул.

— Кого увижу, кузен? — спросил я с деланым безразличием.

— Я наивен, Франциско, но не слеп.

Андре похлопал меня по спине, и тут в пещеру снова хлынул свет. Я услышал мягкий удар о землю, потом еще один. В дыру сбросили два тела. Обезглавленных.

Один из стражей склонился над люком. Скрестив руки на груди, он смотрел вниз и что-то говорил. Позже Джованни перевел его слова: «Саламаджо и Мануэль были исключены из ордена тамплиеров за трусость. Представитель тамплиеров заплатил нам хорошее вознаграждение, чтобы мы их казнили. Заплатил золотыми монетами. Он отвезет их головы обратно в Акру, чтобы показать великому магистру. А тела султан оставляет вам».

По настоянию Андре Саламаджо и Мануэля похоронили в нашем убежище. Андре связал вместе палки, сделав кресты, и водрузил их над могилами. На похоронах присутствовали все заключенные, заупокойную службу отслужил отец Габрио.

— После нескольких лет заключения, — говорил отец Габрио, — Саламаджо и Мануэль вкусили свободу. Благодарим Господа за те короткие мгновения, что они ощутили на своих лицах солнечное тепло.

Я не стал благодарить Бога. За что? За обманчивые иллюзии? Он дал им надежду, которую тут же растоптал.

Когда Мануэля и Саламаджо убили, мы находились в пещере год и четыре месяца. После этого мы перестали считать дни.

Рядом с могилами наших товарищей Андре стал рыть новую яму. Он долго трудился; когда уставал, спал прямо в ней, а проснувшись, продолжал копать. Но никаких сокровищ он так и не нашел. Не думаю, что он и впрямь их искал — просто пытался забыть, что находится в темнице. Или хотел закопать себя живьем.

Иногда я охотился, но чаще всего просто сидел, слушая, как трудится Андре, и смотрел в темноту. Через некоторое время начинаешь видеть собственное лицо, которое глядит на тебя, как из зеркала.

Джованни продолжал навещать нас. Он пытался отвлечь Андре от его занятия, спрашивая о камнях, добытых в яме. У нас не было ничего ценного на обмен, однако Джованни все равно оставлял нам немного еды, прихватив какой-нибудь ненужный камень.

Андре горстями черпал землю из ямы, когда стражник выкрикнул имя одного из германцев. Свет из люка дотянулся до края нашего убежища.

Никто не отозвался, и стражник снова выкрикнул имя. И опять не получил ответа. Андре перестал копать и выглянул из ямы.

Когда язычник позвал в третий раз, Андре вылез из траншеи и обвел взглядом остальных.

— Возможно, он умер, — предположил я.

Андре кивнул и вышел из нашего укрытия. Я окликнул его, но он не обернулся. Медленно, осторожно он направился к источнику света и, дойдя до люка, кивнул стражникам. Все его лицо, светлые волосы, голое тело были вымазаны грязью, лишь голубые глаза свирепо поблескивали в лучах солнца.

Остальные заключенные выглядывали из своих укрытий, всматриваясь в Андре, пытаясь разгадать его замысел. Я тоже не знал, что он затеял. Возможно, он решил умереть: когда стражники выяснят, что он выдал себя за другого, его убьют на месте.

Однако я не пытался помешать ему. Возможно, быстрая смерть и вправду лучше медленного угасания в тюрьме. Я решил, что Андре сам сделал свой выбор.

Он схватил спущенную ему веревку, один из стражников свесился вниз и взялся за нее обеими руками. Стражник вглядывался в отверстие, а Андре тем временем поднял руки и вдруг, изогнувшись и издав дикое рычание, изо всех сил дернул веревку. Стражник не удержался и упал в дыру, прямо в грязь. Он поднялся и стал отряхивать свою зеленую одежду. Потом язычник с хихиканьем протянул руку к веревке. Остальные стражники сгрудились вокруг отверстия, заглядывая в подземелье и смеясь над своим товарищем.

Заключенные поняли то, что еще не поняли охранники, и принялись кричать, требуя крови. Упавший стражник взглянул на Андре и перестал улыбаться. Наверное, у Андре был убийственный взгляд. Язычник выпустил веревку и вытащил кинжал — но это было все равно, что достать из кармана носовой платок для защиты от бури.

Я услышал собственный голос так, как будто он прозвучал издалека:

— Убей его, Андре. Выдави ему глаза.

В этом стражнике мы вдруг увидели всех врагов разом: темноту, наше звериное существование, охранников, посланца тамплиеров, дона Фернандо.

Когда Андре бросился на мусульманского воина, стражники наверху поспешно направили луки на открытый люк, но ни одна стрела не попала в цель. Андре и язычник катались в склизком навозе, а заключенные окружили дерущихся, крича и бросая камни в охранников, которым пришлось отойти от люка. Я протиснулся сквозь толпу и увидел Андре, сидевшего верхом на противнике; он укусил стражника за щеку и выплюнул откушенное. Вид крови вдохновил остальных заключенных. Они кинулись на стражника, пиная его, осыпая ударами, началась настоящая свалка.

В конце концов, стражникам удалось осветить пещеру факелами.

Заключенные разбежались в темные углы подземелья. Окровавленное тело стражника, которое можно было узнать лишь по разорванной зеленой одежде, лежало на земле прямо под люком.

— Вот ваше драгоценное золото, — крикнул какой-то заключенный по-французски. — Идите и заберите его, ублюдки!

Даже если бы они поняли его слова, стражники вовсе не собирались спускаться в наше логово. Они закрыли люк, оставив тело товарища внизу.

Андре вернулся в наше укрытие, тяжело дыша. Он прошел мимо меня, не сказав ни слова, снова спустился в траншею и принялся копать дальше.

Заключенные один за другим проходили мимо нашего укрытия, словно рыцари, желающие поприветствовать командира. Вызов, брошенный Андре, будто смыл с нас всех позор, превратив пленных в бунтовщиков. Многие приносили камни и клали их на могилу Саламаджо. Многие заглядывали в яму Андре, пытаясь хоть краем глаза увидеть своего кумира, он же продолжал копать, не обращая ни на кого внимания.

Отдав дань уважения, заключенные вернулись в убежища. Мы не спали, ожидая, какому наказанию нас подвергнет султан, прислушиваясь к потрескиванию небольших костров, предаваясь воспоминаниям о полузабытом. На несколько дней мы вновь превратились в воинов, которым предстоит тяжелое сражение.

Люк открылся ночью. Мусульманские стражники скользнули вниз по веревкам; их лица были замотаны шарфами, защищавшими от вони. Они пошли по проходу, держа в руках мечи и кнуты.

Группа генуэзцев устроила засаду непрошеным гостям: генуэзцы прыгнули на язычников со стен с двух сторон, но стражники быстро разделались с нападавшими. Следующими путь стражникам преградили венецианцы — и были вырезаны в мгновение ока. Остальные заключенные наблюдали за расправой, постепенно теряя решимость. Они бросили камни и палки и склонили головы. Сопротивление длилось недолго.

Мусульмане обшарили каждый уголок пещеры, и при свете факелов мы впервые как следует увидели наше логово: покатые неровные стены и небольшие ниши, в которых укрылись группы заключенных. Свистя кнутами, стражники выгоняли пленных в проход и направляли к люку.

Я думал, что они собираются убить нас прямо здесь. Но у султана был иной план. Воины накидывали на каждого заключенного петлю и, затянув под мышками, вытягивали человека на поверхность. Так мы и поднимались, один за другим. Я попытался заслонить собой Андре, боясь, что стражники опознают в нем убийцу. Но они, казалось, вовсе не различали нас, а может, и не пытались. Почти все мы были покрыты толстым слоем грязи и кровью.

Я шел в цепочке заключенных перед Андре. Когда меня потащили наверх, веревка впилась в мою голую грудь, ноги заболтались в воздухе. Я взглянул на чистое ночное небо: желтые звезды горели, как яркие фонари.

Когда я очутился наверху, один из воинов схватил меня за волосы и поволок к остальным заключенным, выстроившимся в шеренгу. Вскоре Андре занял место позади меня. Мы глубоко вдыхали прохладный ночной воздух.

— Непривычный аромат, — произнес Андре.

Мы стояли на пыльном внутреннем дворе, где росли редкие пучки травы. Перед нами было одно из зданий дворца, позади вздымалась стена замка. Двор был таким широким, что на нем смогли уместиться пятьдесят заключенных, выстроенных в ряд.

Выглядели мы как доходяги — вонючие, трясущиеся от холода. Многие из заключенных были совершенно голыми. Некоторые, вспомнив о скромности, прикрывали рукой свой срам.

Француз мурлыкал веселую мелодию, бессмысленно улыбаясь неверным. Наверное, этот идиот решил, что за нас внесли выкуп.

Джованни стоял слева от нас, человек через десять. Он разговаривал сам с собой, но достаточно громко, чтобы мы его слышали. Я распознал несколько слов: о Боге, о спасении. Пустые слова. Удар дубинки одного из стражников заставил его замолчать.

На каждого заключенного приходилось примерно по четыре воина, одетых в красивые зеленые наряды, изумрудные, как листья деревьев. Они размахивали мечами, будто перед ними было целое войско, а не кучка сломленных людей.

Справа небольшая группа воинов сгрудилась вокруг костра, грея руки у огня.

Я обвел глазами серые камни стены впереди. Кто жил в этом здании? Стража? А может, родственники султана? Например, его кузены. Два брата, не ведающие о насилии, о добре и зле; скрывающиеся за тем, что дарует и будет даровать им их происхождение.

Мой взгляд остановился на большом деревянном чурбане посреди внутреннего двора. Дерево было старое, местами расколотое, запятнанное старой кровью. В центре чурбана было выдолблено углубление.

За чурбаном стоял один из мусульман, держа на плече топор с лезвием в форме полумесяца. Серебристое лезвие поблескивало в свете звезд, в пламени костра.

Из соседнего здания на двор вышли трое мужчин, и стражники вытянулись по стойке «смирно», прикрикнув на заключенных. В воздухе засвистели кнуты. Троица медленно направилась к нам. Главный из них — толстяк в золотом панцире, рельефно очерчивавшем несуществующие мускулы, шагал впереди.

Дойдя до начала шеренги, он остановился и стал рассматривать заключенных, затем указал на одного из них. Стражники схватили беднягу, вытащили вперед и повели к деревянному чурбану.

Это был Альберто, один из венецианцев. Он не сопротивлялся. Его обвели вокруг чурбана и поставили лицом к нам. Он сам опустился на колени и положил голову на плаху. Коричневые завитки его волос были того же цвета, что и засохшие пятна крови на дереве.

Лезвие топора пронзило шею и уткнулось в мягкую землю. Голова покатилась вперед, к нашему строю.

Двое стражников оттащили обезглавленное тело к костру, а к плахе уже вели второго заключенного. Он вырвался из рук стражников и бросился обратно к люку в надежде спастись в темнице, но его перехватили и отвели к месту казни.

От удара топора голова отлетела в сторону. Из трещин черепа поползли кровавые волокна ткани, они извивались, словно черви под трухлявой корягой.

Третья, четвертая. Головы разлетались во все стороны.

Вот еще одна, и еще.

Толстые руки палача были в крови, как у мясника. Волосы и плащ тоже покраснели.

Я взглянул на шеренгу. Командир указал на заключенных, стоявших по обе стороны от Джованни. Наш венецианский друг остался в строю.

— Каждого второго, — произнес Андре.

Он оказался прав. Стражники собирались казнить половину пленных. На большее у них не хватило воображения. Все сводилось лишь к тому, какое место ты занимал в шеренге.

Два, четыре… десять, двенадцать.

Командир уже приближался к нам с Андре. Неверным была нужна голова только одного из нас. Все равно чья, ничего личного.

То была злая участь, недостойная рыцаря уродливая неблагородная смерть в тысячах миль от Арагона. Тела тащили по пыли и складывали на трупы, чтобы потом сжечь. Застывшие гримасы на лицах отрубленных голов выставляли на всеобщее обозрение последние жуткие мгновения жизни казненных.

Если бы мы с Андре погибли в Крак-де-Шевалье! Тогда нас похоронили бы рядом под глыбами замка.

Андре положил руку мне на плечо и щипал до тех пор, пока я не обернулся.

— Франциско, с меня хватит, — произнес он.

— Хватит, — повторил я его последнее слово.

— Ты меня понимаешь? — Голос его был совершенно спокоен.

Он притянул меня к себе, и мы коротко обнялись. Обжигающий удар кнута по спине прервал наше прощание. Андре нагнулся, уворачиваясь от кнута, и оттащил меня в сторону. Небольшая перемена мест. Едва заметная.

Едва.

Командующий неверных прошел мимо меня и указал на Андре. Двое стражников схватили его за руки.

Он оглянулся на меня по пути к плахе и улыбнулся так жизнерадостно и загадочно, будто мы снова были в Санта-Крус и смеялись над очередной запрещенной шуткой об аббате. Словно я был его сообщником в какой-нибудь проделке.

Когда последний заключенный опустил голову на кровавое ложе, над двором уже вовсю полыхал рассвет, бросая желтоватые отблески на отрубленные головы. Воины зевали. Заключенные тосковали по темноте.

Неверные спустили две веревки в подземелье, однако многие пленные просто прыгали вниз, на мягкую глину, спеша убраться с этой варварской земли.

Я вернулся в знакомое убежище и сел рядом с могилой Саламаджо и Мануэля. Я не выходил из своего закутка и умер бы с голоду, если бы не Джованни, — несколько раз в неделю он приносил мне еду и питье. Я ел и пил лишь для того, чтобы меня оставили в покое.

Через пару месяцев в тюрьму приехал какой-то венецианский торговец. Он должен был выкупить Джованни и его команду, но половина моряков были казнены, и Джованни выбрал замену своим землякам. Среди выбранных оказался и я.

Вместе с Джованни я отплыл в Италию. Когда мы добрались до Венеции, он договорился, чтобы меня перевезли в Барселону на одном торговом судне.

Отвыкнув от солнца, днем я сидел внизу, а ночью вылезал на палубу. Судном управляли лишь несколько моряков. Я лежал голый на деревянных балках, раскинув в стороны руки, прислушивался к шуму прохладного бриза, овевавшего нос корабля, и пытался представить, как металлическое лезвие вонзается в мою шею.

Это лезвие было предназначено для меня. Андре поменялся со мной местами. Он видел, что выбирают каждого второго. Я тоже это видел.

Я вспоминаю момент прощания, наше объятие и представляю себе, что все могло бы кончиться по-другому. Иногда я ненавижу Андре. Когда я уезжал из Жироны, Изабель, ты просила привезти твоего брата домой. Но я не смог. Однако если ты посмотришь на отблеск на желтых камнях перед рассветом, ты увидишь его едва заметную улыбку. Я ее вижу.

Все.

Франциско закончил свою повесть. Слава богу! Моя левая нога затекла оттого, что я просидел в одной и той же позе несколько часов подряд. В висках у меня стучало.

Франциско, видимо, совсем вымотался. Он прислонился к стене кельи и медленно сполз по ней на каменный пол. Голова его тяжело опустилась на грудь, он закрыл глаза.

— Франциско, — произнесла Изабель, — у Господа есть сострадание.

К концу фразы ее голос стал почти неслышным, исполнившись невыразимой печали.

Франциско открыл глаза и повернулся к девушке, скривив губы.

— Я достаточно насмотрелся на его сострадание, Изабель, на полях сражений в Леванте, на внутреннем дворе цитадели в Алеппо, на пристани Барселоны, глядя на тонущий корабль Серхио. Ты думаешь, Господь сжалится над таким грешником?

— Ты сам осудил и приговорил себя, — сказала Изабель.

Франциско выпрямился, сжав кулаки.

Я решил вмешаться, утешить Изабель и Франциско, защитить их друг от друга.

— Франциско, — обратился я к нему, — жизненные пути неисповедимы. Иногда мы не можем далее понять собственных побуждений.

— Неужели вы не понимаете? — спросил он.

Изабель не шевельнулась, и ее твердый взгляд лишь усилил гнев Франциско.

— Он занял мое место! — вскричал Франциско. — Это Андре должны были выкупить, а не меня!

— Франциско, — проговорил я, — человек иногда становится своим самым суровым судьей. Мне это хорошо известно.

Я собирался продолжить, произнести мудрые слова, которые, возможно, принесли бы ему облегчение, но он не дал мне договорить:

— Ты слышала, что я сказал, Изабель? Я виновен в смерти твоего брата.

Изабель наконец-то отвела взгляд от Франциско и посмотрела в окно, на горизонт. Подняла руки и прижала ладони к ушам.

Франциско сделал шаг вперед и схватил ее за запястья. Она пыталась сопротивляться, но он был намного сильнее. Он заставил девушку опустить руки; их лица почти соприкасались.

— Я столь же виноват в смерти Андре, — сказал Франциско, — как и топор, отделивший его голову от тела.

Изабель перестала сопротивляться, и Франциско отпустил ее. Наклонившись, она обхватила руками живот, и ее вырвало прямо на каменный пол.

Я попытался поддержать ее голову, но она оттолкнула меня, вышла из кельи и бросилась прочь по коридору.