— Вздор! — он влил в себя новую порцию вина. — Мне любить ее? Она миленькая, но не настолько.

— Зачем же тогда? Вы разлучили ее с привычной жизнью, забрали из родного дома. Зачем?

— Зачем? — переспросил он, ухмыляясь. Его лицо покраснело и противно заблестело — он был пьян. — Зачем, спрашиваете вы. Слушайте же, Онор. Два года назад я приехал в эту чертову страну, чтобы разбогатеть. Я знал, что буду богат, знал и все тут. Но не знал, как это произойдет. Я путешествовал, объездил вдоль и поперек все эти земли, познакомился с индейцами. Это было мирное непуганое племя, и оно приняло меня как родного. Их ничуть не смутило, что я белый. Они жили себе у подножья гор, защищенные с трех сторон, и не знали, что белые их враги. Эта весть еще как-то не дошла до них. Я пожил с ними, и однажды, копая вместе с ними какие-то съедобные коренья, я вырыл вместе с песком желтый самородок, золотой самородок. Я уж понимаю в таких вещах. Короче, ясно было, что мое богатство нашло меня. Я стал думать, как согнать этих проклятых дикарей с их чудесной земли. Земли, где таились такие сокровища. Я не мог в открытую перекопать всю их деревню. Меньше всего мне хотелось что-то им объяснять.

Нет, еще меньше, чем объяснять, мне хотелось с кем-то делиться. Я хотел, чтоб они просто ушли и жили где-нибудь в другом месте. Но они такие упрямые. Никакие мои хитрости не сбили их с пути. Они цеплялись за свои драгоценные земли, и никуда не хотели идти. Я рисовал им перспективы, соблазнившие бы любого. А они уперлись. Тогда я шепнул пару слов кому следует. Война была в самом разгаре, и мои друзья только и успели сказать «спасибо» за то, что я навел их эту деревню. Оказывается, о ней никто и не знал. Через два дня уцелевшие дикари рыскали по лесу, как дикие звери, а от их деревни осталось пепелище. Я прибыл туда, довольный собой, с киркой и лопатой. И что же? Они вернулись. Я не верил своим глазам. Вместо трех сотен пришли три десятка, три десятка крепких здоровых мужиков, с которыми я не собирался драться. Они намерены были жить на своем любимом месте и не думали никуда уходить. Естественно, они заподозрили меня. Не полные же они дураки. Я отбрыкивался, как мог. Но, ясное дело, когда человек внезапно исчезает, а вместо него появляется полк солдат, а потом возвращается на очищенное место — это более чем странно. Я сказал им, что должен был испросил совета у своего бога. И теперь вернулся просить руки дочери вождя Важенки, которая осталась жива и невредима. Они поверили мне. Важенка была самой завидной невестой в их племени, и они ничуть не удивились. Черт их знает почему, но они отдали мне Важенку. Кто их знает, может решили, что это судьба, а может, что связь с белыми в будущем защитит их от истребления, не знаю. Я пожил с ними для отвода глаз, а потом забрал Важенку и ушел от них. Не хватало мне прожить жизнь в вигваме.

— И больше вы не пытались согнать это племя с их земли?

— Нет. К слову, после женитьбы на Важенке я-таки порылся в их песке.

Потихоньку, под разными предлогами. И ни черта, даже обидно. Никакого золота. Может, где там и залегает жила, но или очень глубоко, или вообще в стороне. Я, по крайней мере, ее не нашел.

— Но вы, как будто, не бедны?

— А, это… Пара удачных спекуляций. К тому золоту не имеет никакого отношения.

— Вы настоящий негодяй, — признала Онор. Он был уже так пьян, что не оскорбился.

— Да вы еще не видели настоящих негодяев, Онор. Я мог выкинуть ее на свалку. Любой бы вышвырнул ее вон. А я держу слово. Я взял ее в жены, не важно при каких обстоятельствах, и теперь она проживет всю жизнь со мной, до самой смерти. Даже если я женюсь… как вы сказали, по-настоящему? Даже если я женюсь по-настоящему, на белой женщине, я не выгоню ее вон. Это мое искупление.

Он был горд собой, как святой апостол, и Онор охватило неодолимое отвращение к нему. Она молча поднялась и, не говоря ни слова, ушла к себе.

Он ухмыльнулся ей вслед, насмешливо и презрительно одновременно. Затем потряс пустой бутылкой над бокалом, получил последние несколько капель, допил и мрачно уставился на ковер под ногами, заляпанный многочисленными пятнами от вина.

Онор не суждено было найти хоть немного покоя. Даже такое безопасное место, каким казался дом Кантадьера, для нее не стало убежищем надолго.

Судьба распорядилась по-другому.

В то утро Онор скучая слонялась по дому. Важенка с ужасом восприняла ее предложение помочь по хозяйству, заявив, что Онор гостья и негоже привлекать ее к работе. Делать было нечего, и Онор одиноко грустила у окна. Она не мечтала, не строила планов, просто с печалью в сердце смотрела вдаль. Кантадьер в дурном настроении сидел в гостиной, у него трещала голова после вечерней попойки, и он был угрюм и неразговорчив.

Важенка отправилась в погреб прибраться. День походил на любой другой из тех, что Онор провела в их доме. Онор первая заметила странное скопление людей, направлявшихся к их дому. Сначала она не обратила на них особого внимания, но потом, когда они подошли поближе, она удивилась их костюмам, похожим на длинные плащи с капюшонами. Казалось, они хотели остаться неузнанными. Настал момент, когда она поняла — они не пройдут мимо. И сразу услышала настойчивый стук во входную дверь. Заскрипели половицы — Кантадьер лично пошел отпереть гостям дверь. Онор с нехорошим предчувствием метнулась к лестнице, надеясь предупредить его, но вовремя отпрянула, скорчившись в уголке. Было поздно предупреждать, странные гости уже были на пороге. Высокий голос из-под капюшона заявил:

— Ты Оскар Кантадьер, взявший в дом свой язычницу? Наш совет приговорил тебя к смерти. Ты признал дикарку за жену свою, и теперь мы не считаем тебя за одного из нас. Ты больше не христианин, не белый, не француз. Ты такой же дикарь, наш враг. Убейте его!

Онор сжалась в своем углу. В одном ей повезло. Кантадьер, пытаясь спастись, стал пятиться назад, и убийцы последовали за ним в дом. На Кантадьера Онор махнула рукой, она не собиралась помогать ему. Но возглас «Ищите индианку! Смерть ей!» напомнил ей, что у нее есть друг в этом доме. Испуганный вопль Кантадьера подстегнул ее. Онор, согнувшись втрое и вжав голову в плечи, помчалась по лестнице вниз. Важенка была в подвале и уже намеревалась уходить. Онор затолкала ее обратно и прикрыла дверь.

Только там она перевела дух. Важенка, прижав руки к груди, испуганно смотрела на нее. Онор вкратце обрисовала ей ситуацию, ни о чем не умалчивая, прямо и сдержанно. Она знала, так индианка лучше поймет ее и воспримет все, как нужно. И действительно, Важенка молча выслушала ее, опустила голову и разумно заметила:

— Нужно бежать, сестра моя, Тигровая Лилия.

— Ох, Важенка! Боюсь, они сейчас примутся обыскивать дом! — вырвалось у Онор. Индианка покачала головой.

— Нет. Я чувствую дым. Они подожгут дом и уйдут. Они всегда так делают.

— Что значит «всегда»?

— Они жгут дома всех, кто защищал мой народ, и таких как я. Всех, кто хотел заступиться за нас. Муж мой говорил — они знают его и обещали не трогать его. Он принес им богатый дар.

— Почему же вы не уехали отсюда?

— Нельзя всегда бежать, — тихо сказала Важенка. — Собаки не любят, чтобы к ним поворачивались спиной.

— Важенка, отсюда можно как-нибудь выбраться? Не по лестнице, я имею в виду.

— Есть люк, но там заставлено, — показала индианка.

— И куда он ведет?

— На кухню.

— Отлично! Помогай! — распорядилась Онор, сметая с дороги полку, заставленную припасами. Важенка помогала ей разбирать горшки и узлы.

Наконец они добрались до люка в потолке погреба. Хотя Онор была чуть выше Важенки, ей не удалось вылезти без посторонней помощи, но юркая и легкая индианка легко выбралась наружу.

— Здесь никого, — шепнула она. — Дай руку, Лилия. Я помогу тебе.

С помощью юной индианки Онор выбралась из подвала. В доме явственно чувствовался запах дыма. Окно в кухне выходило во двор, где неторопливо гуляли куры. Они вылезли в окно, и скоро были вне пределов города.

— Куда теперь? — с горечью произнесла Онор, когда они могли больше не бояться, что их будут преследовать. Она спрашивала сама у себя, не ожидая ответа. Густой лес обступил молодых женщин со всех сторон. — Что теперь делать?

— Я пойду домой. Я знаю, как найти мой народ. Ты пойдешь со мной? — проговорила Важенка горячо. — Мой отец там. Я скажу ему — Лилия мне названая сестра, и ты будешь с нами. Пойдем!

Онор колебалась, но ей некуда было идти.

— Хорошо, — рискнула она. — Пойдем к твоим.

Два дня они добирались до затерянной деревни, откуда родом была Важенка. Это были нелегкие дни. Они страдали от голода и холода, вздрагивали от волчьего воя, продирались сквозь непроходимые дебри.

Важенка хорошо ориентировалась, и они, по крайней мере, не заблудились.

Они нашли деревню, и Важенка с радостным возгласом бросилась навстречу отцу.

— Почему ты здесь? — сурово поинтересовался высокий индеец, не выказывая особенного восторга. — Почему ты не около мужа? — Онор покоробила его холодность, но Важенка ничуть не смутилась его вопросам.

— Важенка теперь одна. Дух Белого Ворона ушел к его предкам. Важенка вернулась к своему народу.

— Почему белая женщина пришла с моей дочерью? — Онор встретила его тяжелый взгляд. Важенка искренне улыбнулась ей, словно пытаясь поддержать и убедить, что все идет как надо.

— Это Тигровая Лилия, отец. Она жена Свирепого Волка, вождя гуронов.

Ей нужна помощь, и я сказала ей, что она найдет приют в нашей деревне.

— Ты привела в нашу деревню дочь наших врагов, жену нашего врага, — холодный бесстрастный голос парализовал Онор-Мари. Она уже поняла, что напрасно пошла с Важенкой, но отступать было некуда.

— Зоркий Орел привел ее. Разве мы не знаем Зоркого Орла? Он сказал: она жена моего друга, прими ее в свой дом, — настаивала Важенка, начиная заметно беспокоиться.

— Здесь нет Зоркого Орла. Зоркий Орел далеко. Дочь бледнолицых не войдет в наше племя. Я сказал.

После такой суровой отповеди Важенка залилась краской. Жалобно оглядываясь на Онор, она попыталась возразить:

— Она мне как сестра. Я дала ей обещание. Мы не можем так поступить с ней!

— Бледнолицые несли нам только зло. Они разрушили наш мир. Им нельзя верить. Никому из них. Одна из них не будет с нами. Я сказал. Пусть она уйдет.

— Но, отец!..

— Довольно, Важенка, не проси, — вмешалась Онор. — Не проси его. Я уйду. Я не хочу здесь оставаться. Хочу лишь сказать…Твой народ истребят, вождь. Твой маленький смелый народ исчезнет с лица земли. Потому что одной гордости и смелости мало, чтоб выжить. Еще нужно иметь сердце. А у тебя его нет. Прощай, вождь, и ты, Важенка.

— Лилия! Ты не можешь идти одна! — воскликнула Важенка. — Ты не найдешь дорогу! Постой!

— Найду. Я запомнила дорогу. Не волнуйся. Спасибо тебе, Важенка, я тебя не забуду, — она боялась, что сорвется и расплачется, и говорила короткими фразами, дававшими ей возможность глубоко вздохнуть после каждой, унимая сердцебиение.

Они с Важенкой обнялись напоследок.

— Ты должна взять немного еды в дорогу, — сказала Важенка. — Ты еле держишься на ногах!

— Я ничего не хочу брать.

— Не у них, Лилия! У меня. У меня-то ты можешь взять.

— Хорошо, Важенка.

Индианка собрала ей немного сушеного мяса. На земле, которую облюбовал Кантадьер как источник богатства, царил голод. Жителям деревни самим нечего было есть. Важенка заставила ее взять меховой плащ, и с этим Онор навсегда покинула индейский поселок.

Онор брела по заснеженной долине. Она была совсем одна, одна против всего мира — мира белых и индейцев, людей и зверей, одна против стихий и против судьбы. Она шла ниоткуда в туманное никуда, едва не падая от усталости, но все же переставляя ноги. Она верила — ей есть для чего жить.

У нее был ее Волк, с которым ее столь упорно разводила жизнь, и ее нерожденный ребенок, еще ни разу не вдохнувший в свои крошечные легкие свежий лесной ветер. Она не могла лишить его этого, не могла.

Она была уверена, что выживет и все переборет, и судьба, пораженная ее мужеством и ее верой, смирилась. Не один день проплутав по лесу, она вышлатаки на окраину городка. Полуживая, она кое-как дошла до трактира, и там привалившись к дверному косяку, чуть слышно постучала.

— Кто здесь? — неприятное широкое лицо хозяина трактира показалось в узкой щелке между стеной и дверью.

— Я ищу, где переночевать, — проговорила Онор, протягивая ему остатки своих капиталов, все, что нашлось в кошельке. Он придирчиво оглядел деньги.

— Немного.

— Мне только на ночь, — взмолилась она.

— Ладно.

Она без аппетита поужинала неудобоваримым варевом и побрела в маленькую комнатку, которую ей отвели. Там она забылась неспокойным сном, полным кошмаров. Утром ее обнаружили едва живой, терзаемой горячечным бредом. Ее измученный организм капитулировал перед болезнью.

Неделю Онор не вставая пролежала в горячке. Ее последние деньги, которые она отдала трактирщику, быстро вышли. Ее не выгнали вон только потому, что она лежала пластом, почти не приходя в себя. Но только она немного отошла, как обнаружила, что не может ни заплатить, ни выехать из трактира. У нее, еще недавно одной из богатейших женщин Франции, не было даже медной монеты. Трактирщик наседал на нее.

— Платите, — говорил он. — Вы занимали комнату, которую я мог сдать, моя жена носила вам еду и даже привела к вам доктора. Он оставил счет за визит и микстуру.

Напрасно она клялась, что вернет ему деньги.

— Здесь дикие места, где никому нельзя верить. Платите мне и уезжайте.

Иначе никак.

— Но у меня больше нет денег! Я не виновата, что так случилось.

Войдите же в мое положение.

— Мне, собственно, начихать на ваше положение, мадам. Коли у вас нет денег, заработайте их. Я могу сегодня же договориться с клиентом.

— Что?! — закричала она гневно. — Как вы смеете!

— И нечего строить из себя недотрогу, раз нет ни гроша.

— Если хотите, я могу поработать на кухне или подавать клиентам еду.

— У меня есть служанка и судомойка, и больше мне не надо. Так что соглашайтесь, пока я предлагаю. А то я могу и за шерифом послать.

— Да шлите хоть за Господом Богом! — взорвалась Онор. — Скотина.

— Не советую ссориться со мной. Пораскиньте мозгами. Я зайду позже, а вы думайте.

Она обессилено упала на подушку, чувствуя, что лихорадка возвращается к ней. Каждые час-два трактирщик заглядывал к ней, продолжая попытки шантажом выбить из нее согласие. Кормить ее перестали, и она лежала одна, запертая в комнатушке, похожей на тюремную камеру, голодная, испуганная и несчастная. Голова просто раскалывалась, и она прижималась лбом к прохладной подушке, ища облегчения. На третий день заключения трактирщик явился к ней с заискивающей улыбкой на толстых губах. Вместо привычных угроз, она услышала униженное:

— Как мадам нынче себя чувствует? Неплохо? К вам посетитель, мадам.

Она подскочила, ужаснувшись, что он решился без ее согласия продать ее одному из своих ничтожных посетителей. Но трактирщик ввел в комнату…

Антуана де Фурье, посланника короля. Он в смущении и страхе оглядел жалкую обстановку, саму Онор, бледную и похудевшую. Она всхлипнула и ринулась в его объятия.

— Онор-Мари, душа моя! Что с вами произошло? Я повсюду ищу вас.

Он искал ее! У нее потеплело на душе.

— Я… осталась без денег, застряла здесь, — она разрыдалась, и жалея себя, и радуясь, что все позади. — Этот негодяй не позволял мне уехать, пока я не расплачусь. Хоть деньгами, хоть собой.

Он густо покраснел.

— Ну-ну, Онор-Мари. Все позади. Я все устрою. Я вывезу вас из этого кошмара, обещаю. Никто вас больше не обидит.

— Я так счастлива, так счастлива, что вы здесь, — повторяла она, вцепившись в него обеими руками.

Фурье заплатил ее долги, и они покинули неприветливый городок. Обретя наконец защитника, после всех своих странствий в полном одиночестве, ОнорМари вновь расцвела и теперь ее сердце переполняла горячая благодарность.

Фурье оказался гораздо ближе к победе, чем мог надеяться. Голод, холод, одиночество, страх, — все это гнало Онор-Мари назад, к цивилизации ее предков. Благородный, умный и привлекательный, Фурье за пару дней вырос в героя ее грез. Он искал ее и нашел, обещал защитить и защитил, он был любящим и заботливым, остроумным и терпеливым. Все обстоятельства складывались в его пользу. Уставшая быть сильной и одинокой, однажды она проснулась с мыслью, что полюбила его.

Это был счастливый день для Фурье. Их объяснение было лишено излишнего романтизма, пожалуй, оно вышло даже слишком спокойным. Он предложил ей свою преданность, и она приняла ее. Теперь они вместе строили планы на будущее.

Судьбе было угодно, чтобы именно теперь, когда она утратила и надежды, и иллюзии, она вновь встретила Волка. Это даже не было по-настоящему случайной встречей. Фурье все еще пытался договориться с индейцами, и по дороге они заехали в лагерь, разбитый их военным отрядом. Едва завидя остроконечные верхушки их палаток, Онор уже была уверена, что найдет его там. Она чувствовала — судьбе не угодно, чтобы они просто потеряли друг друга из виду. И действительно, она столкнулась с ним почти сразу. Он стоял, смешавшись с отрядом своих товарищей, и они с суровыми лицами оглядывали… ружья. Вот так пришла к ним цивилизация, в виде грозного оружия белых людей.

— Вы заметили его, Онор? — шепнул Фурье. Она кивнула.

— Почему у них ружья?

— Они готовы защищаться любой ценой, — посланник короля вздохнул. — Любым оружием. Даже тем, что куплено у нас. Это страшно, Онор. Нужно остановить их.

— Они всего лишь хотят выжить, — она сделала нажим на последнем слове.

— Да. Но лучше им смириться. Лучше им подчиниться властям. Уйти на пусть бесплодную, но безопасную землю. Их сопротивление только затянет и ужесточит войну. Поговорите с ним, Онор-Мари.

— Волк не послушает. Он такой упрямый.

— Но вы ведь поговорите с ним? О нас.

— Да, конечно. За кого вы меня принимаете? Конечно, я скажу ему.

— Я беспокоюсь, Онор. Индейцы столь мстительны. Он не обидит вас?

— Волк? Да что вы? Он слишком занят своей войной, чтобы заметить что-то у себя под носом. И он выше мести.

— Вам виднее, — он согласился неохотно, скрепя сердце. Но Онор успокаивающе коснулась его руки, затянутой в лайковую перчатку.

— Все уладится. Вот увидите, Фурье. Он поймет.

Она заметила среди индейцев Зоркого Орла, а с ним Важенку. Онор окликнула ее, подзывая к себе.

— Лилия! Сестра моя! Мое сердце не находило покоя.

— Я в порядке, Важенка. Но ты! Я оставила тебя в безопасном месте.

Почему ты здесь?

Она опустила глаза, застенчиво розовея.

— За мной пришел Зоркий Орел. Он забрал меня. Я теперь его жена. Куда он, туда и я.

— Чудесно! Поздравляю тебя. Хоть что-то хорошее.

— Зачем пришел сюда этот белый? — она едва заметно кивнула в сторону Фурье. — Это друг?

Онор не знала, что и сказать. Кто был Фурье? Кому служил? Кому был предан? Королю? Справедливости? Себе?

— Это друг. Он хочет мира. Он не из тех, кто хочет воевать, — объяснила она. « Не хочет, — подумала она про себя, — но если понадобится, то будет. Будет воевать против людей, которые мне дороги. Против Волка.

Против этой самой невинной Важенки. И будет по-своему прав, защищая интересы своего народа.»

А вот на чьей стороне будет она, если вновь прольется кровь?

Несколько дней они прожили в лагере. Онор держалась в стороне от всех.

Она медлила с разговором, избегала Волка, избегала и Фурье тоже, не знала, как поступить и что сказать. Она боялась и унизить Волка своим уходом, боялась и что он, занятый своей бесконечной войной, вообще не заметит ее.

Он не торопил ее. Наконец, пора уже было уезжать, и некуда было тянуть, и тогда Онор-Мари разыскала Волка, набрала побольше воздуха в легкие и попросила ее выслушать. Он кивнул, пообещав, что будет ждать ее под деревом, в тихом месте, где никто не помешает им. А там…

— Ты хотела говорить о чем-то, Лилия?

— Волк, я… Я решила. Я буду с Фурье, — выговорила она после продолжительной паузы. Она долго не решалась поднять глаза, тупо разглядывая носки его мокасин. Волк молчал. Она ждала хоть какой-то реакции, но он стоял перед ней, суровый и спокойный. Она неуверенно подняла голову и по-своему истолковала его молчание.

— Пойми меня, прошу тебя! Я устала! Я просто устала. Я не этого хотела, видит бог.

Он все так же молчал. Ей казалось, он осуждает ее. И с еще большим жаром она воскликнула:

— Я думала, что вернусь к тебе, и все будет иначе. Что мы будем вместе. Что я никогда больше не буду одна. И что же? Я опять осталась одна. Опять! А Фурье понимает меня, он меня любит. У нас будет семья. Мы будем счастливы. Ты понимаешь? Скажи же что-нибудь!

— Я понимаю, Лилия. Этим и должно было кончиться, — заключил он. Она, как ни нелепо, искала в нем поддержки, но в ту минуту увидела в его глазах столько боли, что сама испугалась. Эти ясные, совершенно сухие глаза излучали немую неизбывную тоску, которая надрывала ей сердце. Она протянула руку, чтобы коснуться него, но он отстранился, не грубо, но красноречиво.

— Ты правильно делаешь, Лилия. Тебе так будет лучше.

— Я любила тебя, Волк! — вырвалось у нее. Ее решимость поколебалась.

Он сдержанно кивнул.

— Постарайся прожить долгую и счастливую жизнь, Лилия.

— А ты?!

Он чуть улыбнулся, с неуловимой самоиронией, не свойственной ему раньше.

— И я постараюсь.

Они так и расстались, не прикоснувшись друг к другу даже кончиками пальцев. Она глядела ему вслед до тех пор, пока Фурье не коснулся ее плеча.

— Что с вами, Онор? Вам нехорошо?

— Что? — переспросила она, глядя сквозь него отсутствующим взглядом.

— Что-то случилось? — тут он догадался обо всем сам. — Вы ему сказали, Онор, да? Обо мне и о вас, не так ли?

— Да.

— И что? Что он сказал? — Фурье тщательно маскировал беспокойство. Он побаивался не только личной мести, но и провала своей миссии — заключения мира между Францией и индейцами западного побережья, которые одни только и могли помочь оттеснить английских солдат от Великих Озер. А потом, потом индейцы станут не нужны, но не теперь. Он снова тронул Онор за плечо. — Так что же Волк?

— Волк? Ничего.

Его не устроил ее короткий сухой ответ.

— Все же? Он отпускает вас?

— Отпускает? Я ему даже не жена. Он просто выслушал меня.

— И?.. — Фурье стало казаться, что она лжет.

— И все.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, заглядывая ей в глаза, ища там правду и не находя ничего.

Фурье сам оседлал лошадей и подсадил Онор в седло. Они отъехали на несколько шагов.

— Лилия! Лилия! Постой!

Важенка бежала, чуть не спотыкаясь, и махала ей рукой. Онор спрыгнула с лошади и слегка обняла индианку за плечи.

— Я уезжаю, Важенка.

— Но почему, белолицая сестра моя? Это не правильно. Я знаю. Пусть этот белый едет один, — она с наивной трогательной заботой заглядывала ей в глаза, как маленький щенок.

— Я уезжаю. Так нужно. Я люблю его, понимаешь? И еду с ним.

Понимаешь?! — хоть кто-то же должен был понять ее! Важенка огорчилась.

— А что же Волк? Ты не можешь оставить его. Он тебе не позволит.

— Уже позволил.

— Не понимаю. Он… Ты причинила ему боль, Лилия. Ты не должна была.

— Не должна! Важенка, я не могу всю жизнь думать, что я должна и кому.

Кто подумает и обо мне? Что будет со мной?

— У тебя нет покорности в сердце, — с сожалением заметила Важенка. — Тебе будет трудно.

— Я знаю. Ну прощай, милая. Мы с тобой вряд ли свидимся.

— Прощай, Лилия. Только мне не кажется, что я никогда не увижу тебя.

Мое сердце говорит — наши дороги еще пересекутся.

Две женщины простились, и Онор-Мари последовала за Фурье.

Фурье отдал слуге шляпу и нерешительно двинулся к Онор. Его лицо выражало внутреннюю борьбу, прочертившую морщину на его гладком высоком лбу. Онор легко сбежала по ступеням ему навстречу, и он принял ее в объятия.

— Как прошел день? — спросил он, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Как? Как любой другой. Немного скучала, — она кокетливо, соблазняюще улыбнулась, провоцируя его на ласку. Но Фурье был по-джентельменски сдержан.

— Что-то случилось? — она ощутила напряжение, овладевшее им. — Что не так?

— Право, я не знаю…

Она сразу отступила и насторожилась.

— Говорите же, — и в воркующем голосе звякнул металл.

— Это касается… Волка. Мне кажется, вам небезразлично…

— Конечно, небезразлично! Так о чем речь?

— Он арестован. Сегодня утром.

— То есть? Арестован? Почему? Вы же говорили, что с гуронами заключили мир?

От беспомощно приподнял руки, пытаясь остановить поток вопросов.

— Ему не следовало появляться в городе, Онор. Мир еще не означает, что… — он умолк. У нее яростно раздувались ноздри.

— Что? Что он человек, а не дикий зверь?

— Дослушайте же, прошу вас. И это ведь не мое мнение.

— Извините.

— Конечно, жители не были рады видеть индейца в городе, но они проводили его злобным шепотом, а связываться не рискнули. Но он попался на глаза губернатору. Тот как человек вспыльчивый велел ему убираться в лес.

Слово за слово… Короче говоря, Волка арестовали за неуважение к властям.

— Это смешно. Гуроны не подчиняются французскому губернатору.

— Официально все, кто находится на нашей территории, подчиняются губернатору, Онор.

— Но земли индейцев…

— Онор! Спорные территории на то и спорные, что и французы и индейцы считают их своими.

Она сделала глубокий вздох, пытаясь успокоить нервы.

— И что дальше? Что ему за это будет?

— Его приговорили к сорока ударам плетью на площади. Крепкий мужчина, безусловно, переживет это.

— Да что вы! — закричала она, ужасаясь. Ей казалось — такой человек, как Фурье, должен сам понимать такие вещи. Но он, сжавшись, ждал, пока ее гнев остынет. — Это же… Хуже не придумать! Такое оскорбление!

— Но…

Она присела на край софы, растерянно ломая пальцы.

— Лучше бы все, что угодно, но не это. Волк не переживет этого. Для гордого вождя гуронов унижение хуже смерти, — она горько усмехнулась. — Он с таким не примирится. Никогда.

Фурье сел около нее и взял ее холодные ладони в свои.

— Онор, вам нужно успокоиться.

— Нужно что-то сделать, Фурье. Обязательно. Я не могу допустить…она испытующе глянула ему в лицо. — Вы поможете? Вы же дружны с губернатором. Объясните ему?

— Вы думаете, он не понимает? — лицо Фурье выразило презрение. — Я думаю, он очень хорошо все понимает. В том-то и дело.

— Но тогда… Он просто полный кретин.

— Пожалуй, это так и есть. Мы с таким трудом добились того, что индейцы скрепя сердце признали за нами право находиться здесь, что мы провели хоть какую-то границу между их и нашими землями. Иначе я не представляю, какой кровью далась бы нам победа.

— Зато я представляю! Я знаю эти земли дольше и лучше вас. Я была здесь, когда индеец, только завидя белого, хватался за лук. А наши с вами соотечественники вырезали целые деревни.

— Я все это знаю. Но, к сожалению, меня не облекли достаточной властью, и я могу лишь советовать губернатору. Он не пожелал прислушаться ко мне.

— И что теперь?

— Я как официальное лицо вынужден занять нейтральную позицию, — его голос и правда зазвучал официально, неприятно для слуха. Онор сжала ладонями виски.

— Но я-то не официальное лицо. И я не могу оставаться в стороне. Волк не заслужил такого.

Он с подозрением глянул на заблестевшие от набежавших слез глаза Онор.

Но она спрятала лицо у него на груди, уткнувшись в тонкое дорогое сукно его камзола, ища его защиты, его утешения, и он отбросил сомнения.

— Возьмите, — он не глядя вложил ей в руку нож, холодное острое лезвие ожгло ее, будто огнем. — Если ваше дружеское отношение к этому человеку столь глубоко, передайте ему. По крайней мере, это избавит его от позора.

Она сразу подумала о другом: то, что можно использовать против себя, можно использовать и против другого. Ее пальцы сомкнулись на холодной костяной рукоятке.

— Спасибо. Вы так добры ко мне.

Он крепко сжал ее плечи.

— Просто я люблю вас. Я женился бы на вас завтра же, если бы не ваше странное супружество с Монтом. Но, когда все здесь уладится, даю слово, мы вернемся в Париж, и я добьюсь для вас признания недействительности этого брака. Вы согласны?

— Да, конечно, — кивнула Онор, и он надолго прижал ее к себе. Наконец, он вздохнул и оторвался от нее.

— Отлично, я переоденусь и распоряжусь подать нам обед, — он вышел из комнаты. Онор-Мари медленно разжала ладонь. Лезвие ножа поблескивало, тонкое, гладкое, тщательно отполированное. Она сидела с грызущей тоской в душе, ни о чем не думая, бледная, с бессмысленным, устремленным в одну черную точку на стене взглядом. Так шли долгие минуты, одна за другой, одинаковые в своей неумолимой неотвратимости. А потом пришло понимание.

— Я лгала себе, — прошептала она, покачивая головой. — Я сама себе лгала, — встала и, продолжая судорожно сжимать в руке нож, неторопливо поднялась к себе в комнату. Там она без сил упала на кровать. Лежа без движения, глядя в потолок, она невольно ощущала горячую благодарность к Фурье. Он дал ей чувство безопасности, окружил заботой, ничего не требуя взамен. Истинный джентльмен, он ни разу не переступил порога ее комнаты, обращался с ней, как с почетной гостьей, и она не слышала от него ни слова упрека. Он не заслужил предательства, но выбора не было. Онор решилась.

Вечером, когда стемнело, Онор отправилась к узнику, которого отдельно от всех преступивших закон держали в старом сарае, запертом на замок. ОнорМари огляделась и, убедившись, что никого не потревожила, опустилась на колени. Сарай охранял часовой, но он клевал носом у двери. Она стояла у задней стены, скрытая ее тенью. Светила лишь луна, зависнув в небе идеальным полукругом.

— Волк, ты здесь? — слова слетели тихо, как вздох.