Огненная лилия

До нее донесся шорох, слабое движение.

— Лилия?

— Это я, Волк. Помоги мне.

Царапая холодные комья земли, она принялась рыть ямку под стеной. Она выбивалась из сил, но время шло, а она немногого достигла. Она придвинула к себе плошку с горящим фитилем, вытерла взмокший лоб и огляделась.

Часовой как будто не замечал возни. Онор услышала тихое царапанье — Волк помогал ей со своей стороны. Вскоре их узкие, такие, что можно было просунуть только ладонь, ходы встретились, и выпачканная в земле рука Онор нащупала руку индейца. На мгновение он задержал ее в своей, но быстро отпустил. Она судорожно сжала в кулаке пустоту и тут же прижала ладонь к трепещущему в груди сердцу.

— Волк, ты знаешь, какой приговор они тебе вынесли? — прошептала она.

— Да, — ответил он коротко.

— Волк, не молчи. Скажи что-нибудь, — взмолилась она.

— Что? Ты должна понимать меня, Лилия. Я думаю, ты понимаешь. Иначе б не пришла.

— Ты прав, — глухо проронила она. — Понимаю, но мне не смириться.

— Воин не имеет права пережить подобный позор и жить дальше.

— Всегда нужно жить дальше.

— Нет.

Это короткое, твердое и сухое «нет» убедило Онор, что нелепо впустую тратить время, убеждая его. Это был бесплодный спор. У него был свой кодекс чести, нерушимый, как скала.

Онор просунула в отверстие нож. Она ждала хоть возгласа удивления, но нож бесшумно исчез во мраке проема.

— Спасибо, — наконец донеслось до нее.

— Но послушай, Волк! Прошу… умоляю тебя. Ты не должен воспользоваться им против себя, слышишь? Ты должен защищать свою жизнь. Только в самом крайнем случае, если совсем, совсем ничего нельзя будет сделать… Не хочу даже думать о таком! Нет, это — чтобы ты мог спастись. Обещай мне!

— Обещаю, Лилия. Если мой Бог пожелает сохранить мне жизнь — да будет так. Но позволь мне все же воспользоваться твоим подарком, если потребуется.

— Обещай — только в самом крайнем случае.

— Хорошо, Лилия. Я клянусь. Этого довольно?

— Да, — она облегченно вздохнула, зная, что его клятва нерушима.

— Теперь иди. Нельзя, чтобы кто-то застал тебя здесь.

Она напоследок протянула ему свои тонкие пальцы и ощутила легкое пожатие.

— Иди, Лилия. Будь осторожна.

Она встала, подняла светильник и ногой сгребла землю, засыпая подкоп.

Немного потопталась на месте, скрывая следы. И так же молча, загасив слабый огонек, побрела по узкой улочке. Сделав несколько шагов, она остановилась. Куда ей было идти, одинокой, с раненой любовью в сердце?

Она знала — Фурье ждет ее, и неверной походкой сомнамбулы зашагала назад, в его дом.

— Может, вам стоит уйти, Онор? — шепнул Фурье, заботливо поддерживая под локоть свою спутницу. Они прокладывали себе дорогу сквозь толпу любопытных, собравшихся поглазеть на зрелище. Для них исполнение приговора, вынесенного губернатором, было интересным зрелищем и только.

Для нее этот день был Испытанием.

Она, наверное, не смогла бы присутствовать, если бы не надежда.

Надежда и страх. Она слышала в ушах стук своего сердца, громкий, как барабанный бой. Ей казалось — на этот стук сейчас начнут оборачиваться все.

Офицер зачитал приговор, в то время как двое конвоиров вывели Волка на помост. Онор схватилась за локоть Фурье.

— Вам дурно, Онор? — он явно беспокоился за нее.

— Нет, нет.

Толпа зевак затаила дыхание, и вот… Волк быстрее молнии полоснул ножом одного из стражников, сбил с ног другого и перемахнул через городскую стену почти семи футов высотой. Как ему это удалось осталось загадкой.

Воцарилась гробовая тишина, затем по рядам прокатилось потрясенное"аах». Впечатляющей высоты стена поражала воображение. Солдаты бросились в погоню, хотя ясно было, что беглеца им не догнать. Любопытствующие стали понемногу расходиться, скоро площадь была полупуста. Онор продолжала стоять, слегка зажмурившись, наслаждаясь сладким чувством покоя, охватившим ее, когда Волк оказался вне пределов досягаемости. Между тем к Фурье приблизился один из приближенных губернатора.

— Господин д’Амбуаз ждет вас.

— Я сейчас буду. Я провожу вас, Онор-Мари.

Она очнулась от своих мыслей.

— Что? Ах да, пожалуйста, — она с отсутствующим видом взяла его под руку. — Пойдемте.

Он не подал виду, что заметил что-то необычное в ее поведении, но его чело омрачилось. Он заговорил с ней, но понял, что даром сотрясает воздух. Фурье проводил ее, и как ни не хотелось ему оставлять Онор одну, отправился в дом губернатора.

Фурье медленно отворил двери своего дома. Он предчувствовал, что именно увидит там, знал все с самого начала, и все же для него было ударом увидеть Онор такой. Он стоял у порога, наблюдая, как она спускается по лестнице, в дорожном платье, с волосами, заплетенными в косу и уложенными над головой. Она чуть приподняла подол, спускаясь. На ней были добротные дорожные туфли. Она несла небольшой саквояж, который, должно быть, вместил все самое необходимое. Фурье подавил вздох, его маска истинного джентльмена не шелохнулась.

— Итак, Онор-Мари, вы решились? И отговаривать бесполезно?

— Вы правы, — отозвалась она. — Рада, что мы повидались перед отъездом. Мне было бы жаль уехать, не попрощавшись.

— Благодарю. И куда вы сейчас?

— К Волку.

— Я провожу вас, Онор-Мари. Не хочу, чтобы вы одна путешествовали по здешним местам. Слишком много бандитов развелось, — он галантно предложил ей руку. Она пораженно покачала головой, не находя слов от восхищения.

— Я недооценивала вас, Фурье… Антуан. Вы человек большой души, — он ожидал, что она расчувствуется и бросится к нему на шею, но Онор приняла предложенную руку и открыла дверь. Коляску Фурье еще не распрягли. Он помог Онор-Мари сесть в нее.

— Я передам вас из рук в руки вашему Волку, — он улыбнулся, словно смеясь над собой, своей наивностью, своей верой в Онор, ее чувства к нему.

Она вздохнула с горечью.

— Жаль, Фурье. Вы замечательный человек. Но я люблю его, с этим ничего не сделать. Это моя судьба.

— Знаю, Онор-Мари. Я сам себе лгал. Мне вообще не следовало сбивать вас с вашего пути. Ведь я видел, что ваше сердце безнадежно занято, но мне не хотелось признавать… — он умолк, боясь не совладать с волнением. Она смотрела прямо перед собой, и Фурье понял, что в чем-то она так и осталась бессердечной баронессой с кошельком вместо сердца. Его переживания не затрагивали ничего в ее душе, не вызывали ни жалости, ни сочувствия. Он стегнул лошадь. Коляска, слегка вздрагивая на ухабах, вынесла их прочь из города, прямо в лес, мрачными черными рядами преградивший им путь. Здесь тяжело было пройти неповоротливой коляске, и обычно путники преодолевали трудности пути верхом. Фурье приостановил лошадь.

— Где вы собираетесь искать его, Онор-Мари?

Она огляделась. Лес тихо шелестел на ветру, пугающе чужой и враждебный. Конечно же, она не знала, где он теперь.

— Не знаю, — прошептала она. — Не знаю… — чуть слышно хрустнули ветки, но чуткий слух Онор уловил чужеродный звук. Она привстала, вглядываясь в чащу.

— Слава Богу! Это Волк! — она просияла, разглядев наконец его фигуру в тени. Он медленно показался на дороге, словно боясь, что дневной свет обожжет его. Его взгляд был прикован к Фурье. Онор спрыгнула на землю и подбежала к нему.

— Ты здесь! Волк! Я боялась не найти тебя. Ты здесь! Слава Всевышнему!

— она бросилась к нему на шею. Поверх ее головы, приникшей к его груди, Волк продолжал вопросительно смотреть в лицо Фурье. Тот слабо улыбнулся.

— Онор, вы забыли ваши вещи, — напомнил он. Онор оторвалась от Волка, чтобы рассеяно кивнуть. Фурье понял, что это все, и другого прощания не будет. — До свидания же, Онор-Мари! — выкрикнул он, разворачивая коляску.

Она с улыбкой помахала ему рукой.

— Я такая дура. Прости меня, Волк! — она снова припала к нему. Он не ответил, но его ладонь зарылась в ее густые русалочьи волосы. Шпильки посыпались на землю, Онор встряхнула головой, и ее коса, расплетаясь, тяжело упала ей за спину. — Прости меня, прошу тебя, — повторила она. — Я совершила ошибку.

Он вдруг крепко прижал ее к себе.

— Лилия, мой бедный цветок, тебе выпало слишком много. Слишком много для такой женщины, как ты.

Должно быть, странно выглядела эта женщина в бордовом платье из дорогого сукна, с газовым шарфом, сползшим на одно плечо, отчаянно прижавшаяся к полуобнаженному краснокожему с символическим ожерельем из медвежьих зубов на шее.

— Я люблю тебя, — пробормотала она. — Я буду сильной, обещаю. Я все вынесу. Я только хочу быть с тобой.

— Ты будешь со мной.

В лесу их ждали Зоркий Орел и Важенка. Онор искренне обняла молодую индианку.

— Сестра моя, Тигровая Лилия, мы очень рады, что ты снова с нами, — радовалась Важенка. — Свирепый Волк ужасно переживал, — шепнула она ей на ухо, лукаво улыбнувшись.

Несколько дней спустя все четверо присоединились к остаткам отряда гуронов, прятавшихся в лесу. Однако, по-видимому, боги были против того, чтобы в их жизни воцарился относительный покой. Не такое было время. Не успев покинуть окрестности Нипигона, небольшой отряд стал жертвой коварной атаки алгонкинов, которых пока поддерживали английские власти в надежде упрочить свое положение в Новом Свете. Взаимная ненависть двух народов, которых, казалось бы, роднило больше, чем разделяло, нашла выход в страшной кровавой битве, где погибли большая часть и того, и другого отряда. Онор-Мари была беспомощна изменить что-то в этом трагическом сражении. Волк пытался защитить ее, но в пылу схватки он не мог уследить за ней, как не смог бы и любой другой. Она в ужасе пыталась укрыться за живым щитом кустарников, закрывала уши, чтобы не слышать яростных криков и шума выстрелов. Одна из стрел оцарапала ее, но она все еще была невредима.

Она искала глазами Волка, звала его, но он был далеко. Гуроны стремительно сдавали свои позиции. Онор заметила, что Зоркого Орла обезоружили и прижали к земле несколько краснокожих. Онор уже поняла, что остатки племени Волка скоро будут стерты с лица земли. Она бежала бы, куда глаза глядят, но мысль о Волке сдерживала ее. Она боялась, что они снова потеряют друг друга в этом мире ненависти и злобы. Она позвала его, и в ее голосе слышались рыдания. Он не мог ее слышать, а если и слышал, не мог придти к ней.

— Волк! — еще раз крикнула она в отчаянии и, выхватив лук у рухнувшего наземь гурона, сама стала стрелять во врагов. Что с того, что ей не было дела до этой бессмысленной междоусобицы, она обязана была защитить свою семью, тех, кого считала ею: себя, Волка, их нерожденного ребенка, своих друзей. Она уже десять раз сама могла погибнуть, но бог хранил ее, как хранит безумных и пьяных. Хотя она и чувствовала себя, как будто в алкогольной дымке или густом тумане безумия. Страх затуманил ей разум, и она снова, сжимая руками собственное, сжигаемое мучительным сосущим ужасом тело, звала Волка, повторяя его имя как молитву или заклинание.

И тут она увидела Важенку, она ползла по земле, сраженная стрелой, и судорожно всхлипывала.

— Важенка! — Онор ринулась к ней. — Бедная девочка, держись.

Индианка приподнялась и снова упала навзничь. Стрела пробила ей грудь.

Но она еще дышала, и Онор вцепилась в нее, тормоша изо всех сил.

— Важенка, Важенка, не надо. Крепись! Давай же, вставай.

Она обхватила ее за плечи и, напрягая все силы, приподняла. Индианка с трудом встала на четвереньки.

— Лилия, сестра моя, оставь меня…

— Нет, нет, ни за что, — она тащила ее на себе, тащила туда, где как-будто было спокойно и безопасно, туда, куда не решалась убежать одна, мучимая страхом за Волка. Но сейчас ее страх отошел на второй план.

Важенка была довольно хрупкая, но Онор была всего на какой-то дюйм выше ее, и ей требовались неимоверные усилия, чтобы сделать хоть шаг. Они ползли и ползли, пока Онор не оступилась, и они обе скатились в овраг на кучу сырых листьев. Война осталась чуть в стороне, а нависшая над обрывом раскидистая ива неплохо скрыла женщин. Онор уложила Важенку на спину и села около нее. Но чем ей помочь, она не знала и просто сидела рядом, утешая ее.

— Зоркий Орел… Ты не видела его? — прошептала индианка. Онор поколебалась, не соврать ли ей, но решила, что правда будет лучше для всех.

— Я видела, как его схватили. Но он жив.

Онор понимала, что это ненадолго, да и не к лучшему, но решила, что Важенку поддержит одно лишь то, что он жив. Но индианку нельзя было обмануть.

— Схватили? Они убьют его, — прошептала она и вдруг добавила едва слышно, поразив Онор до глубины души. — Что ж, может, оно и к лучшему…

Онор не верила своим ушам. Выходит, Важенка с ее кроткой покорностью, нежная доверчивая Важенка все это время… Не укладывается в голове!

Выходит, она любила Кантадьера, что она приняла за чистую монету его клятвы. Бедная Важенка! Она сразу стала ближе Онор, со своей любовью к белому мужчине, человеку иной расы, иных взглядов. А что же Зоркий Орел?

Понимал ли он, что взял в жены женщину с истекающим кровью сердцем, которая не любит и не любила его? А может, его и не интересовали такие мелочи, как чувства? Онор грустно провела по черным волосам индианки, думая, что непременно позаботится, чтобы не повторять ошибок Важенки, Кантадьера, Зоркого Орла. Если только у нее будет шанс…

За ее спиной хрустнули ветки. Онор оглянулась. Зоркий Орел осторожно пробирался к ним, скользя по крутому склону оврага. Он сразу нагнулся над раненой. Онор молча ждала.

— Она будет жить, — сказал он тихо. Онор чуть улыбнулась.

— Правда?

— Она сильно ранена. Но не смертельно. Она сильная, выживет.

Индеец приподнял ее, чтобы взять на руки.

— Я видела, как они тебя схватили, Зоркий Орел. Ты бежал?

Он молчал, и у нее отчего-то заныло сердце.

— Зоркий Орел?

Он резко повернулся к ней, и выражение его лица испугало ее.

— Мой брат, Свирепый Волк, помог мне спастись. Он напал сзади на тех, что хотели увести меня.

— И… где он? — тихо спросила Онор.

— Они упустили меня, но взамен захватили в плен его.

Она даже не вскрикнула, не расплакалась, хотя сразу поняла, какая незавидная участь его ждет у исконных врагов. Сидела и без выражения глядела на ирокеза, словно мир перестал существовать. Он схватил ее за плечи и встряхнул.

— Ты ничем ему теперь не поможешь, Тигровая Лилия. И я не помогу.

Думай теперь о себе. Если тебе некуда идти, я возьму тебя с собой, будешь жить с моим народом. Хочешь, я возьму тебя в жены, будешь жить с нами, и я никогда не прикоснусь к тебе, если ты так пожелаешь. Он был моим другом, великий воин, великий человек, я сделаю для тебя, его жены, все. Я знаю, он считал тебя своей женой.

— Он был твоим другом… — мольба в ее голосе заставила его вздрогнуть.

Он мучительно сжал кулаки.

— Да, и я знаю свой долг перед ним. Но я знаю также свой долг перед ней, — он указал на Важенку. — И я знаю, что бы он теперь просил меня сделать для него. Он просил бы вывести тебя отсюда живой.

Она кивнула.

— Ты прав, Зоркий Орел. Но есть кое-что… что-то, что я не могу принять. Есть мой долг перед Волком. Мне некуда идти, да, и я не хочу быть приживалкой в твоем доме. Я разыщу его.

— Постой, Тигровая Лилия! Куда ты пойдешь? К алгонкинам? Зачем? — выкрикнул он, пытаясь удержать ее. Она мягко высвободилась.

— Не останавливай меня, Зоркий Орел. Я должна быть там. Кто знает, возможно, я смогу что-нибудь сделать.

Он понял, что ее бесполезно переубеждать. Он поднялся на ноги с Важенкой на руках.

— Тигровая Лилия, пусть твой путь приведет тебя к миру.

— Прощай, Орел. И спаси Важенку.

— Спасу. Обещаю. Прощай.

Они разошлись. Индеец исчез в лесу, а Онор вернулась на дорогу. Ей нетрудно будет следовать за алгонкинами, их путь был выжжен огнем и залит кровью. Она знала, что не в их обычаях уводить пленника далеко, они расправятся с ним здесь же, неподалеку, при молчаливом согласии властей.

Она шла по пыльной дороге, держа спину прямо, высоко подняв голову, с безнадежной усмешкой гладиатора, кривившей ее губы, — шла, пока рядом с ней не раздался топот лошадиных копыт.

— Онор!

Фурье соскочил с лошади и порывисто обнял ее.

— Онор! Совсем одна! Господи!

Она словно пробудилась от долгого сна, с трудом стряхивая с себя оцепенение.

— Фурье? Куда вы едете?

— Я ищу лагерь алгонкинов. Разведчик донес, что они разбили гуронов и захватили пленных. Губернатор хочет… наладить с ними отношения. Я должен выкурить с ними трубку мира, — он усмехнулся. — Чего не сделаешь ради Франции.

— Я поеду с вами.

— Конечно! Со мной вы будете в безопасности. Их вождь знает меня, знает, что я несу лишь мирную миссию. А парламентариев не трогают даже дикари.

Он пристально глядел ей в лицо, размышляя, что могло привести ее на эту безлюдную дорогу.

— Почему вы одна, Онор? — наконец, прямо спросил он.

— Волк у них. В плену.

Он помолчал и, так и не придумав ничего лучшего, предложил ей место позади него на лошади. Пока они скакали вместе, погруженные в свои мысли, он жалел, что согласился взять ее с собой, но было поздно. Легкий дымок, вьющийся над долиной, указал им правильный путь. Вскоре выставленные алгонкинами часовые преградили им путь. Фурье предъявил им длинный пояс, вышитый загадочными узорами, и ему позволили подойти к вождю, хотя глаз с него не спускали. Онор не стала слушать их разговор. Она попыталась отойти в сторону, чтобы поискать пленника, но индейцы не пустили ее. Ей пришлось остаться около Фурье, который витиевато объяснял вождю, что мир для губернатора важен достаточно, чтобы пойти на многие уступки, и просил не прислушиваться к англичанам, которые дарят индейцам ружья, чтобы натравить на французов. Вождь важно кивал. Они действительно выкурили по трубке, но, наконец, церемония окончилась, и вождь жестом пригласил Фурье и его спутницу следовать за ним. Они спустились с пригорка, где расположились индейцы. Там, в долине, развели костер, а пленника привязали к столбу, врытому в землю. Это был Свирепый Волк. Онор оглянулась на Фурье.

— Вы ничего не сделаете?

— Онор, дорогая. Что? Мы, белые цивилизованные люди, не можем изменить обычаи дикарей. Нам остается лишь контролировать то, что не в состоянии пресечь силой.

— Контролировать?!

— Вождь пригласил меня остаться, Онор. Он очень горд собой и своими людьми. Его оскорбит, если я уеду.

— Понимаю, — проговорила Онор. — Оставайтесь, раз надо.

Сама она была уверена, что не выдержит этого.

На мгновение она очутилась около Волка.

— Ты же не уйдешь, — проговорил он. Было это утверждение или просьба, Онор не знала.

— Волк! Ради всего святого…

— Лилия, ты будешь здесь.

— Если бы ты просил меня остаться, потому что тебе от этого станет легче, и тогда бы я осталась, да. Но ты просто следуешь своим упрямым догмам, и я ничем не могу тебе помочь.

— Тигровая Лилия, ты жена мне или нет? — его голос прозвучал жестко.

— Конечно.

— Тогда твой долг быть здесь, со мной. До моего последнего вздоха. Ты обещаешь?

— Обещаю, — какой еще у нее был выход?

Фурье увел ее в сторону. Гремел барабанный бой, оглушая Онор. Мир для нее померк. Она стояла, неподвижная и безжизненная, и сердце ее обливалось кровью.

— Вам нужно отдохнуть, — заметил Фурье.

— Я обещала не уходить.

— Они еще не начали. И не сразу начнут. Еще целый ряд обычаев. Хватит на целый час.

Она подумала о новой жизни, за которую отвечала, и отправилась прилечь. Незаметно для себя она отключилась, но в тяжелом забытьи пробыла больше часа, и когда она вскочила, обряд был в самом разгаре. Она еле дошла до Фурье и оперлась о его руку. Он молчал, но в глазах его застыл бесконечный ужас. Кровь, стекавшая по телу Волка, словно поток расплавленного металла, вонзилась ей в сердце, прожигая его до дна. Она рванулась к Волку, вскрикнув от яростного бессилия.

Четверо индейцев преградили Онор путь к Волку. Она бросилась на них, как разъяренная кошка, и напоролась бы на нож, если бы Фурье не удержал ее.

— Онор, дорогая, помните, что ваша гибель никому не поможет, — прошептал он. Крепко держа ее за руки, Фурье выглядел по настоящему огорченным.

— Отпустите меня, — сопротивлялась Онор. — Отпустите же!

— Обещайте вести себя тихо.

— Нет! — она упорно мотала головой.

— Будьте же благоразумны, умоляюще сказал он. Онор без сил припала к его плечу.

— Я не могу больше, — всхлипнула она. Но остатки мужества заставили ее поднять голову. Она знала — Волк презирает слабость. Ей не удалось встретить его взгляд. Волк смотрел куда-то вперед, поверх молодой еловой поросли, сосредоточившись на чем-то своем. Он казался равнодушным. Но Онор не верила в это кажущееся спокойствие. Волк был частью ее самой, единственным по-настоящему близким ей человеком. Ей уже не нужно было слов, чтобы понимать его. Он был всего лишь человеком, он хотел жить, он любил ее и чувствовал боль точно так же, как любой белый. Он всего лишь обладал большей силой воли, чем белые могли предполагать. Онор вглядывалась в его гордое лицо с посеревшими губами. Его оскорбляли, стараясь задеть за живое. Но ничто не могло вывести его из себя. Он презрительно отвечал на каждое их слово, чтобы молчание его не было принято как знак бессилия. У него хватало духу перечислять, что бы он сделал со своими врагами, попади они ему в руки. Он вызывал еще большую ярость и гордился этим. Онор научилась понимать это, но не научилась гордиться вместе с ним, как гордились бы индейские жены. Она видела только кровь на его теле, каждая капля которой уносила кусочек его жизни.

Фурье поддерживал ее, его выражавшее сочувствие лицо время от времени искажала гримаса брезгливости. Зрелище было не для слабонервных, и Фурье всей душой желал оказаться где-нибудь подальше.

— Это продлиться еще очень долго, — сказал он Онор, надеясь увести ее.

Онор кивнула.

— Я знаю.

Онор хотела верить в чудо. Она не сразу осознала, что Фурье предлагает ей.

— У меня есть мой пистолет, — сказал он. — Я могу положить конец его страданиям — а там будь, что будет. Скажите слово, Онор, и я избавлю Волка от продолжения.

Он потянулся за пистолетом. Но Онор отрицательно покачала головой.

— Нет, не нужно.

— Почему? Онор!

— Я не могу. Это унизит его достоинство.

— О Боже! — рассердился Фурье. — Онор! Подумайте. Еще добрые сутки этого ада — кто выдержит такое?

— Он считает, что так нужно, — проговорила Онор тихо. Ее губы едва шевелились.

— Но вы же цивилизованная женщина, Онор. Вы хотите, чтоб краснокожие замучили его до смерти? Посмотрите же, он весь побелел, а еще и двух часов не прошло. Онор! Вы слышите меня?

Она слабо качнула головой.

— Он должен жить. Я не стану вмешиваться в судьбу.

— Вы жестоки, Онор-Мари.

— Я стала такой, как мой Волк. Я не могу так унизить его.

— Ему уже будет все равно.

— Не знаю.

Фурье показалось, что она сходит с ума, и он встряхнул ее.

— Ну же, Онор, придите в себя.

— Не надо.

Фурье задело, что Онор не приводит единственный довод, который он хотел от нее услышать: что, если он убьет Волка, то, возможно, сам окажется на его месте. Это сейчас он — посол мира и в относительной безопасности. А тогда… Фурье передернуло. Но он продолжал настаивать.

— Онор, посмотрите на человека, которого вы называли своим мужем.

Индейцы по очереди пускали стрелы, подожженные с одного конца, и они вонзались в дуб, к которому привязали пленника. Так они испытывали силу его духа. Кто-то был столь неловок, что ранил его в плечо. Стрела последний раз вспыхнула у самого его лица. Но ни один мускул не дрогнул, не пошевелились губы, ни один стон не слетел с уст Волка. Фурье достал пистолет и держал его под камзолом. Онор первая заметила его движение и, вскрикнув, вцепилась ему в руку.

— Не смейте!

— Он не жилец, Онор. Что ждет его, кроме нескольких часов страшной боли? Будьте милосердны!

— Он должен жить. Я сделаю все, что смогу, чтобы он был жив. Жив, а не мертв!

— Вы ничего не можете сделать.

Он поднял пистолет, но Онор ногтями впилась в его руку, едва не свалив его с ног. Выстрел Фурье разнесся по долине, не причинив никому вреда.

Индейцы повернулись в сторону Фурье, враждебность их лиц поразила Онор. Они медленно направились к Фурье.

И тут произошло чудо.

Раздался предупреждающий крик. Часовые увидели солдат короля. Индейцы заметались по деревне, не готовые к сражению. Уже вблизи раздавался барабанный бой. Племя потеряло интерес к Волку. Онор рванулась к нему, но кто-то на бегу сбил ее с ног, и она упала. Фурье подскочил поднять ее. И тут Онор в безумной ярости набросилась на него. Он едва уклонился от удара ее небольших кулачков, которые в ее нынешнем состоянии духа могли быть очень сильными.

— Вы знали, Фурье! Знали!

— О чем вы? — его рот предательски дрогнул.

— Знали, что солдаты близко! Поэтому вы так торопились покончить с Волком!

— Онор…

— Не отрицайте, Фурье. Вы не так смелы, чтобы рискнуть собой ради индейца, которого вы всегда ненавидели. Но когда за спиной отряд вооруженных солдат — почему бы и нет? Вы остались бы героем, не так ли?

Чудом избежав мести краснокожих. И избавившись от соперника! Как хитро, Фурье!

— Хорошо, Онор-Мари. Пусть так. Я ненавидел твоего бесценного Волка. Я хотел избавиться от него. Но сейчас…Сейчас мне жаль, что я был влюблен в тебя, тебя — упрямую глупую девчонку с нездоровыми наклонностями. Иди к своему Волку. Пусть тебя утешит, что он умрет у тебя на руках. Если б ты послушала меня, то избавила бы его и себя от лишних страданий. Но раз ты этого хотела — иди.

Он бросил ее посреди кипящей битвы одну. Вокруг свистели стрелы и гремели выстрелы. Со всех сторон Онор была окружена сражающимися людьми.

Солдаты потеряли многих, но они превосходили индейцев по количеству. И они постепенно побеждали, оттесняя краснокожих в лес. Онор чудом осталась жива. Словно заговоренная, она переступала через мертвые тела и совершенно невредимая видела, как вокруг десятками гибнут люди.

Кто-то схватил ее, она крикнула, призывая помощь. Индейцы пытались утащить ее с собой. Она отбивалась от сильных рук, оставляя глубокие царапины на их смуглой коже. Она оглянулась, ища глазами Волка. Солдаты уже развязали его, но стоять самостоятельно он был не в силах и без чувств упал на руки освободивших его людей. Онор вырвалась из удерживавших ее рук, но ее остановили грубым ударом, оглушившим ее. Ее подхватил на руки один из воинов, но далеко не унес — пуля остановила его. Спустя несколько минут Онор подобрали солдаты и привели в чувство, окатив холодной водой из ручья. Она пришла в себя, осознавая только, что сердце у нее разрывается от боли.

— Что с Волком? — спросила она дрожащим голосом.

Кто-то посоветовал ей отдыхать. Но она пыталась встать во что бы то ни стало. Она не могла теперь остаться без Волка — не имела права. Она смогла встать на ноги, лишь цепляясь руками за одного из солдат, который растерянно подхватил ее под руку.

— Где он? — спросила она.

Ее не хотели пускать, но остановить ее было невозможно. Она хотела видеть его и все.

— Он ранен, — объяснил ей кто-то, как будто она сама не знала, что они с ним сделали.

— Они сняли с него скальп? — спросила она вдруг притихшим голосом.

— Нет, нет…

Она, шатаясь, побрела к своему Волку, никого не желая больше слушать.

Солдаты разбили лагерь, и Волка занесли в одну из палаток. Онор зашла туда, осторожно приподняв холщовую завесу. Ее душа была полна отчаяния.

Полковой врач, доктор Шо, уже осмотрел Волка, и теперь, глядя в воспаленные глаза молодой женщины, сочувственно вздохнул.

— Крепитесь, мадам.

— Он умрет?

Доктор заколебался.

— Думаю, да. Нам с вами этого не понять, мадам. Он решил, что его час пробил.

Онор задрожала.

— А с точки зрения медицины? Он может выжить?

— Не думаю… На нем столько ран… Ему грозит заражение крови, которое мы не сможем остановить.

Онор поникла. В ее взгляде появилась душераздирающая тоска.

— Ему очень больно?

— Он не жалуется. Но чем скорее он отойдет, тем меньше промучается.

Она не обращала больше на него внимания и приблизилась к Волку. Он лежал в углу на матрасе с закрытыми глазами. Она решила, что он без сознания, но он приоткрыл глаза, услышав шаги. Его истерзанное тело ничем не было прикрыто, и, опустившись около него на колени, Онор уронила несколько горьких слезинок на его смуглую грудь. Она знала, что у нее есть последний шанс, и настало время проверить, насколько хорошо она его знает.

— Волк, — всхлипнула она.

— Ты пришла попрощаться со мной, Лилия? — тихо спросил он. Слабость его голоса заставила Онор расплакаться.

— Волк! Нет, ты не можешь оставить меня! Нет, Волк! Что же мне делать без тебя? Как жить? Волк!

— Уезжай, Лилия… Ты слишком ранима… Уезжай.

— Я не могу, Волк! Я уже не та, кем была. Мне некуда и незачем уезжать. Пойми же меня. Я твоя жена, мое место около тебя. Всегда. Ты только потерпи еще чуть-чуть, любимый. Ты сможешь, — она знала, что жестоко сейчас заставлять его жить, пусть даже эгоистично, но не могла себе представить мир, где не будет Волка.

— Я умираю, Лилия.

— Нет! Ты не можешь. Волк! Я знаю, твое дело проиграно, твое племя разбито, но осталась я, твоя Лилия. Мне так нужна твоя любовь, твоя поддержка. Не умирай.

— Мои предки зовут меня. Я слышу их.

— Они подождут. Я же тоже зову тебя, Волк, и мне ты нужен больше, чем им. Ты же сильный, Волк, ты можешь жить. Ты должен жить.

Он не реагировал на ее слова. Она не знала, жив он еще или нет. Только ногти его смуглых длинных пальцев судорожно впивались в земляной пол.

Рыдая, она продолжала:

— Не бросай меня здесь одну, Волк. Я же люблю тебя. Что со мной будет? Я никому не нужна. Мой народ не примет меня назад, а моего ребенка окружат презрением, он будет гоним, несчастен, одинок. Твой народ ненавидит меня, они ненавидят всех бледнолицых, и никогда не примут сына белой женщины, если рядом не будет его сильного отца. Мы всюду будем лишними, всюду чужими. Будем нищими и бездомными. Может, мой ребенок никогда и не увидит света, а я замерзну где-нибудь в лесу, всеми покинутая.