— Почему бы тебе не убраться отсюда? — выговорила Онор через силу, сжимая начинающие дрожать зубы. — Не оставить меня в покое и не жить своей жизнью? Почему бы тебе не считать, что Онор-Мари без вести пропала? Почему бы тебе не перестать искать на свою задницу приключения?

Но он не мог признать победу этой женщины, не мог довершить унижение до конца и уйти, поджав хвост, подобно побитому псу. Он привык считать, что она его собственность, его вещь, его красивая безделушка.

— Как ты смеешь, ты, дешевая уличная девка! Ты думаешь, я позволю тебе марать мое имя?!

— Твое имя немногого стоит, шевалье де ла Монт! И ты единственный, кто распустил язык, трезвоня, кто я такая! Уезжай, и я навсегда останусь Тигровой Лилией.

— Я тебе не позволю! — загремел он, соскакивая с лошади, напрочь позабыв, где он и кто его окружает. Волк загородил собой молодую женщину.

— Уходи, бледнолицый. Ты все сказал и услышал ответ. Моя жена останется здесь. Если ты сейчас покинешь землю гуронов, ты уйдешь с миром, и никто не тронет тебя. Если же нет, пожалеешь.

Сыпля отборными ругательствами, Монт бросился на Волка с кулаками, здравый смысл оставил его наедине с кипящим гневом. Естественно, никто не позволил ему дотронуться до вождя. Не успел он вздохнуть, как его скрутили, и он рухнул на колени с выкрученными руками. Крепкие ремни охватили его кольцами, и Монт, шипя от злости, повалился на бок.

Скрученный, как сосиска, он не представлял больше опасности, и одновременно был мечом, занесенным над головой осужденного на казнь.

— Лилия, если ты хочешь, его отвезут подальше из нашей деревни и отпустят, — услышала она сквозь туман. Словно издалека она услышала и свой ответ.

— Я не знаю, Волк. Не имеет значения. Что бы мы не сделали, ничего не имеет значения. Я навлекла беду на твое племя.

Солдаты вернулись на следующий же день после пленения Монта. На этот раз они не собирались шутить. Исчезновение Максимилиана де ла Монта, который, как выяснили, собирался посетить деревню гуронов и не вернулся, превратило подозрения в уверенность — индейцы взялись за старое и вновь берут пленных. И то есть, они первые нарушили договор.

Завязавшееся сражение было жестоким и страшным. Ни та, ни другая сторона не искала повода увильнуть от боя. Кровь лилась рекой. Монт, оказавшийся вновь на свободе, был единственным, кто не собирался рисковать жизнью. Он был уверен, его помощь не станет решающей, и готов был бежать, бежать, лишь только разыщет Онор.

Онор не удалось скрыться от него. Рядом не было никого, кто мог бы ее защитить, а нож, приставленный к ее горлу, отбил у нее охоту царапаться и кусаться. Монт был в том состоянии духа, когда запросто мог пустить его в ход. Он тащил ее за собой, награждая по дороге пинками и проклятиями.

— Грязная шлюха!

— Негодяй! — она смотрела в его ненавистное лицо с топорщащимися усиками и небритым подбородком, смотрела и в тот же горький для нее миг она почувствовала, как за ее спиной умирают тысячи лет цивилизации, той цивилизации, к которой принадлежала она, ее деды и прадеды. Она принялась извиваться, пытаясь вырваться на волю.

— И не надейся, сука бесстыжая, — он влепил ей пощечину. — Думала сбежать от меня? Не на того напала! Я живо научу тебя послушанию! Дрянь!

Девка подзаборная! И тебе не противно, скажи на милость? Додуматься же надо, переспать с дикарем! Ты что, полная идиотка?

— Тебе-то что с того? Ревность мучает?

— Ревность? Да ты с ума сошла! Какая еще ревность? И к кому? К краснорожему дикарю, утыканному перьями? Чем же он так хорош, скажи мне, а?

Онор решила, что будет ниже ее достоинства вступать с ним в дискуссию, и она замкнулась в молчании, но ее безразличие лишь разъярило Монта.

— Отвечай, когда я говорю с тобой!

— Отстань, Максим, — прошипела она, по-змеиному выгибаясь и глядя на него с ледяной ненавистью. — Лучше держи свой рот закрытым, не то ктонибудь поможет тебе его заткнуть.

— И кто? Твои драгоценные дикари заняты и тебе не помогут. Кто помешает мне говорить то, что мне нравится? Не ты ли?

— Заткнись, ради всего святого. Твой голос царапает мне слух.

— Да что ты говоришь! А еще недавно ты слушала меня, восторженно раскрыв рот.

— Чего не сделаешь, чтобы избавиться от такого типа, как ты, Максимилиан. Я так ненавижу тебя, если бы ты знал как!

— Да и ты никогда не была моей большой любовью, Онор-Мари. А теперь ты узнаешь, что бывает с теми, кто становится мне поперек дороги. Теперь ты пожалеешь! Но поздно! Ты получила врага, с которым тебе не справиться.

— Увидим, — она упрямо качнула головой. Он резко толкнул ее вперед.

— Шевелись давай, Онор. И можешь не оглядываться назад. Никто за нами не идет.

И правда, никого сзади не было. Онор осталась одна против Монта. Но настоящего страха перед ним в ней не было, только ненависть и отвращение.

Комендант Ле Шарбон был удивлен и шокирован, когда милая новобрачная, которую он знал, появилась в вверенной ему крепости, красная от гнева и серая от дорожной пыли. Ее молодой муж подгонял ее пинками и руганью, а она зло огрызалась в ответ. Монт не преминул сообщить ему все подробности бегства Онор. Комендант и сам стал пунцовым.

— Как?! — твердил он. — Сама?! Бежала к индейцам? Стала женой одного из них? Не понимаю. Должно быть, она безумна.

— Безумна! — охотно подтвердил Монт. — Именно так и есть. Она безумна!

Я запру ее в комнате. Не возражаете?

— Возьмите у Брюнеля ключи, — распорядился Шарбон. — И я думаю, вам стоит уехать, месье де ла Монт. Возможно, мадам место в специальном учреждении для таких, как она.

— Для помешанных, да, — обрадовался Монт. — Там ей и место. Она может быть опасна.

Запертая в своей комнате, Онор-Мари не позволила себе поддаться панике, хотя была к этому очень близка. «Сбежала я раз, сбегу и второй»,

— думала она. Она умела принимать вызов.

Она убежала нынче же ночью, убежала достаточно легко, потому что никто не принимал всерьез ни ее саму, ни ее планы на будущее. Монт еще не осознал, на что она способна, защищая то, что ей было дорого. Остальные поверили в ее безумие, хотя она была, наверное, более нормальна, чем коекто, считавший себя таковым. Она убежала через окно, расположенное невысоко над мягкой травой. Как заправская узница, она связала две простыни и спустилась не хуже, чем по ступенькам. Оттуда она ушла в лес, продефилировав едва ли не под носом у дремлющего на посту часового.

Теперь, когда она знала дорогу, ее путешествие заняло намного меньше времени, чем в прошлый раз. Неприятность с ней случилась лишь под конец, совсем близко от индейского поселка. Кобыла, которую она присвоила во время побега, наведавшись рано утром на пастбище, напоролась на острую ветку, повредившую ей сухожилие, и ее пришлось бросить. К счастью для Онор, идти осталось недалеко, и сама она благополучно добралась до деревни. Там ее ждало невеселое зрелище, следы недавнего сражения были налицо: разрушенные постройки, заплаканные женщины, перепуганные, забившиеся в уголок, позабывшие об играх дети. Но, кажется, жизнь продолжалась. В воздухе витал запах жарящейся оленины и горького смолистого дыма. Онор огляделась. Часовой, стоявший на страже, вскользь глянул на нее и отвернулся — итак, ее признали своей. Мудрый Лось курил трубку, сидя у огня. Рядом Омими шила одежду, около нее были сложены горкой иглы дикобраза, которыми она украшала швы. Онор невольно восхитилась ловкостью ее быстрых рук. Они поприветствовали друг друга, и Онор присела рядом.

— Я ищу Волка, — честно призналась Онор-Мари. — Где он? Он в порядке?

— ей ответила Омими.

— Свирепый Волк ушел искать тебя, Тигровая Лилия. С тех пор солнце село и встало вновь у нас над головой. Я жалею, что ты с ним не встретилась.

— Досадно, — пробормотала Онор. — Что-то мне не везет… Что здесь было, Омими? Бледнолицые ушли?

— Нет, не ушли. Никто не ушел. Наши воины сражались, пока не пал последний из них, — гордо сказала молодая индианка. — Муж мой ранен, — добавила она со вздохом, — но шаман обещал, он выздоровеет.

Мудрый Лось, молчавший до сих пор, вдруг жестом велел Омими уйти. Та тут же подчинилась, кротко и беззвучно.

— Сядь здесь, Тигровая Лилия, — он так сурово смотрел на нее, что у Онор заныло под ложечкой.

«Сейчас он прикажет мне убираться вон из его племени, — подумалось ей.

— Убираться и никогда не возвращаться сюда, никогда.» Она терпеливо ждала, пока он соизволит сказать ей, что собирался.

— Гуроны потеряли многих, — вдруг заметил старейшина, — но победили.

Гуроны великий народ.

— Я рада, Мудрый Лось, хотя я, как и ты, скорблю о погибших, — осторожно отозвалась Онор.

— Не сомневайся, Тигровая Лилия, — он коснулся морщинистой ладонью ее руки. — Ты правильно сделала, что пришла к нам. Будет много тех, кто станет винить тебя во всяких бедах, кто станет гнать тебя прочь. Ты не должна слушать. Я помню Свирепого Волка маленьким мальчиком, — он показал жестом его рост в то время, — я помню его юношей, и у него всегда был ясный холодный ум. Ты пришла и вдохнула в него жизнь. Я старый человек, Тигровая Лилия. Я знаю, что говорю. Слушай свое сердце, и делай, как оно велит.

— Мое сердце не на месте, — проговорила Онор. — Мне не нравится, что Волк ушел один. Я беспокоюсь за него. Знаю, ты скажешь, что я должна кротко ждать, пока он вернется, Мудрый Лось. Но это как-то не правильно. Я пойду следом, может быть, я смогу догнать его, может быть, случится что-нибудь, что поможет мне его догнать. Может, я остановлю его и удержу от необдуманного поступка. Не хватало только, чтобы он попал из-за меня в беду.

— Иди, Тигровая Лилия, или оставайся, если передумаешь.

— Я пойду за ним. Можно, я возьму какое-нибудь оружие?

— Бери, — он согласно кивнул, — но не бери того, с чем не умеешь обращаться.

Несмотря на его предупреждение, Онор выбрала крепкий, но легкий лук со стрелами, раз уж ничего огнестрельного у гуронов не было. Она передохнула, Омими накормила ее, и снова впереди ее ждал нелегкий одинокий путь.

— Говори, где она! Говори, краснокожая собака!

Онор все видела и слышала, но ее пока никто не заметил. Она стояла, полускрытая толстым стволом и свисающими густыми ветвями старой ели, и оттуда ей прекрасно была видна разворачивающаяся сцена. Она опоздала, Волк попал в лапы своего врага. Монт, и с ним солдаты из форта, окружили его, и она явственно слышала выкрики «повесить!». Она прикинула в уме, стоит ли ей вмешиваться. Черт, ведь это же из-за нее! Волк наверняка не попался бы у них на пути, если бы не думал, что она в форте. Ей теперь и распутывать этот клубок. Она поборола страх, подзуживавший ее тихонько скрыться в лесу, и шагнула вперед. Она отчаянным усилием натянула тугую тетиву лука.

— Онор! Проклятие! Брось лук, сумасшедшая! — голос Монта неприятно отозвался у нее в мозгу, словно скрежет несмазанного замка. Она выпустила стрелу, поразившую одного из солдат, но не Монта. Она выхватила из колчана другую, но нет, недостаточно проворно! Прогремел сигнал тревоги, и на звук горна появилось подкрепление. Онор вскрикнула. Она поспешила, не успела хорошо натянуть тетиву, и стрела вонзилась в землю в двух шагах от нее, никого не задев. Не прошло и десяти секунд, как ее схватили и разоружили.

Она жалобно, виновато глянула на Волка, всем своим видом говоря: «Видишь же, я старалась как могла».

Монт приблизился к ней и брезгливым жестом откинул волосы, закрывшие ей лицо. Солдаты отпустили ее, и она осталась сидеть на земле, исподлобья глядя на законного мужа.

— И это моя жена, — проговорил он. — И почему я сразу не отправил тебя под суд?

— Должно быть, потому что знал, что я невиновна.

— Невиновна? Ты сама признала свою вину, когда согласилась на мои условия.

— Ерунда, Максим. Я не хотела огласки, раз, и не хотела затяжного процесса, это два. Вот и все. Я хотела уехать, как можно скорее. А ты был досадной помехой.

— Боюсь, Онор-Мари, я и сейчас для тебя досадная помеха, — съязвил он.

— И снова моя взяла, крошка. Сила на моей стороне.

Ненависть к нему едва ли не заставила ее взвыть от бессилия.

— Не все решает сила, Максимилиан.

— Например? — он презрительно ухмыльнулся.

— Например? — переспросила она. — Например, мою ненависть к тебе никакая сила не уничтожит.

Он наклонился на ней, переходя на полушепот.

— Все проще, Онор-Мари, я могу уничтожить тебя вместе с твоей ненавистью, — она видела по его глазам, что он способен на это, по крайней мере сейчас.

— Не можешь, Максимилиан. Я подданная французской короны, и тогда ты станешь вне закона, и не сможешь вернуться в мой дом и пользоваться моими деньгами, к которым ты так стремился.

— И к черту твои деньги!

Вот и разыгран ее последний козырь — деньги. Деньги, на пути к которым она ни щадила ни себя, ни других, которые она берегла и приумножала; деньги, которые привели его в ее дом, маня грезами о легкой наживе — ничего они больше не стоили. Монт сжал рукоятку пистолета, и похоже, ярость ослепила и оглушила его. Онор сжалась, понимая, что на карту поставлена ее жизнь. Но она не учла еще, на что способен Волк, когда грозила опасность тем, кто ему дорог. Он был связан, но была в нем сила, большая чем простая сила мускулов. Он рванулся — и разорвал свои путы.

Мгновение — и он отшвырнул Монта от Онор. Она вскочила на ноги, готовая сражаться наравне с ним, если понадобится.

Волк бился, как разъяренный лев, и никакой перевес в численности не мог его остановить. А на подмогу уже спешили поредевшие ряды воинов, его соплеменников. Их звонкий клич приближался, возвещая, что помощь близка, и нужно продержаться каких-то пару минут. Они подоспели как раз вовремя,

— Онор видела, как Волк упал.

Она бросилась к нему, пытаясь определить, что с ним, и насколько это серьезно. По его лицу текла ручьем кровь.

— Волк! — вскрикнула она. Слава Богу, он был жив — пытался приподняться. Она подставила ему свое плечо в надежде, что ее хрупкой силы будет достаточно, чтобы поддержать его. Он поднялся на ноги, но его шатало.

— Пойдем! — она настойчиво тянула его прочь с поля боя, где их подстерегала шальная пуля либо стрела. Два небольших отряда, белых и индейцев, сошлись в жестоком бою, на миг позабыв об Онор, не обращая внимания на раненых или убитых. Видно, Волк с трудом соображал, чего она хочет от него. Удар по голове оглушил его, и он был словно в тумане. — Пойдем, — твердила она, вцепившись в его локоть. — Ну пойдем же.

Наконец, он неверными шагами поплелся за ней, опираясь на ее плечо. Он поминутно вытирал кровь, заливавшую ему глаза. Шаг за шагом, они удалялись от сражающихся.

— Еще немного, — молилась Онор-Мари. — Прошу тебя, Волк. — Он продержался, сколько мог, и потерял сознание, когда они были довольно далеко. Онор пришлось тащить его практически на себе. Когда, обессилев, она наконец упала на колени, судорожно всхлипывая, и подняла голову, обращая к небесам свои и мольбы, и проклятия, она увидела перед собой деревянную хижину, чуть кособокую, чуть почерневшую от сырости, но несомненно обитаемую. Ее хозяин домовито развешивал белье на веревках.

— Отец Мерсо, — вымолвила она. — Отец Мерсо! Вы!

Она позабыла, что он никогда не был для нее чем-то большим, чем просто священником, и никогда не был ее другом. Она устремилась к нему, видя в нем благословение небес. Он чуть смущенно приветствовал ее, и она не заметила, что его христианское смирение подвергается суровому испытанию. Он хотел мира, и не хотел истребления индейских народов. Но кроме того, он желал обратить их в свою веру. И он никак не одобрял и не принимал кровосмешения между двумя народами, чья кожа была разных оттенков. Он растерянно бормотал какие-то слова, но его взгляд обращался к Волку.

— Вы как божье благословение, отец, — твердила Онор. — Теперь у нас есть хоть крыша над головой. Мы надолго не стесним вас, отец. Я знаю, вы удалились от мира не для того, чтобы незваные гости тревожили ваш благочестивый покой. Только день или два. Волк немного придет в себя. И я отойду. Я знаю, вы не против.

Он был против. Но Онор была так уверена в нем, так подчеркивала истинно христианское милосердие его поступка, что он вынужден был капитулировать.

— Конечно, дочь моя, — промямлил отец Мерсо. — Я не могу отказать нуждающемуся в помощи. — И он посторонился, позволяя ей войти в свое скромное жилище. Она распоряжалась, будто у себя дома, указывая священнику, где устроить Волка, и что принести. Сбитый с толку миссионер суетился вокруг непрошеных гостей, подавая то воду, то чистое полотенце.

Онор-Мари с трудом открыла глаза, пытаясь проснуться. Она проспала как убитая почти сутки, и теперь еле-еле возвращалась на грешную землю, понемногу забывая свои сумбурные сны по мере того, как у нее прояснялось в голове. Кто-то набросил на нее покрывало, которое накрыло ее целиком, с головой. Она недоуменно скинула его с себя и огляделась. Первое, что бросилось ей в глаза, было распростертое на полу тело Мерсо с оскальпированной головой.

Онор с криком вскочила. Волка нигде не было видно. Она переступила через алую лужу крови и выбежала во двор. Вокруг было пустынно. Похоже, нападавшие не заметили ее, прикрытую одеялом, и убрались восвояси. Пытаясь успокоиться, Онор напомнила себе, что не обнаружила тела Волка, а значит, он еще жив, а возможно, даже и на свободе.

Она вернулась к бездыханному телу миссионера. Попытка приподнять его окончилась неудачей, и Онор пришлось оставить все как есть. Находиться с ним в одном помещении ей было невмоготу, и она покинула хижину. Ей хотелось выть от одиночества и ужаса. Она шла быстро, почти бежала, хотя не знала толком, куда и зачем спешит. Она не знала, сколько прошло времени, и как далеко она ушла. Но английских солдат в красных мундирах она заметила слишком поздно.

— Кто вы такая? Что здесь делаете? — грубо спросили у нее.

Похожие друг на друга бородатые лица скривились в насмешливых гримасах. Их мушкеты были направлены прямо на нее. Онор отступила, но они не собирались позволять ей уйти. Она пролепетала по-французски свое имя, и вызвала целый шквал эмоций.

— Француженка! Шпионка! Держите ее!

Она поняла, что они катастрофически, до невозможного глупы, но для нее сейчас это ничего не меняло. Они тащили ее за собой, гордые, словно в их руки попал по меньшей мере генерал.

Флаг, гордо развевавшийся над английским фортом, был виден издалека.

Онор с горьким безразличием подумала, что ничто для нее не меняется.

Французы преследовали ее, англичане не доверяли ей, индейцы терпели из уважения к Волку. Всюду она была чужой. Всюду ее пытались запереть, ограничить ее свободу, подчинить своей воле. Но почему, почему чужая злая воля должна быть законом для нее? Кому она стала поперек дороги? Она хотела лишь, чтобы ей дали спокойно жить так, как ей нравится, и никому не навязывала свои идеалы.

В форте ее отчаяние немного улеглось. Комендант, немолодой майор, тяжеловесный, неповоротливый и производивший впечатление тугодума, по-видимому, не страдал от кровожадности. Никто не пытался закрыть ее в холодном и сыром подземелье. Ей отвели комнату, небольшую, но вполне обжитую, недвусмысленно намекнув, что попытка к бегству лишит ее этих удобств. Она оставалась пленницей, которой запрещено покидать стены своей тюрьмы.

Ей не было особенно плохо в английском плену, только лишь одиноко. Она вела жизнь такую же, как добропорядочные офицерские жены — рано вставала, гуляла по яблоневому саду, высаженному позади дома, обедала в общей столовой, опускала глаза, шевеля губами, когда они молились, кротко поддерживала их сдержанные светские беседы о погоде и прогнозы на ближайшие победы. Потихоньку она завоевала если не их доверие, то, по крайней мере, их расположение. Она умела быть и сдержанной, и холодной, умела ханжески порассуждать о современности, если требуется. Что с того, что она не любила этого? Она делала это всю жизнь. Может быть, она всегда будет так жить. Может, отпущенное ей в этой жизни счастье она уже использовала? Может, она уже потеряла Волка. Она всегда теряла то, что ценила. Но горькие мысли, вертевшиеся у нее в голове, никак не отражались на ее безмятежном лице.

На последний день месяца был назначен праздник, происхождение которого ей объяснили как милую традицию, которую они вывезли из родного графства.

Дамы расселись на скамьях, идеально прямые в своих узких корсетах, похожие, как сестры, со своими одинаковыми гладкими прическами и одинаковыми платьями, сшитыми местной белошвейкой. Онор со своим парижским шармом не могла заставить себя изуродовать свои шикарные волосы безобразным узлом на затылке. Пусть женщины недовольно поглядывали на нее, она удовлетворилась ощущением, что для мужчин она была словно солнечным лучом на болоте. Последние соревновались между собой, устроив некое подобие лодочных гонок. Конечно, таковыми их можно было назвать с большой натяжкой. Расстояние от старта до финиша едва ли превосходило четыреста ярдов. Они отчаливали по холостому выстрелу из пистолета, и несколько минут усиленно гребли. Победитель получал приз — новенький английский карабин. В сущности, этим празднество и заканчивалось. Потом общество рассеивалось по берегу, пытаясь развлечься самостоятельно. Онор честно просидела все зрелище на скамье. Она невольно вспоминала грандиозные шикарные праздники, которые, бывало, устраивали при дворе, и на которых молодая баронесса была желанной гостьей. И теперь она сравнивала свои воспоминания с этой жалкой профанацией. Фейерверки в Версале и эти смешные потуги… Она стала сама себе смешна.

Пока дамы окружили победителя, жеманно поздравляя его, она незаметно ускользнула.

Майор Брайан принимал у себя необычного посетителя.

Поначалу он испугался не на шутку, когда ему сообщили, что к форту приближается индеец. Майор давно побаивался, что французы привлекут на свою сторону индейские племена. Он робко предложил вышестоящему начальству опередить «лягушатников», и самим договориться с индейцами, но те и слушать его не захотели. Он понимал, что они все равно придут к этому, раньше или позже, потому что иначе им не выстоять в этой войне, но пока они посчитали его чуть ли не за слабоумного. На его удачу, его вскоре назначили в этот форт, и его высказывание позабылось. А пока майор боялся индейцев, как огня.

— Застрелить его? — спросил один из его офицеров, приподнимая ружье.

Майор накинулся на него:

— Вы в своем уме? Наше счастье, что эти краснокожие никак не разберутся в своих распрях. Хотите, чтобы завтра здесь была целая орда?

Вам надоели ваши волосы? Хотите увидеть их у чьего-то пояса? Нет, тогда заткнитесь, Вудроф. Делайте вид, что так и надо.

Между тем, индеец приблизился к форту, ничуть не скрывая своего присутствия. Около ворот он приостановился и постучал — нечто неслыханное.

— Впустите его, — буркнул майор. — Узнаем, что ему надо.

Через несколько минут они уже стояли лицом к лицу.

Волк, а это был именно он, был осторожен. Он заявил, что приехал за Онор, но осторожно обошел вопрос, почему он ищет ее. Понимая, что его миссия может иметь как удачное, так и неудачное завершение, он осознавал, что его вмешательство может сильно повредить положению Онор. Кое-какие подозрения он, безусловно, у майора вызвал, но они показались тому столь нелепыми, что он сам в них не поверил.

— Отпусти ее. Мой народ не хочет вмешиваться в твою войну с франками.

Отпусти Тигровую Лилию, и никто из моих воинов не появится на этих землях.

А нет, то к утру здесь будет красно от крови. Придут мои воины, и от твоего форта не останется и пепелища.

Майор пожал плечами.

— Несуразица. Женщина, которая тебе нужна, будет здесь, с нами. Если все погибнут, думаешь, что, она неуязвима?

Волк не только чувствовал его правоту, он знал, что никакое племя не придет ему на помощь. Он знал, никто из них не захочет рисковать всем, что они имели, ради этой чужой белой женщины, которая даже не стала еще его женой. Они могут принять ее, могут даже полюбить. Но сегодня они не будут рисковать своим будущим и будущим своих детей ради нее. Она все еще чужая.

Она не их крови. Она чужая.

— Есть еще другое, — вслух сказал Волк. — Другой способ. Хочешь послушать, что я могу предложить тебе?

Брайан насторожился.

— Говори.

— Что скажешь, если вместо Тигровой Лилии, которую ты сделал своей пленницей, ты получишь другого пленника? Настоящего, за которого ты сможешь взять хороший выкуп. Или делать с ним, что хочешь, твое дело.

Настоящего воина.

— Например? — поинтересовался майор. — Ты имеешь в виду кого-то определенного?

— Ты можешь указать любого, кого ты хотел бы видеть здесь.

Выражение лица англичанина резко переменилось от рассеянного до чрезвычайно заинтересованного. Этот индеец… Он может оказать ему неоценимую помощь.

— Генерал Алек де Ведрийер.

Каменное лицо гурона не шелохнулось от звука незнакомого имени.

— Я разыщу этого человека.

— Я объясню тебе, где его искать, — поторопился заверить его майор. -

—Это несложно. Но его надежно охраняют. Очень надежно.

— Это не твоя забота, бледнолицый.

Майор дал Волку необходимые пояснения о расположении французского лагеря.

— Четыре луны добраться туда. Четыре дня, — поправился Волк. Майор бросил на него удивленный взгляд. Правильная французская речь в устах индейца настораживала его. Шпион? Майор отбросил эту мысль. Как будто, этот индеец ничего не выпытывал, напротив.

— Получишь лошадь и доберешься к завтрашнему вечеру, — буркнул он, искоса поглядывая на неподвижное отрешенное лицо собеседника.

Именно в эту минуту Онор-Мари миновала общую залу и хотела подняться к себе. Голоса привлекли ее внимание. Она стала прислушиваться. Один голос… Он принадлежал Волку! Она подкралась поближе. Да! Это был Волк. Волк и майор Брайан. Она приложила ухо к щели.

— Что ж, отлично, — пробормотал майор вполголоса. — Эй, там! Дайте ему лошадь, и все, что там еще нужно.

Заскрипели половицы, и Онор пулей взлетела по ступенькам. Ее не заметили. Она подскочила к окну. Волк был уже далеко, звать его было уже поздно. Она постояла в задумчивости, провожая его взглядом. Онор терялась в догадках. Что мог значить этот приказ? О чем они говорили? О чем вообще мог говорить английский офицер с индейским вождем? Она не выдержала сомнений, и обратилась к самому майору Брайану за разъяснениями. Он долго стоял, потирая нос пальцем и прикидывая, сколько правды стоит выложить ей.

Он решил, что ложь может быть ему на руку.

— Не думаю, что вам понравится то, что я вам отвечу.

— Все равно, — настаивала Онор. — Скажите, а там видно будет.

— Он угрожал мне, что его воины тут камня на камне не оставят. Но успокоился, когда я пообещал ему отступной. Он прирожденный торгаш, этот ваш индеец. Обобрал меня до нитки. Но зато он обещал не возвращаться сюда.

Для Онор было ударом выслушать все это. Ее вера в людей, и без того нетвердая, в тот день пошатнулась окончательно.

Спустя три дня Волк вернулся в английский форт, и поперек лошади, которую он получил от англичанина, был переброшен сам генерал Алек ла Ведрийер, плененный им в прямо во французском лагере. Как ему это удалось, осталось навеки его собственной тайной, но вряд ли даже ему было бы такое под силу, если бы на карту не была поставлена свобода Онор.

Оглушенного пленника англичане поспешно забрали в надежное место, а Волк терпеливо ожидал у входа, пока майор соблаговолит выполнить обещание.

— Прикажи отпустить Тигровую Лилию, — наконец терпение Волка истощилось. — Я исполнил свое обещание. Твоя очередь, бледнолицый.

Майор Брайан полагал, что два пленника-француза лучше, чем один. Он помедлил с опаской, но напомнил себе, что вокруг вооруженные солдаты, подчиняющиеся ему.

— Я сказал мадам, что она вольна ехать, куда ей вздумается. Она не хочет. Она хочет остаться. Здесь никто не обращался с ней дурно, и она оценила наше к ней доброе расположение.

Волк не выразил ни смущения, ни беспокойства.

— Позови ее.

— Она велела передать, что не придет, — ответил майор. — Она не хочет разговаривать с тобой.

— Ты лжешь, — сухо заметил Волк, без гнева, без ярости. Майор сжал рукоятку пистолета, одновременно жестом подзывая солдат охраны. — Я вижу, твой язык лжив, человек с двумя сердцами. Я уйду. Но я вернусь не один.

Майору не посчастливилось, и Онор, прогуливавшаяся в саду со стайкой офицерских жен, появилась во дворе форта как раз тогда, когда Волк покинул его. Они заметили друг друга. Англичанки, испугавшись индейца, мгновенно испарились.

— Ты хочешь остаться здесь. Тигровая Лилия? — спросил Волк. — Этот человек сказал мне, что ты свободна. Ты хочешь жить с ними?

Она помнила только, что сказал ей майор, отчетливо и ярко, словно его слова высекли у нее в мозгу.

— Да, — выкрикнула она назло ему. — Я остаюсь.

Он удалился, оставив ее наедине со своими запутавшимися мыслями. Она подошла к майору.

— Это правда, что я свободна?

— Да, но… Вы же знаете, как он вас предал.

Она смотрела сквозь него, едва слыша его слова.

— Но я свободна?

— Разве вас кто-нибудь обидел, Онор-Мари? Вы можете жить здесь в полной безопасности. Не пойдете же вы в самом деле с этим индейцем.

— Нет, — согласилась она. — С ним — нет. Я пойду одна.

— Ну куда вы пойдете, Онор-Мари, — возопил он. — Тут всюду идет война. Оставайтесь здесь. Это лучшее, что вы можете сделать.

— Благодарю. Но раз я вольна уйти, я уйду.

Сокрушив надежды коменданта, она через четверть часа покинула крепость, и одиноко побрела по пыльной дороге, углубляясь в лес. Она разыскала хижину, где недавно нашла отца Мерсо. Около нее никого не было видно, и она подошла поближе. Ничто не нарушало тишину.

Онор осторожно отворила дверь. В хижине нельзя было находиться, — здесь все осталось так, как она и оставила, в том числе и Мерсо. Никто не прибрал его тело, никого не было здесь с тех пор. Она вынуждена была выскочить наружу и глубоко вдохнуть свежий воздух. Тихие шаги раздались у нее за спиной. Волк медленно приближался к ней.

— Почему? — негромко пожелал он узнать. Она дернулась всем телом, словно на нее брызнул кипяток.