Онор-Мари остановилась. Что теперь? Она была беспомощна, повержена.

Вернуться в форт? Никогда! Там мерзкий, отвратительный Монт. Куда же ей идти? Она смотрела на свое отражение, колеблющееся на зыбкой глади. Вода притягивала ее. Онор встряхнулась. Нет, никогда она не доставит им всем такого удовольствия. У нее хватит сил жить. Вот только нигде нет для нее места. Даже Волк не пожелал ее слушать. Куда же теперь? Она смотрела, как лягушка спрыгнула с берега в воду и поплыла. Нет, забвение

— не то, что она ищет. Она только-только осознала, что в жизни есть одна-единственная настоящая ценность — сама жизнь. Единственное, что имеет цену. Она села на землю и обхватила колени руками. Рассыпавшиеся волосы окутали ее плащом.

Ее все больше охватывало раздражение. Ведь Волк любит ее, здесь не может быть ошибки. Он ждал ее, знал, что она не может не вернуться, потому что он знал ее лучше, чем она сама. Что за упрямство заставило его так поступить? Ненависть ко всем белым, притеснявшим его народ? Только не Волк! Ревность? Возможно. Она вспомнила — она, улыбаясь, сошла по трапу под руку с красивым молодым мужем. Если он видел ее… Она улыбалась, да, веря, что скоро ее избавление, что она сбежит от Монта и уйдет к гуронам, и Волк возьмет ее к себе, в свой вигвам, и она будет с ним счастлива всем назло. Глупенькая мечтательница! Лучше б она плакала и вырывалась из рук Монта, тогда бы Волк обязательно защитил ее, тогда бы он не подумал, что она предала его. Растравив свои раны, Онор разрыдалась; ее боль больше не могла таиться в глубине ее сердца. Никогда в своей жизни она не плакала от жалости к себе. Слезы текли по ее лицу бесконечным потоком. Она уткнулась лицом в мягкие складки своего платья, лежавшие на коленях. Онор болезненно ощутила, что без Волка жизнь будет пуста и примитивна, и только мечта вернуться к нему поддерживала ее все это время. Как же ей жить без этой мечты? Она зарыдала еще отчаяннее. Две руки вдруг опустились на ее плечи.

Она подняла голову. Вождь гуронов Свирепый Волк присел на корточки около нее, его сильные смуглые руки обняли ее. Он сдается! У нее екнуло сердце.

Прижавшись к нему, она закрыла глаза.

— Ты поверил мне? — спросила она, вытирая лицо руками.

— Ох, Лилия! Твои рыдания распугали всех птиц в лесу, всех рыб в озере, даже комары исчезли.

— Так ты пришел спасать своих рыб или ко мне? Или ты пришел сообщить мне, что я здесь вне закона, и мне запрещается плакать ближе, чем в трех милях от твоей деревни?

— Нет, Лилия. Я пришел к тебе, и я стою здесь уже давно. Я мог бы спеть победную песнь, а ты все равно бы не оглянулась.

— Значит, ты пошел за мной? Зачем же ты морочил мне голову?

— Чтобы увидеть, как плачет Огненная Лилия.

— Ложь! Ты шутишь, Волк? — мягче спросила она, начиная улыбаться.

— Лилия! Лилия! Вставай с земли, она еще сырая. Пойдем. Ты, должно быть, голодна.

Он поднял ее и, обхватив за талию, повел в свой вигвам. Онор опустилась на шкуры и вздохнула.

— Так ты берешь меня к себе, Волк?

Его тонкие губы тронула улыбка. Не отвечая, он продолжал ловко готовить нехитрый ужин. Онор с удовлетворением подумала, что даже такие мелочи напоминают, что он привык быть один. А значит, без нее тут никого не было, и сюрприз в юбке ее как будто не ждет. Волк подал ей миску, и изголодавшаяся Онор набросилась на еду.

— Что это? — спросила она, спохватившись.

Он как-то странно смотрел на нее и наконец заметил вскользь.

— Зачем тебе знать? Ты, дочь бледнолицых, не привыкла жить в лесу.

Узнаешь, что это, пожалуй, предпочтешь поголодать.

Она чувствовала, что каждым своим словом он пытается напомнить ей, что она не может так жить, и не нужно мучить ни себя, ни его. Но она не хотела отступиться от него.

— Все же?

— Змея, — коротко сообщил он.

— Тьфу, гадость! — вырвалось у нее. Он улыбнулся как-то грустно, понимающе и пояснил:

— Много дичи было в лесах, пока не пришли бледнолицые со своими ружьями и капканами. Гуроны веками жили на этих землях, и им всего хватало. Но теперь нам тяжело прожить. Зимой здесь будет голод.

Снова она услышала ненавязчивое напоминание, что ей не выжить в лесу.

Не нужно было слов, чтоб она это поняла.

Она упрямо окончила трапезу и передвинулась поближе к Свирепому Волку.

— Что теперь? — спросила она. — Мне кажется, еще не все ясно.

Волк привлек ее к себе, крепко сжал, будто боясь, что она окажется сновидением, и коснулся ее губ своими. Она ждала, запрокинув голову, и догадавшись, чего она ждет, он страстно припал к ее губам, даря ей раньше неведомую ему ласку. Она охотно позволяла ему целовать себя, но тело ее осталось напряженным, как струна, потому что она не была уверена, что Волк позволит ей остаться. До сих пор он избегал прямого ответа. Одновременно с биением ее сердца в ней бился комочек страха.

— Я люблю тебя, Тигровая Лилия, — сказал он, как когда-то. Но тогда в ecn голосе не было боли. А теперь была.

— Я знаю, Волк. Да и ты знаешь, что я люблю тебя, всегда знал. Ты не должен был позволять мне уехать. Ты должен был сказать все раньше, не в последний момент, — шептала она.

— Но была ли ты готова, Тигровая Лилия? Если б я сказал тебе о своем чувстве раньше, поняла ли бы ты меня?

Она помолчала.

— Должно быть, ты прав. Мне нужно было осознать, как мне трудно расстаться с тобой. Но я поняла! Все в прошлом! Я вернулась, я готова остаться с тобой, если ты только этого пожелаешь.

— Ох, Лилия, ты не знаешь, что говоришь. Как ты будешь жить среди нас, простых воинов, ты, гордая и прекрасная, как дочь богов. Ты создана для дворцов белых людей и их роскоши. Помнишь, я взял тебя в плен, когда ты только пару дней, как ступила на нашу землю? Ты была прекрасной белой женщиной среди подобных тебе. Ты жила в доме, где все блестело, где ноги скользят по полам цвета золота, где все покрыто чем-то пушистым и мягким, чтобы было удобно сидеть. Я увел тебя оттуда, но ты подходила к этому дому. Что тебе делать в вигваме, тебе, которая привыкла жить в довольстве и праздности? Посмотри кругом, Лилия. Ты проведешь так остаток дней?

— Только н нужно драм, прошу тебя, Волк. Ты все преувеличил больше, чем наполовину. Не такая я уж потрясающе прекрасная, хотя мне приятно, что ты так считаешь. И я не так уж мало знаю о жизни в вигвамах. Слава Богу, я не один месяц прожила с вами, и ничего, жива. И раз я все-таки здесь, значит, я готова измениться. Я действительно ничего не умею делать, но ваши женщины меня научат. Ведь главное — это хотеть научиться, правда же, Волк?

— Я слышал, ты вышла замуж…

Онор поняла, что они добрались до сути дела, и набрала побольше воздуха в легкие, чтобы разразиться речью. Но ее взгляд упал на кольцо, сжимавшее ее палец, она уставилась на него и поняла, что Волк тоже на него смотрит. Ей стало досадно, что она недооценила то, как хорошо Волк разбирается в обычаях ее соотечественников, и позабыла про кольцо. Она с омерзением стащила его с пальца, приподняла завесу над входом и вышвырнула кольцо в кусты.

— Я была замужем там, в «той» жизни. Нелепость, да. Это совсем не важно, совсем. Разве по вашим законам я не свободна? Что для вас союз, одобренный католической церковью? Пустой звук.

— Да, — тихо заметил Волк. — Так же, как для мира бледнолицых ничего не стоит союз, заключенный в индейском поселке.

Она нервно повела плечами, словно ей стало зябко.

— Да, именно так. Меня как французскую баронессу ни к чему не обязывают наши с тобой отношения. Я останусь госпожой де ла Монт. Но для Онор-Мари все это настоящее. А для Тигровой Лилии это гораздо больше значит, чем унылое стояние около алтаря.

В ней сейчас и правда жили три разные женщины, три чуждых друг другу души: холодная баронесса Дезина, вспыльчивая эгоистка Онор-Мари и искренне влюбленная Лилия. Первую Волк никогда не знал, вторую знал слишком хорошо, а о существовании третьей ему еще предстояло узнать. Но он чувствовал, что она уже рождена, и теперь ничто не остановит ее, и радость смешивалась в нем со страхом.

— Странно. В наших краях иногда попадаются белые люди в черных одеждах, проповедующие вашу веру. Я не помню всего. Они говорили много странного и непонятного. Но я точно помню, что они говорили, будто измена мужу, с которым тебя венчали — большая вина, за которую накажут в стране духов.

Онор рассердилась.

— Да ты прямо проповедник, Волк. Может, тебе лучше постричься в монахи? Иезуиты примут тебя с радостью.

— Что мне сделать, чтобы ты поняла? Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Ты не хочешь подумать о себе. Кто еще тебе скажет: открой глаза и взгляни правде в лицо!

Ее рот сжался в узкую полоску, а зрачки по-кошачьи сузились в точку.

Что такое эта «правда», о которой он толкует? Правда — это то, что у них одна жизнь, и ничто не помешает ей сделать свой выбор и прожить ее так, чтобы на старости лет не кусать от досады локти, сожалея о несделанном и несбывшемся.

— Я не понимаю тебя. О чем мы говорим? Ты либо хочешь взять меня в жены, либо нет. Если нет, скажи. Я как-нибудь справлюсь.

Она сказала так, хотя была совершенно уверена, что он хочет, но его сдерживают гордость и великодушие.

— Разве дело во мне, Лилия? Ты знаешь, если я бы мог, если все зависело бы только от меня, я никогда б не отпустил тебя.

— Так не отпускай. Зачем ты ищешь проблемы? Я никогда не была праведницей. Если тебя беспокоит моя душа, я буду время от времени ходить на исповедь. И потом, Бог бледнолицых — вовсе не злобный старик. Неужели он не сумеет понять, в чем дело. Ведь из всякого закона может быть исключение. И ему сверху должно быть хорошо видно, что я была вынуждена сказать священнику «да». А вынужденное «да» не связывает меня никакими путами.

Волк невольно усмехнулся.

— Не представляю, как можно вынудить тебя. Заставить Тигровую Лилию?

Легче приручить змею.

Она отрицательно покачала головой.

— Ты не прав. Боже, Волк, ты совсем ничего не понял! Взять хоть Паука.

Я сопротивлялась, как могла, но если бы ты не вступился за меня, я бы покорилась. Да, я не хотела к нему, но сильнее, гораздо сильнее я хотела жить. Не осталось бы выбора — жила бы я сейчас в вигваме Паука. Но на моей дороге попался человек втрое более мерзкий и коварный.

— Где он?

— В форте. Надеюсь, ему не разыскать меня здесь.

Волк испытывал большие сомнения по этому поводу, но держал их при себе. Он привлек ее ближе к себе.

— И тебя не пугает, Лилия, что ты и я разной веры, разного цвета, разных нравов?

— Нет. Я сумею понять тебя. А ты попробуй принять меня такой, какая я есть.

— Боюсь, с тобой иначе нельзя. Тебя все равно не изменить. Но подумай, у тебя будут дети. Что будет с ними?

— Не вижу проблем, — раздраженно сказала Онор.

— Лилия, они будут расти в лесу и спать на голой земле. Но настанет день, они вырастут и узнают, что их мать не простая индианка, а женщина, обладающая сокровищами и властью в ином мире, которого им не дано будет узнать. Не захотят ли они получить то, что должны иметь по праву рождения?

Не будут ли страдать, не принадлежа всей душой и всем телом к одному народу? Не будут ли они разрываться между миром бледнолицых и миром гуронов?

— Волк, люди меняются. Я изменилась. Ты изменился. Не отрицай, может, ты не замечаешь за собой, но я-то вижу. Ты не тот Красный Волк, который когда-то бросился на меня с ножом, чтобы перерезать мне глотку. Ты стал мудрее, терпимее, если хочешь, цивилизованнее. Ничего не поделаешь, мир не стоит на месте. Пока еще наши дети начнут искать свой путь на этой земле.

К тому времени все, возможно, будет по-другому. Кончится эта нелепая вражда. Что-то полезное возьмут от бледнолицых индейцы, чему-то научат их взамен. Такой резкой границы уже не будет. Ты сомневаешься? Может быть, двадцати лет и правда мало для таких перемен. Так воспитай сам своих детей, научи их любить свой лес, научи ценить свободу. Ты сделаешь из них воинов. Неужели ты бы променял свой вигвам и томагавк на жилище белых и хотел бы стать таким, как они? Ты родился индейцем, тебя приучили жить по вашим законам, и ты им подчиняешься. Почему же твои дети вдруг захотят покинуть лес?

— А ты? Никогда не пожалеешь, что они могли бы стать богатыми, знатными вождями среди белых людей…

— Волк, прекрати! Если у меня будут дети, они будут полукровками и точка! Иначе у меня их не будет вовсе. Так что, у них нет ни малейшего шанса вырасти беспомощными, ленивыми денежными мешками.

— Лилия умна! У нее готов ответ на все, — сказал Волк надменно, но не сердито. — Но, подумай, Тигровая Лилия, сегодня разлука разогрела твое сердце. Ты снова вырвалась на свободу, и ты счастлива. Ты готова разделить со мной все, и горе, и радость. Я верю, ты честна, твой язык никогда не лжет, когда ты вот так глядишь. Но так будет не всегда. Сколько еще будет любить дочь бледнолицых краснокожего воина? Год, два? Посмотри вперед. Что ты будешь делать, когда твое пылкое сердце остынет, и тебя потянет домой, в город? Когда ты будешь связана детьми, которых не сможешь бросить так просто, как бросила бы меня. Когда-то гуроны увели в плен двух бледнолицых ингизов. Их всегда тянуло назад, их глаза всегда были обращены на восток. Они не подозревали, что любят свою землю так же сильно, как мы, гуроны, любим свои леса. В плену они поняли, что не могут жить без нее. Ты совсем юная, Лилия, ты станешь старше, и земля твоих предков позовет тебя.

Онор внимательно вслушивалась в его слова.

— Да ты же смертельно боишься, что я послушаюсь тебя!

Она готова была поклясться, что на смуглых щеках индейца проступил румянец.

— Послушай, любая женщина, хоть индианка, хоть белая, рискует так же.

Ты мог бы взять в жены краснокожую девушку, а она бы разлюбила тебя. И это было бы грустно, но случается сплошь и рядом. Я могла бы выйти замуж по любви, а потом муж увлекся бы другой. Это жизнь. Почему я должна думать об этом сейчас? Мы можем быть счастливы, Волк, сегодня, и завтра, и через месяц. Будут проблемы, мы будем их решать. Потом. А сейчас, давай жить сегодняшним днем. Хочешь, я останусь с испытательным сроком? Если через три месяца я взвою, ты отпустишь меня домой…Но я думаю, что тебе нелегко будет избавиться от меня!

Она выглядела искренней и полной энтузиазма. Волк улыбнулся, в его глазах засияла вся его любовь к удивительной белой женщине, нарушившей его покой. Он с силой привлек ее к себе, и своим лбом Онор ощутила его туго обтянутую кожей твердую щеку.

— Волк, любимый… — прошептала она. Ее руки обвились вокруг шеи молодого вождя. И ей наплевать на весь мир, пусть даже дюжина разъяренных мужей будут метать молнии от злобы. Волк прошептал ей на ухо, чуть касаясь губами ее кожи:

— Я ждал тебя, Тигровая Лилия. Мне не верилось, что ты вернешься, но, должно быть, ты научила меня не раздумывать и не рассуждать, когда речь идет о чувстве. И я ждал. Если бы ты не вернулась, я бы ждал тебя всю жизнь. Я хочу, чтобы ты была счастлива, Лилия.

— Значит, я остаюсь? — спросила Онор, поднимая глаза и чувствуя, что дрожит от восторга.

— Если ты хочешь быть со мной, живи в моем вигваме. Он твой. Все, что я имею — твое. Ты нужна мне, Лилия.

— Это хорошо… — прошептала она. Волк медленно откинулся на спину, и она опустилась рядом, тесно прильнув к его сильному теплому телу. Ее губы осторожно бродили по его мускулистой груди и твердому, чуть впалому животу; он блаженно прикрыл глаза, поддаваясь ей, будто она была искусной одалиской.

— Не думай, что я предала тебя, — умоляюще шепнула она.

— Я тебе верю.

Она улыбнулась. Он и правда верил ей, верил, хотя она прекрасно знала, что такое ложь и лицемерие, и он со своей мудрой простотой лесного жителя не мог не чувствовать этого. Он знал, какой она была, пока не начала любить его, знал, что она едва ли переменилась полностью, хотя, безусловно, к нему вернулась не совсем та Тигровая Лилия, которую он помнил. Она впустила в свой закрытый мир еще одного человека, но дверь тут же закрылась. Она все так же никому больше не верила и никого не любила.

Только себя и его, может быть, даже его и себя, но не иначе.

Утро застало Онор свернувшейся клубочком под меховыми одеялами.

Ранняя свежесть проникла сквозь непрочные стены жилища и разбудила ее.

Онор приподнялась и лениво потянулась. Узелок с ее вещами был заботливо пристроен у ее изголовья. Онор надела легкое розовое платье из шелка прямо на голое тело, это было единственное платье, которое она прихватила с собой на смену. Она была лишена зеркала, но кое-как сама застегнула крючки на спине. Платье было восхитительно, но до ужаса нелепо в индейском вигваме. Онор подумала, что кружева на рукавах не мешало бы спороть. «А впрочем, — решила она, — я белая женщина и знатная дама и буду носить такие наряды, какие нравятся мне.» И даже если Волк будет издеваться над ее широкой юбкой, пусть. Все равно, это ее любимое платье, легкое и удобное. Онор достала гребень и старательно расчесала спутанные волосы.

Она не будет заплетать их в косы и укладывать, пусть себе развеваются. Они будут ей мешать, но зато будет красиво, и Волку нравится, когда она ходит с распущенными волосами. Онор вышла из вигвама и с наслаждением вдохнула свежий лесной воздух. Однако лагерь казался пустынным, только несколько женщин возились с детьми. К Онор подошла индианка средних лет, высохшая, как осенний лист, но с приветливым лицом. Она сносно заговорила на французском, к удивлению Онор.

— Меня зовут Машшот, Цикада, я прислуживала в доме большого вождя бледнолицых, которого звали Золотой Пояс. Он вылечил меня, и я служила ему, пока три раза боги не послали людям лето. Я умею говорить по твоему.

Свирепый Волк велел мне придти к медноволосой дочери бледнолицых и помочь ей во всем, что ей будет нужно.

— А я Онор-Мари, гуроны зовут меня Тигровой Лилией. Я рада познакомиться с тобой, Цикада. Но мне кажется, что язык бледнолицых дается тебе с трудом. Я немного говорю по-вашему, не очень хорошо, но мне полезно тренироваться. Так что, пожалуйста, говори со мной по-твоему.

Индианка кивнула и охотно перешла на родной язык.

— Значит, Тигровая Лилия навсегда остается с моим народом? Она будет женой Свирепого Волка?

— Ты не ошиблась. Так и есть.

— Свирепый Волк сказал — ты хочешь уметь все, что нужно уметь индейской девушке. Чему хочет научиться Тигровая Лилия? Я не поняла.

— Всему. Я ничего не умею делать.

— Совсем, совсем ничего? — удивилась Цикада.

— Даже еще меньше. Не умею ни стряпать, ни хозяйничать, ни работать в поле или что-то еще. Я умею читать, писать, танцевать и множество других бесполезных вещей.

— Понимаю. Белым женщинам не приходится работать.

Онор покачала головой.

— Не всем, нет! У меня было много денег, чтобы платить ими за все, что мне было нужно. Но есть бедные женщины, они едва сводят концы с концами и работают так же тяжело, как индианки.

— Зачем же бледнолицая Тигровая Лилия, у которой все есть, пришла в леса гуронов? — недоумевающе спросила Цикада.

— Разве у тебя нет мужа, Цикада, что ты задаешь мне такой вопрос? — лукаво поинтересовалась Онор.

— Есть. Ленивый Бобер давно посадил меня к своему очагу.

Онор невольно улыбнулась.

— Что, твой муж очень ленив?

— Он не любит охоту, но он умеет вырезать из дерева красивые фигурки.

Я тебе покажу. Так ты пришла, потому что белые мужчины не взяли тебя замуж? — продолжала любопытствовать индианка.

— Да я замужем, — ляпнула Онор. Цикада выкатила глаза, и Онор сообразила, что сморозила глупость. Пожалуй, будет чересчур сложно объяснить индианке, что у нее будет два мужа, один в мире белых людей, другой среди краснокожих. Она поправилась:

— Я хотела сказать, что был. Я вдова. Но я хочу снова выйти замуж и выбрала в мужья Свирепого Волка, — она старалась говорить максимально доступно, но лишь усугубила недоумение.

— То есть, он тебя выбрал? Он пришел за тобой в большие дома, где живут белые люди?

Онор едва не рассмеялась. Конечно же, по понятиям этой женщины, выбирать должен мужчина. И для девушки большая честь, если ее избрал вождь.

— Кстати, где все? Где Свирепый Волк? Я еще не видела его сегодня, — она огляделась, готовая пойти разыскивать его.

— Если ты его невеста, тебе следует ждать, пока он сам придет к тебе.

Не ходи к нему.

— Это еще почему?

— Разве у вас, белых людей, невеста гоняется за женихом? Он подумает, что ты не скромная, и что ты ему навязываешься.

— Ну и ну, Цикада! Я-то думала, что здесь, в лесу, я буду избавлена от всех этих нелепостей. На тебе! Оказывается, ваши правила еще строже.

Ничего такого Волк не подумает и жениться на мне не раздумает. Да это и ни к чему. Я все равно его жена, совершены над нами нелепые обряды или нет.

Она осознала, что ее занесло, и она шокировала индианку, которая потеряла дар речи. Не стоило портить Волку репутацию, и он пробормотала что-то невнятное и успокаивающее. Весьма кстати из лесу появились несколько индейцев, и Волк был среди них. Онор рванулась с места, готовая броситься ему на шею, но вовремя остановилась. Нет, ей, конечно, не было дела до любопытных взглядов, но вот Волк может и не понять. Тем не менее она решительным шагом направилась ему навстречу. Она уже научилась спокойно воспринимать его внешнюю бесстрастность и знала — за его отсутствующим видом скрывается преданная и честная душа.

— Волк! — не решаясь обнять его, Онор взяла его за руки. — Я скучала за тобой. Где ты был? Я хотела найти тебя, но Машшот не позволила. Она права?

Волк не изменился в лице, казалось, он был недоволен тем, что она заговорила с ним, судя по холодности его ответа.

— Она права, но ты не такая, как все, и может не слушать ее.

— Машшот научит меня готовить, обрабатывать землю, шить и все такое, она обещала, — пока все это было пустыми словами, Онор была полна искреннего энтузиазма.

Онор подметила знакомое выражение на лице Волка. Она неплохо изучила оттенки его поведения и заметила, что его брови слегка приподнялись, и лоб прорезала поперечная морщинка, которая тут же пропала — он удивился.

— Тигровая Лилия должна помнить, что она будет женой вождя. Ей не придется трудиться наравне со всеми. Ее руки не будут испачканы землей и ободраны мотыгой.

Онор рассмеялась.

— Я хочу уметь! Вдруг тебя низложат?

Какая-то другая женщина внутри нее констатировала: Онор-Мари — это не ты. Она знала себя, стервозную, но внешне уравновешенную баронессу Дезину, лгунью Онор де ла Монт, но себя — такую — она не знала. Тигровая Лилия была веселая, улыбчивая молодая женщина, красивая, не стесненная предрассудками, чистосердечная и нежная. Это были разные женщины, и быть Тигровой Лилией было легче и приятнее — пока.

Волк спокойно наблюдал за ней, но глаза его улыбались. Он увлек за собой в вигвам и там только дал волю своей нежности, прижав Онор к своей груди. Чувство безопасности нахлынуло на нее. Волк ее защитит. Да, защитит.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Волк, выпуская ее. — Меня ждут, — добавил он.

Онор задумалась.

— Принеси мне воды, — попросила она. — Я вся в пыли.

Индеец растерялся не на шутку.

— Я пошлю Машшот.

— Она же женщина! — возмутилась Онор.

— Конечно. Как же иначе?

— Но с какой стати она будет обслуживать меня? Машшот мне не прислуга.

Пойми, мне нужны друзья, а не слуги!

Волк помолчал.

— Мне трудно понять тебя, Лилия.

— Эта женщина мне не служанка, и я не нуждаюсь в ней, не хочу в ней нуждаться. В моей стране никто не пошлет женщину выполнять тяжелую работу, если рядом есть сильный мужчина.

— Машшот сделает все, что надо, — проговорил Волк спокойно.

— Упрямец! — Онор рассмеялась, осознав, что спорить с ним бесполезно.

Через час, просушивая мокрые волосы и гоняя озверевших комаров, ОнорМари чувствовала себя вполне счастливой. Будущее виделось ей в розовых тонах.

— Солдаты идут!!! — звенело над поселком гуронов, звенело неотвратимо, как трубы Апокалипсиса. Когда притворятся, что ей это послышалось, стало невозможно, Онор встревожено приподняла завесу над входом. В поселке царил хаос. Она поспешно опустила завесу и, чувствуя, что все это имеет к ней непосредственное отношение, забилась в дальний уголок вигвама. Она еле дождалась Волка.

— Кто там, Волк? Что происходит?

— Лилия, ты должна уйти из деревни.

— Куда?

— Ты пойдешь с другими скво в лес. Держись их. Воины останутся защищать нашу деревню. Торопись, Лилия. Солдаты близко.

— Я не пойду. Я тоже останусь.

— Нет, Лилия. Ты не можешь. Нужно, чтоб ты ушла в безопасное место.

— Но…

— Не спорь. Ты задерживаешь всех.

Она неохотно послушалась. Волк показал ей, куда идти, но ему было некогда успокаивать ее, и она осталась одна в обществе индианок. Все они шустро и дружно нырнули в чащу. Онор старалась держаться Цикады, ей было неуютно среди этих незнакомых женщин с кирпично-красными лицами. Они не обращали на нее особого внимания, словно она испокон веку жила вместе с ними. Одна из женщин несмело приблизилась к ней. Онор не сразу узнала ее.

— Ты не узнаешь меня? Я Омими. Ты забыла?

Онор смущенно вспыхнула. Омими сильно изменилась. Она не подурнела, но стала смотреться гораздо старше. Теперь она выглядела взрослее, чем ОнорМари, хотя еще полтора года назад казалась совсем девочкой. На секунду Онор ощутила легкую враждебность, вспомнив, каким образцовым сторожем была для нее Омими, но с тех пор столько всего произошло, что ей самой показалось смешным таить злость. Она приветливо улыбнулась молодой индианке. Оказалось, та стала женой молодого индейца, того самого, что когда-то претендовал на Онор-Мари, но потом отступился, пристыженный старейшиной. Похоже, они жили вполне счастливо, и собственное счастье научило ее теплее относиться к другим людям.

Через час за женщинами, укрывшимися в зарослях, пришел один из воинов и сообщил, что солдаты ушли, и опасность миновала. Однако, Волк не выглядел успокоенным. Он поманил к себе Онор, и, когда она подошла, рассказал, что солдаты искали ее.

— Они ищут госпожу Онор-Мари де ла Монт, которая поехала прокатиться на лошади, да так и не вернулась. Думают, одно из племен пленило ее. Это о тебе, Лилия?

— Да, — уныло отозвалась она. — Не думала я, что они так быстро разыщут меня.

— Гуроны поклялись, что не брали в плен никого из бледнолицых женщин.

— Чистая правда. Я здесь по доброй воле. И… они ушли?

— Ушли.

— Что ж, может, они порыщут, никого не найдут и успокоятся? Волк?

— Возможно.

Нет, он не верил в это, она все поняла. Ее ошибка была налицо. Ложь порождала только другую ложь, ничего не решая. Бежать от Монта не было выходом. Он не понял. А она, — она бежала от опасности, когда нужно было повернуться к ней лицом. И что теперь?

— Кто-то едет! Белый человек! — крикнул часовой, предупреждая всех.

Воины напряженно сгрудились в центре поселка, с оружием в руках. У Онор сжались кулаки, и ногти впились в беззащитную кожу ладоней — она узнала Монта. Волк попытался втолкнуть ее в вигвам, но она помотала головой, высвобождаясь.

— Нельзя так, Волк. Я не хочу вечно прятаться. Нужно глядеть правде в глаза. Он один.

— Это твой муж? — жестко спросил Волк.

— Нет! — она протестующе подняла руку. — Это Максимилиан де ла Монт, которого я считаю своим злейшим врагом. Я не хочу, чтобы кто-то называл его моим мужем. Тем более ты. Я его знать не желаю!

О чем думал Волк, выслушивая ее гневный протест, неизвестно, но он спокойно обнял ее плечи, и они вышли вперед. Вышли как раз тогда, когда лошадь вынесла Монта в центр поселка, и он увидел, что находится под прицелом десятков луков. И еще он увидел Онор. Он потерял дар речи, но мгновение спустя, вспомнив хитрость, на которую она способна, он обрел уверенность и заговорил.

— Полагаю, произошло недоразумение… Эй, кто-нибудь понимает меня?

— Я понимаю тебя, незнакомец, — со сдержанным достоинством заявил Волк. — Остальные поймут достаточно, чтобы знать, что несет с собой твой визит — добро или зло.

— Добро или зло? О черт, мне начихать на все войны мира! Я приехал за моей женой, госпожой де ла Монт. Я вижу, она здесь. Вышло недоразумение, которое я надеюсь исправить. Вы держите ее у себя незаконно. Мне сказали, ваш народ сохраняет нейтралитет последнее время, и вы не воюете с Францией. Я и моя жена — подданные Франции. Могу я надеяться, что вы отпустите ее?

Его сбивчивая речь звучала немного странно, но он держался неплохо для человека, впервые попавшего в центр внимания полудикого племени, вооруженного и враждебно настроенного.

— Эй, так вы вернете ее, и кто-то вообще меня понял или нет?

— Мы поняли тебя, бледнолицый. Но недоразумение в другом. Здесь нет твоей жены, — сказал Волк.

— Прошу прощения? Нет? Да вот же она! — он ткнул пальцем в Онор, словно и не замечая, что она стоит, крепко прижавшись к Волку, так что вряд ли б кто-то смог ее оторвать.

Монт поспешно убрал руку, осознав, что вызвал враждебный ропот неуважительным обращением с Онор.

— Женщина, которую ты указал, бледнолицый, моя жена, Тигровая Лилия.

Монт не был дураком и понял, что это не шутка и не ошибка. Все странности, происшедшие за последнее время, сложились в его мозгу в один стройный ряд. Постепенно развивавшаяся, будто сама по себе, любовь Онор к нему, ее ненавязчивое стремление в Новый Свет, странная сонливость, напавшая на него накануне ее исчезновения. Она сама бежала сюда! Никто ее не похищал! Его чувство к ней не было всепоглощающим, и сердце его не разбилось от осознания, что эта женщина посмеялась над ним, но досада, гнев, возмущение, раненое самолюбие взыграли в нем, как адский коктейль.

— Так ты разыграла комедию! Ты поплатишься за это, Онор-Мари!

Проклятие! Лживая дрянь! — он представил себе, каким посмешищем станет.

Жена сбежала к индейцу! К дикарю! Подумать только! Саркастический, издевательский смех уже звучал у него в ушах.