Я иду в книжный магазин, расположенный рядом с домом Маргариты Борисовны, и вижу ее разговаривающей с местной бомжихой – кореянкой Зойкой... Стоя ко мне спиной, Маргарита Борисовна не видит меня. Я останавливаюсь неподалеку, не желая прерывать оживленную беседу двух женщин.
      – Зоя, ну почему вы пьете?! Жизнь так прекрасна и удивительна! – с трагическим отчаянием в голосе восклицает Маргарита.
      – А выпьешь – она еще прекраснее и такая удивительная – ты себе представить не можешь! – оптимистично отвечает ей собеседница.
      – Вы так много теряете из-за своих выпивок! – продолжает увещевать опустившуюся женщину моя приятельница.
      – Чё это я теряю? И чего ты, трезвая, нашла? Собаку, что ли, которая тебя на веревке таскает, или ты ее, не поймешь вас: то она тебя тянет, то ты ее... Дак я тоже могу собаку, да не одну – вон их сколько у помойки бегает! – привязать и таскать, как Сонька сумасшедшая с кобелями своими черными. Экая невидаль! Чё я потеряла-то? А получила много: вон у меня сколько друзей! Это ведь они меня поят. У тебя есть столько друзей, чтобы они тебя бесперебойно выпивкой обеспечивали? Нету! А у меня есть. И все через это дело, – горделиво заявляет Зойка, щелкая себя по горлу.
      – Ну это же вас губит, поймите, Зоя! Я прекрасно помню, какая вы были еще два года назад: молодая, симпатичная. А сейчас? Посмотрите на себя! Подурнели, состарились, – не оставляет попытки направить на путь истинный свою знакомую Маргарита.
      – Чё мне на себя смотреть? Я себя и так помню. Как молодая красивая была так и осталась. Куда красоте деться? – недоумевает нечесаная, оплывшая, вся в синяках, грязная бомжиха. – Я всегда красотой выделялась. И в классе самая красивая была, все мальчишки за мной бегали. Да и сейчас все мужики вокруг мои. У кого хочешь отобью. Вот был бы у тебя мужик – и у тебя бы отбила, у трезвой... Сама лучше на себя в зеркало посмотри: не пьешь, а красивше меня, что ли?
      – Что вы нас сравниваете! Я намного старше вас! – восклицает Маргарита.
      – Вот видишь, ты не пьешь, а старость и до тебя добралась. А я пью, но ко мне она еще не скоро в гости. Мне месяц назад двадцать семь исполнилось, вот и праздную... Что, за свой день рождения и выпить нельзя, что ли?
      – Месяц прошел, а вы все еще празднуете?!
      – Ну ты даешь, мать! – ухмыляется Зойка. – Я же год этого дожидалась! Год ждала, и одним днем обойтись должна, по-твоему? Да если в один день столько выпить, так сразу концы отдашь. Нет, я лучше постепенно буду праздновать... Да меня еще и не все поздравили! Кого встречу, говорю: «А у меня день рождения». Они мне: «Айда, выпьем!» Из уважения... Я что, за свой день рождения выпить не могу, если я его год дожидалась? Это же день рож-де-ни-я!!! Не будь его, и меня на свете не было бы. С кем бы ты сейчас говорила, а? Двадцать семь лет мне, а ты – «состарилась»! Тебе самой-то сколько? Семьдесят уж, поди?... Вот ты и состарилась, хоть и не пьешь. И что, отогнала от себя старость? Спряталась от нее? Это ты свой день рождения, поди, вовсе не празднуешь, тебе бы лучше вообще бы их не было, дней-то этих, потому что они тебя уж не к старости, а к смерти близят... Ладно, не горюй, мать, все там будем, – подбадривающе хлопает Маргариту по плечу бомжиха. – Говорят, в раю-то лучше, еще лучше, чем здесь. Не горюй: здесь живем, как короли, в свое удовольствие, а там-то еще лучше жизнь обещают.
      – Но, Зоя, чтобы попасть в рай, – ухватилась за возможность убедить бомжиху встать на путь истинный ярая атеистка Маргарита, – нужно вести себя здесь, на земле, хорошо, постараться исправить свое поведение!
      – А чем тебе мое поведение не нравится? Чё я сделала такого? Убила кого? Ограбила? Утащила у тебя чё-то? Чем оно плохо? Это тебе, поди, крыса эта, Светка, наябедничала, что я ее побила? Знаю, знаю, вы с ней все время шушукаетесь. А она тебе сказала, нет, за что? Она у меня мужика отбила с бутылкой вместе! – гневно восклицает возмущенная Зойка. – Поняла?! Я мужика у ларька поддела, на бутылку уговорила, идем с ним, у него бутылка уж в руке, а тут эта крыса со своими улыбками на готовенькое: «Возьмите меня с собой!» Я ей: «Пошла отсюда!» Понимаешь, такое у меня состояние, что я бы и одна бутылку враз опрокинула. А тут мужик еще, да она, гадина, лезет. Мужик ей: «Пойдемте, всем хватит». Я говорю: «Нет, не хватит! Вали отсюда». Вижу, она и не собирается меня слушаться, тогда пнула ее. А мужик за это меня пнул, да больно так! Я пока корчилась, он ее подхватил и смылся с бутылкой вместе. «Ну, – думаю, – погоди, ненадолго ты от меня ушла». К вечеру отыскала ее пьяную, даже разговаривать не стала: она же пьяная, ничё не соображает, чё с ней говорить? Сразу избила ее, без разговоров...
      И чё, из-за этой крысы меня в рай не возьмут, что ли? Ничего себе заявочки! Надо было это дело так оставить по-твоему? Чтобы она и в другой раз такую подлость устроила: и мужика уведет, и бутылку. Ведь я все сладила, а она на готовенькое, гадина! И за это ее – в рай, а меня под зад коленом оттуда, да? Так нечестно, тетя... Да я эту Светку, если меня из-за нее в рай не пустят, так изобью, что сама побежит за меня просить. Вот увидишь! Я и так хотела ее снова побить. А сейчас побью, конечно... Пусть хоть кому жалуется!
      – Зоя! – умоляюще взывает Маргарита. – Ничего мне Света не рассказывала, не бейте ее, пожалуйста.
      – Побью! – мстительно обещает собеседница.
      – Я совсем не Свету имела в виду, когда говорила о плохом поведении. Я имела в виду ваш образ жизни, стиль... И эти компании мужчин вокруг вас! Это же все очень плохо!
      – А чем тебе мужики не нравятся? – недоумевает бомжиха. – Свой, поди, плохой был, вот и думаешь, что все такие. А ты своего с другими не равняй! Не все плохие, – назидает Зойка. – Давно уж, поди, свой-то умер?
      – У меня никогда не было мужа, – признается Маргарита.
      – Ну вот! – восклицает собеседница. – У самой ни одного не было, а откуда-то знает, что мужики – это плохо... Или рассказал кто об этом, а? Им не верь, мне верь: мужики – это хорошо! Точно говорю. Их вон сколько у меня было. Или завидуешь, что у меня много, а у тебя ни одного, а, тетя? – игриво толкает Маргариту локтем в бок Зойка. – Я бы с тобой поделилась, да на тебя не клюнут – стара ты для них... Мужикам внешность нужна, копаются они в бабах-то, – сообщает коротконогая, беззубая Зойка Маргарите. – У меня потому их и много, что я налицо красивая и молодая. А к тебе их не заманишь. Если только совсем пьяные будут...
      – Но, Зоя, у женщины привлекательным должно быть не только лицо. Вы должны это понимать. Может быть, поначалу привлечет внешность. Но потому будет интересовать то, что у вас внутри. И это внутреннее нужно сделать не менее привлекательным, чем лицо.
      – Ха!.. Ну, ты насмешила, мать! Она мне объясняет, чем баба мужика привлекать должна, каким местом, кроме лица... Да у меня это внутреннее место, если хочешь знать, такое привлекательное, что мужики вокруг, как пчелы возле меда! Я в седьмой класс пошла, а мне мать уж все рассказала про привлекательное то место раньше тебя. И у меня с той поры ни одной осечки не было, чтобы мужику понравилась, выпили, пошли, я бы ему внутреннее то показала, а он бы не одобрил и ушел... Я любого привлеку! На спор могу. Вот из них, – Зойка машет рукой на прохожих, – любого. Просто мне лень с ними разговоры болтать. Все равно, если мужик за бабу взглядом ухватился – ему одно надо. А мудаки эти сначала разговорами замучают, а потом за внутреннее берутся. У меня скулы сводит от их разговоров. У тебя вот ни одного мужика, говоришь, не было, а у меня их столько, что если все их палочки взять и тебе ими спину утыкать, то ты бы была чистый еж! Да если бы они и впрямь с иголку были, и то бы, поди, не уместились у тебя на спине. Вон, – она показывает рукой на проходящего здорового мужика под два метра ростом, – у него бы, если бы каждый с иголку был, может, и уместились бы. Но тех, у которых с иголку, я не люблю... Так, если только за бутылку! А то какое удовольствие? Я ведь тоже должна о своем интересе думать, правильно, тетя? Ты вот меня учишь привлекательности, а сама и не знаешь ничего, я тебя скорее научу, да тебе уже поздно... А не веришь, что я везде привлекательная, спроси Гришку или Серегу – они все время из-за меня дерутся, спроси, спроси! А то, вижу, не веришь... Ты вот своим местом внутренним ни одного мужика за всю жизнь не заманила, а меня учишь! Жалко, поздно встретились, а то бы я тебя научила, и ты бы привлекла, побаловалась бы, – заговорщицки подмигивает Маргарите Зойка.
      – Зоя, но отношения с мужчиной – не самоцель! Долг женщины перед природой – родить ребенка, дать жизнь новому существу, восполнить человечество в случае неминуемого ухода, – с пафосом восклицает Маргарита Борисовна. – А вы, ведя себя таким образом, пропустите свой срок и не выполните своего естественного предназначения, не родите ребенка.
      – Ну, это ты врешь! Я свой долг раньше всех сроков выполнила: школу еще не кончила, а долг природе отдала – на, получи! Врешь, родила...
      – Как, у вас есть ребенок?!
      – Здравствуйте, я ваша тетя! Есть, конечно... Не знаешь, а попрекаешь.
      – А где же он?
      – Да где ему быть, как не на родине? В Якутии, на родной земле.
      – У кого он там?
      – У хороших людей. Небось, сыну своему плохого не желаю. В детдом определила. Мать моя хотела забрать, да она пьет, разве можно пьянице ребенка доверить? Пусть другие доверяют, кому их дети не дороги, а я – нет! Месяц грудью покормила и унесла в детдом, отдала. Так что с природой счеты свела, в долгу у нее не числюсь. Потребовали там у меня документы подписать, что отказываюсь, если кто усыновить захочет. А я так сказала: «Пусть берут в семью, но чтобы он знал, кто его настоящая мать». Вот как! Так что и имя мое, и фамилия моя. Мой ребенок. А отчество, знаешь, какое? – хитро улыбается непутевая мать. – Михайлович! Тогда Горбач заправлял. Я в честь него. Пусть в отцах числится. Так что у него на стороне сын растет. Я и в метрике, где отец, записала: «Михаил Сергеевич Горкачев». Одну только букву заменила. Сама придумала, – горделиво сообщает Зойка.
      – А сколько лет вашему сыну?
      – Дак сама считай! Считать, что ли, не умеешь? В семнадцать я родила, месяц назад мне двадцать семь исполнилось... Дак столько?... Десять получается. О, десять лет дармоеду моему. Во время летит! Будто вчера орала на столе – тяжело рожала. Потом он сиську сосал. Такой смешной! Глаз-то нету почти, как и я, узкоглазый, – Зойка умилительно улыбается. – А сейчас уже десять лет. Большой! В каком он классе получается?
      – В третьем или четвертом.
      – О, в четвертом! Писать уж давно научился. Мог бы матери письмо написать. Так, мол, и так, живу хорошо... Вот они – дети: рожай их, мучайся, а они потом тебе письма не напишут.
      – Ну он же не знает, куда вам писать! Как он напишет? Он, может, не знает, живы ли вы. Вы давали ему о себе знать? – возмущается Маргарита.
      – А куда я денусь? Жива, конечно. Не видишь, что ли? А он чё, засранец, мать родную живьем хоронить надумал, что ли, паршивец? Куда мне писать, если адреса нету?
      – Вот именно! Вы хоть матери своей пишите, Зоя... Вы с ней связь поддерживаете?
      – Нет! Чё мне с пьяницей поддерживать?
      – Ну вот... Видите, сами мать забыли, а ребенка своего упрекаете, что он вам не пишет.
      – Чё я ей писать буду, если она пьяница и меня била? Я своего вот не била. За что ему на меня обижаться? О, знаешь, мать, давай ты ему напиши, а то у меня времени нету письма писать! А ты все равно на пенсии, тебе делать нечего. Сядь и напиши сыну от меня. Мол, так и так, дорогой сынок, мама тебя помнит, любит, живет в Москве. А я попрошу в фотографии на углу меня сфотографировать и карточку ему пошлю, – загорелась идеей бомжиха.
      – Стоит ли, Зоя, сейчас напоминать о себе, посылать фотографии?
      – Почему нет? Пусть знает, какая у него мать. Ты вот свою знаешь? Я знаю... А почему Васька мой знать не должен? Не хуже, чем у других, мать-то у него... Не ленись, тетя, напиши. Сделай доброе дело.
      – Ну, вы адрес-то знаете, куда писать?
      – А чего его знать? У нас на весь город один детдом. Так и пиши: Андан, детдом, Киму Василию. И свой обратный адрес укажи. Ответ придет, мне отдашь. И фотографию пусть вышлет. Рисунок еще какой-нибудь пусть... Договорились, тетя? Вот он письму от матери обрадуется!
      – Но, может, его уже усыновили?
      – Ну и что? Я не против... Но записано было, обязаны сохранить имя и известить, что есть настоящая мать, адрес семьи оставить. Должны выполнить! Я же государству его доверила, а не какой-нибудь шарашке... Пиши, пиши, обрадуй парня! А я сфотографируюсь схожу.
      – Зоя, погодите фотографироваться, я вам подберу что-нибудь из своей одежды.
      – Ты чё! На что мне твоя?... У тебя старушечья, не надо мне, – решительно заявляет бомжиха. – У меня, видишь? – она поднимает ногу, показывая стоптанную грязную кроссовку, – «Рибок». Это самая модная фирма. А это, – она распахивает замызганную куртку и открывает надпись на футболке, – «Найк», тоже самая модная среди молодежи. А ты хочешь мне старушечье подсунуть! Я в спортивном стиле одеваюсь... Джинсы видела у меня? – Зойка поворачивается задом к Маргарите, поднимает куртку, чтобы на брюках был виден лейбл. – Это – «Кристиан Диор». Ты, поди, и не слыхала про такие названия... Они самые продвинутые. Мне спортивная одежда идет, а другая – нет! Серега как-то притащил шляпу вот с такими полями, – она делает руками большой круг возле головы. – Но мне не идет. Надела – как гриб! Серега говорит, модно, мол, на афише видел певицу в такой шляпе. А я плевать хотела – если мне не идет, то пусть хоть сто певиц наденут, меня не уговорят.
      – Но свою одежду вы, наверное, по помойкам собираете. Неизвестно, кто ее там оставил. Это же негигиенично! – морщится Маргарита.
      – Я по помойкам?! – возмущенно удивляется бомжиха. – Да я никогда на помойках не роюсь. Меня хоть раз там видела?... Мне все мужики наши приносят и дарят: и одежду, и все другое. Они сами там роются. Не хватало мне еще на помойках рыться! Я сама ничего не делаю, – гордо заявляет Зойка. – Они и бутылки собирают и еду готовят. А сыну приятно будет, что мать у него модно одевается, продвинутая, значит... А у тебя самой дети-то есть? Ты сама-то отдала долг?
      – Я не была замужем, поэтому детей у меня нет, – словно бы уже и оправдывается Маргарита.
      – Ну и что? Я тоже не была. И мать моя не была. Природа у тебя паспорт, что ли, просила, как долг-то отдавать? – иронизирует бомжиха. – Меня учишь, а сама – неученая! Историю ты в школе учила, нет? Первобытные люди вон и писать не умели, загсов никаких не было, а детей рожали. Если бы они стали загсов дожидаться, то и людей бы никого на земле не осталось – вымерли бы все до загсов. В Африке до сих пор голые ходят, ни читать, ни писать не умеют, а рожать рожают. И я родила, никого не спросила. А ты, если не родила, так хоть письмо напиши, не ленись.
      – Хорошо, Зоя, я напишу, но вы Свету не трогайте, пожалуйста!
      – Чё, испугались за нее? Ты ей правда, что ли, тетка?
      – Что вы за глупости говорите? Никакая я ей не тетка.
      – Не тушуйся, мать! У Сереги тоже дядя в Москве живет, а его не признает, как ты вот. «Ты, – говорит, – меня перед соседями позоришь». Ему соседи важнее родного племянника. Видала, какой? А чё Серега такого сделал? Убил кого, ограбил? Ну, черт с ним, с дядей этим... На фига такой дядя сдался? Ладно, я Светку не трону, если ты письмо напишешь, – уже явно шантажирует Маргариту Зойка. – Идет?
      – Хорошо! – обреченно соглашается Маргарита. – Но вы, Зоя, все-таки подумали бы о будущем, тем более, у Вас ребенок... Постарайтесь меньше пить, следите за собой... Может, Вам удастся устроиться на какую-нибудь работу.
      – На работу?! Сдурела ты? Да, если завтра объявят, что трезвых и чистых на работу поволокут, я в стельку напьюсь и грязью измажусь, даже дерьмом могу, только бы не трогали. Мне вон из подвального магазина азер говорит: «Мой у меня полы, мети тротуар, товар грузи, а я тебе двадцать рублей в день буду давать». Нашел дуру! За полбутылки вкалывать я буду? А на закуску, а папиросы? Я вот без всякой работы и выпивши всегда, и с куревом, и сытая. А ему вкалывай, да еще трахать меня, конечно, будет, и на выпивку не заработаешь... Ищи дураков! Мне и без работы хорошо.
      – Я не такую работу имею в виду... Можно договориться в жэке (я уже спрашивала там), чтобы устроиться дворником. Вы говорили, что у вас есть паспорт. А если вас возьмут дворником, вам дадут служебную комнату, будет жилье.
      – Ты чё? Кто тебя просил? Да если меня из-за паспорта этого работать заставят, я его сожгу к черту. Жилье будет!.. Оно у меня и сейчас есть. Мыс дворником этим по соседству живем: он на пятом этаже, а мы над ним на чердаке. Какая разница?
      – Но вас в любое время могут оттуда выгнать.
      – Другое место найдем. Подумаешь!.. Уже выгоняли и не раз. А его не могут выгнать? Не заплатит за комнату свою несчастную – погонят. Мети, скреби целый день, орут на тебя, кому не лень, а живешь не лучше нашего. Да еще плати! А мы в соседях и не платим, и сами, на кого хочешь, орем, над нами начальников нету... Ладно, мать, у меня времени нет с тобой болтать. Это ты на пенсии, тебе делать нечего, можешь лясы точить, а мне идти надо... Значит, договорились: ты письмо пишешь, а я Светку не трогаю! – Зойка обнимает за плечи Маргариту. – Будь спок, подруга! Я в дружбе верная, обещание сдержу. И ты не подведи! А если не напишешь, то я Светку, будь здоров, как отметелю: и за себя, и за тебя... Смотри, напиши! Бывай.
      Зойка спешной походкой удаляется...