Сосредоточившись, он понял, что может интерпретировать все, что воспринимал раньше как цвет — полоса света, извивающаяся снаружи, другая, пересекающая ее, и еще одна — настоящая сеть, предназначенная для ловли душ, заблудившихся здесь. Лало чувствовал присутствие тех, других существ, менее разумных, чем призраки, но более активных и осведомленных.

В середине этого узла появился Знак, зловеще пульсирующий и меняющий цвет, форму и запах, заманивая жертву. Лало содрогнулся, будто бы что-то подхватило его. Ярко светящиеся линии распались, а знак в середине растворился, преобразовался, захватывая обрывки пульсирующей энергии, в такую форму, которую человеческие глаза могли воспринимать помимо их желания. Открылись узкие ворота, предназначенные для живого существа, и Лало, жаждущий контакта, протиснулся в них.

«Эхас, барабаришти, азгелдун м'хай тси! О, ты, кто не знает тайны Жизни и Смерти, подойди ко мне! Йевой! Йевад!» Голос прозвучал, как щелчок и дверь захлопнулась, поймав в ловушку человека и обдав его дождем из искр, пахнущих озоном и серой.

Лало сжался, словно потревоженная улитка, пытаясь избежать соприкосновения с этим светом и произносимых слов. Они звучали на языке того уровня, откуда пришел дух. Однако положение, в котором оказался Лало, давало ему возможность понимать их и уяснить, что есть и другие, еще более страшные места, чем то, в котором он находился теперь.

«Евголод шеремин, шиназ, шиназ, тисерранеч, йевой!» — рокотал голос, внушая человеку, как с помощью колдовства можно отделить душу от тела, с которым она была непристойно и нерасторжимо связана, а также способ, посредством которого можно было бы сделать такую душу навсегда свободной, хотя ценой этого могла быть аннигиляция тела. Лало съежился от этих знаний, постичь которые у него никогда даже не было намерения.

Но когда голос смолк, и эхо замерло, Лало удалось сосредоточить свое внимание на иллюзорной фигуре, которая стояла внутри мерцающего круга, находящегося за пределами треугольника, где Лало и злой дух находились в вынужденном плену. Это был Инас Йорл — несомненно, он — Лало сразу узнал эти сверкающие глаза.

В тот же миг чародей, казалось, понял, что его опыт с вызовом души окончился гораздо успешнее, чем он предполагал. Поднялся жезл, и в спокойном воздухе закружились в вихре энергетические лучи.

— Убирайся, о, непрошеная душа, в свою сферу, и жди момента, когда я позову тебя!

Лало упал под напором неведомой силы, и на мгновение в нем зародилась надежда, что, повинуясь инстинктивному желанию очистить свое жилище от посторонних, колдун вернет домой и его. Но где теперь его дом?

Воздействие силы ослабло, и Лало удалось приподняться. Однако, он все еще находился в том же самом треугольнике. Злой дух рядом с ним зашипел и потянулся к нему горящими когтями.

— О, непрошеная душа, поторопившаяся явиться на мой зов, назови мне свое имя. — Казалось, Инас Йорл даже не заметил его падения, и Лало начал понимать, что колдовство требует терпения и крепких нервов.

Он поднялся на ноги и подошел к краю треугольника настолько близко, насколько смог осмелиться.

— Это я, Лало. Портретист. Инас Йорл, разве ты не узнаешь меня?

И пока ждал ответа, Лало понял вдруг, что сам он сразу узнал Инаса Йорла, и это было очень странно, ведь смысл приносящего страдания проклятия в том и заключался, что облик колдуна не мог долго сохраняться постоянным. Заворожено Лало посмотрел в истинное лицо чародея.

Он увидел в нем гнев и злость, лежащие за пределами его понимания, через которые лишь слегка проступали признаки проницательности и мучительной любви. В этом лице нашло отражение все великое и ужасное, что составляло внутренний конфликт, переживаемый чародеем, смягчить который могло бы только медленное течение безнадежных лет. И эти годы наступили уже очень давно. Черты его лица были вырезаны безжалостным клинком власти, а затем отшлифованы добротой, придаваемой страданием, и мучительным отчаянием. Ему стало понятно, почему чародей отказался от предложения Лало написать его портрет, и было бы очень интересно узнать, какую же часть своего портрета Инас Йорл больше всего боялся увидеть.

— Инас Йорл, я знаю тебя, но я не знаю, кто я теперь и почему я здесь!

Определенно, колдун теперь заметил его и рассмеялся.

— Ты не умер, если это то, что больше всего беспокоит тебя, и здесь нет и тени волшебства. У тебя что, была лихорадка или та гора, на которой ты женат, ударила тебя так, что ты потерял сознание?

Лало отрицательно покачал головой, пытаясь припомнить.

— Да ничего подобного не было — я просто рисовал, я был один, и….

Колдун внезапно стал серьезным.

— Ты рисовал? Наверное, самого себя? Теперь я понимаю. Бедный маленький карась — ты приоткрыл запретную плотину и был унесен через нее в открытое море. Те, чьи портреты ты написал, могут отрицать истинность того, что они видят на них, но ты не можешь отказаться оттого, что ты рисуешь на холсте без отрицания самого себя.

Лало молчал, пытаясь припомнить все, что с ним произошло. Он рисовал картину, затем отступил от холста, когда она была завершена, и увидел… Голова закружилась, сознание покинуло его — и он упал в глубокую пропасть, наполненную спиралями света и тьмы, стремящуюся поглотить его. Потом какая-то неведомая сила подхватила художника и он оказался перед фасадом, который был ему хорошо известен.

— Таким образом ты убежал как от реальности, так и от изображения, а твое тело лежит сейчас где-то покинутое. Я могу вернуть тебя в него, если ты действительно этого хочешь — но разве ты не понимаешь? Теперь ты свободен! Знал бы ты, что бы я отдал, чтобы достичь того, чего ты невольно… — колдун прервал сам себя. — Но я забыл. Твое тело здорово и молодо…

Лало едва слушал. Его первым неистовым желанием, исполнения которого было бы вполне достаточно, было попросить отправить его в царство теней. Но как потом выбраться оттуда? Смысл происходившего с ним воспринимался на грани сознания, вселяя в него ужас, дразня ложными надеждами и терзая разум подобно огромным крыльям.

И тут крылья появились не только внутри его сознания, но и снаружи; злой дух взвился по спирали и улетел, оставив после себя шлейф искр, воняющих, как паленая шерсть, а изящные силовые решетки, внутри которых находился Инас Йорл, разрушились под действием трещины, возникшей между мирами, через которую ворвались черные крылья с когтями, напоминающими острые мечи.

Боль разорвала его тело на части, и сознание Лало унеслось, сопровождаемое истошным воплем колдуна:

— Сиккинтайр, сиккинтайр!

Джилла плотнее запахнула плащ и поспешила по стертым булыжникам Лживой улицы в надежде, что шорох, который она слышит позади себя, это всего лишь шелест листьев, потревоженных ветром. Считалось, что квартал, где жили ювелиры, был более безопасен для пешеходов, чем Базар. Но каждый обитатель дома Джиллы знал, что она ни за что на свете не свернет с намеченного пути.

Тем более сегодня. Она нервно сжала пальцами довольно тяжелый мешочек, висящий у нее на шее, где хранились остатки ее золота. Услуги колдунов стали слишком дорогими. Она прокляла всех — Альтена Сталвига за его некомпетентность и Иллиру, полукровку С'данзо, которая только и смогла сказать, что без колдовства здесь не обошлось: Лало, попавшего в такую переделку; и себя за свой собственный страх.

Шорох позади нее превратился в топот бегущих ног, и Джилла повернулась, преисполненная гневом, вызванным страхом. Ее массивная рука напряглась и ударила первого вора, как только он приблизился. Тот согнулся, издав звук, похожий на звук лопнувшего мяча, и в воздухе блеснул нож, отскочивший со звонким металлическим стуком от ближайшей стены. Джилла опустила другой кулак на голову человека и вступила в борьбу с его компаньоном, прежде чем тот осознал, почему упал его товарищ; она начала трепать его за уши со всей злостью, которой научила ее жизнь на окраине Лабиринта, вкладывая в это всю силу своих могучих рук.

Кровь пела в ее жилах, а большая часть страха была поглощена адреналином, когда она поняла, что хватит и решила, что пора уносить ноги. Позади шевелились, стонали и пытались подняться две избитые ею фигуры.

Энергия воинственного духа несла ее мимо магазинов на ковровом рынке и изумленных взглядов их владельцев, сворачивающих свой товар, ведь солнце уже клонилось к закату, окрашивая город в пламенеющие цвета. Этот воинственный дух сопровождал ее всю дорогу до дверей Инаса Йорла.

Там она остановилась, ее взгляд привлек изгиб медного дракона, украшавшего дверь. Рука легла на холодный металл дверного кольца, но она не решалась постучать. Все сказки о колдунах, которые рассказали ей дети страшными голосами, стоило поведать ей им о том, что она собирается предпринять, вдруг припомнились Джилле.

«Что я делаю здесь? Кто я такая, чтобы вмешиваться в дела колдунов?» Ее внутренний голос звучал спокойно и рассудительно, но в самой глубине ее существа зародилась мысль: «Лало проходил через эту дверь и возвращался домой, ко мне. Почему же тогда я не могу пойти туда, куда ходил он? « Джилла подняла и опустила дверное кольцо.

Дверь отворилась без единого звука. На пороге стоял слепой слуга, о котором она слышала и раньше. В руках он держал шелковую повязку. Облизав губы, которые внезапно стали сухими, Джилла повязала ее вокруг головы и позволила слуге взять ее за руку.

По крайней мере, у нее было преимущество — кое-что она знала. Лало рассказывал ей и о Дарусе, слепом слуге, и о необычных стражниках, охраняющих внутренние покои колдуна. Но звуки шагов по каменной лестнице и ощущение присутствия несметного количества тел, скользящих вокруг, парализовали ее. Змеи всегда внушали ей сильный страх. «Это не змеи, — успокаивала она себя. — Это всего лишь василиски!» А ее пальцы еще сильнее сжимали холодную руку проводника.

Когда они вошли в комнату, где тошнотворный запах жженого мускуса смешивался с запахом серы, она тяжело дышала.

Повязка была снята, и Джилла удивленно осмотрелась вокруг. Каменные стены были покрыты копотью, а на полу лежал оплавленный кусок металла, который когда-то был жаровней. В нише, сделанной в мраморной стене, стояла тахта, и через миг женщина поняла, что холмик на ней, покрытый богатой тканью, есть ничто иное, как лежащий человек. Она скрестила руки на груди и уставилась на него.

— После быка явилась корова, — устало сказал Инас Йорл. — Я должен был это предположить.

— Лало… — Джилла увидела как тонкая рука, что лежала на бархатном покрывале, изменилась, став более мускулистой, с кожей, покрытой тонким налетом голубоватых чешуек. Джилла проглотила обиду и заставила себя не отводить глаз. — Лало находится в каком-то странном трансе вот уже две недели. Я хочу, чтобы ты вернул его душу обратно в его тело. — Она дотронулась до кошелька на шее.

— Оставь себе свое золото, — ворчливо сказал колдун. — Твой муж уже просил меня сделать это, и я согласился. Было бы забавно посмотреть, как отнесется Санктуарий к человеку, который посмотрел в лицо своей собственной душе. Но Лало сейчас за пределами моей досягаемости.

— За пределами твоей досягаемости? — с болью прозвучал голос Джиллы. — Но тебя называют величайшим колдуном Империи! — Она встретила горящий гневом взгляд колдуна. Через мгновение взгляд стал тускнеть, и колдун отвел глаза.

— Я достаточно велик для того, чтобы знать пределы моего могущества, — ответил он с горечью. — Не могу говорить за бейсибцев, но никакое волшебство Санктуария не в состоянии справиться с сиккинтайром. Твоего мужа, женщина, забрали Летающие Ножи. Иди в Храм Ильса и, может быть, жрец Горонеш выслушает тебя. А лучше — иди домой — судьба Лало в руках богов.

Сиккинтайр пожирал плоть Лало и глодал его кости до тех пор, пока ветер не заиграл на его ребрах, как на арфе, отбивая ритм на длинных костях его бедер. Его длинные руки художника, лишенные мышц, которые делали их волшебными, трещали, как трещат зимой голые веточки, обращенные к небу.

И когда они стали совсем тонкими, под стать скелету, Лало упал, и мать-земля дала ему новую плоть, наросшую вокруг костей. Покрытый землей, он пролежал год или век, и когда истекло нужное время, он очнулся обнаженным на лесной поляне, усыпанной цветами, словно драгоценными камнями, ощущая свое тело гибким и сильным, как отточенное лезвие.

Он вскочил и пошел без цели, наслаждаясь прекрасной палитрой цветов и ласковым воздухом. Все в нем пело от ощущения нового сильного тела. Где-то зазвучала музыка, и он повернул на звуки.

Дубы начали редеть, и Лало вышел к поросшему травой склону, у подножья которого раскинулось небольшое озерцо, питаемое журчащим водопадом. На берегу он увидел стол, покрытый темно-красной узорчатой тканью с золотыми кистями. На столе стояли хрустальные графины, наполненные вином из Каронны, серебряные вазы с апельсинами из Энлибара, лежали большие блюда с жарены мясом и караваи белого хлеба. «Пир богов», — подумал Лало. И в самом деле, там пировали боги.

— Мы ожидали, что ты придешь, — прозвучал голос рядом с ним. Девушка, более прекрасная, чем самые красивые наложницы Принца Кадакитиса, протягивала ему одеяние из голубого шелка, расшитое драконами, чтобы он оделся; затем наклонилась, чтобы помочь ему натянуть на ноги золотые сандалии. Ее черные волосы ниспадали до самых бедер, отливая голубым в солнечном свете. Когда она подняла лицо и взглянула на него, он угадал в чертах ее лица Валиру, маленькую блудницу, которая позировала ему для портрета Эши, Жрицы Любви, и задрожал, поняв, кто помогал ему.

Она подвела его к месту в конце стола, и он начал есть, довольный тем, что другие боги в это время продолжали беседу между собой, не обращая на него никакого внимания. Рядом с Эши сидел человек, который, как предполагал Лало, был Анен — пузатый и хромоногий, словно пьяница — бывший товарищ Лало. Когда-то они вместе находили забвение, заглядывая в кружки с дешевым вином. Бог явно был чересчур полным, а его румяные щеки горели таким огнем, что могли зажечь даже самое безнадежное сердце. Отдавая дань своей прежней привязанности, Лало торжественно приветствовал его.

Бог заметил приветствие и пристально посмотрел на него. Встретив эти внимательные, серьезные глаза, Лало увидел в них немую печаль и вспомнил, что бог этот ежегодно умирает и рождается вновь. Потом Анен улыбнулся, и по мере того, как радость наполняла сердце Лало, его кубок наполнялся вином, похожим на кровь звезды.

Вино придало ему смелости, и он отважился посмотреть на других — кроткая Тиба, приносящая мир, быстроногий Шальпа, словно тень рядом с ней. Лицо его с первого же взгляда напомнило ему кого-то, кого он часто встречал в «Распутном Единороге», но кого именно, он вспомнить не смог. В суровых чертах Того-Кому-Нет-Имени он видел лицо каждого наемника, которого когда-либо встречал, а грубоватый добрый юмор женщин, красящих ткань в мастерских красильщиков — в лице светловолосой Тилли. Вдруг Лало начал понимать, что узнает их всех — он рисовал их, жил среди них, ничем не примечательных, в Санктуарии.

— Отец, ты избавился от Вашанки, по крайней мере, на время, но жрецы Саванкалы все еще удерживают его храм в Санктуарии! — Эши обратилась к яркому свету во главе стола, на который Лало до сих пор не осмеливался посмотреть.

— До тех пор, пока вполне не сформировалось новое тело Вашанки, его власть потеряна, — прозвучал голос рядом с Лало. — Но Ранканские боги не боятся Меня. Теперь здесь новая богиня, Бей, и мы должны как следует обсудить эту проблему.

— Почитатели ее культа в Санктуарии — беглецы. Но Империя, откуда они спаслись бегством, все еще находится под ее покровительством. Какой же силой она обладает в Санктуарии? — спросила Тилли. На какой-то момент ее муж, Туфир, наклонился вперед, внимательно слушая, и Лало уклонился от его проницательного взгляда. Жрецы звали Туфира другом сиккинтайров, тогда как Илье был их хозяином. Они научили его быть дальновидным. Не он ли приказал привести сюда Лало.

— Я устала от всех этих раздоров, — вздохнула Шипри. — Думаю, что, когда ты возьмешь верх над ранканами, опять наступит мир. Мы, наконец, поладили с Сабеллией, и уверена, с этой новой богиней тоже договоримся. Она ведь все-таки богиня и должна быть благоразумной.

Лало облегченно откинулся назад. Сабеллию он рисовал со своей собственной жены, но в следующее мгновение уже испугался ревности Шипри. С годами Джилла все меньше и меньше напоминала ему Острую-на-Язык, и он уже подумывал о том, чтобы писать с нее портрет Матери-Прародительницы илсигов.

Неожиданно свет, исходящий от лица Ильса, обратился на него. Он вскрикнул и отвел глаза. Даже находясь в этом обновленном теле, он был не в состоянии выдержать его.

— Сын Ильса, подойди ко мне… — Голос звучал резко, больно отдаваясь в ушах, несмотря на то, что Лало прикрыл их ладонями. Он замотал годовой.

— Господин, я служил в храме твоих врагов и боюсь твоего гнева.

— Но я нанес поражение моим врагам. Встань и подойди ко мне!

«Я ведь уже умер, — подумал Лало. — Что же еще он может мне сделать?» — Он открыл глаза. Великий Пророк Туфир ждал, чтобы проводить его к Отцу, который убрал сияние с лица, и очень напоминал теперь лик мраморной статуи в своем Храме.

— С тех пор, как тебя коснулось волшебство, ты нарисовал множество портретов, художник. Что же ты видел?

Лало сосредоточил взгляд на серебряном ожерелье, поблескивающем под темной бородой бога. — Иногда я видел тварей… — пробормотал он, — иногда — дьяволов, а иногда — и… богов.

— А когда ты почувствовал в себе дар, полученный от волшебника? — продолжал неумолимый голос.

Лало пожал плечами, но Туфир не давал ему уйти от ответа. В нем чувствовалась обида, которая заставила Лало смутиться, а кроме того — сильное (о ужас) желание уничтожить его и в то же время готовность к любви (что испугало его еще больше). Лало неожиданно почувствовал в себе всю глубину таящейся в нем нерастраченной творческой силы.

— Раньше ты служил Инасу Йорлу и жрецам Вашанки, но теперь, сын мой, ты будешь служить мне, — прозвучал голос Ильса.

Лало увидел перед собой белый холст и кисти, которые были настолько лучше тех, которыми он обычно пользовался, насколько лошадь породы Трес превосходила Подветренного осла, и палитра с такими красками, за секрет изготовления которых любой мастер в Санктуарии отдал бы душу. Правая рука Лало начала наполняться силой, которая все росла и росла, как бы готовясь к творчеству. Он нащупал кисть и окунул ее в краску) цвет которой можно было бы определить как более, чем алый, и тронул ею холст. Он почувствовал, как волна творческой энергии взрывоподобно прорвалась через кисть, освобождаясь подобно любовному оргазму.

Его рука двигалась быстро, расцвечивая холст багряными цветами, затем возвращалась к палитре за сияющим золотом и в завершении за оттенками опалово-голубого. Он отступил назад, выпустив кисть из руки. Сам холст и изображение на нем увеличились, изогнулись, и холст взлетел в воздух, сияя.

Эши засмеялась и захлопала в ладоши, а Туфир улыбнулся своей слабой страдающей улыбкой. Лало смотрел на это миниатюрное творение, которое родилось из-под его рук и теперь парило между деревьями.

— Раньше ты обладал даром изображать Истину, беря ее из реальной жизни, — прозвучал шепот Ильса, отдаваясь в самых дальних уголках души Лало. — Теперь ты сможешь воплощать в Реальность Истину так, как ты ее себе представляешь. Ты все еще не понимаешь, кто ты?

О ты, Благословенная Мать Всего Сущего, Мы все, твои дети, потерявшие свой путь, обращаемся к тебе, Прости нас и храни ото всяческих бед, Храни нас и помоги найти дорогу домой в конце наших дней.

«Святая Шипри, Мать Всего Сущего, если ты любишь своего Господина, выслушай меня!» Бормотания Джиллы утонули в прекрасном благозвучии гимна. «Выслушай меня и помоги мне вернуть мужа…»

Здесь, в часовне Матери, потрескивали свечи, разбрасывая разноцветные искры, и при их свете с трудом можно было обнаружить следы достаточно грубого ремонта, произведенного в тех местах, где удар молнии, посланной Вашанкой, разрушил стену. Джилла спряталась в тени, когда одетая в голубые одежды жрица прошла туда и обратно перед мраморным изображением богини, продолжая свое пение.

Что бы ни разрушали люди, все воссоздается Тобою, Ты питаешь все сущее своей благотворной грудью; Твоя сущность — источник жизни, а когда она кончается, Мы вновь обретаем покой в Твоем святом чреве.

— А что если Лало уже спасен и находится под ее защитой? — подумала Джилла. — Наверное, богам нужен талантливый художник, а кого еще может предложить Санктуарий, кто бы сравнился с ним по таланту. — Она склонила голову, покачиваясь взад и вперед в такт продолжавшемуся пению, с благодарностью принимая замкнутый круг жизни и смерти, и слезы, которые она так долго сдерживала, дождем брызнули на мраморный пол.

Жрицы закончили обряд, и в часовне наступила тишина. Джилла ощутила прикосновение Ванды к своему плечу. Она позволила дочери вывести ее на яркий солнечный свет Санктуария.

— Ничего не говори мне, — сказала Ванда. — Горонеш даже не будет встречаться с тобой, а те святоши, которые служат Шипри, сказали, что эта потеря есть часть того бремени, которое должна нести женщина.

Джилла оглянулась назад на золотое здание Храма, все еще на половину обнесенное лесами. — Разве это так уж эгоистично — хотеть, чтобы Лало вернулся ко мне? Я думала, что я сильная, но оказалось, что он просто необходим мне!

— Конечно, это так! — решительно сказала Ванда. — Так же, как и нам всем! — Ее волосы сияли на солнце, отливая медью, как волосы Лало в годы его молодости. Но в ее серых глазах стояла тревога. Джилла проглотила остатки слез и живо вытерла глаза.

— Ты права. Я не знаю, что на меня нашло! — А теперь не хочешь ли ты пойти со мною к Леди Куррекаи?

Впервые за все то время, как они покинули Храм, Джилла обратила внимание на то, где они находятся, и поняла, что вместо того, чтобы свернуть на Дорогу Храмов, ведущую к городу, они шли вдоль открытой стены Дворцовой Площади. Она вздохнула.

— Очень хорошо! Колдуны и боги Санктуария не смогли мне помочь. Посмотрим, что могут сделать чужестранцы!

Принц любезно предложил Бейсе и ее двору занять комнаты во Дворце, хотя, вероятнее всего, он проявил добродетель скорее по необходимости. Джиллу интересовало, как же все они смогли разместиться внутри Дворца. Для нее было совершенно очевидно, что это место было осквернено присутствием бейсибских высокопоставленных лиц, одетых в отделанные кружевом брюки и свободные камзолы или блестящие юбки. Кроме того, все они повально увлекались высокими воротниками. Ей показалось, что бейсибцы превосходили численностью дворцовых слуг, носящих шелковые пояса и исполняющих свои обязанности с такой нарочитой торжественностью.

Джилла взглянула на свою дочь — она, как обезьянка, переняла бейсибскую моду для своего платья, выкроенного из старого платья своей хозяйки, подол которого был отделан блестящими золотыми нитями. Поможет или не поможет эта бейсибская женщина? В свое время Джилла и Лало приложили немало усилий, используя все свои дворцовые связи, чтобы пристроить туда дочь.

Леди Куррекаи занимала покои на втором этаже Дворца, рядом с апартаментами камергера, примыкающими к саду на крыше, который находился на попечительстве самой Бейсы. Если Джилла правильно поняла Ванду, когда та рассказывала ей о политической жизни бейсибцев, то Куррекаи приходилась кузиной Королеве Шупансее, правда не по прямой линии. Поэтому она не могла претендовать на престол Империи, но была достаточно благородного происхождения, чтобы держать священных змей и готовиться стать жрицей.

Джилла вздрогнула, подумав о змеях. Василиски Инаса Йорла были достаточно неприятны, и сейчас ей предстояло вновь столкнуться с чем-то ужасным. «Должно быть я все-таки люблю этого человека, иначе давно убежала бы домой», угрюмо подумала она.

Но они уже были у дверей, и отступать было поздно. Она почувствовала аромат каких-то благовоний, похожий на горький запах сандалового дерева.

— А! Мать моей маленькой подружки. Добро пожаловать… — приветствовал их довольно низкий голос с легким акцентом. Женщина, поднявшаяся им навстречу, когда они вошли, была такого высокого роста и такого плотного телосложения, что Джилла почувствовала себя почти маленькой. Она сверкнула великолепием расшитой нижней юбки из малиновой парчи, покрытой золотым узором, под которым едва можно было различить изначальный рисунок. Поверх этой юбки был надет бархатный кринолин глубокого синего цвета и корсет из точно такого же материала с длинными узкими рукавами. Джилла раньше даже и не догадывалась, что знатные бейсибские женщины не носили верхней одежды — их груди оставались совершенно открытыми. У Куррекаи они были полными и крепкими, а их соски замысловато разрисованы ярко-красными и золотыми красками.

— Садитесь. Я пошлю за чаем. — Леди Куррекаи хлопнула в ладоши, опускаясь на кушетку и шурша шелком. Ванда подвинула матери подушечку, и Джилла, которая постоянно ощущала в себе тревожное желание уйти, с благодарностью села.

— Ваша дочь очень хорошая помощница, — продолжала леди с томным видом. — Она такая быстрая и у нее такие чудесные волосы.

Ванда покраснела, взяла поднос из рук бейсибской женщины, которая принесла его к дверям комнаты, и поставила на низенький столик, украшенный сложной резьбой по красному дереву, начав разливать чай. Чайный сервиз был изготовлен из фарфора, такого тонкого, что казался прозрачным, а Джилла вдруг осознала, что не меняла платье с тех самых пор, как заболел Лало, и что ее волосы растрепались.

Ей хотелось поскорее перейти к цели своего визита и уйти отсюда, но знатная женщина вдыхала аромат чая, будто ничего кроме этого в мире не существовало. Ванда оставалась перед ней на коленях до тех пор, пока Куррекаи не кивнула головой и, наконец, не сделала один церемонный глоток. После этого Ванда повернулась и налила чай в чашки матери и себе. Джилла подозрительно попробовала напиток и нашла его странным, но довольно приятным на вкус. Она быстро выпила чай и теперь неуклюже держала чашку на коленях, в то время, как леди пила его с бесконечной неторопливостью. Наконец она вздохнула и поставила чашку.

— Моя Госпожа, — сказала Ванда нетерпеливо, — я рассказывала вам о странной болезни моего отца. Нам не удалось найти никого в этом городе, кто смог бы вернуть нам его, но ваши люди мудрее нас. Не могли бы вы помочь нам?

— 0, дитя! Я отношусь к твоему горю, как к своему собственному, но что, ты полагаешь, я могу сделать? — Голова Куррекаи повернулась в жестком воротнике, голос ее звучал очень участливо.

— Я слышала… — Ванда судорожно вздохнула, и голос ее стал на тон выше. — Я слышала, что яд змеи обладает множеством удивительных свойств…

— О, моя дорогая подружка, — вздохнула Куррекаи и откинулась назад, в одном из разрезов ее кринолина появилось алое мерцание змеиного язычка, а затем узкое длинное тело — змея медленно выскользнула из своего убежища и лениво свернулась в складках нижней юбки. Джилла, как загипнотизированная, уставилась на выбрасываемый вперед алый язык змеи и ее блестящие, как бриллианты, глаза.

— То, что ты говоришь — правда. Яд может быть сильным стимулятором, если его правильно… приготовить. Но твой отец не принадлежит к моим людям. Яд может погубить его.

— Но ведь все-таки есть шанс? — Все муки, испытанные за последние три недели, нахлынули на Джиллу, и в этот миг она обрела голос — эта женщина должна согласиться помочь им!

— Я не хочу убивать мужчин Санктуария. — Поворот головы леди Куррекаи был очень категоричен.

Джилла поднялась, в то время как Ванда все еще сидела неподвижно. Бейсибская женщина начала обдумывать ситуацию, принявшись ходить по комнате. Когда она остановилась, змея находилась всего лишь в футе от вытянутой руки Джиллы. Алая голова метнулась вверх, подобно пламени, и начала монотонно раскачиваться.

— Мама, не двигайся! — резко прозвучал свистящий шепот Ванды.

Джилла оставалась спокойной: она достигла своей цели, глядя впервые прямо в круглые глаза леди Куррекаи.

— А женщин Санктуария? — хрипло спросила она. — Почему бы и нет? В том случае, если Лало умрет, я умру тоже. Так почему бы не здесь?

Джилла выдержала бесконечно долгий немигающий взгляд женщины. Леди Куррекаи пожала плечами и почти беззаботным движением поставила ладонь между Джиллой и красным пятном, которое тут же нанесло удар по ее руке.

С подступившей к горлу тошнотой Джилла качнулась на пятках назад. Всего лишь через секунду змея повисла, вонзив зубы в мякоть большого пальца Куррекаи. Потом змея начала дергаться, и женщина сбила ее легким щелчком среднего пальца, слегка встряхнув при этом. Змея скользнула обратно в прорезь ее кринолина.

— Во имя Святой Бей, Великой Матери! — Куррекаи заговорила резко и громко, а потом вдруг стала очень спокойной, и глаза ее сделались такими же бесцветными, как глаза Лало. Джилла наблюдала за всем происходящим, трясясь от ужаса. Что будет, если эта бейсибская женщина умрет прямо здесь? Ванда пробралась поближе к матери и ухватилась за нее, как обычно делала, будучи маленькой девочкой.

Когда леди наконец-то пошевелилась, раздался долгий вздох облегчения. Но Джилла так и не поняла, кому из них троих этот вздох принадлежал. Громадная капля крови, похожая на неограненный рубин, катилась по пальцу леди. Она огляделась и движением головы сделала знак Ванде.

— Принеси мне маленькую хрустальную бутылочку из комнаты, похожую на те, в которых обычно держат духи.

Ванда вскочила на ноги, чтобы выполнить приказание. В это время леди Куррекаи вновь повернулась лицом к Джилле.

— Я сделала попытку преобразовать яд с помощью моей крови, но он должен быть использован немедленно. Сделай на теле своего мужа такую царапину, чтобы появилась кровь, и нанеси каплю этой крови на рану. — Она вынула пробку из бутылочки, которую подала ей Ванда, коснулась ею капли крови и опять вставила в бутылочку, слегка встряхнув. И сжала палец, чтобы выдавить вторую каплю, а затем и третью.

— А теперь иди и сделай так, как я велела, и быстро. — Она еще плотнее прижала пробку и протянула бутылочку Джилле, Потом осторожно слизала с пальца липкое пятно. — И запомни, я тебя предупреждала — опыт может не удаться.