Диана Л. ПАКСТОН

ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ

На стене вызывающе тускло и мрачно мерцало большое зеркало.

Даже через всю комнату Лало мог видеть свое отражение — коренастый человек с редеющими рыжеватыми волосами, полнеющей талией и тонкими ногами; человек с тревожными глазами и короткими руками, перепачканными краской. Но не отражение, где почему-то он видел себя с пустыми руками, испугало его. Его напугало собственное изображение на холсте, которое он рисовал, глядя в зеркало.

Крик, донесшийся с улицы, заставил Лало вздрогнуть, и он медленно приблизился к окну. Но это оказался всего лишь какой-то мужчина, преследующий вора-карманника, который по ошибке попал в их тупик, пытаясь найти кратчайший путь между Скользкой улицей и Базаром. Сдержанность жизни в Санктуарии со времени вторжения или нашествия (или как там еще это можно назвать) бейсибцев придавала простому воровству почти ностальгический шарм.

Лало посмотрел вдаль, поверх нагромождения крыш, на голубую гавань и случайный отблеск солнечного луча, попавшего на позолоту мачты бейсибской шхуны. Лало думал, что чужеземцы выглядят очень живописно в своих расшитых бархатных одеждах, украшенных драгоценностями, отчего, наверное, даже у Принца Китти-Кэта рябит в глазах. Однако до сих пор его еще ни разу не пригласили написать портрет кого-нибудь из них. Или нарисовать что-нибудь еще, коли на то пошло — не когда-нибудь, а именно сейчас, до того, как добрый народ Санктуария найдет способ перекачать значительную часть богатств пришельцев в свои собственные сундуки. То ли не находилось свободных средств, то ли не было желания нанять единственного выдающегося художника Санктуария, чтобы расписать их залы. Лало желал знать, будет ли дар, данный ему Инасом Йорлом, служить бейсибцам. Интересно, есть ли у рыбоглазых душа и можно ли ее показать?

Помимо своего желания художник вернулся к зеркалу.

— Лало!

Голос Джиллы прервал колдовское очарование зеркала. Она появилась в дверях, хмуро глядя на него. Он виновато покраснел. То, что зеркало поглощало все его внимание, беспокоило ее. Наверное, беспокойство увеличилось бы еще больше, узнай она, почему зеркало так зачаровало его.

— Я собираюсь за покупками, — сказала жена резко. — Купить тебе что-нибудь?

Он отрицательно покачал головой.

— Я полагаю, ты хочешь, чтобы я присмотрел за ребенком, пока тебя не будет дома?

Альфи протиснулся из-за ее спины, держась за юбку матери, и уставился на отца своими ясными глазками.

— Мне три года! — сказал он. — Я уже большой мальчик!

Лало неожиданно засмеялся и наклонился, чтобы взъерошить копну белокурых вьющихся волос.

— Конечно, ты большой.

Джилла возвышалась над ним подобно статуе Шипри — Прародительницы Всех Живых — в старом храме.

— Я возьму его с собой, — сказала она. — В последнее время на улицах довольно спокойно, а ему необходимо двигаться.

Лало кивнул, и, когда он выпрямился, жена коснулась его щеки. Он понял то, что ей очень редко удавалось выразить словами, и улыбнулся.

— Смотри, чтобы тебя не слопали рыбоглазые, — сказал он ей.

Джилла фыркнула.

— Среди белого дня? Хотела бы я посмотреть, как им это удастся! К тому же наша Ванда говорит, что они такие же люди, как и мы, несмотря на их смешной вид. Она это точно знает, находясь в услужении у этой Леди Куррекаи. Кому ты больше веришь — базарным сказкам или своей собственной дочери? — И она повернулась к двери, прижав ребенка к одному из своих широких бедер, а корзину для продуктов к другому.

Здание сотрясалось от тяжелой поступи Джиллы, когда она спускалась вниз по лестнице. Лало вернулся назад к окну, посмотреть, как жена выйдет на улицу. Яркий солнечный свет позолотил ее поблекшие волосы, и они стали такими же яркими, как у ребенка.

Она скрылась из виду, и художник остался один на один с зеркалом и своим страхом.

Человек по имени Зандерей как-то спросил Лало, писал ли он когда-нибудь автопортрет, возникало ли у него желание выяснить, сможет ли он с помощью дара правдиво изображать человека, данного ему волшебником Инасом Йорлом, написать свою собственную душу. В ответ Лало поведал Зандерею историю своей жизни, будучи совершенно уверен, что знает себя, а поэтому не очень-то обратил внимание на его слова. А потом на горизонте появился бейсибский флот; на топах мачт и носах судов играло солнце, и люди Санктуария вообще перестали обращать внимание на что-либо другое. Но теперь, когда все успокоилось, и у Лало не было заказов, которые могли бы отвлечь его, он был не в состоянии оторвать глаз от зеркала, висящего на стене.

Лало слышал неистовый собачий лай, доносящийся с улицы, голоса двух женщин, грубо бранящихся внизу, во внутреннем дворе, и слабый не умолкающий гул Базара. В комнате было спокойно — в это утро он собирался сделать черновой набросок сцены заключения брака Ильса и Шипри. В доме сейчас, кроме него, никого не было — никого, кто бы мог появиться в дверях и спросить, чем он тут занимается. Никого.

Подобно лунатику Лало поднес мольберт к зеркалу, расположил его так, чтобы свет из окна полностью освещал его лицо, и ваял в руки кисть.

После этого словно любовник, потерявший голову от первой близости со своей любимой, или неосторожный фехтовальщик, получивший последний удар врага, Лало начал писать то, что увидел.

Джилла тяжело поставила на стол корзину с продуктами, взяла мешочек муки из детских любопытных пальчиков и ссыпала ее в ларь. Затем отыскала деревянную ложку для Альфи, усадила его, и он начал колотить ею по полу. Постояла некоторое время, переводя дыхание, и стала выкладывать остальные покупки.

Это не заняло много времени. Появление бейсибцев ухудшило снабжение Санктуария продуктами питания, а их состоятельность явилась причиной постоянного роста цен, и, хотя Джилла и накопила немного серебра, никто не мог сказать, сколько пройдет времени, пока Дало получит постоянную работу. Семья опять была вынуждена сесть на рис и фасоль, изредка питаясь тушеной рыбой, которая — теперь, когда к местному флоту прибавилось так много новых кораблей — стала единственным продуктом, имеющимся в городе в достаточном количестве.

Джилла вздохнула. Ей всегда доставляло радость изобилие продуктов — ей нравилось подавать на стол мясо, приправленное специями, ввозимыми с севера. Но вот уже много лет, да сколько она себя помнила, они существовали на медяки, и она стала специалистом в вопросах кормления семьи горохом и обещаниями. Ничего, они переживут бейсибцев, как пережили все другие напасти.

Короткие ножки Альфи понесли его прямо к двери в студию Лало. Джилла подхватила его, подняла, держа прямо перед собой, все еще извивающегося, и поцеловала в пухлую щечку.

— Нет дорогой, туда нельзя — папа работает, и мы не должны ему мешать!

Было что-то необычное в том, что муж даже не позвал ее, когда услышал, как она пришла. Когда он рисовал с натуры, Вашанка мог бы разрушить весь дом, и Лало этого даже не заметил бы. Но заказов не было уже довольно давно, а когда Лало работал ради собственного удовольствия, он всегда рад был прерваться, чтобы выпить чашечку чая. Она позвала Латиллу, чтобы та забрала маленького братика играть в детскую комнату, разожгла огонь в печи и поставила на него чайник. Лало все еще не выходил.

— Лало, дорогой, вода вскипела, не хочешь ли чашечку чая? — Она остановилась на секунду, уперев руки в бока, неодобрительно глядя на закрытую безмолвствующую дверь, потом решительно подошла и открыла ее.

— Ты можешь, наконец, ответить мне!? — Джилла остановилась. Лало за мольбертом не было. На какое-то мгновение она подумала, что муж куда-то ушел, оставив дверь в дом незапертой. Но в комнате было что-то не так — да вот же он возле дальней стены, стоит словно предмет мебели. Ей потребовалась еще минута, чтобы понять, что он так и не двинулся с тех самых пор, как она вошла, даже не глянул на нее.

Женщина быстро подошла к мужу. Он стоял так, будто бы перед этим осторожно двигался шаг за шагом через всю комнату, пока не достиг стены. Кисть все еще была зажата в его руке; Джилла вытащила ее и положила на пол. А муж все не двигался. Его глаза через всю комнату смотрели на мольберт, ничего не видя. Джилла тоже взглянула туда — на нем было изображено лицо человека. Отсюда она не увидела в нем ничего примечательного. И опять повернулась к Лало.

— Лало, с тобой все в порядке? Ты слышишь меня? Матерь Шепси, прости нас! Лало, что с тобой случилось? — Она потрясла его за руку, но он не ответил. Тоскливый страх зародился в ее сердце, с каждой минутой становясь, все сильнее и сильнее.

Джилла заключила его в свои широкие объятия, и некоторое время подержала, прижимая к себе. Он не сопротивлялся. Его тело было теплым, она чувствовала, как рядом с ее медленно билось его сердце. И со странной определенностью поняла — самого его в теле не было. Закусив губы, она дотащила тело до соломенного тюфяка и уложила его, как ребенок укладывает куклу.

Щупальца страха уже охватили ее всю, вплоть до кончиков пальцев. Джилла стала на колени возле мужа, растирая его руки, скорее ради того, чтобы успокоиться самой, нежели помочь ему. Его глаза были лишены какого-либо выражения, зрачки сильно расширены, и он не видел своей работы, хотя, когда она вошла, его лицо было повернуто в сторону холста. Похоже, глаза были сосредоточены на чем-то другом, находящемся за пределами Санктуария — в какой-то внутренней глубине, где человек мог пропасть навсегда и не найти там покоя.

Дрожа, Джилла попыталась закрыть ему веки, но они открылись снова, вернув это ужасное ничего не значащее выражение. Она ощутила, что из ее груди готов вырваться крик, вместе с которым вырвется на свободу весь ее дикий страх. До боли стиснув зубы, женщина тяжело поднялась на ноги.

Истерика не принесет ничего хорошего. Времени достаточно для того, чтобы успеть еще дать волю своему горю, если надежды не останется совсем. Возможно, это какой-то странный припадок, который скоро пройдет, или новая неизвестная болезнь, от которой Лало может излечиться благодаря заботливому уходу. Или, может быть, (в ее голову пришла еще более мрачная мысль, которую она тут же попыталась отбросить) может быть, это колдовство.

— Лало, — мягко позвала она, словно ее голос мог еще каким-то образом восприниматься им, — Лало, дорогой мой, все хорошо. Я приведу тебе врача: я сделаю из тебя здорового человека! — Она уже приняла решение. Если он не встанет завтра самостоятельно, ей необходимо будет найти целителя — возможно, Альтена Сталвига — она слышала, что его лекарства спасли жизней больше, чем забрали.

Чайник продолжал шуметь, и она поспешила вон из комнаты, задев по дороге мольберт, который закачался и упал. Не останавливаясь, Джилла подняла его и поставила в углу комнаты рисунком к стене.

Лало тревожно всматривался в мрачные облака, кружившие вокруг него подобно колдовскому вихрю, опустошившему Санктуарий год назад. Жизнь не покинула его, хотя зловоние было таким, что перехватывало дыхание. На мгновение ему показалось, что он опять оказался в канализации Лабиринта, но большое количество света заставило его отказаться от этой мысли. Тогда, во имя Шальпы, Короля Теней, куда же его занесло.

Он сделал шаг вперед, потом еще один. Его ноги нащупывали дорогу на неровной почве. Цвета, которые прожилками пронизывали облака, вызывали в нем отвращение — желтый, как сера, перемежался с синевато-багровым, словно незаживший шрам. Кроме этих цветов, там был еще один, для которого невозможно было придумать название, и который так сильно раздражал глаза, что ему невольно приходилось отводить взгляд.

«Может быть, я мертв, — думал он, — бедная Джилла будет горевать по мне, но у нее есть средства к существованию, а старшие дети уже сами зарабатывают деньги. Она справится одна лучше, чем справился бы я, останься один…» Эта мысль была горькой, и он обнаружил, что плачет, ковыляя в одиночестве. Но плакать было бессмысленно, и вскоре слезы высохли. Он вернулся к своим исследованиям, как человек, исследующий то место, откуда недавно вырвали зуб.

«Все жрецы ошибались, и те, которые говорили, что боги забирают души умерших в рай, и те, что отправляли души грешников в ад. Или, может, у меня такая бесхребетная душа, которая не заслужила ни того, ни другого, и потому меня приговорили к скитаниям здесь?»

Лало провел половину своей жизни, мечтая уехать из Санктуария. Но теперь, когда Санктуарий был потерян для него, он был очень удивлен охватившему его страстному желанию вновь увидеть этот город.

Что-то проскользнуло рядом с ним, и Лало подскочил. Неужели крыса? Неожиданно под ногами он почувствовал булыжники. Дрожа, Лало огляделся вокруг и увидел нечеткие очертания предметов, выступавших из темноты — стены с арочными проходами и крыши, торчащие, как сломанных зубы, в мертвенно-бледном небе. Несомненно, это был широкий фасад дворца Джабала. Но этого не может быть, ведь пасынки сожгли его, разве не так? Л рядом (он был почти уверен, что ошибается) Лало увидел знакомую покосившуюся вывеску «Распутного Единорога», но глаза Единорога смотрели зло, а с его закрученного рога стекали капли крови,

Внезапно он понял, что слышит какие-то звуки — что-то похожее на пьяный смех людей, наблюдающих за тем, как забияка разбивает в кровь лицо ребенка, и тех, кто меняет женщин одну за другой; что-то, похожее на крик, который он слышал однажды, когда проходил мимо мастерской Корда, и на сдавленное бульканье людей, которых вешали во дворе Дворца. Он слышал все эти звуки в Санктуарии, и прислушался вновь. Живописец услышал рыдания, доносившиеся откуда-то спереди — сдавленное недоверчивое хныканье оскорбленного ребенка.

«Я был не прав, — подумал он. — Все-таки я попал в ад».

Лало побежал вперед и вдруг оказался окружен сражающимися фигурами. Дьяволы и пасынки дрались между собой так, что отрубленные конечности падали, как скошенные колосья, а капли крови дождем стекали на булыжник. Рядом оказался человек, и Лало подумал, что он похож на Зандерея, но тут фигура повернулась и отступила, лицо исчезло.

Следующим, кто подошел к нему, был Сджексо Кинзан, с которым они иногда пропускали по стаканчику в «Распутном Единороге», а за ним появилась женщина с длинными янтарными волосами, жена лорда Регли по имени Сэмлейн, которую Лало рисовал задолго до того, как встретил Инаса Йорла — перед ее смертью. Были и другие, которых, как ему казалось, он узнавал — воры, чьи искаженные черты он видел на виселице, церберы и наемники, которых он некоторое время видел в Санктуарии, а потом не встречал больше.

Теперь все они смотрели на него, окружив плотным кольцом. Лало побежал, пытаясь вырваться из темного лабиринта этого призрачного Санктуария, как личинка пытается выбраться из старого трупа, ища спасения.

— Женщина, тебе страшно повезло, что я пришел сюда! — сказал Альтен Сталвиг. — Мои пациенты обычно сами приходят ко мне, и я не привык посещать эту часть города!

— Но ты наверняка должен знать, что у моего мужа есть влиятельные друзья, которым может не понравиться, что ты позволил их любимому художнику умереть, не оказав помощи, не правда ли? — ядовито спросила Джилла. — Поэтому перестань избегать моего взгляда, словно проститутка, принимающая своего первого клиента, и скажи, что с ним случилось! — Она подняла руку толщиной с бедро Сталвига, который сделал судорожный глоток и, занервничав, бросил взгляд на человека, лежащего на тюфяке.

— Боюсь, это сложный случай, и нет необходимости смущать тебя медицинскими терминами. — Он прочистил горло.

— Теперь это, я полагаю! — Джилла схватила его сумку и прижала ее к своей огромной груди. — Что… что ты делаешь? Отдай ее мне! — Мне не нужна ни твоя болтовня о пиявках, ни твои увертки, Альтен. Ты просто покопайся и найди в своей сумке то, что поставит на ноги моего мужа! — С этими словами она протянула ее обратно. Он пожал плечами, вздохнул и открыл сумку.

— Это стимулянт — дограйа. Ты положишь его в чай, и будешь давать по столовой ложке четыре раза в день. Он поддержит сердце, и кто знает, может быть, приведет его в сознание. — Он бросил маленький пакет на одеяло и опять порылся в сумке, вытаскивая несколько желтоватых таблеток, завернутых в тонкую ткань. — Ты можешь также попробовать поджечь вот это — и, если и его запах не поднимет Лало, я не знаю, что сможет помочь ему. — Он выпрямился и протянул руку. — Два шебуша золотом.

— Альтен, ты меня удивляешь! Разве ты не собираешься попросить меня разделить с тобою постель? — Джилла засмеялась, пытаясь заглушить горе, которому она не позволяла вырваться наружу. Он побледнел и отвел взгляд. Тогда она вытащила спрятанный между грудей маленький замшевый кошелек, в котором хранила свое золото. У нее были и другие запасы, ловко припрятанные между половых досок и в стене — даже Лало не знал о них. Но дом мог сгореть, и лучше было держать некоторое количество при себе, так, на всякий случай. Она шлепнула монеты прямо во влажную ладонь Сталвига и стала наблюдать с мрачным видом, как он упаковал сумку и взял свою длинную палку, которую оставил прислоненной к двери.

— Да благословит вас Гекта и пошлет исцеление, — пробормотал он.

— Да благословенны будут руки целителя, — автоматически ответила Джилла, думая про себя: «Я потратила деньги, а он сам не верит в то, что эти жалкие травы принесут какую-то пользу».

Она прислушивалась к торопливому стуку сандалий Сталвига по ступеням, спешащего добраться к своему жилищу до наступления темноты, но глаза ее, не отрываясь, смотрели в лицо Лало.

И вдруг ей показалось, что дыхание его стало глубже, а между бровей появилось какое-то подобие складки. Она насторожилась, наблюдая за происходящими в нем изменениями, и надежда затрепетала в ее сердце подобно пойманному мотыльку. Но нет, черты его лица вновь разгладились. Это напомнило Джилле огромные волны, которые иногда накатывают на пристань, когда небо чисто и безоблачно. Рыбаки говорят, что это последние отголоски сильного шторма, бушевавшего далеко в открытом море.

«О, любовь моя, — думала она с мукой, — что за горестные штормы бушуют сейчас в той дали, где ты теперь блуждаешь?»

Выйдя из студии, она увидела ожидавших ее детей, всех, за исключением старшего Ведемпра, который служил помощником караванщика. Ее дочь, Ванда, была отпущена ее бейсибской хозяйкой, когда Джилла послала за ней, и теперь сидела, держа Альфи на коленях и глядя на мать невыразительным взглядом, напоминающим взгляд рыбоглазых. Даже второй ее сын, Ганнар, упросил Геревика, ювелира, у которого находился в обучении, отпустить его домой. Казалось, что только девятилетняя Латилла не обращала внимания на то, что происходит в комнате.

Джилла тяжело посмотрела на них, понимая, что дети, должно быть, слышали их разговор с Альтеном Сталвигом. Чего же они ждали от нее?

— Ну? — прервала она молчание. — Перестаньте смотреть на меня, как стая попавшейся в сеть трески! И кто-нибудь пусть поставит чайник!

Лало чувствовал запах колдовства, знакомый ему, как вонь его собственного стульчака.

Он прекрасно понимал, что находится в какой-то странной форме существования — даже плохой художник, который совершенно не способен влить в свои картины и капли магии, уловил бы здесь запах чар. И, хотя в той, другой, жизни Лало был осторожен в отношениях с колдунами, все-таки его осторожность, видимо, была недостаточной, потому он и встал на путь, что привел его сюда.

Было очевидно, что дело не обошлось без Гильдии Магов: здесь царила смесь от тошнотворных миазмов колдовского вереска до сильных экзотических ароматов, порождаемых колдунами, насылающими порчу, словно попурри из очаровательных запахов от помойного ведра Принца Китти-Кэт. Улавливались также чуждый фимиам бейсибских ритуалов и спертая вонь, издаваемая мелкими начинающими колдунами, и наплывающие волнами дымы служителей храмов, воздвигнутых в честь различных богов.

Но то, что он искал, не могло находиться в храмах, хотя и пришло из места, весьма их напоминающего — дома, в самой основе которого лежала магия. Кто-то творил там колдовство даже сейчас — изящные чары, посылающие спирали густого дыма в серый воздух. С этим запахом Лало встречался и раньше, хотя почему-то не сразу узнал его. Это была единственная в своем роде атмосфера, окружавшая Инаса Йорла.