Я мучилась как подопытный кролик и пыталась подыгрывать, но актриса из меня никудышная. Порядком подустав от экспериментов, я даже спросила: "А по-простому нельзя?" Я пришла к забавному выводу. Чем выше человек взбирается по социальной лестнице, чем больше опутывает себя полным перечнем запретов, правил, табу, тем он необузданнее и изобретательнее в сексе – единственной области, где свобода властвует всегда. Достаточно вспомнить Билла Клинтона и Монику.
      Уязвленный моим равнодушием Кристоф наконец спросил:
      – В чем дело? Ты не хочешь меня? Я ухватилась за привычную ложь:
      – Понимаешь, писатели ничего не чувствуют в сексе. Они наблюдают за чужими реакциями, запоминают их, чтобы потом использовать в своих произведениях. Для меня важнее литература, чем реальная жизнь.
      Он молчал, обдумывая мои слова.
      – Отпусти меня сегодня, – попросила я как провинившийся ребенок, которого поставили в угол. – Пожалуйста. До завтра. Да и лед уже в ведерке растаял, – не удержалась я от иронии.
      – Но завтра я уезжаю
      Тогда отпусти навсегда. Он снова обрел свое высокомерие.
      – Никто тебя не держит. Что ты сейчас будешь делать?
      – Спать. Не сердись. Я бываю невозможной.
      Я вышла из комнаты и с облегчением закрыла за собой дверь. Ненавижу такие сцены.
      Все так неловко и нескладно. И мне в самом деле пора выспаться. Ночи я провожу с мужчинами, а в восемь утра меня будит ребенок. Надо иметь железное здоровье, чтобы выдерживать такой образ жизни.
      В моей комнате автоответчик раскалился от страстных посланий. И все от Тони.
      "Моя девочка, моя любимая! Где ты? Я ищу тебя весь вечер. Не покидай меня!
      Позвони! Я жду!" Одни восклицательные знаки. Ах, Тони! Нет у нас с тобой ни прошлого, ни будущего, одно только хрупкое настоящее, которое мы можем промотать сегодняшней ночью, как завзятые игроки на гонконгском ипподроме. Решено! Я позвонила ему и сказала только два слова: "Я иду".
      Есть люди, которые попадаются на самых простых вещах. Я села в лифт, нажала кнопку шестнадцатого этажа, а на двадцать втором этаже лифт открылся, и я увидела Кристофа. О черт!
      – Ты же собиралась лечь спать? – подозрительно спросил он.
      – У меня бессонница и головная боль. Сейчас выпью стаканчик коньяка в баре, и все пройдет.
      Для убедительности я потерла свой висок.
      – Я тоже собираюсь в бар.
      Он придвинулся ко мне и взял меня за руку.
      – Может быть, начнем все сначала?
      Тут лифт остановился на шестнадцатом этаже, но никто, разумеется, не вошел. – Странно, – сказал Кристоф. – Кто же вызвал лифт?
      – Какие пустяки! Просто человек уехал на другом подошедшем лифте.
      – Тогда бы кнопка вызова погасла.
      – О какой ерунде мы болтаем! Значит, человек передумал ехать и ушел.
      – В самом деле?
      Кристоф обнял меня, и я почувствовала сквозь его штаны, как напрягся его крупный член. Проклятие! По-видимому, он хочет женщин только в лифтах.
      – Мы же хотели в бар, – напомнила я и нажала кнопку первого этажа.
      Когда мы спустились в холл, я виновато улыбнулась и сказала:
      – Извини, Кристоф. Мне придется подняться наверх. Я забыла свои сигареты.
      – Но у меня есть с собой.
      – У тебя слишком крепкие. Жди меня в баре. Я сейчас вернусь.
      Господи! Я совсем завралась. Подавив последние вздохи совести, я нажала кнопку проклятого шестнадцатого этажа.
      Когда Тони открыл мне дверь, я поняла только одно: если он улыбается, мне отчего-то становится хорошо. Он прижал меня к себе, послушную, еще не остывшую от чужого мужского жара.
      – Где ты была всю ночь?
      Я зажала ему рот поцелуем. На несколько секунд мы замерли, у нас обоих порвалось дыхание. Потом, торопясь, словно врач, который спешит сделать операцию, пока пациент под наркозом, я прошептала:
      – Давай-ка быстренько в постель. Я тебя хочу.
      Я стремительно разделась перед ним, бесстыдная и невинная, и мы поспешно удовлетворили первый голод. Но это лишь отсрочило разговор. Насытившись, он вернулся к мучившему его вопросу:
      – Где ты была всю ночь?
      – Тони, почему мужчины так любят задавать дурацкие вопросы?
      Тем более когда ответ заранее известен.
      – Где ты была всю ночь?
      Его не так-то легко было сбить с толку.
      – Я гуляла с Соней.
      – Не морочь мне голову. Соня ложится спать в десять вечера.
      – Но мы задержались, и она легла спать в одиннадцать.
      – Что ты делала после?
      – Я пошла в бар "Шампанское".
      – Я был там, но не нашел тебя.
      – Значит, мы разминулись. Потом я отправилась в тот ночной клуб, где мы с тобой познакомились.
      – Я и туда заходил.
      – И что? Не нашел? – я делала жалкую попытку потянуть время.
      Он расхохотался и крепко поцеловал меня, но поцелуй все еще был продолжением допроса. Я вдруг почувствовала безмерную усталость. Я могла бы сочинить сто сказок, но не хочу я лгать. Тем более в постели.
      – Тебе нужна правда?
      – От тебя только правда, какой бы она ни была. Я тебе помогу. Ты была с тем мужчиной?
      Пойманная на горячем, я и не думала отрицать. После бесстыдно пояснительного диалога он вдруг сказал:
      – Не вижу иного способа удержать тебя, как только жениться на тебе.
      – Логично. И когда ты это придумал?
      – Сегодня днем. Я много думал о нас с тобой.
      Я смеялась так долго, что на глазах у меня выступили слезы. Ну надо же! Поехать черт знает куда за мужем и в самом деле найти его.
      – Ты не принц Чарльз, – сказала я.
      – Я не принц Чарльз, – подтвердил он.
      – И ты не миллионер, – заметила я.
      – Не миллионер, – согласился он.
      – Где ты живешь? – спросила я.
      – В Англии, в Манчестере, – ответил он.
      – Что я буду делать в Манчестере?
      – Спать со мной каждую ночь.
      Этот сумасшедший разговор настроил меня на легкомысленный лад, и под влиянием любви и алкоголя я сказала: "Да". Я не стала ему объяснять, что я не та девушка, которую мужчина рад привести домой и познакомить с мамой, и я не из тех, кто празднует золотую свадьбу. Он и сам это понял.
      Я приникла к нему, и мы снова соединились. В ту ночь я была заласкана им, залюблена, зацелована. Со всем пылом неверной женщины я шептала ему на ухо порусски что-то несказанно-милое, ласковое, глупое. Он напрасно пытался понять и все время просил перевести. "Невозможно!" – смеялась я. И он делал мне большое, очень большое удовольствие. Блаженство все росло и наконец завершилось последней ослепляющей вспышкой. Мы впервые кончили вместе, и в приливе стыдливой радости я спрятала лицо у него на груди.
      – А теперь я должен признаться тебе в одной веши, – тихо сказал он, когда страсти улеглись.
      – Я слушаю тебя.
      – Ты – вторая женщина в моей жизни.
      От неожиданности я поперхнулась коньяком, который пила в тот момент.
      – Не может быть! Не верю своим ушам. Тебе уже тридцать три года!
      – Ну и что? Я женат уже десять лет и все эти годы хранил верность своей жене.
      Сейчас мы подали на развод, живем раздельно и ждем процесса. Через три месяца весь этот кошмар закончится. В Англии развод – жутко сложная штука. Если б мы не расстались с ней, я никогда бы не посмотрел на другую женщину.
      – Ух! Вот это новость. Это почти то же самое, что спать с девственником.
      – А сколько мужчин было у тебя?
      Я замялась.
      – Ну, я точно не помню. У меня плохо с математикой.
      – Мне кажется, единственный способ заставить тебя хранить верность – это держать тебя все время беременной.
      – Бесполезно. И тут недоглядишь.
      Мы рассмеялись и принялись составлять шутливый устный договор об условиях совместной жизни.
      – Что бы ты хотела?
      – Видеть мужа не больше чем неделю в месяц.
      – Так мало?!
      – Так много! Мужья жуткие зануды. А твои условия?
      – О-о, их много! Первое – ты должна полюбить Регби.
      – Да пошел ты!
      – Второе, – не смущаясь, продолжал он, – научиться пить чай в пять часов вечера. Это время классического английского чаепития.
      – Это будет нетрудно.
      – Третье – ты должна любить только меня. Я подумала немножко, а потом спросила:
      – Слушай, а компромисс возможен?
      – Какого рода?
      – Я даже согласна на регби, но вот третье условие мне не по силам.
      Он сделал вид, что собирается меня задушить, и мы оба рассмеялись.
      – Я такая, какая есть. Меня не переделать.
      – Знаю. И не надо тебе меняться.
      И он подарил мне один из тех взглядов, которые проникают в самое сердце.
      Следующий вечер был прощальным. Мы сидели в элегантном кафе, и Тони смотрел на меня с грустью, как на птицу, которая еще сидит на ветвях, но уже расправила крылья для полета и зорко смотрит вдаль. Для меня он утратил всякую реальность; я еще могла коснуться его, но между нами легли материки, страны, города. Перед расставанием всегда бывает минута, когда любимый человек уже не с нами.
 
      – Что ты будешь делать сегодня вечером, когда я уеду? – спросил он.
      – Я пойду в свою комнату, лягу на кровать и буду плакать в подушку, – ответила я, пустив в ход свои самые бархатные интонации.
      – Ты лжешь. Как только меня здесь не будет, ты наденешь вечернее платье и пойдешь в бар "Шампанское".
      – Я не лгу. Я просто говорю то, что тебе больше всего на свете хочется услышать.
      На прощание я оставила на его губах тонкий слой помады.
      Он улетел, и мне стало скучно. Я сидела в пьяном тумане среди блеска и одиночества ночного заведения и думала о том, что после тридцати лет жизни, разгромленной тысячью случайностей, нужны только подлинные, длительные привязанности. Но моих благочестивых мыслей хватило ненадолго. Мне захотелось кого-нибудь поцеловать, все равно кого. Привычно рыская глазами по лицам мужчин, я вдруг увидела Уродца, богатого англичанина-плейбоя, любителя водки с тоником.
      Как кстати! Я помахала ему рукой, и он поспешил ко мне.
      Мы очень весело выпили, а после направились в битком набитый ночной клуб, где творилось нечто невообразимое. Был субботний вечер, и народ отрывался вовсю.
      Совершенно незнакомые люди говорили друг другу "Хай", танцевали, обнимались и целовались. К стойке бара невозможно было пробиться, но меня увидел бармен китаец, который не раз ставил мне бесплатный стаканчик виски со словами: "Самой красивой женщине в Гонконге".
      – Это ваша девушка? – заорал он Уродцу, пытаясь перекричать сумасшедший гам.
      – Моя! – проорал польщенный Уродец.
      – Быстрей заказывайте, пока вас не смели! – завопил бармен, игнорируя десятки протянутых Рук.
      Мы получили свое виски, и Уродец удивленно спросил меня:
      – Тебя здесь знают?
      – Еще бы! – ответила я со счастливой улыбкой. Потом Уродца перехватили трое друзей-британев, и я потеряла его из виду. Я пыталась танцевать На маленькой сцене, но поскользнулась на блестящем паркете и упала, увлекая за собой маленького официанта с подносом, уставленным бокалами. Звон стекла, сверкание осколков, выплеснувшееся виски на моем ядовито-розовом платье, маленькая паника на сцене. Все как в плохом кино. Я чудом не порезалась. Меня с превеликой осторожностью извлекли из останков стекла, и, полагаю, я надолго потеряла в этом баре репутацию благовоспитанной леди.
      Вскоре меня обнаружил Уродец, мы добавили горючего в нашу жизнь, и, танцуя у стойки бара, я почувствовала, как он прижимается ко мне сзади. Мне пришло в голову, что он имеет совершенно извращенное представление о нашей программе на сегодняшний вечер. И вот почему. Я была потрясена гигантским размером того, что упиралось в мои ягодицы. Он не поддавался никакому описанию. Я всякие повидала в жизни, но такой! "Перо бессильно описать", – как говорили с легким вздохом писатели XX века.
      Я почувствовала бесконечную и подлую слабость в руках и ногах. Меня не переделать! Я всегда пытаюсь то здесь, то там урвать немножко любви.
      – Я живу в соседнем отеле, – сказал Уродец. – Поехали ко мне.
      – Не могу. Я сегодня храню верность другому мужчине.
      – Где этот мужчина сейчас?
      – Летит в самолете.
      – Верность хранят только на земле, а он в воздухе. Вот когда он приземлится…
      – И все же нет.
      – Позволь хотя бы проводить тебя до твоего номера.
      Мы поднялись на двадцать шестой этаж, и он прижал меня у двери моей комнаты. – Я тебя хочу.
      – Это не причина. И потом здесь негде…
      – Сейчас я что-нибудь придумаю.
      И придумал, сукин сын! Он нашел дверь, ведущую к черной лестнице для прислуги.
      "Что, прямо здесь?!" – в ужасе воскликнула я, очутившись на холодной каменной площадке, залитой беспощадным электрическим светом.
      Он не ответил. Потом был короткий рывок друг к другу, внезапное и яростное сплетение тел, стремительное и беспорядочное утоление страсти. Кто-то не спеша поднимался по лестнице, и этот страх чужих шагов подтолкнул нас к финишу. Во время оргазма я вцепилась зубами в рубашку Уродца, чтоб не заорать.
      Когда схлынула помрачающая волна бесстыдного наслаждения, я очнулась и увидела себя, лежащей голой спиной на твердом, как лед, каменном полу. Шаги приближались, мы подпрыгнули, как напроказившие школьники, которых вот-вот застанет учитель с указкой в руках, схватили одежду и выскочили в коридор в чем мать родила. На наше счастье, там никого не оказалось.
      Я одевалась, приплясывая от нервного возбуждения, как вдруг вспомнила, что мы оставили на лестнице использованный презерватив.
      – Глупости! – небрежно заметил Уродец. – Найдут и уберут. Лучше скажи мне, мы увидимся завтра?
      Я кивнула и крепко поцеловала его в губы. Потом сказала:
      – А теперь иди. Мне надо побыть одной.
      Спать мне совершенно не хотелось. На земле вообще нет времени, чтобы спать, раз ты женщина. Я тихо вошла в свою комнату, налила виски и со стаканом в руках и с сигаретой заперлась в ванной, чтобы не разбудить Соньку.
      Там, сидя на унитазе, я пила виски и рассматривала свое умноженное зеркалами разгоряченное лицо. Не лицо, а маска похоти, сука в охоте. Нравственность моя, дочь московских общежитий, ничуть не была задета недавней сценой на лестнице.
      Бедный Тони! Если мы с ним сойдемся, я украшу его голову целыми зарослями рогов.
      Я поставила пустой стакан на пол, встала и подошла к зеркалу. Какая порочная красота! Глаза, сожженные бессонницей и обведенные темными кругами. Искусанные губы с запекшейся кровью. Следы мужских зубов на шее. Сколько ночей я уже не сплю? Боже мой! Я исхудала и почернела, как заблудшая кошка, и прислуга в отеле при встречах со мной, стыдясь, отводит глаза. Но что же делать, если как женщина я поистине ненасытна!
      Часы показывали пять утра, когда я рухнула в постель. А в девять меня разбудил звонок Уродца:
      – Привет, сумасшедшая русская женщина! Мой самолет в полночь. Как насчет встречи в девять вечера?
      – Не могу. Ребенок в это время ложится спать.
      – А в половине десятого?
      – Идет. Я приеду к тебе в отель.
      Как только я положила трубку, раздался следующий звонок. От Тони, прилетевшего в Лондон.
      – Что ты делала этой ночью?
      – Тони, это что? Самый популярный вопрос сезона?
      – Ты не ответила.
      – Я пила в ночном клубе.
      – Одна?
 
      – За кого ты меня принимаешь? Конечно, с мужчиной.
      Он помолчал. У него явно не хватило духу узнать подробности. И слава богу! Врать с похмелья я не умею.
      – Я люблю тебя.
      – Я тоже, милый, но у меня страшно болит голова. Я мечтаю о пиве.
      – Ладно, я позвоню тебе днем.
      В полдень я, как всегда, лежала у бассейна и размышляла о социальной и моральной ценности блуда. В сущности, я очень простая женщина. И моя беда лишь в том, что я ужасно люблю любовь. Мне нравится доставлять мужчинам удовольствие, и я не вижу в этом ничего дурного. Для меня это так же естественно, как поесть или поспать. Приписывать мне какую-то роковую власть над мужчинами попросту смешно.
      В душе я остаюсь бесхитростной и неиспорченной. В мой ручей может окунуться любой мужчина – и богач, и бедняк, и умный, и глупый, и молодой, и старый, – лишь бы он мне приглянулся в данный момент. Я искательница счастья на коротких дистанциях. И удовольствие от секса в полной мере я начала получать только сейчас, в тридцать лет. По-видимому, женщина созревает для любви, только пройдя через всю интимность и через все отрицательные стороны брака.
      Мои размышления на эту тему прервал подошедший управляющий отелем Алекс, с которым мы всегда мило раскланивались. Его внимательные глаза не упустили ни одного моего проступка. Как часто он ловил меня под утро, когда я крадучись возвращалась в свой номер с видом лисы, шкодившей всю ночь.
      Алекс – ярко выраженный мужчина с безупречными манерами. У него счастливая наружность, неотразимая для женщин и неприятная для мужчин. Высокий и элегантный, он был бы хорош в костюме матадора. Глядя на его густые черные волосы и глаза, будто сделанные из голубого агата, я каждый раз мучилась вопросом, кого же он мне напоминает. Но если хочется что-то узнать, проще всего спросить, не так ли? Что я и сделала на этот раз.
      – Алекс, в вас есть что-то знакомое для мен хотя я уверена, что мы не встречались прежде. Кто вы вы по национальности?
      – Австралийский серб. Мои родители эмигрировали в Австралию.
      Я улыбнулась от удовольствия.
      – Теперь все ясно. Я обожаю сербов. Это самые красивые мужчины на свете.
      Мы разболтались.
      – Как ваш отдых? – спросил Алекс.
      – Немного утомителен. Но ничего. Сегодня мой последний вечер в Гонконге. Завтра я уезжаю.
      – Вы заняты сегодня?
      – Почти нет. Только до одиннадцати вечера.
      – Окажите мне честь выпить со мной сегодня шампанского в полночь.
      – Охотно..
      – Итак, до вечера.
      Мы раскланялись. Бог мой! Какие манеры! Как в кино о жизни высшего общества.
      В девять вечера я ехала в такси через сияющий Гонконг и думала только о том, как бы месячные не испачкали мое сказочно белое платье. Вот не везет! В последнюю ночь! Не могли потерпеть до завтра.
      Гостиница Уродца оказалась не менее помпезной, чем моя, – с гобеленами, золотыми лифтами, космическими подсветками, орхидеями и райскими птицами. Говорят, в Гонконге лучшие в мире отели. И ведь правду говорят.
      А теперь представьте себе минет на пятьдесят шестом этаже небоскреба. Ощущение приблизительно такое же, какое испытывает воздушный гимнаст, работающий с сеткой. Однажды глянул вниз, а сетки-то нет. Мы занимались этим второпях и вкратце, поскольку Уродца внизу ожидало такси, чтобы везти его в аэропорт.
      На прощание он поцеловал меня в шею и сказал:
      – В августе я собираюсь поплыть на своей яхте в Сен-Тропез. Поедешь со мной?
      – Если смогу, милый, – ответила я, а про себя подумала: "В августе я даже не вспомню, как тебя зовут".
      – Что ты будешь делать сегодня вечером, когда я уеду?
      Я чуть было не брякнула в ответ: "Буду рыдать в подушку", но вовремя спохватилась. Нельзя так бессовестно эксплуатировать одну и ту же фразу.
      – Меня пригласил на бокал шампанского управляющий отелем. Думаю, будет официоз и скука. Но из вежливости пришлось согласиться.
      – Надеюсь, у тебя не будет ночью другого мужчины?
      – Конечно, нет! У меня же месячные, – просто-Душно объяснила я.
      – Ты невозможна! Могла бы из любезности солгать, придумать что-нибудь приличное.
      – Что, например?
      – Ну, нечто вроде: "Сегодня ночью я буду думать только о тебе!" – Собственно, что-то в этом духе я и собиралась Тебе сказать. Одно могу обещать тебе точно: я нусь тебе верна до двенадцати ночи. А там посмотрим.
      И я выполнила свое обещание. В полночь я сидела с Алексом в баре, очень респектабельно пила шампанское и гадала, знает ли этот на редкость воспитанный, вышколенный человек слово "трахаться". И как он это делает, если делает вообще, – в галстуке или без галстука? Меня так и подмывало спросить, но я удержалась.
      Вместо этого я задала более приемлемый вопрос:
      – Алекс, а вам не скучно всегда быть безупречным джентльменом? Отличный костюм, идеально отутюженная рубашка, неизменная улыбка, от которой, наверное, сводит скулы, и все эти фразы: "Как поживаете?", "Окажите мне честь", "Всегда к вашим услугам", "Прекрасная погода, не правда ли?" и так далее. Меня бы затошнило. Вам не хочется иногда послать все к черту?
      Он весело рассмеялся.
      – Вы правы, иногда это и впрямь скучновато, но я привык. И потом, когда у меня выдается свободный день, я надеваю шорты, майку, сажусь на свой мотоцикл и гоняю по Гонконгу как сумасшедший. Признаться, обожаю мотоциклы.
      – Вы?! Не могу поверить!
      – Но это так.
      Я залюбовалась мальчишеским выражением его удивительно правильного лица с едва заметными морщинками в уголках глаз, говорившими об опыте и знании жизни.
      – Сколько вам, в сущности, лет?
      – Тридцать девять.
      – И вы все еще не женаты. О чем вы только ДУ" маете?
      – О жизни. Она не годится для семейных отнощений. Я живу в разных странах и нигде не пускаю корней. До Гонконга я пять лет управлял отелем в Японии. Это были чудесные и странные годы. Я жил с очаровательной японской девушкой. Когда мы сошлись, она ни слова не говорила поанглийски, а я по-японски. А когда расстались, оба болтали на двух языках.
      – Бедная девушка! Если вы использовали ее только в качестве учительницы японского…
      Его улыбка стала отчетливей.
      – Ну, не совсем. И потом, если говорить о семье, я не знаю, что со мной будет дальше, в какой стране я окажусь. У меня нет собственного дома, только гостиница. Такая жизнь – слишком хрупкая основа для прочных отношений.
      – Отчасти я вам завидую, – сказала я. – Вы все время живете в отелях, а в них никогда не бывает скучно. Новые лица, новые встречи, новая любовь. Вы как будто каждый день путешествуете, хотя и остаетесь на одном месте.
      Так мы мило болтали под шампанское, под ликеры, а после решили перепробовать все коктейли. К двум часам ночи я уже лыка не вязала, но вертикальное положение еще удерживала.
      – Пойдемте танцевать в ночной клуб, – предложил Алекс.
      – С удовольствием, но сначала я должна проверить, как спит моя девочка.
      Я грузно поднялась со стула.
      – Давайте сделаем так, – сказал Алекс. – Вы пойдете в свою комнату, а после, когда будете гото-fb, зайдете за мной.
      "Если это называется потанцевать…" – мелькнула у. меня мысль.
      Когда я зашла в роскошные апартаменты Алекса, глазам моим предстала удивительная картина. По всему номеру он расставил букеты белых лилий, а огромную кровать (не кровать, а настоящее ложе!) окружил толстыми католическими свечами с запахом ладана, привезенными из Макао, этого последнего оплота христианства в Азии.
      – Я совсем забыл! – с наивным видом воскликнул Алекс. – Ночной клуб уже закрыт, слишком поздно. Мы не сможем потанцевать.
      – Зато мы сможем сделать кое-что другое, – заметила я.
      Он привлек меня к себе и нежно поцеловал в губы.
      – Алекс, не увлекайся! У меня месячные.
      – Не имеет значения. Для меня главное – доставить удовольствие женщине.
      Он уложил меня на кровать и бережно раздел. Я лежала тихо, как покойница в склепе, вся в горящих свечах и лилиях. Шелестящий дождь за окном усиливал впечатление погребения. "Некрофил!" – с ужасом подумала я, но все обошлось.
      Я с готовностью предоставила ему мое охочее на ласку тело. Мне, в сущности, ничего не пришлось делать. Он занимался мною три часа совершенно бескорыстно, без выгоды для себя. Мой самый нежный любовник. Он погружал мое тело в неземной, чувственный экстаз, находил мои горячие точки и ничего не требовал взамен.
      Иногда я проваливалась в сон, потом снова пробуждалась от его ласк. Временами у меня ум мутился от блаженства.
      Мы расстались под утро. Напоследок он мне сказал:
      – Не забудь! Ты завтракаешь со своей девочкой в пентхаусе, в клубе для миллионеров. А вечером У тебя там же коктейль.
      – Как ты это сделаешь?
      – Просто внесу твою фамилию в компьютер.
      Утром я заметила в отношении ко мне персонала какую-то неуловимую ноту личного внимания. Уверена, что весь отель был посвящен в ночную тай-ну, – такие вещи трудно скрыть..
      Для вечернего коктейля в клубе для миллионеров мы с Соней разоделись в пух и прах. Рядовому человеку куда легче попасть в царствие небесное, чем в такой клуб. В небольшом круглом прелестном зале были накрыты столы – восхитительные маленькие пирожки с разнообразными начинками, фрукты всех сортов и видов, сыры, необычайные крохотные пирожные, канапе, от одного вида которых слюнки текут.
      Настоящее пиршество для лакомок.
      – Что ты хочешь, моя девочка? – спросила я Соню.
      Мой ребенок окинул взглядом полководца накрытые столы и ответил:
      – Чипсов.
      – О-о, нет! – простонала я. – Только не это. Я куплю тебе сколько угодно чипсов после, но здесь столько других прелестных вещей.
      – Хочу чипсов, – упрямо твердила Соня.
      – Ну, хорошо, – сдалась я.
      Принесли огромное серебряное блюдо чипсов, и мой ребенок блаженствовал в этом чипсовом раю.
      Мы провели вечер среди тихих, воспитанных людей, которые в совершенстве разбираются в букетах вин и сортах сыра и никогда не повышают голоса.*Иел кругом ничтожный разговор о скачках, летних поездках в Сен-Тропез и нерасторопности прислу-Ги- Я слушала, пила бокал за бокалом шампанское, Наносила изрядный ущерб пирожкам и чувствовала Себя как никогда чужой. Я видела женщин спокой-4b как произведения искусства, с лучистыми пят нами драгоценных камней на груди и огоньками бриллиантов, дрожавших в ушах. Я испытывала новое ощущение, как будто я сижу в надушенной, разукрашенной шкатулке, за стенами которой есть реальный мир. Мне вдруг открылась оборотная сторона богатства – этого хотя и привилегированного, но все же загона. Я словно поднялась на пьедестал, и вид с этой высоты меня разочаровал.
      Я уезжала из отеля совершенно по-киношному.
      "Вы позаботились о лимузине до аэропорта, мадам?" – спросил меня Алекс, как всегда, безупречно галантный, как будто не он оставил ночью засосы на моей шее.
      "Алекс, прекрати. Какой лимузин! Я промотала все свои деньги". – "Не беспокойтесь, мадам, – сказал он с тонкой улыбкой. – Лимузин будет ждать вас в восемь вечера".
      В длинной блестящей машине, уносившей меня в аэропорт, я почувствовала себя Джулией Роберте в фильме "Красотка". Сказка заканчивалась, Золушка возвращалась после бала. По правилам игры лимузин должен был превратиться в тыкву, а лоснящийся негр-шофер в толстую черную крысу. Но ничего не случилось. Все здесь было подлинным, кроме меня.
      В самолете нас немилосердно трясло. Стюардессы сидели пристегнутыми и с насмерть перепуганными лицами, позабыв свои дежурные улыбки.
      – Вы же должны привыкнуть к таким вещам! – удивилась я.
      – Привыкнешь тут! Как же! – ответила мне стюардесса, хорошенькая бледная девушка. – Мы ведь тоже жить хотим.
      Только я чувствовала себя превосходно. Сонька безмятежно спала на полу на одноразовом комплекте белья, закиданная пледами. А я искала любовь в об185 манной глубине виски. Ух, как классно было в Гонконге! Эти долгие стоны и короткие сны по ночам, и каждая ночь приносит с собой новые открытия, новые ощущения, новый вкус.
      Сердце мое – как гостиница, набитая разными постояльцами. Одни уезжают, другие приезжают. У меня прекрасно отлаженный механизм забывания. Если бы я не умела забывать, в моей гостинице не осталось бы мест для новых постояльцев. Мой цинизм – красивый, поэтический, почти идеальный, и все же я понимаю, чего лишена вследствие своего цинизма. Каждый мужчина – нечто вроде охотничьего трофея. Его можно завалить, как медведя, сделать из него чучело и поместить в книжку, как в музей под стекло. А потом хвастаться перед знакомыми: гляньте-ка, люди добрые, какого зверя я подстрелила! Все мои книжки набиты тушками подстреленных мужчин.
      Что я имею в сухом остатке после Гонконга? Кристоф – придурок, знать его не хочу, пусть сидит в своем Цюрихе. Алекс – прелесть, но из Москвы До Гонконга не дотянуться. Уродец неплох (а какой член!), но классический плейбой. Лошадь я упустила. Он подошел ко мне как-то утром в ресторане, а за завтраком меня трогать нельзя, я с похмелья туго соображаю. Он предложил встретиться вечером. А я в тот момент разрывалась между Тони и Кристо-фом, и у меня просто не было физической возможности всунуть Лошадь где-то между двумя этими Мужчинами. А жаль!
      Ах, Тони! Слишком поспешные чувства. И кто он такой, если уж на то пошло?
      Английский командированный, обыкновенный менеджер, пусть и пре-Успевающий. Не то. А любовь – это великое тщеславие, и оно должно сочетаться, особенно в браке, со всеми иными видами тщеславия. И все же, все же… В какой-то момент я испугалась, что стою на грани большого, подлинного чувства.
      Я вернулась в холодную Москву. И каждый раз, когда Тони звонил мне, вдруг начинало казаться, что треснул серый московский асфальт и откуда-то с другой стороны земного шара ко мне пробивается тепло тропической гонконгской весны. Он звонил из Нью-Йорка и Йоханнесбурга, из Швеции и Парижа, из Сингапура и Канады.
      Его, словно мячик, бросало по планете.
      Ни у него, ни у меня не хватило терпения ждать. Страсть нуждается в живом тепле, а не в телефонных переговорах. Любовь поцвела и скукожилась. Мое чувство к нему ослабело, на него наслоились иные желания, иные мужчины. А врать я не умею.
      Однажды ночью я наговорила ему много жестоких слов. И все было кончено. Наша любовь была как вино, которое нельзя долго хранить и перевозить с места на место.
      Моя гонконгская весна ушла безвозвратно. И теперь я точно знаю, что самая безумная и стойкая любовь – всего лишь скоропреходящее чувство.

ТУРЕЦКИЙ РОМАН