В любви, как на войне

Ах да! Всякой молодой женщине знакомы разные способы убивать время, я же знаю их все. И каждый раз, когда я снова неумеренно прожигаю жизнь, я становлюсь участницей каких-то запутанных событий, выматывающих меня до предела. О- только то, что у всех нормальных людей;ранитель, а у меня их два (как вычис-и), и работают они за четверых. Но ^елам расслабиться или пойти спать, утываюсь в смутные и мутные исто-блк. юрых я собираюсь вам рассказать, жали h первого июля, теплой летней ночерних ши осле ресторана (а как же иначе. ручного вина, много разговоров и обид, и мужчины рано собрались домой спать, и я разозлилась. Спать превосходной летней ночью в субботу мне всегда казалось непростительным чудачеством. Уж я-то не успокоюсь, пока так или иначе не убью время до утра. Одним словом, мое состояние можно было описать так: не хватило.
      Я выскочила из ресторана, и мой приятель погнался за мной со словами: "Не дури!
      Я отвезу тебя домой". Но коль скоро я закушу удила, никакие разумные доводы меня не удержат. Он сделал еще несколько попыток остановить меня, потом махнул рукой:
      "Ну и черт с тобой! Поступай как знаешь".
      Я шла по городу, легкая и веселая, в до дерзости сексуальном платье, во власти той фальшивой беззаботности, когда кажется, что море по колено. В тот субботний вечер на улицах было полно народу, и мужчины оглядывались мне вслед. Я спустилась вниз по Октябрьской улице на Сущевский вал и решила поймать такси. С первой машиной мы не сошлись в цене, потом подкатила светлая "Волга", и я быстро договорилась с водителем, обыкновенным мужчиной неброской русской расцветки и средних лет. Да я особенно и не разглядывала его в темной пещерке такси.
      Водитель оказался на редкость разговорчивым человеком, и с той беспричинной приязнью, которую чувствуешь к случайному собеседнику после Двух бутылок выпитого вина, я разболталась. Алкогольный туман уже сгустился достаточно, чтобы до-ВеРиться первому встречному. Я даже рассказала ему, чТо работаю журналисткой в газете "Комсомольская правда".
      Около Олимпийского комплекса машина вне-Запно остановилась. "Я на минутку, – с извиняю щейся улыбкой сказал водитель. – Ужасно хочется пить, а тут киоски рядом. Не хотите чего-нибудь – фанты, колы, пепси?" – "Нет, спасибо", – ответила я, а про себя подумала: "Какой милый и любезный человек!" Вернулся он через несколько минут с бутылкой пива в одной руке и с пластмассовым стаканчиком в другой. Не переставая болтать, он откупорил пиво и плеснул в стакан. Его болтовня была как скороговорка фокусника, отвлекающего внимание от трюка. С фамильярностью старого знакомого он протянул мне стаканчик и сказал:
      "Не люблю пить один. Составьте компанию, тут всего один глоток". Было жарко, и летняя ночь дышала в открытые окна машины. Не задумываясь, я взяла стаканчик и стала пить с доверчивым аппетитом ребенка, путающего вишни и волчьи ягоды.
      Тут к машине с моей стороны подошел молодой мужчина, по виду кавказец. Он наклонился к раскрытому окну и поздоровался с водителем. "Привет, Али (или Ахмед?)! – ответил водила. – А я вот девушку домой везу, ее Даша зовут". – "Привет!" – весело сказала я, отсалютовав стаканчиком. "Это мой приятель, – пояснил водитель. – Он здесь работает неподалеку". Али (или Ахмед?) внимательно посмотрел на меня, как мужчина смотрит на женщину, оценивающе, что-то прикидывая в голове. "Чем это вы тут занимаетесь?" – спросил он, глядя прямо мне в глаза.
      "Да вот пиво пьем, – просто сказала я. – А вы не хотите?" – "Нет, я на работе", – отказался кавказец и отошел от машины. "Мне с ним потолковать нужно. Я ему денег должен. Подождешь минутку?" – спросил водила, переходя на "ты". Я кивнула.
      Он захватил бутылку с пивом и вышел из машины.
      А со мной стали твориться странные вещи. Веки медленно наливались свинцом, ноги деревенели, а руки стали чужими. Голова болталась словно на Нитке, и меня неудержимо клонило в сон. "Ну и пиво, – подумала я. – Надо срочно ехать домой, а то усну прямо в машине". Я оглянулась назад, поискала глазами водителя и обнаружила его стоящим на обочине с четырьмя кавказцами. Вся группа что-то бурно обсуждала. Тут я впервые почувствовала холодок опасности, как будто в лесу увидела западню, едва прикрытую землей. "Что за черт! – подумала я. – Не нравится мне все это".
      Непослушной рукой я отворила дверь: "Мы едем наконец, или вы будете решать свои дела?!" Несколько секунд все удивленно рассматривали меня, потом водитель успокаивающе крикнул: "Сейчас, сейчас!" Я уже плохо соображала и снова села в машину, чувствуя, что стремительно соскальзываю в поток сна, но, как утопающий, еще барахтаюсь на поверхности. "Господи, что же со мной такое! Не надо было мне вино "полировать" пивом". Водитель вернулся в машину и ласково сказал: "Давай еще по глоточку пива, а после поедем". Я чувствовала на себе его нетерпеливый взгляд. Он словно чего-то ждал – так кошка стережет мышь. "Да подите вы к черту с вашим пивом! – воскликнула я. – Едем немедленно, или я поймаю другую машину!" Маска его добродушия треснула под напором нарастающего раздражения. "Так дела не делаются! – крикнул он- – Ты села в мою машину, и я тебя отвезу!" Я схватила сумку и выскочила из машины.
      Дальнейшее помню смутно. Мозг мой уже работал на малых оборотах. Помню, как громко кричала на всю улицу, что вокруг одни жулики. Помню, как какие-то люди бросились ко мне. Помню, как села в другую машину, но откуда она взялась, не знаю. Помню, как крепко укусила себя за руку, чтобы не потерять сознание, как кричала, что, если меня не привезут на Дмитровское шоссе, я выпрыгну из машины на ходу. Как незнакомый водитель велел мне заткнуться: "Не ори! Вот оно, твое Дмитровское шоссе". И я мгновенно успокоилась, увидев знакомые места. Помню, как мучительно долго пыталась открыть дверь в квартиру. Как вошла, уронив сумку, и увидела, с какой быстротой на меня надвигается пол, но боли от удара уже не почувствовала, потому что стремительно полетела в бездонную темноту, испещренную мелкими огненными звездами.
      Очнулась я через много часов, когда солнце уже вовсю светило в окна, и обнаружила, что лежу на голом полу в очень неудобной позе. Мне показалось, что в костях у меня толченое стекло, а мозги слегка вывихнуты набекрень. Стены комнаты отливали синевой и сверкали, как елочные игрушки. В ушах звенело, вся мебель перешептывалась на мой счет и как будто тихонько хихикала. "Господи! Допилась! – мелькнула мысль. – Это же глюки. У меня белая горячка".
      Я попыталась встать, но поняла, что у меня нет ног. Хотела позвать на помощь, но-еообразила, что звать-то некого – я дома одна. Я решила не на ноги встать – это роскошь! – а хотя бы на четвереньки. Это мне удалось. Потом осторожно, цепляясь за стулья, поднялась и тихо, по стеночке, доплелась до ванной. Глянула в зеркало и испугалась. Это не я. Бледное, безумное лицо, на подбородке блестит слюна, бессмысленные глаза. Голова весит тонну, и страшно хочется пить. Я открыла кран с водой, и первый же глоток едва не свел меня в могилу. В глазах потемнело, дыхание порвалось как от удара в солпечное сплетение, и несколько бесконечных секунд я судорожно открывала рот, пытаясь вздохнуть. Когда воздух наконец попал в легкие, лицо мое уже позеленело и покрылось бисером пота.
      Осторожно, стараясь не упасть, я вернулась в комнату, легла на кровать и погрузилась в сон, как в смерть. Проснулась я уже в более вменяемом состоянии: звон в ушах прекратился, предметы виделись отчетливо, и я даже смогла выпить немного воды из чашки, стоящей на тумбочке. Я пыталась восстановить в памяти события прошлой ночи, но узел внимания все время распускался. В моем мозгу прыгали и мелькали разрозненные фрагменты информации – так бывает на экране в кинотеатре, когда пленка неожиданно рвется. Рассудок вышел из равновесия и корчился, словно в огне.
      Я лежала и слабела, медленно уходя на тот свет. Это была легкая и нежная смерть.
      Я только твердила ей: "Нежнее, еще нежнее". Потом я представила, как сдохну в своей квартире и труп мой будет разлагаться и смердеть несколько дней, пока меня не найдут. Это наполнило меня таким отвращением, что я решила вызвать "Скорую помощь". Дозвониться мне Удалось, а вот объяснить я ничего не смогла. Язык мой распух и словно цеплялся за подковку зубов. На том конце провода прямо-таки бесились, слушая мою медленную, затрудненную речь. Потом спросили: "Что у вас болит?" – "Да ничего у меня не болит! Я просто не могу встать с постели". – "Это у Вас давление упало. Выпейте кофе, и все пройдет". -*Ну, как же я сделаю себе кофе, если я не могу встать с кровати?" – чуть не плача спросила я. "Не моРочьте голову", – ответили мне и швырнули трубку. Тогда я позвонила своей подруге-медсестре. "На- – сказала я ей обреченно. – Я умираю. У меня жуткое похмелье. Приезжай скорее, иначе я коньки отброшу". – "А ты уверена, что это похмелье? – вдруг спросила Наташа. – У тебя голос медленный, как будто ты под кайфом. Ты что, вчера принимала наркотики?" – "Какие наркотики?! Я же не по этой части. Выпить водки могу, а остальное – ни-ни". – "Ладно, сейчас приеду".
      Наташа явилась профессионально быстро. Когда я открыла ей дверь, она слегка изменилась в лице и заметила: "Ну и видок у тебя! Ничего не скажешь". Сварила адски крепкий кофе, заставила меня его проглотить, потом приступила к допросу:
      "А теперь вспоминай, что вчера было". После кофе у меня что-то щелкнуло в голове, и появились картинки. "Помню мужика в такси. Помню, мы с ним пиво пили".
      – "И тебе сразу стало плохо?" – "Ну, не сразу. Минут через десять". – "Это клофелин, – уверенно сказала Наташа. – Глазные капли, которые проститутки подливают клиентам в водку, чтобы их обворовать и смыться. Странно, что ты сразу не потеряла сознание. Сколько минут прошло с того момента, как ты выпила пиво, до того, как ты вырубилась?" – "Минут тридцать". – "Или доза была маленькая, или ты плотно поела перед этим". – "Я не просто поела, я обожралась". – "Тогда ясно.
      Надо бы вызвать "Скорую". – "Я пыталась, они не хотят ехать". – "Как это не хотят?! – возмутилась Наташа. – Ты просто ничего не можешь объяснить".
      После энергичного Наташиного звонка "Скорая" примчалась через десять минут. Врач оказалась молодой, решительной женщиной, немедленно вколола мне лекарство, сделала кардиограмму и сказала: "Придется ехать в больницу. У вас сердце не справляется, пульс почти не прощупывается". Дальше мне уже было все равно. Я снова впала в сумеречное состояние и дрейфовала в мире, окрашенном в серые и розовые расплывчатые тона. Вокруг меня шла спасительная суета. Наташа собирала вещи для больницы, врач помогала мне одеться. Я двигалась безвольно, как тряпичная кукла. Потом меня с большими предосторожностями спустили на лифте, уложили в машине на носилки и поставили мне капельницу. "Потерпите немножко, сейчас будет чуть-чуть больно, – предупредила врач. – Это атропин". Через несколько секунд стало казаться, что мне приподняли темя и черепная коробка моя расширилась. Боль была адской. Слезы посыпались из глаз. "Господи! Сделайте же что-нибудь! – заорала я. – У меня сейчас голова лопнет!" – "Не лопнет, – заверила врач. – Просто лекарство расширило сосуды головного мозга. Сейчас вколю анальгин и станет полегче". Легче не стало, анальгин лишь притупил боль. Я затихла, пытаясь сосредоточиться на боли и укротить ее. В мозгу бродили на редкость извилистые мысли, одна картина сменялась другой, еще более яркой, но не было слов, чтобы их описать. "Даша, открой глаза, открой же", – твердила мне врач. Меньше всего на свете мне хотелось открывать глаза. Почему я не сдохла дома? К чему такие хлопоты? В больнице меня переложили на каталку, как калеку. В приемном отделении четверо человек пытались взять у меня кровь. Все кололи кто во что горазд. Ни черта не получалось. Сначала тыкали иголками в вены на сгибах рук, потом на запястьях. Когда стали колоть кисти, я уже не кричала, а просто выла.
      "Невозможно, – говорили. – Давление низкое". Наконец чудом взяли кровь, но ктото сделал неловкое движение и вылил ее мне на джинсы. "Черт! Как же я отстираю джинсы?" – спросила я. "Во дает! – удивилась Наташа. – Лежит человек на смертном одре и думает, как же джинсы постирать. О душе лучше подумай".
      "Везите ее ко мне в отделение, – сказал врач по имени Алексей, молодой, приятной наружности. – Только снимите с нее одежду, пусть накинет какой-нибудь халатик".
      – "Нет! – заорала я. – Если у меня заберут мои вещи, я здесь не останусь". – "И ку- ¦ да же вы пойдете? – рассудительно спросил Алексей. – Домой? Вы туда не дойдете. Вы и ходить-то толком не можете. Потеряете сознание, ударитесь головой, и конец". – "Все, что угодно. Только оставьте мне мои вещи". – "Ладно, бог с ней. Пусть лежит как есть. Везите ее в отделение". – "Держись!" – крикнула Наташа и помахала на прощание рукой.
      Меня привезли в просторную светлую палату с маленьким зарешеченным окошечком в двери. На окнах тоже были решетки, а стекла почему-то закрашены белой краской.
      Палата походила на уютную камеру, где заключенные напрасно ждут амнистии. Мне объяснили, что решетки на окнах из предосторожности – иногда больные пытаются выпрыгнуть из окна. А стекла закрашены для того, чтобы солнечный свет не раздражал особо нервных. (Я еще не знала, какие здесь бывают больные!) Меня аккуратно переложили с каталки на постель, гладенькую, как арестантская койка. На соседней кровати сидела девочка лет двадцати, очень хорошенькая, чистенькая, на лице ни намека на жизненный опыт. Звали ее Леной. Она страшно обрадовалась новому соседству. "За что лежишь?" – спросила Лена. "За клофелин", – ответила я, слегка удивившись постановке вопроса. "А я за героин, – пояснила девушка. – Клиническая смерть от передозировки. Врачи говорят, просто повезло, что меня откачали. Когда сюда привезли, я уже не дышала".
      Явился врач. Мне сделали обезболивающий укол и вогнали катетер в шею, который проткнул кожу с отвратительным скрипящим звуком. Под меня подложили судно и велели справить малую нужду на анализ. "Что, прямо вот так и делать?" – наивно спросила я. "А ты как хотела? Делай, что тебе говорят". Я страшно конфузилась, что лежу в таком не-эстетичном положении перед молодым мужчиной-доктором. Но ему явно было наплевать, он и не такое видел.
      Пока я ждала результатов анализа, Лена развлекала меня светской беседой. Она сказала, что твердо решила завязать, что когда выйдет из больницы, то отключит телефон, чтобы не слышать звонков от своих опасных друзей. Но один, последний разочек она все-таки попробует, это будет нечто вроде прощания с героином. "Ну и дура, – сказала я. – Попробуешь разок, и все покатится по новой. Ты и сама это знаешь". Меня всегда удивляли люди, которые с помощью наркотиков выбирают внутреннее изгнание, шаг за шагом покидают сами себя.
      Пришел доктор Алексей и заявил с удовлетворенным видом: "Ну, что я могу вам сказать? Считайте, что вам крупно повезло, вы в рубашке родились. Ваш анализ показал не только клофелин, но и аминазин. Жуткий коктейль. Удивительно, что вы сразу не потеряли сознание". – "Что такое аминазин?" – спросила я слабым голосом. "Лекарство, блокирует нервную систему, – пояснил он. – Его Дают психам в психушках в период обострений, чтобы их отключить. Одно не могу понять: зачем так Жестоко? Одного клофелина было бы вполне достаточно. А от смеси с аминазином вы запросто могли Уснуть и не проснуться".
      Я пролежала под капельницей двенадцать часов и большую часть времени дремала. Я впала в то блаженное состояние, которое наступает вслед за счастливой развязкой, – я в больнице, среди людей, значит, не умру. Но в полночь проснулась от страшных, душераздирающих криков, заставивших меня дрожать. Моя соседка мирно посапывала во сне. Я слышала, как в коридоре гремят каталки, кто-то яростно матерится, слышала низкий звериный непрекращающийся вопль из соседней палаты: "Сестра! Сестра!" – так кричат раненые на поле боя. Спросонья мне показалось, что я лежу в прифронтовом госпитале. Ночь в отделении токсикологии – самое горячее время. Сюда привозят наркоманов со всей Москвы.
      Любопытство победило страх. Я вытащила склянку капельницы из закрепителя и, высоко держа ее над головой, чтобы лекарство продолжало капать, спустилась с кровати и пошла в коридор. Там мне открылась кошмарная картина. Двери некоторых палат были открыты, и под ярким светом электрических ламп я увидела голые, летаргически-недвижные, мужские и женские тела, привязанные к кроватям и каталкам. Некоторые стонали, одна девушка лежала совершенно тихо, с отсутствующим взглядом, – она была жива, дышала, но от происходящего так же далека, как если бы находилась, скажем, в Исландии. Молоденькие медсестры переворачивали здоровенных мужиков на койках, как блинчики на сковородках, – мерили им давление, делали уколы, ставили капельницы.
      В четыре утра к нам в палату поступила новая соседка – сумасшедшая, всклокоченная девица, похожая на молодую опасную ведьму. Ее привязали к кровати и поставили капельницу. Она болтала без умолку, не в силах остановиться.
      "Доктор, – вдрУг заявила она, – хочу вам пожаловаться. Кто-то здесь ударил меня по щеке". – "Так я же тебя и ударил, – нцчуть не смущаясь, пояснил врач. – Ты хоть помнишь, что ты тут творила? Тебя еле связали". – "Но кто-то щипал меня за грудь", – кокетливо сказала девица. "Я тебя щипал. Грудь – самое чувствительное место, всегда можно проверить болевой синдром". – "Зря вы меня привязываете, доктор. Я все равно развяжусь", – заметила она.
      Как сказала, так и сделала. "Я же говорила, – объявила она с мрачным торжеством проснувшейся Лене и мне, – я всегда развязываюсь". Мы смотрели на нее с опаской – она вполне могла стать украшением сумасшедшего дома.
      "У тебя сейчас кровь пойдет, – сказала мне вдруг Лена. – Когда лекарство в склянке заканчивается, кровь под давлением поднимается по трубочке. Хочешь, я тебе катетер выдерну? Я тут за пять дней научилась". – "Не надо, – отказалась я.
      – Лучше позову медсестру".
      Медсестру я нашла в соседней палате у кровати мужика-зомби, которому она вводила шприц в вену. "У меня кровь течет", – объяснила я ей. Она подняла на меня милое, бесконечно-усталое лицо и тихо сказала: "Ложитесь. Зачем вы встали? Я скоро к вам приду. Видите, что тут творится?" Я вернулась в палату, легла на кровать и стала наблюдать, как кровь алой струйкой карабкается вверх и наполняет баночку, словно бокал красным вином.
      Память вернулась ко мне ранним утром, когда за окном начал дымиться мокрый серый рассвет. Я Увидела все в резком свете: светлая "Волга", мужчина за рулем, пиво, одноразовый стаканчик, четве-Ро кавказцев. При мысли, чем все это могло закончиться, меня прошиб холодный пот. Работает четкая схема: машина, подбирающая ночью одиноких подвыпивших людей, разговорчивый и неприметный водитель, располагающий к себе, заранее подготовленная адская смесь, остановка в определенном месте, где уже ждут сообщники. Десять-пятнадцать минут – и готово дело: жертва отключается на много часов. Но с какой целью? Ограбление? Маловероятно. На мне не было ни золота, ни бриллиантов, только дешевые часики на руке да короткое платье, в сумочке – не больше четырехсот рублей. Я могу понять, когда выхватывают сумку из рук в метро или вытаскивают кошелек, но чтобы так серьезно поставить дело с отравлением, надо как минимум пасти определенную богатую жертву, не полагаясь на случайность.
      Изнасилование? Вряд ли. Маньяки работают поодиночке, но не впятером. Похищение?
      Похоже на правду. Люди просто исчезают из обращения, а после начинается торг с родственниками.
      Почему это случилось именно со мной? Так бывает с людьми, неразборчивыми в знакомствах, много пьющими, легкомысленными и не думающими о последствиях, живущими с детской верой, что никто не захочет причинить им ничего дурного. Так может быть с каждым, кто, выходя ночью из гостей, выпил лишнего и в минуту внезапного умопомрачения попался в ловушку. Я не первая и не последняя на этом страшном конвейере. Мне просто повезло. А кому-то нет.

СЬЕРРА-ЛЕОНЕ

      В Сенегале в аэропорту Дакара из нашего самолета пропало пять транзитных пассажиров. На объявления по радио никто не откликался. Гонцы, посланные на поиски, вернулись ни с чем. Пять человек как сквозь землю провалились.
      "Бомба! – решил экипаж. – Они оставили бомбу в багажном отделении и скрылись!" Стюардессы запретили всем курить. Весь багаж разгрузили и велели пассажирам опознать его. Было чересчур жарко и влажно, чтобы возражать. Пассажиры, выпившие немало водки за несколько часов полета, под палящим солнцем искали свои чемоданы, трезвели и потели так, словно это было целью их жизни. В этом климате трезвеешь быстро: алкоголь потом выступает под мышками, каплями стекает со лба.
      Лишних вещей не оказалось, зато у одного пассажира пропал чемодан. Потерпевший поднял крик и заявил, что никуда дальше не полетит, пока не найдут его чемодан.
      Во время разборки явились пять пропавших пассажиров – черные, невозмутимые, Равнодушные к поднятой панике. Они так и не смогли толком объяснить, где же они были. Багаж стали перетряхивать вторично – на этот раз на предмет поиска исчезнувшего чемодана.
      Весь этот театр абсурда длился четыре часа. Пассажиры развлекались, пили водку, травили байки. Один из них с нежностью вспоминал ослика в популярном сенегальском баре. Ослика научили пить пиво и курить сигары. Завсегдатаи бара считали за честь поднести ему кружку.
      Бедная скотина допилась до цирроза печени и в буквальном смысле отбросила копыта.
      Я сидела как на иголках и молчала. Потом не выдержала:
      – Черт! У меня транзитный рейс. Я же опоздаю!
      – А куда вы летите? – спросил сосед справа, украинский бизнесмен. ¦ 1 – В Сьерра-Леоне.
      – О-о! – оживился он. – Хорошая страна! Мы там три дня сидели в тюрьме. Года полтора назад туда приплыл украинский крабль, полный оружия, разгрузился и исчез. Стали хватать всех приезжих с украинскими паспортами. Нас взяли прямо в аэропорту.
      – Как же вы вышли из тюрьмы?
      – У нас было письмо к члену местного парламента. Он пришел к нам через три дня, босиком, но в шляпе. Чудесный парень. Нас сразу выпустили. Мы ему потом помогли купить костюм, – он собирался в Европу.
      Я нервно засмеялась.
      "У вас неправильный подход к жизни, -*• поучал меня сосед слева. – Вы в Африке.
      Расслабьтесь и получайте удовольствие. Правило первое: в Африке возможно все, даже невозможное. Правило второе: предоставьте все случаю и откликайтесь на события, только если это будет необходимо. И еще: Африка либо нравится сразу, либо не нравится никогда".
      Сьерра-Леоне понравилась мне сразу и бесповоротно. Прелестное местечко, если не напрягаться. В аэропорту Фритауна таможенник жалобно просил проверить мой чемодан. Ему не дали. Хотя (клянусь!) ничего запретного в моем багаже не было. Таможенник даже попытался взяться за ручку чемодана белой леди, но ему внушительно сказали: "Друг! Наши веши через таможню не ходят!" Сьерра-Леоне – маленькая нервозная страна, которую уже десять лет сотрясают военные перевороты, революции, войны и политические дрязги. В свое время ее приручили англичане, но в 1968 году после очередного военного переворота англичане ушли, оставив после себя прекрасную железную дорогу. Рельсы быстренько разобрали и продали как металл. (В срочном порядке понадобились деньги.) Теперь в Сьерра-Леоне нет железной дороги. Зато вдоволь оружия, смутьянов, авантюристов и мошенников, желающих ловить рыбку в мутной воде. Каждый делает бизнес как может. Даже солидные организации прокалываются на сомнительных сделках. В свое время Красный Крест здесь заподозрили в контрабанде оружия, а "Врачи без границ" совсем недавно попались на перевозке наркотиков. В порядке здесь никто не заинтересован. В стране, куда иностранцы могут ввозить валюту в любых количествах, не объясняя ее происхождения, закон – это излишество. Как говорят белые: "Большой беспорядок, как сейчас, нам не нужен, а вот маленький беспорядок всех устроит".
      В этой самой бедной в мире стране – богатые Россыпи алмазов, золотые рудники, платина, бокситы, рутил, за которым охотятся американцы. Собственно говоря, алмазы – главная причина десятилетней войны. Местные главари дерутся из-за них, Как мальчишки из-за найденного медяка. Алмазы – ловушка сатаны, так говорят священники (редкий случай, когда церковь не ошибается). На сегодняшний день карты легли таким образом, – во Фритауне, столице СьерраЛеоне, гордо восседает официальное правительство, возглавляемое законно избранным президентом и поддерживаемое силами ООН. А большая часть страны, где находятся алмазные залежи, занята бандитами, ре-белами, как их здесь называют.
      Ребелы – мятежники, революционеры, местные отморозки. Ребята отлично устроились – они намывают алмазов на несколько десятков миллионов долларов в год, сбывают их через соседнюю Либерию, на эти деньги закупают оружие, нанимают солдат и отправляют своих детей учиться в Америку. Я так и вижу этих благовоспитанных, вымытых, пахнущих одеколоном деток в американских университетах, которые стыдятся своих диких папаш, засевших в лесах Сьерра-Леоне с автоматами Калашникова. Местная поговорка гласит: "Оптимист учит английский язык, пессимист китайский, а реалист изучает автомат Калашникова".
      Ребелы прославились на весь мир дурной привычкой отрубать руки всем, кто попадается им на пути, даже грудным младенцам. Во Фритауне полно калек, которые тычут прохожим культяпки в нос и просят милостыню. В каждой местной семье найдется хоть один несчастный родственник с отрубленными руками или ногами.
      Второе изобретение ребелов – вербовка на службу девяти-десятилетних пацанов из нищих кварталов. Эти дети, выросшие среди людей с бурными и низменными чувствами, не видят разницы между добром и злом и понимают лишь один закон:
      "Ешь, а не то съедят тебя". Нет ничего страшнее, чем ребенок с автоматом в руках. Он непредсказуем, его поступки не мотивированы. Именно дети-ребелы за ключаю пари на живот беременной женщины -кого она носит, мальчика или девочку, чтобы потом вспороть живот и выяснить, кто выиграл.
      Добавьте к этому еще и действие наркотиков – в Сьерра-Леоне растет лучшая в мире марихуана, которую переправляют даже в Амстердам. Марихуану здесь и не считают за наркотик, – это, так сказать, трубка мира, которую курят даже пятилетние дети. Гораздо опаснее пацаны с пластырем на виске, у которых в глазах просвечивает огонек бессмысленной жестокости. Поскольку здесь острая нехватка одноразовых шприцев, местные наркоманы не колются, а делают надрез на виске и втирают в кровь порошочки, героин из Нигерии, например. Ранку залепляют пластырем, чтобы в нужный момент снова расковырять и добавить порцию.
      Ооновцы в свое время организовали акцию по сдаче оружия. Выходи из леса, сдавай автомат, получай сто пятьдесят долларов, а через месяц за хорошее поведение еще сто пятьдесят. Когда деньги истрачены на дешевый ром и наркотики, можно снова уходить в лес, где оружия как грязи. У военных наблюдателей ООН волосы дыбом вставали при виде битых-перебитых, колючих, как ржавые гвозди, обкуренных десятилетних пацанов. Один такой сопляк, сдавая автомат, гордо заявил, что он капитан. "Это за что тебе звание дали?" – полюбопытствовал один из наблюдателей.
      "А мне командир сказал: если отрубишь шестьдесят пар рук, будешь капитаном. Я задание выполнил".
      "Мне мои корифаны-ребелы хату во Фритауне спалили за то, что я отказался с ними в лес уходить, – рассказывает мулат Майкл, сын русской и Сьерра-леонца. – Хорошо, что я в ту ночь дома не Ночевал. Они подошли к дому с автоматами и стали кричать: "Майкл, идем с нами! Нас в лесах дожди поливают, москиты кушают, малярия трясет, а ты дома отсиживаешься! Так нечестно! Выходи, а то подожжем". И подожгли".
      С Майклом, проворным, жуликоватым парнем 24 лет мы познакомились на пляже Фритауна. Он один из "пляжных мальчиков", как их здесь называют. "Пляжные мальчики" ведут существование беззаботное, как у герцогов, и ненадежное, как у всех мошенников, – утром они лентяйничают, днем лодырничают, а вечером бьют баклуши. Целыми днями они слоняются по городскому пляжу и пристают к белым, вымогая деньги.
      "Пляжные мальчики" обучены великому множеству мелких хитростей. Им от природы так же трудно дается правда, как заике нормальная речь. Ворованное да выпрошенное для них слаще всего. Майкл, по слухам, один из самых ловких.
      "Зови меня Мишкой, – сказал он при знакомстве и хорошо улыбнулся мне белыми зубами. – Я ведь ростовский казак". Впервые видела казака с кожей цвета темного ореха и ухватками ростовской шпаны. "А это одессит Витек, мой приятель, – продолжил он, указывая на молодого печального негра. – Он в Одессе учился в мореходке".
      Одессит Витек, черный, как вакса, степенно кивнул головой.
      – Когда в прошлом году ребелы взяли Фритаун, маманя моя со страху дернула в Ростов, – рассказывает Мишка, – а мне сказала: "Продержись, сы-нок, один. Я хату в Ростове продам, вышлю денег тебе на билет". Вот я и бичую на пляжах Фритауна.
      Мишка до двенадцати лет жил в России, а потом вместе с родителями перебрался в Сьерра-Леоне. Отец его плавал моряком по всей Африке и однажды не вернулся с очередного рейса в Либерию.
      – Когда я был маленьким, то очень переживал за своего папашу, – говорит Мишка. – Помню, спрашивал у мамки: "Где же наш папа-моряк? А вдруг он погиб при кораблекрушении?" На что мама мне всегда отвечала: "Не волнуйся, сынок. Твой папа не утонул, потому что г…о не тонет".
      Мишка промышляет мелким воровством, кокаином и продажей фальшивых алмазов морякам. "А что? – ничуть не смущаясь, говорит он. – Они красивые. Красивее настоящих".
      Когда Мишке было двадцать лет, он работал на алмазных месторождениях вместе с русскими и украинскими геологами, нанятыми американской компанией. "Хорошее было время, – вспоминает он. – Мне и сейчас по ночам снится. Алмазные жилы – как вены на руках человека, в одном месте проступают, их видно, в другом пропадают, уходят вглубь. В сезон дождей вода размывает землю и видно, как поблескивают алмазы. Но копать в сезон дождей нельзя, слишком много воды. И потом, никогда не знаешь, что блестит – алмаз или кварц. Я только однажды нашел алмаз просто так, на берегу реки. Но он был мелкий, и оценщики заплатили за него немного. Мы хорошо работали на жиле, но потом пришли ребелы, и мы убежали. Когда я удирал, мне Дробью попали в спину".
      Мишка задирает рубашку, чтобы показать следы Ранения. "Дикие места и дикие люди, – продолжает он. – Мы жили в деревне Боджибу. Колдун там имел большую силу. Он убедил одного местного сумасшедшего старателя в том, что его шахта даст много алмазов, если пролить туда кровь белого человека. И этот придурок замочил одного ливанца, собрал его кровь в калабаш (сосуд) и отнес в шахту. Но дело раскрыла полиция. Слишком много было сплетен и разговоров.