Мальчики мои! Каждый раз, пакуя чемоданы на войну, я прикидываю, кто из вас разделит со мной дорогу. Наши встречи похожи на полковую церемонию: короткое объятие, поцелуй в щеку и стаканчик водки, опрокинутый за невозвратное прошлое в очередной разоренной стране. Мы – это орден авантюристов, масонская ложа без лопатки и символов. Те, кого официально называют военными корреспондентами.
      Шайка, вечных цыган, нуждающихся в постоянной перемене воздуха, своего рода бродячий цирк, кочующий из одной "горячей" точки в другую, постаревшие дети, начитавшиеся Фенимора Купера и Майн Рида. Все мы усвоили нехитрое правило – где есть стул и стакан, там и дом.
      Как я люблю это великолепное шатание по свету, острое волнение свободы! И разве не созданы все авантюристы мира для того, чтобы встречаться друг с другом в любой точке земного шара, где только запахнет войной. Мы словно монеты разных стран, которые переплавили, и теперь на них один и тот же чекан. Всех нас отличает ребяческое желание размахнуться жизнью, даже потерять ее за что-нибудь или кого-нибудь. Но смерть, как и орден, принять страшно. Чувствуешь себя недостойным.
      Этикет путешествий по диким местам не менее строг, чем правила закрытого клуба.
      Здесь ценится умение пить, отсутствие пафоса и рискованный вкус к черному юмору.
      Клички здесь прилепляются намертво, и часто, чтобы подобрать имя к родному лицу, приходится напрягать память.
      Эти люди впопыхах появляются на страницах моей жизни. Нам приходится часто встречаться и прощаться, а значит, появляется повод выпить. В трижды прекрасном и трижды проклятом состоянии подогретости чувствуешь себя эдаким битым ветрами и дождями репортером. Водка развязывает язык лучше всякого детектора лжи. Люди терпеливо ждут, когда истина появится на дне стакана, и глаза их ищут в кольцах сигаретного дыма видения забытой мечты. Разговор становится очень вольным.
      Следуют всякого рода каламбуры, анекдоты, хвастливые речи, пари, двусмысленности, невероятные утверждения, ложь, выдаваемая за правду, и, правда, весьма похожая на ложь, короче, весь тот трескучий вздор, на который так падко наше племя, болтливое племя журналистов.
      Любимая тема для разговоров – кто, как и когда обмочил штаны от страха. Все мы далеки от ложного геройства и отлично знаем, что при частых прогулках у края пропасти легко споткнуться о камешек. И какой бы броней скепсиса и самоиронии ни одевать сердце, в решающую минуту начинаешь понимать по учащенному биению пульса и испарине на лбу, какая огромная разница между фантазиями и действительностью.
      Для таких случаев существует водка. Глоток алкоголя делает чудеса с трусом.
      Отсутствие чувства меры как в прекрасном, так и в отвратительном, – главная черта военных корреспондентов. Пятигорск и Владикавказ называют зоной реабилитации журналистов после Чечни. Все рвутся туда, чтобы выпасть в осадок на два-три дня. Их мечты просты и роднят их с любым пьяным матросом. Кабак и женщина. Сентиментальные распутники впадают в то блаженное состояние, которое наступает вслед за счастливой развязкой, и плотно увязают в разврате. Смело можно утверждать, что большинство военных корреспондентов – уже давно "молочные" братья.
      Все это можно назвать цинизмом. Но только так можно прижечь боль после всего увиденного на войне. Психологи называют это профессиональной деформацией личности. Несомненно, мы циничны, но сколько романтичного скрывается за этим цинизмом. Мир – это конгломерат красоты и мерзости, высоты духа и грязного белья. Так уж устроен человек. Он жрет водку и плачет от звуков музыки, валяется в постели с уличной девкой и ставит свечу в церкви, пишет по ночам книги и думает, как бы содрать за них побольше денег.
      Поднимая старое, продырявленное знамя, я хочу сказать вот что. Мальчики мои! Вы все обыкновенные герои. Я бы каждого из вас наградила медалью размером с тарелку и всем бы поставила памятник в виде бутылки. А если иногда вы бываете пьяницами, распутниками и бездельниками, так что же делать. Других героев бог нам не дал, – и дьявол, и бог пользуются для своих целей смешными, мелкими и ничтожными людишками. И если грехи ваши красны как кровь, они будут белы как снег. И если они алы, как пурпур, то убедятся, как руно.
      Уже давно мужчины тревожат только мою плоть, а не душу, но вы! Вы сумели затронуть мое сердце. И эта книжка посвящается вам, старые пьянчуги и мои любимые друзья.

      Война в Югославии имеет вкус сигарет. Курят все и помногу, – пожилые матроны смолят контрабандные румынские "ЛМ", студентки достают из сумочек поддельный "Бонд", мужчины предпочитают табачные самокрутки, а дети – местный крепкий "Ловчен". Бывают минуты, когда и некурящие просят сигарет. Однажды в три часа ночи у стен горящего, только что разбомбленного здания я видела спасателя в марлевой повязке со слезящимися от дыма глазами. Время от времени он стягивал повязку и со вкусом затягивался сигаретой, кашляя и хрипя от недостатка кислорода.
      Утро в Белграде начинается с бесконечных очередей к табачным киоскам, а ночью на Бранковом мосту тянет сладковатым дымком марихуаны. Там гуляет местная братва.
      Молодые, уголовного вида мужчины подогревают на кострах в котелках ракию (вид местной водки), угощают ею прохожих, целуют в шею случайных русских и орут:
      "Мафия за Ельцина!" Эта хмельная гульба напоказ заводит с пол-оборота. "Раньше мы пуцали (стреляли) друг в друга, сейчас будем пуцать в американцев, – твердят сербские братки. – Кончится война, снова будем пуцать своих". Зажженные фары припаркованных машин просверливают светлые туннели в темноте. Все это напоминает пикник, устроенный на кладбище.
      Днем на Бранков мост ходят "нюхнуть политики". Бесконечные митинги протеста, дождь трескучих лозунгов, рок-концерты, марафоны бегунов, увешанных мишенями. Город лихорадит. Война подпалила чувство национальной гордости. Дня не проходит, чтобы людская толпа, ее ярмарочное вдохновение не рождало бы там или сям сиюминутный спектакль. Эта вакханалия патриотизма, это нервное калейдоскопическое веселье создает диковинную обстановку войны "понарошку". Все имеет привкус театра. Когда поздним вечером в теплой компании сдвигаешь бокалы с терпким красным вином и сквозь их звон слышишь вой воздушной тревоги, адреналин веселее плещется в крови. Только смерть, что сыплется с неба каждую ночь, возвращает к реальности.
      Распухшая золотом и оружием махина Америки устраивает в ночном небе шоу в лучших голливудских традициях. Город, затаив дыхание, обращает беспокойный, ищущий взгляд в темноту. Вначале раздается тихий свист летящей ракеты, потом огненный взрыв, от которого вздрагивают дома, и тут же праздничным салютом отвечает сербское ПВО. Огненные букеты взмывают в небо и сыплются блестящим дождем на землю. А эти звуки в небе? Настоящий оркестр! Точно Бетховен.
      Сколько ни тверди жителям Белграда, что опасно подходить к окнам, все равно они будут проводить ночи в ожидании, прилипнув носами к стеклу, не в силах насытить глаз зрелищем жуткой смертельной красоты. Людям требуется трагедия, это их аперитив. С убежденностью фаталистов они верят, что господь хранит невинных по долгу своей небесной службы.
      Но ангелы-хранители не всегда расторопны. Ночь, когда разбомбили телецентр, оказалась последней для двадцати журналистов и работников телевидения. Сила "взрыва была такова, что фрагменты человеческих тел находили даже во дворе русской православной церкви, находящейся неподалеку. Из соседнего кукольного театра посыпались куклы с оторванными головами. Ампутации рук и ног раненых проводили прямо на месте, в огне и дыму. Один из журналистов, погребенный под завалами, дозвонился по мобильному телефону, но откопали его слишком поздно. Задохнулся. Девушка монтажер, работающая на ТВ, попросила одного парня подменить ее на ночной смене в ту ночь. Парень погиб. "Судьба", – говорят люди и качают головами.
      События грохочут изо дня в день. Самолеты кружат над городом, словно разборчивые мухи, исследующие кусок бисквита. Бомбежки происходят с тупой регулярностью в два и в четыре часа утра. Психологи давно доказали, что самое сильное давление на человеческую психику оказывают предрассветные часы. Четыре утра – это час полной беспомощности, когда притупляется чувство самоконтроля, когда ты немощен и слаб. Город поражен бессонницей, этой привычкой лежать без сна, ожидая, когда из кокона смутного опасения вылупится бабочка страха.
      В пригородах Белграда, где по ночам Страшный суд в полном разгаре, люди при первых звуках сирены отправляются в бомбоубежища, вооружившись подушками и одеялами. Однажды я ночевала у своих сербских друзей в Батанице, местечке, где находится военный аэродром. Днем это хорошенький городок, из почти игрушечных трехэтажных домиков. Здесь все друг друга знают и ходят в гости на чашку кофе (чай сербы пьют, только когда болеют). А ночью небо над городком превращается в арену воздушных боев, и жители Батаницы съеживаются в собственной коже, опасаясь, что смерть застанет их врасплох.
      Настоящий сербский дом – это очаг, полный тепла и ласки. Сербы имеют вкус к хлебосольству. Если они пускают человека за порог своего дома, то позволяют ему распоряжаться этим домом как собственным. Если ты гость, то тебе откроют сердце, бутылку вина и холодильник. Нигде я не чувствовала себя так просто, как в гостях у моих сербских друзей. Где еще люди так коротки между собой!
      В ту ночь мы весело пили в ожидании воздушной тревоги. "Сирена как снотворное на ночь, – сказал мой друг Милан. – Не могу ложиться спать, пока не услышу. Знаешь, первое время все мы бегали в бомбоубежище, пока не увидели дом, в который попала ракета. Если прямое попадание, шансов выжить нет даже в бомбоубежище. Ракета глубоко уходит в землю. Если останешься жив под обломками, то будешь умирать медленной, мучительной смертью. Я предпочитаю смерть в своей постели".
      Мы легли спать, не дождавшись тревоги. "Только не закрывай окно на щеколду, – предупредил меня Милан. – Пусть лучше его распахнет взрывной волной, чем выбьет". В два часа ночи от взрыва дрогнул дом, и я скатилась с кровати. Стоя на четвереньках, пыталась понять, где я нахожусь. Первая мысль: "Землетрясение!" Из распахнутой балконной двери сочился ночной холод, который меня быстренько отрезвил. Второй удар заставил сомневаться в прочности стен. Казалось, что кто-то не очень ловкий колет огромным паровым молотом грецкие орехи. Холодные пауки страха поползли у меня по спине. "Даша, сюда!" – услышала я крик Мелани, хозяйки дома. Я спустилась с мансарды по лестнице, на которой уже сидели люди в трусах и ночных рубашках, освещаемые огоньками сигарет.
      – Сиди здесь, – велела мне Мелани. – Если дом рухнет, то лестница останется.
      Она бетонная.
      Я волновалась, как пожарный на первом пожаре.
      – Что, трусишь? – насмешливо спросил по-утреннему свежий и бодрый Милан. – Пошли в бомбоубежище. Это вроде ночного клуба по интересам. Народ пьет ракию и треплется до самого утра. А что еще делать? Клубы и дискотеки теперь закрыты.
      В три часа ночи мы спустились в бомбоубежище, которое оказалось переполненным. В углу за столом компания молодых людей азартно резалась в карты. Они нас шумно приветствовали. "Раньше здесь было пустовато, – заметил Милан. – Но вчера в доме на соседней улице погибла трехлетняя девочка и восемь человек получили ранения.
      Мать посадила девочку на горшок и вышла из комнаты. Осколок от бомбы влетел в окно и попал ребенку прямо в голову. Теперь народ ночует в убежище. Вместе не так страшно".
      Небритые игроки в карты оказались приятелями Милана. Один из них рассказал нам последний прикол. Каждый раз, когда объявляют воздушную тревогу, на экране телевизоров появляется мрачный персонаж, который замогильным голосом начинает вещать: "Только без паники. Медленно, не торопясь, берем все самое необходимое и спускаемся в бомбоубежище". Теперь сербы занимаются сексом, нашептывая на ушко своим партнершам в том же темпе: "А теперь без паники, дорогая. Медленно, не торопясь, я надеваю все самое необходимое и спускаюсь в тебя". Некто, очень пафосный и бородатый, добавил: "Американцы нас бомбят, а мы занимаемся любовью". Почти в стиле хипповских шестидесятых.
      Помимо тусовок в бомбоубежищах одно из самых острых развлечений в пригородах и селах вблизи Белграда – ловля американских пилотов. Если удача на стороне сербского ПВО и самолет сбит, то все жители ближайшей к месту падения деревни, вооружившись ружьями и даже палками, выходят на охоту. Они загоняют пилота в лес, как загоняют кабана. Но пилоты тоже не дураки. По слухам, у них имеются дипломатические паспорта, рация и таблетки для обеззараживания воды. Если им удается продержаться в лесу несколько суток на одной воде и подать сигнал о помощи, то, говорят, посольства нейтральных стран (так называемая третья сила) иногда тайно вывозят из страны сбитых летчиков под видом дипломатов.

      По ночам Белград плывет с легким креном в зеркалах последних частных кабачков (большинство ресторанов закрывается в семь вечера). Постоянную клиентуру составляют черногорские братки. Это самые неугомонные люди на свете, способные петь и танцевать много часов без устали. Их пляски – зрелище не для слабонервных. Вообразите: здоровенные, двухметрового роста детины (черногорцы считаются самыми высокими мужчинами в Европе) с гиканьем и посвистом скачут по залу, обняв друг Друга за плечи, высоко вскидывая ноги и напевая на мотив "Катюши": "Выходила на берег С-3оо!" Надо видеть, как весело они нажаривают! Их штаны чуть не лопаются от здоровой силы там, где обозначена Чудовищная мошна.
      Проститутки уверяют, что у черногорцев самые большие члены на свете. "Знаешь, – сказала мне одна забавная девчонка, – если я вижу перед собой нечто поднимающееся выше пупка, значит, передо мной черногорец". Кстати, редкая проститутка забредет после полуночи в ресторан. Братки предпочитают гулять без женщин.
      Братва – она, конечно, и в Африке братва, но всюду свои нюансы. Местные предпочитают разборки, сделанные красиво, мягко или "корректно", как они выражаются. Однажды я видела, как один браток учил другого уму-разуму. Он просто достал пистолет, направил его в сторону провинившегося коллеги и сказал:
      – Вот сейчас ты при всех сам себя накажешь. Ты будешь бить себя по щекам до тех пор, пока я не скажу "стоп".
      Под дулом пистолета парень бил себя по лицу, пока не покраснели щеки.
      – Плохо, – невозмутимо заметил наказующий. – Бей себя так, чтобы щеки посинели.
      Вор в этой стране – почти уважаемая профессия. Здесь не увидишь на улице дорогих машин даже у богатых людей. Нет смысла. Все равно угонят. Однажды я общалась с милейшим мужчиной средних лет, на мой взгляд, настоящим полиглотом. Он свободно говорил на французском, итальянском и немецком языках. Проблема заключалась в незнании английского. "Да, этот язык мне выучить не удалось, – сокрушался он. – Просто я не сидел в английской тюрьме". Выяснилось, что мой собеседник двенадцать лет отсидел в тюрьмах за воровство. Он сидел в Италии, Германии, Франции, но особенно нахваливал швейцарские тюрьмы. Сербы уже давно и обильно расползлись по миру, что позволяет спецслужбам разных стран говорить о появлении сербской мафии.
      Власть мафии в Югославии имеет почти официальный статус параллельной власти.
      Одна из самых значительных личностей – таинственный человек по кличке Аркан, возглавляющий Партию сербского единства. Его разыскивает Интерпол по обвинению в ограблении шведского банка, но это не мешает ему активно заниматься политикой, быть женатым на шведке и кормить официально признанных девятерых детей от разных женщин. (Сколько еще не признанных детей, знает только бог и Аркан). В недавнем своем пылком выступлении по телевизору он заявил: "Ни один натовский пидор не ступит на сербскую землю. Если у нас кончится оружие, будем закалывать врагов вилками". Ух ты! Хорошо сказал.

      У него изящные, нервные руки, что сразу расположило меня в его пользу (люблю, признаться, хорошие мужские кисти), умное лицо и неправдоподобно почтительные манеры. Я говорила ему "ты", он упрямо твердил мне "вы", хотя оба мы ровесники.
      От слова "сутенер" он вздрагивал, как от пощечины, брезгливо морщился, если кто-нибудь в его присутствии отпускал сальные шуточки в адрес женщины. Все в нем не укладывалось в схему. Сутенер -# это грязное, грубое животное мужской породы, врожденный пошляк и хам, с полным отсутствием вкуса и чувствительности в отношении женщин. Саша (так звали моего знакомого сутенера) начисто лишен вульгарности, что меня несказанно разило (для простого краснодарского парня вещь удивительная). Он быстро поставил на место своих друзей-сербов, не раз покупавших у него девочек: касательно меня шуточки, улыбочки, намеки непозволительны. Странно, но с ним я не боялась ничего: ни его друзей-бандитов, ни ночных поездок из города в город в военной Югославии, охваченной страстью к шпиономании, ни даже полиции, которая нас задержала однажды ночью в ста километрах от Белграда, что для меня, русской журналистки, грозило немедленной депортацией (журналистам запрещено покидать столицу без специального на то разрешения). Меня успокаивали его жесты и движения, выдающие в нем инстинктивное желание защитить женщину.
      – Знаете, Даша, первых своих женщин я привез в Югославию совершенно случайно, – рассказывал Саша. – Я давно в Сербии, чем только не торговал здесь – от машин до компьютеров. Однажды по пути в Белград я застрял в Бухарестском аэропорту совершенно без денег (меня "кинули" компаньоны). Вдруг слышу рядом разговор двух девчонок и парня и быстро ловлю общий смысл. Парень везет девчонок якобы танцовщицами в Белград, а те подозревают, что проститутками. При этом вся компания громко матерится, мотивируя это тем, что все равно их никто не понимает. Тут я встрял: "Как так никто не понимает? Я понимаю". Мы познакомились, и я заявил девчонкам откровенно: "Вас везут в Белград, чтобы продать в ночной клуб. Будьте реалистками. Человек, который вас везет, отдаст вас задорого и бросит на произвол судьбы. Я отдам вас по дешевке, то есть вам придется меньше отрабатывать, и буду помогать, если возникнут проблемы".
      – Стоп, как это продать?
      – Элементарно. Если ты не продаешься в клуб, то приходится работать уличной проституткой. Это проблемы и с визой, и с полицией, и с клиентами (будут "кидать" на деньги, а то и просто издеваться). А ночной клуб гарантирует относительную безопасность и стабильный заработок.
      Отдать бесплатно девчонку в клуб я не могу – во-первых, невыгодно везти, во-вторых, не будут уважать ни ее, ни меня. Но если я отдаю недорого, например, за тысячу марок, то за пару недель она эти деньги отработает и начнет работать на себя.
      – Ничего не понимаю. А зачем девчонке посредник? Она ведь сама себя может предложить клубу и не надо ничего отрабатывать.
      – Конечно, но тогда ее дальнейшая судьба может оказаться печальной. Никто за нее не заступится, ее могут и бить, и отбирать весь заработок. Она становится товаром. Хозяин клуба может продать ее дальше, в другой клуб или даже в другую страну. И она все время будет отрабатывать свой долг, ей будет хватать только-только на тряпочки да на сигареты. Серьезных денег не заработает, а то и вовсе сгинет в каком-нибудь кабаке.
      – Но ведь девушка может уйти из клуба?
      – Как? А документы? Они всегда хранятся у хозяина.
      – Но посредник тоже может "кинуть" девушку.
      – Может. Это зависит от его порядочности. Но "кидать" девушку невыгодно, приобретешь плохую репутацию, девушки не будут тебе доверять.
      Что меня поражало в словах Саши, это безупречная логика и сочетание таких несочетаемых понятий, как "порядочность" и "сутенерство". Оказывается, и в этом грязном бизнесе есть по-своему порядочные люди.
      – Я сейчас временно "завязал" с ввозом проституток. Живу с двумя девушками, которые работают по вызову. Я развожу их по клиентам и обеспечиваю их безопасность. Клиенты допускаются только женатые.
      Семейное положение – гарантия, что мужчина умеет обращаться с женщинами и предпочитает сексуальную безопасность. Один час стоит 12о марок, 6о марок – мне, 6о – девушке.
      С этими двумя скромными героинями балканской войны я познакомилась позже.
      Пышная, вальяжная Наташа (такой хочется упасть на грудь и выплакаться) и легкомысленная вертлявая кокетка Лариса работают с первых звуков воздушной сирены и до самого утра, когда уже звучит отбой. Уверяют, что сирена явно увеличивает выброс адреналина в кровь у мужчин, поэтому клиентов так много, что в пиковых случаях приходится даже отказываться от работы. Вертушке Ларисе 19 лет, у нее внешность девочки, которая украла из маминой сумки помаду, и взгляд матерой волчицы, видящий людей насквозь. Вся ее квартира забита мягкими игрушками, которые дарят клиенты. После работы она засыпает, прижав к груди какого-нибудь плюшевого друга. (Ей-богу, если б я увидела в кино такую душещипательную деталь, не поверила бы!) – Мне лапшу на уши повесить невозможно, – уверяет Лариса. – Сколько я членов перевидала, и не сосчитать! Пусть мужики "разводят" на любовь других простушек, со мной такой номер не пройдет.
      – А оргазм ты хоть иногда испытываешь?
      – Издеваешься? Я уже год про него не вспоминаю. Надо постонать в постели – постонем, надо сделать влагалище узким – сделаем, и все клиенты потом шепчут:
      "Ах, какая у тебя маленькая дырочка!" А вообще есть магическая фраза для идиотов: "Ты у меня первый на работе, с кем я испытала оргазм. Остальные были только для денег, а ты для удовольствия". Сейчас я мужиков угадываю с легкостью. Чем крупнее мужчина, тем он нежнее в постели, лижется, ластится и тычется в тебя, словно щенок. Если мужчина мелкий и худой, скорее всего в сексе жесток, любит маленькие извращения и немножко садизма.
      – А тебе не страшно работать во время бомбежек?
      – Уже привыкла. А первый раз, когда шарахнули по центру города, я как раз была под клиентом. Мы оба подскочили и кинулись нагишом к окну. Стоим и дрожим от волнения. А там, за окном, все пылает. Я испугалась ужасно, и клиент сразу размяк, его на нежности потянуло. Знаешь, испуганная женщина на войне всегда пробуждает у мужчины инстинкт защитника. Потом была хорошая ночка.
      – С войной ничего не изменилось, – вступила в разговор другая девушка, Наташа. – Только теперь, когда нам на работе надо время потянуть, мы затеваем с клиентами разговор о политике.
      – А если начнется наземная операция, останетесь или уйдете?
      – Останемся, наверное. Придут американские солдатики, чистенькие, красивые, не клиенты, а загляденье. Мы не патриотки, будем обслуживать американцев.
      О сексуальной потенции сербов обе девушки отозвались с почтением. Мужчины этой нации в любви как долгоиграющие пластинки и превосходят самых усердных любовников.
      – Я сам удивляюсь, – говорил мне потом Саша. – Мне 27 лет, я здоровый молодой мужик, но как сербы, наверное, не смог бы. Представьте себе, клиент берет девушку на час и за этот час имеет ее минимум два раза. Потом продлевает еще на час, потом еще, и так до утра.
      Потенция просто сумасшедшая, в России такую уже не встретишь. Сексуальные проблемы сербов в другом. Им не хватает изысканности и нежности. Серб берет женщину, как самец самку, отсюда напряженность в семейных отношениях. Жены начинают прохладно относиться к постельным обязанностям, и вот результат: мужчина идет в бордель. А добавь он чуточку фантазии и ласки в супружеский секс, и не было бы нужды в проститутках.
      Сашин бизнес не предполагает моментов слабости. "Я сам устал, – сказал он в минуту откровенности. – Я вынужден постоянно просчитывать людей, догадываться об их желаниях и тайных побуждениях, не допускать ошибок, лавировать среди опасных личностей. И женщины – ох, как с ними непросто! Капризы, нервные срывы, истерики. Надо держать их в узде, причем держать так, чтобы они этого не чувствовали. А у женщины есть лишь одно слабое место – постоянное желание любви.
      Девушки должны быть немножко в меня влюблены, иначе работа не получится".
      То, как Саша просчитывает людей, я однажды наблюдала в маленьком городке Шабац.
      Наши приятели-сербы, желая доставить нам удовольствие, познакомили нас с молоденькой русской женщиной, вышедшей замуж за югослава. Наивное личико без косметики, простенькие джинсы, тапочки на босу ногу. Саша провел допрос словоохотливой девицы по всем правилам. Не давая ей сосредоточиться, он задавал быстрые вопросы тихим, но жестким голосом: "Где вы жили раньше? В Германии? Ах, у вас там родственники! А где вы познакомились с мужем? В Швейцарии? А что вы там делали? Ничего? Просто отдыхали! А что у вас за профессия?" Даже мне стало не по себе, когда я увидела, как на глазах линяет, тушуется и мямлит девчушка. Позже, когда мы сели в машину, Саша небрежно заметил:
      – Мой контингент.
      – Не может быть! – воскликнула я. – Такая милая домашняя девушка, типичная домохозяйка.
      – Ну, да, – криво усмехнулся Саша. – Я таких насквозь вижу.
      И он оказался прав. Пять лет назад девушка работала в швейцарском ночном клубе стриптизершей и проституткой. Однажды она провела ночь с сербом, который остался так доволен обслуживанием, что наутро явился к хозяину клуба и спросил:
      "Сколько?" – "5ооо марок". Серб заплатил не торгуясь, получил документы девицы, увез ее в Югославию, где и сочетался с ней законным браком.
      – Как ты догадался? – спросила я потом Сашу.
      – Опыт. Женщины для меня открытая книга. Когда мы возвращались ночью в Белград, я в порыве жалости вдруг сказала Саше:
      – Бедный ты, бедный! У тебя не осталось уже никаких иллюзий в отношении женщин.
      Ты и любить-то, наверное, не можешь.
      И тогда в темноте машины, на пустынной ночной дороге я узнала его слабое место.
      Он оказался так же уязвим, как и все мужчины. Саша-сутенер, жесткий и прагматичный человек, зарабатывает деньги на женщинах, чтобы тратить их на… женщину.
      – Она живет в Киеве, – взволнованно рассказывал Саша. – Я искал ее по всему свету и вот нашел. С первого взгляда понял: именно она мне нужна. Каждый раз, когда приезжаю в Киев, трачу на нее целое состояние.
      – Значит, она не бескорыстна. Она любит тебя?
      – Не знаю, не уверен. Нет, наверное. Но это неважно. Я-то ее люблю. Вот и все.

      Они не слишком красивы. Крупные носы, такие привлекательные у мужчин, женщинам придают вид хищных птиц. Они разумны, практичны и несентиментальны. Относятся к любовным страстям, как к явному надувательству. Любовь – что-то вроде лотереи, выиграть можно, но шанс невелик. Конечно, можно поиграть в любовь в ранней юности, но брак дело серьезное. К семейным отношениям сербиянки подходят без свойственного женщинам миндальничанья. Избранник должен быть надежен, обеспечен и способен произвести хорошее потомство. Сумасшедшие браки по любви, обычные в России, здесь исключение из правил.

      Они непростительно красивы. Так красивы, что вызывают раздражение. Должен же быть хоть какой-то изъян скошенный нос, отвислые губы или торчащие уши. Но нет. Безукоризненная лепка их черт напоминает античность. Обычно скупая природа тут распорядилась с расточительной щедростью, отсыпав им полной горстью и чувственность, и сочность, и силу, и красоту, которая по тонкости письма не уступает девичьей, но никак не ассоциируется с изнеженностью.
      У этих мужчин особый, "балканский" взгляд. Еще в Москве, стоя в очереди на таможню, я гадала, кто этот высокий, привлекательный мужчина передо мной.
      Наверное, серб. Он был так хорош, что у меня сразу вспотели ладошки. Что-то почувствовав, он резко обернулся и взглядом проэкзаменовал меня с головы до ног. Его глаза раздели меня, а потом одели.
      Никто, кроме балканских мужчин, не умеет так оценивающе, бесцеремонно смотреть.
      Моя догадка подтвердилась. Он оказался сербом. Мы познакомились с ним в самолете и много разговаривали о природе сербских мужчин.
      – Что такое женщина для влюбленного мужчины? – разглагольствовал Давр (так его звали). – Женщина – это плохая подготовка, расхлябанность, скороспелые идеи.
      Мягкосердый мужчина в руках капризной куклы может превратиться в бездумную игрушку. Больно видеть, когда человек в здравом уме становится похож на вопящего самца, который скачет за глупой самкой. Сербский мужчина берет женщину, но никогда не отдается ей, не теряет себя в ней. Нас с детства так воспитывают.
      Мужчина – это хозяин, собственник во всех смыслах. Хозяин своей земли, своего дома и своей женщины. Серб строит свою семью так, чтобы он был в ней солнцем, а жена планетой при нем. И никаких иллюзий у женщины, что она может через тело подчинить себе душу мужчины, который хоть и нежный, но все же руководитель.
      Мой друг Милан твердил мне то же самое: – У вас в России матриархат, женщина принимает все самые главные решения в семье и сама же страдает от этого. Поэтому в России больше несчастных женщин, чем в Сербии. У нас же процветает мачизм как главная жизненная философия. С другой стороны, в вашей стране мужчины придают женщинам незаслуженно высокое значение – цветы, стихи, сумасшествия всех видов.
      В Югославии все спокойнее, проще и практичнее. Я, например, никогда не буду затаскивать девушку в постель. Я дождусь того момента, когда девушка, с которой я встречаюсь, захочет меня так, что сама будет выпрыгивать из трусиков.
      Сдержанность при внутреннем бешеном темпераменте – особая черта этой нации.
      Показать свои эмоции женщине – значит проявить недостойную мужчины слабость.
      Русский мужик наутро после первой ночи любви будет весь истекать соком от нежности, таять и плавиться, как мороженое на солнцепеке. Серб поцелует свою подругу на прощание с таким видом, как будто боится заразиться простудой, и уйдет на работу.
      Мачизм как основной жизненный принцип препятствует развитию гомосексуализма.
      Здесь почти нет голубых. Только однажды я встретила в Белграде мужчину нетрадиционной сексуальной ориентации – трансвестита, работающего на местной улочке красных фонарей. Он был герой, этот трансвестит, и с гордостью заявлял журналистам: "Каждый воюет как может, я воюю задницей. И пусть сверху падают бомбы, но я все равно буду нести свою скромную вахту любви. В любую, самую страшную ночь вы найдете меня здесь' на моем боевом посту".