То был не сон. Мефоднй ущипнул себя так, что чуть было не взвыл. Нет, не сон. И все-таки… Надо проверить еще раз. Он подбежал к крану и подставил лицо под струю холодной воды. Вода обожгла. На теле выступили мурашки. «Не сплю… Не мерещится… А я уж потерял надежду…» Мефодий роняет голову на руки.
      «Меф, ты плачешь?»
      «А как же, сатана ты мои милый…»
      …Это случилось под утро. Он услышал в себе до боли знакомый зов: «Меф! Меф! Отвечай, Я — Леший».
      «Опять снится», — решил он и, повернувшись на другой бок, проворчал: «Так можно на самом деле спятить… Успокойся! Спи!» — приказал он себе, и с раздражением подумал, что ему теперь придется долго ворочаться, чтобы снова, хотя бы на часок, ззбыться. Но внутри опять, правда, менее требовательно, с долен иронии прозвучало: «Меф, вставай! Тебя ждут великие почести…»
      Мефодий вскочил, как ошпаренный, озираясь по сторонам… В комнате пусто, темно. Он закрыл глаза, сосредоточился и с величайшей боязнью не услышать отзыва, пролепетал:
      «Леший! Я — Меф. Ты меня слышишь?» Была ли между вопросом и ответом пауза—кто разберет сейчас? Если и была — длилась она ьсего миг. Но кто с уверенностью ему мог бы ответить, что такое этот мнг? Это — ничего?! Ничтожно мало?! Или бесконечно много?! Кто измерял его? И есть ли ему мера?.. В тот момент, пожалуй, он вместил в себя вечность, пока до него не донеслось насмешливое и родное: «Наконец-таки, Ну, здравствуй. Это я — Леший…»
      … «Успокойся, Меф. Все уже позади», — по-отечески тепло просит Леший.
      «Черт безрогий! Почему ты так долго молчал?!» сквозь слезы, шепчет Артамонцев.
      «Ругаешься, не зная того, что я давно не Леший, а уникальный музейный экспонат Интерпола, известный всему миру под именем РКАШ — Робот конструкции Артамонцева-Шеремета. Мой инвентарный номер три дробь десять».
      «Значит ты был отключён?»
      «Отключён. На связь с окружающим отключён. Идиотка уборщица повернула регулятор. Случайно, конечно. Хорошо ещё не вырубила приём. Сегодня, кстати, 44 дня, 17 часов, 6 минут и 7секунд, как я услышал тебя в первый раз. Только записывал, а сделать ничего не мог… Тебя сначала бросили в тюрьму, потом поместили в дурдом… Ты ещё там, в дурдоме? Что это такое, кстати?»
      «Дом для умалишённых… Но об этом потом. Скажи кто тебя включил — рядом?»
      «Да. Лежит…»
      «Что значит лежит?»
      «Та самая уборщица. Она вытирала с меня пыль и, к счастью, повернула регулятор. У меня на лбу тут же вспыхнула надпись: „Срочно ко мне! На связи — Меф“. Вспышка перепугала уборщицу. Она схватилась за регулятор, но я успел его заблокировать. Тогда она стала трясти меня. Что мне оставалось делать, Меф? Я приложился к ней самым слабеньким разрядом. Она упала. Вместе со мной. Мы лежим рядышком. Она таращит на меня глаза. Я ей отчётливо говорю: - Иди зови Скарлатти. Передай ему: „Вернулся Меф“… Она или не понимает или не хочет вставать».
      «Гони её скорей».
      «А как? Ты меня сделал без рук и без ног…»
      «Язык-то есть!»
      Леший, соображая, что предпринять в таких вает:
      «Меф, может она меня не понимает?.. На каком негритянки?»
      «На всех, какие ты знаешь, скажи ей: „Вставай — и выполняй! Иначе — убью!“»
      «Сработало, Меф! Они говорят на английском… Боже, как она вопят!»
      «Лёшенька, слушай меня внимательно. Никого к себе не подпускай. Кроме Скарлатти или кого-либо из сотрудников отдела, кого я знаю — Блэйра, Гордона, Манфреда».
      «Первые двое ушли от нас в МАГ, а Манфред — в Риме, в штаб-квартире отдела», — сообщил робот.
      «А ты где?»
      «В Нью-Йорке».
      «В таком случае зови Роберта Мерфи».
      «Боб умер, Меф».
      «Что?! Что ты сказал?»
      «Боб умер», — всё также бесстрастно повторил Леший.
      «А кто сейчас в шефах?»
      «Шеф Интерпола — комиссар полиции Сильвио Скарлагш, — бесцветно доложил Леший… — Погоди минутку, Меф».
      «Что там у тебя грохнуло, Леший?»
      «Кажется, пронесло. Болван стрелял в меня».
      «Кто стрелял?!»
      «Болван караульный… Сегодня ведь воскресенье. Никого нет».
      «Он не попал в тебя, Лёшенька?»
      «Я же говорю — пронесло, Когда он прибежал, я велел ему немедленно бежать и по телефону сообщить комиссару Ска р лат-ти, чтобы он приезжал сюда, так как на связи его ждёт Артамонцев. Караульный почему-то выхватил пистолет. Я едва успел среагировать… Пистолет караульного — возле меня. Сам он лежит в пяти метрах…»
      «Молодец, Лёшенька. Подробности не нужны. Приведи этого кретина в чувство… Привёл? Отлично, Теперь прикажи позвать дежурного офицера. Дежурный обязательно должен быть. Скажи ему, что для твоих разрядов стены не помеха и если он захочит улизнуть, ты его пригвоздишь на месте...»
      «Но ведь это не так».
      «Выполняй!»
      «Этот кретин побежал, Меф!»
      «Хорошо. Спасибо. Будь предельно вннмателен».
       «Явсегда бдителен».
      «Хвастун… Расскажи лучше о новостях. За долгое отсутствия их набралось, наверное, видимо-невидимо».
      «Что тебя конкретно интересует?»
      «Мари», — выдохнул Мефодин.
      «Я видел её… Первый раз 21 год назад, В день рождения VB02-го сына».
      «Что?!.. Что ты мелешь?»
      «Я знал, тебя это заинтересует. Поэтому записал… Слушай!»
      Артамонцев схватился за подушку и что есть мочи зяжмурился.
      «…Шаги. Дробный стук каблучков… Каблучки умолкают. Мари, вероятно, остановилась. А вот — другие шаги… Поступь тяжелая, уверенная, с какой-то ленцой. „Чьи они? — пытается угадать oн. — Наверное, Боба“».
      Как бы в подтверждение его догадке раздается мягкий голос Мари («Боже, как ончуден», — проносится у него в голове).
 
       Мари.Па, опусти Джека. Обнялись, будто не виделись сто лет.
       Джек(пищит). Не хочу. Не опускай. Мне у тебя хорошо.
       Боб.Ты, Джек, лентяй международного значения. Да?
       Джек. Это хорошо или плохо?
       Мари. Для мальчика очень скверно.
       Джек(после раздумья). Всё равно, дедушка, не опускай меня. Мари(пускаясь на хитрость). Дедушке тяжело, сынок.
       Джек(деду). Тяжело?
       Мари. А как по-твоему? Ты уже такой большой. Тебе сегодня четыре года.
       Джек. Согласен. Опускай.
       Мари, Иди сюда, сынок. Я тебя познакомлю с самым верным папиным другом.
       Джек.Таких друзей не бывает.
       Боб. Бывает, мой мальчик. Здравствуй, Леший.
       Леший. Здравствуй, Боб… Привет, Мари… Здорово, Джек, Я рад тебя видеть.
       Мари(сыну). Поздоровайся.
       Джек. Привет, чертик!
       Мари. Фу, как невежливо.
       Джек.Почему? Дедушка говорил, что «леший» в переводе с русского — чёрт. А я сказал: «чёртик».
       Боб(смеётся). Логично, малыш.
       Джек. Дядя чёртик, скажи мне, кто сильней — мой папа или дедушка?:
       Леший(не задумываясь). Конечно, Меф.
       Боб. О, да! Твой отец мог моргнуть одним глазом и свалить в кучу самых мощных молодцов.
       Джек(восхищенно). Вот это да! (Лешему). Можно я тебя поглажу?
       Леший. Я пыльный, малыш.
       Джек.Ничего, правда, мама?
       Мари. Ничего, сынок.
       Джек(гладит). Дядя чёртик, мама говорит, ты можешь разговаривать с папой. Правда, можешь?
       ЛешийМогу, Джек.
       Джек. А сейчас не можешь?
       Мари.Я же тебе объясняла, Джек, он сейчас далеко.
       Джек.Далеко — это где? В космосе?
       Боб. Космос, мой мальчик, ерунда в сравнении с тем, куда проник твой отец.
       Джек, Неужели больше космоса?
       Боб. Как бы это тебе объяснить, малыш? Ибольше, и опаснее. И Меф первый человек в мире, которому удалось забраться туда.
       Джек.Туда — далеко-далеко?
       Мари. Никто не знает насколько далеко.
       Леший(вмешивается). Во всяком случае, я его не слышу он меня, очень возможно, слышит.
       Мари(с искренним удивлением и радостью). Правда; Леший?.. Тогда передай туда, что я, Мари, с его сыном Джеком ужасно ждём, безумно любим, горячо целуем.
       Боб(внуку). А что ты передашь?
       Джек. Передай, что я уже большой. Мне сегодня четыре года. Пусть скорей возвращается. Он очень мне нужен. Мы с ним отлупим Эдди Тернера. Он больше меня. Ему уже шесть лет… Скажи ещё, смотри, обязательно скажи, что дед трусит надавать Тернеру. Посылает меня…
       Боб(с деланной серьёзностью). Мет уж, Леший, этого не передавай. А то он вернётся и мне будет худо.
       Джек. Тогда не трусь. (Подумав — Лешему.) Хорошо, этого можешь не передавать. Дед старенький и слабенький.
       Мари.Сынок, Боб совсем не старенький.
       Джек. Что я, не вижу?.. Вот я не старенький. Правда, дядя чертик?
       Леший. Правда. Тебе всего четыре года. Я поздравляю тебя с днём рождения. От меня с папой прими подарок. Русский мультфильм «Ну, погоди!»
      Мефодий слышит звонкий голос мальчика. Он смеётся, топает ножками, кричит, очевидно, зайцу: «Берегись!».
       Мари.Спасибо, Леший, за подарок.
       Джек.Ещё покажи.
      Снова крутят фильм.
       Мари. Я думаю, сынок, пока мы смотрим картину, твои гости не дождутся тебя и уйдут.
       Джек. Ладно, пошли. Дед, возьми меня на руки. Я устал.
       Боб.Я же слабенький и старенький.
       Джек. Не для меня, дедушка, для Тернера.
       Боб. А я-то думал.
      Удаляющиеся шаги.
       Джек(от двери). До свидания, наш чёртик.
       Леший.До свидания, малыш…
      «Меф, — доносится до него голос Лешего, — включаю запись вторую. Она короткая. Сделал я её шесть лет назад. Мари сюда пришла одна, погладила меня, немного постояла и ушла».
      Мефодий снова слышит её каблучки. Они неторопливы и сбивчивы. В их стуке тягучая тоска. У Мефодия сжимается сердце. «Что случилось?» — думает он, напрягшись. Мари долго молчит. Часто вздыхает… Наконец заговорила:
      «Меф, милый, любимый мой, где ты? Мы с Женечкой (имя сына она назвала по-русски) остались совсем одни… Умер папа… Возвращайся, дорогой. Я больше не могу…»
      «Всё, Меф», — объявляет Леший.
      «Прокрути всё ещё раз».
      «Пожалуйста, но пришёл дежурный офицер».
      «Какой ещё офицер! Пошли его к чёртовой матери».
      «Пожалуйста, но ты сам его звал».
      «А-а-а, — протянул Артамонцев, — правильно, звал».
      «Я ему уже сообщил, что ты на связи. Он, по всей видимости, тебя знает».
      «Спроси, как его зовут и звание».
      «Стив Лейн, подполковник», — докладывает Леший.
      «Стив… Стив… Лейн… — вспоминает Мефодий. — Бывший электрик, что ли?»…
      «Говорит: „Так точно!“»
      «Пусть подойдёт поближе», — распорядился Артамонцев.
      «Подошёл».
      «Мои слова проецируй на лоб».
      «Хорошо».
      «Стив, здравствуй. Слава богу, что дежурным оказался ты. Поздравляю с „подполковником“… Где Сильвио? Почему Лешего держали отключённым от внешней связи? Он, бедняга, не мог сообшить вам обо мне. А я здесь, в Москве уже почти полтора месяца. Здесь не верят, что я — это я. Ну да ладно, об этом потом… Приём».
       Леший. Слова Стива передаю дословно. «Я так и знал, что ты объявился. В пятницу из МВД СССР пришёл запрос. Интересовались тобой. Ответ мы подготовили и отправили в тот же день, Скарлатти подписал его и укатил в Хьюстон, к дочери. Ответ в Москву отправлял я. На свой страх и риск я приписал постскриптум: почему, мол, запрашивали? Как чувствовал. Что касается Лешего — у сирен, что это случайность… Какие будут указания?.. Приём».
      «Прежде всего, старина, дай Лешему свободу действий. Включи ему блок самоуправления и подсоедини к телефонному кабелю. Он поможет тебе отыскать Скарлатти… И обязательно, даже в гервую очередь, сообщи в МАГ. Пусть они немедля выручают меня… Стив, я сейчас в психушке, куда следователь поместил меня. Возможно, меня завтра снова переправят в Бутырку. Есть такая в Москве тюрьма…»
      «За что, Меф?»
      «Они не верят мне… Признаться, на их месте я бы тоже не поверил. Видишь ли… Ты в курсе, чем я занимался?»
      «Кто не знает этого?!. Временем…»
      «В общем, так оно и есть… Эта штука, Время, куда я имел безрассудство стартовать, выкинуло меня из XIV века в другом обличье».
      «Надеюсь, в обличье человека?»
      «Не смеши, старина. Иначе и разговора бы не было».
      «Меф, неужели XIV век?»
      «Именно, Стив…»
      «Меф, через две минуты я тебя отключаю, — перебил Леший. — Остальное Лейн узнает от меня. Я ведь все твои вызовы и рассказы записывал. Только из-за этой кретинки не мог ни им сообщить, ни с тобой связаться».
      «Леший, тебе не кажется, что ты без меня распустился? — Не без раздражения заметил Артамонцев. — Когда мне отключаться, буду решать я».
      «Меф, мне жаль, конечно, но я это сделаю. Ты забыл, вероятно. В нашей связи наступает порог психической опасности. Опасности для тебя, а ие для меня».
      «Да-да, я запамятовал. Извини, Леший. Спасибо за предупреждение… Сколько времени ты мне ещё можешь отпустить?»
      «Одну минуту сорок пять секунд».
      «Хорошо. Пиши Стиву… „Лейн! В МАГ и Скарлатти передай: я задержан сотрудниками отделения милиции Калининского района города Москвы как гражданин Новрузов Фуад Джебраил оглы — зооветеринар, чабан (пастух) колхоза имени генерала Ази Асланова. Сейчас на предмет якобы своей полноценности, в смысле трезвости рассудка, я помещён в психоневрологический диспансер имени Сиднина. Меня ведёт главврач Гершфельд…“ Боже! Чуть не забыл пароль для МАГа: „Сегодня я видел то, что было вчера“. Скарлатти прошу лично поехать к моей жене и сыну Джеку и сообщить, что я вернулся… Со мной через Лешего можно связаться часов через семь-восемь. Моя подкорка должна отдохнуть Так ведь, друг мой Леший? Иначе я действительно могу рехнуться… Вот, кажется, и всё. Выручайте меня из дурдома! Обнимаю тебя, Стив! Обнимаю всех. До свидания…»

Комментарий Сато Кавады

       Одностороняя запись разговора Артамонцева с роботом по имени Леший позднее была нами полностью прослушана, проанали-знрована и запротоколирована. Она вся в архиве. Но одно место из этой записи я обязательно приведу. Для читателя это будет интересно. Поэтому я её целиком, хотя и по памяти, предлагаю автору. Вот она:
       «…Знаешь, кем я там был?! Знаменитым врачевателем Персии локманом Хаджи Исмаилом… Это проклятое время обращалось со мной довольно бесцеремонно… После старта я очнулся от того, что меня, трёхлетнего пацанёнка, бросили под копыта лошадей… А при возвращении ничего лучшего не придумали, как сбросить меня в пропасть… После сделанной мной операции скончалась любимая тена Шекинского хана. Я ничего не мог поделать. Меня позвали слишком поздно. У нее был перитонит… Приступ у ханши начался в горах, на охоте, куда она сама напросилась поехать. Хан выполнял все её прихоти. Пока оттуда послали за мной в Шеки, есть та-кой древний городок в Азербайджане, и пока я в окружении экзо тических всадников доскакал туда, аппендикс её лопнул. Я слышал её крик от самого подножия горы, что нависла над селением Илису. Там есть и такое… Я сказал хану, что тут моё искусство бессильно. Хан уничтожающе посмотрел на меня и негромко рявкнул: „Я повелеваю тебе, раб!“ Он стоял передо мной в тюрбане на самой середине которого сверкал огромный, чистой воды алмаз, державшей высокое павлинье перо. На нем был парчовый, осыпаяный драгоценностями халат. Хан был величествен и неприступен, как скала… „Торопись, локман, — процедил он. — Если ты не спасёшь её, я брошу тебя на растерзание шакалам“. После этих его слов, послушные телохранители втолкнули меня в шатёр, где исходила криком и корчилась от боли „несравненная из несрав-неяных“… Когда меня нукеры, ханские слуги, выкинули из шатра от тела покойной, я „вспомнил“, если можно так выразиться, ребёнка, оставленного в Шеки, жену по имени Мария-Медина, дом и всю обстановку его до мельчайших деталей… Бухару, где я много лет учился искусству врачевания… Свои скитания по дорогам (Востока, Голодные, похожие один на другой, дни своего падения… И день своего величия, когда великий шах Персии одарил меня золотом за умение мое…
       Я вспоминал то, что было со мной и, взывая, вопил: „О, аллах, не карай меня бесславной смертью. Неужели всей своей мученической жизнью я заслужил позорный конец?“
       Но кто станет слушать стенания неудачника?!.. Ты знаешь, тоя на коленях между двумя стражниками, у которых по бокам юлтались кривые сабли, я смотрел на плачущего хана и где-тов потёмках подсознания во мне копошилась мысль, что всё это про, исходит не со мной. Что это сон. Что и хан, и стражники, и вся его челядь в тюрбанах и чалмах, да и сам я — сплошная бутафория, Киношный трюк что ли? И я, Лешенька, поднялся и такую им выдал речь!.. На чистейшем персидском, приводя наизусть стихи ивами, изречения Абу Али ибн Сипы, Сократа и Гиппократа, хотя, признаюсь, в моей нынешней жизни, к своем стыду, я их не при какой погоде не читал.
       Речь моя произвела впечатление грома небесного. Верховный житель их культа в белой чалме и другие сановники, стоящие поодаль от властителя, воздели руки к небесам и объявили меня „кафиром“ — безбожником.