Громов ходит быстро вдоль вагона,

Нервно щиплет жёсткие усы

И все чаще смотрит на часы,

Что сияют в глубине перрона.

Как нескладно все выходит, право,

Стрелки так стремительно бегут!..

Вот до отправления состава

Остаётся только семь минут.

Он понять не может: в чем причина?

Что случилось? Ведь не может быть,

Чтоб Галина, верная Галина,

Не примчалась мужа проводить!

До сих пор все складывалось славно,

Он, Андрей, окончил институт:

— Ну, жена, Галина Николавна,

Вот диплом, а вот уж и маршрут.

Я геолог. Неплохое званье!

Ну не хмурься… Я ж приеду скоро.

Значит, Лешка, я и Бойко Таня

Едем под командой Христофора.

Христофор Иваныч! Сказка прямо!

Автор добрых тридцати трудов

Нас берет на поиски вольфрама.

«Самых, — говорит, — беру орлов».

Есть речушка со смешным названьем…

Вспомнил: «Каква»… Знаешь, лес… Урал…

Наших трое: Лешка, я и Таня…

Впрочем, это я уже сказал…

Нам на все три месяца даны.

— Эх, Андрюшка, мне ли привыкать!

Тот, кто ждал любимого с войны,

Уж, поверь мне, научился ждать.

У Галины крыльями ресницы,

А глаза — два тёмных василька.

Улыбнётся Галя — и река,

Улицы, деревья, облака —

Все в глазах смеётся и дробится.

Вышло так: вдруг кем-то почему-то

Был маршрут «проверен», «уточнён»,

И отъезд в последнюю минуту

На день раньше был перенесён.

Как тут быть? Галинки нету дома,

А сегодня ехать… Вот задача!

Он поспешно позвонил знакомым,

На работу — всюду неудача!

Вещи все уложены давно

Нежными стараниями Гали.

Он письмо оставит. Решено.

И жену дождётся на вокзале.

И сейчас вот быстро вдоль вагона

Он шагает, теребя усы,

То и дело глядя на часы,

Что сияют в глубине перрона.

Пять минут… Ведь это очень мало…

А Галины до сих пор все нет.

Может быть, письма не прочитала?

Где-то задержалась? В чем секрет?!

— Эй, Андрюша, погоди немножко! —

И с площадки, прожевав галету,

Быстро спрыгнул веснушчатый Лешка. —

Знаешь, есть счастливая примета:

Эта вот платформа — номер три.

И вагон наш третий… Нет, серьёзно…

Место третье у тебя, смотри!

Поезд тоже третий… Грандиозно!

Стой! И три минуты до отхода!

Ты счастливец! Вот взгляни, сейчас

Из гудящей сутолки народа

Вспыхнет пара темно-синих глаз…

Я ведь знаю, будет все в порядке.

Галя — это ж золотник урана! —

В это время вышла на площадку

Статная, высокая Татьяна.

На друзей спокойно поглядела

И сказала: — Граждане, в вагон!

Христофор Иваныч возмущён.

Был свисток, и тут стоять не дело.

Взгляд похож нередко на людей:

Тот в улыбке доброй расплывётся,

Этот строг и важен, как музей,

Тот сердит, а этот вон смеётся…

Танин взгляд был чем-то вроде лорда:

Не смеялся он и не страдал,

А при встрече холодно и гордо

Словно б вам два пальца подавал.

Мчит состав, по стёклам бьют дождинки,

Канул в ночь вокзала яркий свет…

Эх, Галинка, милая Галинка!

Прибежит, а поезда уж нет…

Впрочем, ладно. И не так случалось…

Был состав, и с Галей был Андрей.

Но хотя прощанье состоялось,

А на сердце было тяжелей.

Сорок первый. Грохот эшелонов,

В новенькой пилотке, в сапогах,

В толкотне стоял Андрюша Громов,

Ветку липы теребя в руках.

Видел он, как старшина кого-то

Распекал за смятый котелок,

Как супруга командира роты

Все совала мужу узелок.

Тот не брал: — Оставь, снеси ребятам…

Ну не плачь, Маруся… ничего… —

И смущался, видя, что солдаты

Из вагонов смотрят на него.

Десять лет Андрей учился с Галей.

Галя — друг. Да мало ли друзей?

Почему же нынче на вокзале

Он с тоскою думает о ней?

Как вчера он с Галей попрощался?

«Не забудь, пиши мне…» Эх, дубина!..

Лжёшь, что дружба, лжёшь, а не признался,

Испугался синих глаз Галины.

«Нe забудь, пиши мне…» Ну и пусть!

Так тебе и надо, жалкий трус!

Забирай теперь в дорогу грусть,

Увози неразделённый груз!

Но когда Андрей шагнул к вагону,

Каблуком притопнув по окурку,

То увидел вдруг в конце перрона

Лёгкую знакомую фигурку.

Галя шла, бежала все быстрее,

Словно что-то потерять боясь,

И, когда увидела Андрея,

Вдруг густым румянцем залилась.

Грудь её порывисто вздымалась,

Руки были холодны как лёд.

— Знаешь, я как раз не собиралась…

Впрочем, нет… Совсем наоборот…

Был таким рубиновым закат,

Что хоть кисть макни в него — и вот

На стене появится плакат:

«Комсомольцы, дружно все на фронт!»

Лязгал штык, команды раздавались,

Где-то под гармошку напевали…

Возле эшелона на вокзале

В первый раз они поцеловались.

И увёз он марш военных труб,

Полный горя синий взгляд Галинки,

Вкус её сухих горячих губ

И солоноватый вкус слезинки…

Про любовь Галина не сказала.

Взгляд на все ответил откровенно.

Ну а писем разве было мало?

Два письма в неделю непременно.

Что письмо?! Но если приглядеться,

Это ж ведь и есть любовь сама.

Ровно триста сорок два письма.

Триста сорок две частицы сердца!..

Это было десять лет назад,

А сдаётся, что совсем недавно…

Эх, жена, Галина Николавна,

Где же нынче был твой синий взгляд?

Что могло с тобою приключиться?

За окошком полночь. Холодок…

Сел Андрей. Не хочется, не спится!

— Лешка, брось мне спичек коробок.

Таня спички со стола взяла,

Кинула Андрею, усмехнулась:

— Что, геолог, нелегки дела? —

И, локтями хрустнув, потянулась.

Хороша Татьяна, что скрывать:

Строгий профиль, как из-под резца,

Мягкая каштановая прядь,

Блеск зубов и матовость лица.

Только это ни к чему Андрею,

Он спокойно на неё глядит.

Таня — это статуя в музее,

Хороша, а сердце не болит…

За окошком чёрною лисицей

Ночь несётся, к травам припадая.

Эх, Андрей, чего грустить, вздыхая?!

Надо спать. Да вот никак не спится.

— Это скверно: ждать и не дождаться, —

Таня вдруг сурово изрекла. —

Я вот тоже как-то раз, признаться,

Милого напрасно прождала.

Первый курс… Девчонка… Дура дурой.

И взбрело ж мне в голову тогда,

Что с моим лицом, с моей фигурой

Покорю я парня без труда.

Он был славный, добрый, беззаботный,

С полуслова друга понимал.

А со мной хоть и шутил охотно,

Но любви моей не замечал.

Да, любви. Но мне открылось это

Слишком поздно. Так-то, побратимы.

В этом нет уже теперь секрета,

Все ушло и пролетело мимо…

Но тогда мне, помню, показалось,

Что вздыхать, робея, ни к чему

И что, коль со счастьем повстречалась,

Взять его должна я и возьму.

По каким неписаным законам

С давних пор уж так заведено,

Что о чувствах девушкам влюблённым

Первым говорить запрещено?!

Любит парень — парню все возможно:

Признавайся, смотришь — и поймут…

А девчонка — лютик придорожный:

Жди, когда отыщут и сорвут.

Только я не робкого десятка.

Что мне было понапрасну ждать?!

Для чего играть со счастьем в прятки?

Он молчит, так я должна сказать!

Помню шумный институтский вечер.

Хриплые раскаты радиолы.

Я решила: нынче эта встреча

Будет не бездумной и весёлой.

Пусть она не в парке состоится,

А вот здесь, под меди завыванья.

Что ж, так даже легче объясниться:

Хоть не будет тяжкого молчанья.

Тот пришёл с подружкой, тот — с женою.

Танцы, смех, весёлый тарарам…

Я ж застыла, будто перед боем,

Взгляд и душу устремив к дверям.

Лешка приподнялся моментально

И спросил нетерпеливо: — Ну?

Что же дальше? — Дальше все печально,

Дальше мой фрегат пошёл ко дну.

Мой герой явился. Только рядом,

Рядом с ним, сияя, шла другая.

Щурилась подслеповатым взглядом…

Рыжая, толстенная, косая…

— Ну а как же он? — воскликнул Лешка.

— Он? — Татьяна зло скривила губы: —

Он блестел, как новая гармошка,

А в душе небось гремели трубы!

Он смотрел ей в очи, ей-же-богу,

Как дворняга, преданно и верно.

Ну, а я, я двинулась к порогу.

Что скрывать, мне очень было скверно…

Сразу стал ничтожным, как букашка,

Разговор наш. Он влюблён. Он с нею!

Да, Андрюша, не дождаться — тяжко,

Потерять же — вдвое тяжелее…

— Таня, брось! — вздохнув, промолвил Лешка. —

Что прошло, того уж не вернёшь.

Грусть ли, снег — все тает понемножку,

А виски вот ты напрасно трёшь.

Есть примета — постареешь рано.

А для женщин — это ж сущий ад! —

И, поймав его беспечный взгляд,

Улыбнулась строгая Татьяна.

— Слушай, Лешка, — вдруг сказал Андрей. —

Ты приметы сыплешь, будто дождик.

Впрямь ты, что ли, веруешь в чертей?

Ты же комсомолец и безбожник.

Лешка прыснул: — Вот ведь чудачина!

Не во мне таится корень зла.

Просто моя бабка Акулина

Без примет минуты не жила.

И, от бед оберегая внука,

Без сомнений и без долгих дум

Бабка той мудрёною наукой

Набивала мой зелёный ум.

Мне плевать на бога и чертей!

Стану ли я глупости страшиться!

Только надо ж как-то разгрузиться

Мне от ноши бабушки моей!

Вдруг профессор приоткрыл ресницы

И сквозь сон сердито пробурчал:

— Что вам, полуночники, не спится?

Ночь давно. Кончайте свой кагал!

Он ещё побормотал немножко,

Сонно потянулся и зевнул.

Щёлкнул выключатель у окошка,

И вагон во мраке потонул.

— Есть примета, Христофор Иваныч, —

Улыбнулся Лешка. — Верьте мне:

Никогда нельзя сердиться на ночь —

Домовой пригрезится во сне…

— А всё же это хорошо, Варвара,

Что мы с тобой так славно подружились!

Опять бренчит соседская гитара.

Смотри, смотри-ка, флоксы распустились!

Все эти дни возбуждена Галина.

Едва домой вернувшись из больницы,

Она то вдруг заплачет без причины,

А то, вскочив, со смехом закружится…

Трюмо теперь ей враг: неся печали,

Оно напоминает без конца

Про голову остриженную Гали

И шрам пунцовый поперёк лица.

Зло — это зло. А все ж, коли угодно,

Теперь ей души новые открылись.

— Да, да, Варюша, это превосходно,

Что мы с тобой так славно подружились!

Ты знаешь, там, в больнице, мне казалось,

Что все твои визиты лишь рисовка.

Увидела — почувствовала жалость,

Ну и приходишь гладить по головке.

Сердечный взгляд. Букет на одеяло…

Приходишь каждый вечер, как на службу…

Прости, Варюша! Я тогда не знала,

Что доброта есть первый вестник дружбы.

Да, между прочим, в сумочке тогда

Наткнулись вы на детские вещицы.

Малыш! И ты приехала сюда

Помочь ему, да не нашла следа:

А он под сердцем у меня стучится.

Варвара улыбнулась: — А забавно

Меня в квартире встретили у вас.

Скажи, кто эта Эльза Вячеславна

В такой пижаме цвета «вырви глаз»?

— Как кто? Да просто мужняя жена.

Служила где-то в главке, у Арбата.

Но, выйдя замуж, обрела сполна

Все то, о чем мечталось ей когда-то.

Борис Ильич, супруг её, всецело

Научною работой поглощён.

Зато у Эльзы три любимых дела:

Кино, универмаг и стадион.

Притом добавлю, что соседку нашу

Не Эльзою, а Лизою зовут.

Но имя Эльза кажется ей краше,

А Лиза — это скучно, как хомут.

Варвара усмехнулась: — Понимаю,

Когда в тот вечер я сюда примчалась,

То эта Эльза, двери открывая,

Мне помнится, ужасно испугалась.

«Какой ребёнок?! — ахнула она.-

Что за кошмар? Тут кто-то нас дурачит.

Борис, ты где, я так поражена!

Больница… Галя… Что все это значит?»

Прохлада… Сумрак… За Москвой-рекой

Последние лучи уже потухли,

Лишь зябкий вечер ворошил клюкой

Заката дотлевающие угли…

— Не надо, Галя, света зажигать!

Так вроде бы уютней и теплее.

Да, кстати, ты хотела рассказать

Немного про себя и про Андрея.

Затем о чуде звонком, долгожданном…

Скажи: как назовёте вы его?

— Сейчас, Варюша. Но сперва о главном:

Андрей пока не знает ничего.

Но по порядку: в день, когда Андрюша

Вернулся с фронта, я его встречала

Не школьницей, как прежде провожала,

А педагогом. Веришь ли, Варюша,

Ходя четыре года в институт,

Я бредила во сне и наяву

Вот этим днём. Но, понимаешь, тут

Стою пред ним, как дура, и реву.

Но нет, постой, я вовсе не об этом.

Я о другом… Ведь, знаешь, в этот день

С земли ушла, исчезла злая тень.

Конец войне. Мир залит ярким светом!

Какая-то старушка вдруг спросила:

«Кого встречаешь, дочка?» А Андрей,

Обняв меня, вдруг гаркнул что есть силы:

«Супруга, бабка! Муж приехал к ней!»

И вдруг, смутясь, в глаза мне заглянул:

«Галинка, правда?» Я кивнула: «Да».

Вокзал в цветах и музыке тонул,

Шумел народ, свистели поезда…

С тех пор навеки в памяти моей

Остались этот солнечный перрон

И загорелый радостный Андрей

В пилотке и шинели без погон.

Андрей сказал, вернувшись: «Так-то, Галя,

Пока мы шли сквозь пламя в грозный час,

Вы все тут институты покончали

И вроде б даже обогнали нас.

Сидишь теперь, плечистый да усатый,

На лекциях с конспектом под рукой,

А рядом ясноглазые девчата

И пареньки без пуха над губой».

А я смеюсь: «Молчи, такой удел,

Смиренье ум и душу возвышает.

Христос, вон тётя Шура утверждает,

Похлестче унижения терпел!»

Я, Варя, нынче точно в лихорадке,

Все чепуху какую-то плету.

Да мне ль сейчас играть с тобою в прятки!

Я, знаешь, все жалею красоту.

Ну ладно, пусть не красоту, но всё же

Хоть что-нибудь да было же во мне!

А тут взгляни: гримаса, гадость, рожа,

Кошмар в каком-то непонятном сне!

Поникнув, плечи быстро задрожали,

В усталом взгляде — колкая зима.

— Не надо, слышишь? Ну не надо, Галя!

Не так все плохо, ну суди сама:

Теперь такие шрамы медицина,

Конечно же, умеет убирать.

Ну, будет, будет… Вспомни-ка про сына,

Тебе нельзя мальчишку волновать.

— Кого мы ждём? — Галина просветлела. —

Серёжку жду. Наверно, будет славный!

— Ну то-то же, вот так другое дело.

Нельзя хандрить, Галина Николавна.

— Да, да, нельзя. Но ты не думай только,

Что я с Андрюшей встретиться боюсь.

Андрей мой не пустышка и не трус,

И шрам его не оттолкнёт нисколько.

И хоть в нем много мягкого тепла,

Но он, как я, от горя не заплачет.

Любовь же наша сквозь войну прошла,

А это тоже что-нибудь да значит!

А главное, тут ждёт его сюрприз,

Который буйствует уже, стучится…

Вот дай-ка руку… Чувствуешь? Как птица

В тугом силке, он бьётся вверх и вниз.

Андрей однажды мне сказал: «Галина,

Что скромничать — мы хорошо живём,

Но если б нам с тобой ещё и сына…» —

И он, вздохнув, прищёлкнул языком.

В работе нашей, в радости, в борьбе

Бывают дни-враги и дни-друзья.

Но день, когда затеплилась в тебе

Иная жизнь, ни с чем сравнить нельзя!

Сначала я о радости такой

Хотела сразу рассказать Андрею.

Но тотчас же решила: «Нет, постой!

Сама-то я всегда сказать успею».

Так слишком просто: взять вот и сказать.

Но нет, пусть это глупость, пусть каприз,

Однако я решила наблюдать,

Когда он сам заметит мой «сюрприз».

Пробушевав, осыпалась весна,

И Громов мой окончил институт.

Пришёл и крикнул весело: «Жена!

Вот мой диплом, а вот уж и маршрут!»

И, собирая мужу чемодан,