Мне казалось когда-то, что одиночество —

Это словно в степи: ни души вокруг.

Одиночество — это недобрый друг

И немного таинственный, как пророчество.

Одиночество — это когда душа

Ждёт, прикрыв, как писали когда-то, вежды,

Чтобы выпить из сказочного ковша

Золотые, как солнце, глотки надежды…

Одиночество — дьявольская черта,

За которой все холодно и сурово,

Одиночество — горькая пустота,

Тишина… И вокруг ничего живого…

Только время стрелою летит порой,

И в душе что-то новое появляется.

И теперь одиночество открывается

По-другому. И цвет у него иной.

Разве мог я помыслить хоть раз о том,

Что когда-нибудь в мире, в иные сроки

В центре жизни, имея друзей и дом,

Я, исхлёстанный ложью, как злым кнутом,

Вдруг застыну отчаянно-одинокий?!..

И почувствую, словно на раны соль,

Как вокруг все безжалостно изменилось,

И пронзит мою душу такая боль,

О какой мне и в тягостном сне не снилось.

День, как рыба, ныряет в густую ночь.

Только ночь — жесточайшая это штука:

Мучит, шепчет о подлостях и разлуках,

Жжёт тоской — и не в силах никто помочь!

Только помощь до крика в душе нужна!

Вот ты ходишь по комнате в лунных бликах…

До чего это всё же чудно и дико,

Что вокруг тебя жуткая тишина…

Пей хоть водку, хоть бренди, хоть молоко!

Всюду — люди. Но кто тебе здесь поможет?!

Есть и сердце, что многое сделать может,

Только как оно дьвольски далеко!

Обратись к нему с правдой, с теплом и страстью.

Но в ответ лишь холодная тишина…

Что оно защищает — превыше счастья,

Зло — ничтожно. Но сколько в нем чёрной власти!

Мышь способна порой победить слона!

На земле нашей сложно и очень людно.

Одиночество — злой и жестокий друг.

Люди! Милые! Нынче мне очень трудно,

Протяните мне искренность ваших рук!

Я дарил вам и сердце своё, и душу,

Рядом с вами был в праздниках и в беде.

Я и нынче любви своей не нарушу,

Я — ваш друг и сегодня везде-везде!

Нынче в душу мне словно закрыли дверь.

Боль крадётся таинственными шагами.

Одиночество — очень когтистый зверь,

Только что оно, в сущности, рядом с вами?!

Сколько раз меня било тупое зло,

Сколько раз я до зверской тоски терзался,

Ах, как мне на жестокую боль везло!

Только вновь я вставал и опять сражался!

Ложь, обиды, любые земные муки

Тяжелы. Но не гибнуть же, наконец!

Люди! Милые! Дайте мне ваши руки

И по лучику ваших живых сердец!

Пусть огонь их в едином пучке лучится,

Чтобы вспыхнуть, чтоб заново возродиться,

Я сложу все их бережно: луч — к лучу,

Словно перья прекрасной, как мир, жар-птицы,

И, разбив одиночество, как темницу,

Вновь, быть может, до радости долечу.

Сколько чувств ты стараешься мне открыть,

Хоть с другими когда-то и не старалась.

Там все как-то само по себе получалось —

То ль везение чьё-то, а то ли прыть?

Я был вроде лагуны в нелёгкий час,

Где так славно укрыться от всякой бури,

И доверчив порою почти до дури,

И способен прощать миллионы раз…

Видно, так уж устроена жизнь сама,

Что нахальство всех чаще цветы срывает.

И чем больше скрывается в нем дерьма,

Тем щедрей оно радости получает.

Почему я на свете избрал тебя?

Ну — наивность. Допустим, а всё же, всё же,

Ведь должно же быть что-то, наверно, тоже,

Чем зажёгся я, мучаясь и любя.

Да, сверкнула ты искренно, как звезда,

Что зовёт тебя радостно за собою.

Сколько счастья изведал бы я тогда,

Если б только огонь тот зажжён был мною

И светил только мне через все года!

Сколько ласк ты порой подарить стараешься,

Говоря, что живёшь, горячо любя.

Но стократ убеждая сама себя,

И сама-то, пожалуй, не убеждаешься…

Только я тебе так от души скажу:

Не терзай ни себя, ни меня. Не надо.

Ведь искусственность — это же не награда,

И не этим я, в сущности, дорожу.

Ведь все то, чем ты дышишь и чем живёшь,

Что в душе твоей самое дорогое,

Для меня и враждебное, и чужое

И не может быть дорого ни на грош.

Вот такой у нас, видно, нелёгкий случай.

И никто не подаст нам благую весть.

Только ты не насилуй себя, не мучай:

Выша сердца не прыгнешь. Что есть — то есть!

Встал рассвет, поджигая ночную тень,

Ты в работе. И я — не совсем бездельник.

Слышишь: в кухне со свистом кипит кофейник.

Что ж, пойдём распечатывать новый день!

И не надо нам, право же, притворяться.

Будем жить и решать миллион задач.

Делать все, чтоб на споры не натыкаться,

И знакомым приветливо улыбаться,

И рассеивать тучи, и ждать удач!

Сколько раз получал я на свете раны!

Но страшней всех не пули и не ножи,

Не осколки. А боль моя постоянно

От того, что особенно беспощадно:

От предательств и самой поганой лжи.

Вот я думаю с горьким недоуменьем

Про лгунов и предателей: в чем их суть?

Ведь они обладают таким уменьем

Все для собственной выгоды повернуть.

Только нет и глупей этих подлых глаз,

Ибо кара за всякое преступленье

И слабее, и легче во много раз

Постоянного страха разоблаченья.

Ложь все время рискованна, как обвал,

Что навис угрожающе и опасно:

Ибо каждое слово, что ты сказал,

Чтоб потом как-нибудь не попасть в провал,

Нужно помнить практически ежечасно.

Потому-то мне кажется, что лгуны,

Даже пусть не глупцы и совсем не дуры,

Тем не менее всё-таки лишены

Двух вещей: это СОВЕСТИ и КУЛЬТУРЫ!

Вот сидишь с хитрецом. Ну ни дать, ни взять —

Как на иглах. И думаешь: «Где же прав ты?!»

И ты вынужден все как на пробу брать

И слова его вечно сортировать,

Чтоб все время отсеивать ложь от правды.

И тоска хуже волка порою гложет —

Как подчас с дорогим человеком быть?

Коль не хочет он искренно говорить

Или попросту, хуже того, не может…

И когда ты воистину изнемог,

А кому-то в душе над тобой хохочется,

И не видно вдали никаких дорог,

Значит, просто: зажми себя на замок

И — молчи. Только, господи, как не хочется!

Ну вот и снова грянула весна

Под птичьи свиристелки и волынки!

Мир вновь как на раскрашенной картинке!

Средь красок же всех яростней одна.

Вернее, две — зелёная и красная:

Рассвет-закат, как апельсинный сок —

То брызги, то ликующий поток —

И зелень ослепительно-прекрасная!

На ней ещё ни пыли, ни жучков,

Она сияет первозданной свежестью,

Немного клейкой и душистой нежностью

Под невесомым снегом облаков…

Вот кажется: немного разбегись,

Затем подпрыгни, разметав ладони,

И вместе с ветром унесёшься ввысь,

И мир в сплошной голубизне потонет!..

Ещё порыв! Ещё один рывок!

И ты — в зените… А в тумане где-то

В душистой дымке кружится планета

И сматывает в огненный клубок

Снопы лучей заката и рассвета.

Хватай в ладони синеву небес

И, погрузив в неё лицо и душу,

Прислушивайся, как ласкают уши

И горный ветер, и моря, и лес…

И это глупость: будто человек

Не в силах ощутить величье мира.

Лишь тот живёт безрадостно и сиро,

Кто в скуку будней погружён навек.

Ну, а у нас иной состав крови,

И мы — иной закваски и устройства,

Сердца у нас с тобой такого свойства,

Где и в мороз грохочут соловьи!

И нам надежда неспроста дана:

Давно ли ты осеннею порою

Грустила перед завтрашней весною…

А вот смотри: уже опять весна!

И кто сказал, что молодость прошла?

Ведь мы сдаёмся, в сущности, формально,

Ну, может статься, в чем-то визуально,

Но главных сил судьба не отняла!

И разве то бодрячество пустое?

Об этом глупо даже говорить,

Когда мы ухитряемся с тобою

В любые стужи праздники творить!

А чтоб с годами нам не погружаться

В прострацию ни телом, ни душой,

Давай с тобой почаще возвращаться

В дни наших ярких праздников с тобой!

Красива для других ты или нет,

Знай: для меня ты все равно красавица!

Ведь если в сердце уже столько лет

Горит, ни разу не погаснув, свет,

То чувства здесь ни на день не состарятся.

И вот ещё что непременно знай:

Тут нет «словес», здесь все на самом деле.

И раз вот так я говорю в апреле —

То как же нас ещё согреет май!

У нас сегодня ранняя весна:

В полях под солнцем задышали озими.

А мы с тобой… Ну разве же мы поздние,

Коль, обнявшись, хмелеем допьяна!

И столько, хлопотушечка моя,

Ты мне дарила счастья, что в награду

Я отдаю и сердце не тая,

И песнь души. Считай, что это я

Пою тебе в восторге серенаду!

Я тебе посвящаю столько стихов,

Что вокруг тебя вечно смеётся лето.

Я тебя вынимаю из всех грехов

И сажаю на трон доброты и света.

Говорят, что без минусов нет людей.

Ну так что ж, это я превосходно знаю!

Недостатки я мысленно отсекаю,

Оставляя лишь плюсы души товоей.

Впрочем, только лишь плюсы души одной?

А весь образ, таящий одни блаженства?!

Коль творить тебя с радостью и душой —

То выходит действительно совершенство.

Я, как скульптор, из песен тебя леплю —

И чем дольше, тем больше тебя люблю!

Когда ты, любой выбирая маршрут,

Выходишь из дома, уж так я устроен,

Что я за тебя почему-то спокоен

Не больше чем первые пять минут.

Известно, что в городе все случается.

Но вот, пока в доме хозяйки нет,

Во мне будто вспыхнет вдруг красный свет

И зуммер тревоги в душе включается.

Я занят. Работа моя кипит,

Машинка стучит, но никто не знает,

Что выдержка эта — лишь внешний вид,

В то время как зуммер в душе звенит

И красный огонь без конца мигает!

Но вот заворочался ключ в дверях…

Ты дома! Работа моя продолжается,

Но лампочка тотчас же выключается

И страх рассыпается в пух и прах!

Когда расстаётся с ребёнком мать,

Душа её мчится за малышом:

Он — кроха! И мысли её о нем!

И это любому легко понять.

А тут вроде взрослый же человек!

И, кажется, больше чем взрослый даже,

А чуть разлучившись, и жизнь — как сажа…

А встретились — радость белей, чем снег!

Смешно? Что ж, пускай и смешно кому-то.

Ещё бы: ведь каждому столько лет!

Но, знаешь, мне кажется почему-то,

Что тут абсолютно вопросов нет!

И дело прекраснейше объясняется:

Ведь там, где два сердца стучат в одном,

То время вдруг словно бы отключается

И возраст практически ни при чем!

Наверно, нет в отечестве поэта,

Которому б так крупно «повезло»,

Чтоб то его в журнале, то в газетах,

А то и в ревнивом выступленье где-то

Бранили б так настойчиво и зло.

За что бранят? А так, причин не ищут.

Мне говорят: — Не хмурься, не греши,

Ведь это зависть! Радуйся, дружище! —

Ну что ж, я рад… Спасибо от души…

Но не тому, что кто-то раздражённый

Терзается в завистливой вражде,

Такое мне не свойственно нигде.

Я потому смотрю на них спокойно,

Что мой читатель многомиллионный

Всегда со мной и в счастье, и в беде.

Включил приёмник. Вот тебе и раз!

Какой-то прыщ из «Голоса Америки»

Бранит меня в припадочной истерике

Густым потоком обозлённых фраз.

Клянёт за то, что молодёжь всегда

Со мною обретает жар и смелость,

И я зову их вовсе не туда,

Куда б врагам отчаянно хотелось.

Мелькнула мысль: досадно и смешно,

Что злость шипит и в нашем доме где-то,

И хоть вокруг полно друзей-поэтов,

А недруги кусают все равно.

И хочется сказать порою тем,

Кто в распрях что-то ищет, вероятно,

Ну, там клянут, так это все понятно.

А вы-то, черт вас подери, зачем?!

Успех, известность, популярность, слава…

Ужель нам к ним друг друга ревновать?

На это время попросту терять

До боли жаль, да и обидно, право!

Ну, а всего смешней, что даже тот,

Кому б, казалось, слава улыбается,

Порой, глядишь, не выдержав, срывается —

Не весь сграбастал, кажется, почёт!

С утра газету развернул и вдруг

На краткий миг окаменел, как стенка:

Ну вот — сегодня нож вонзает друг.

Теперь уже вчерашний — Евтушенко.

В стихах громит ребят он за грехи:

Зачем у них в душе стихи Асадова?!

Читать же надо (вот ведь племя адово!)

Его стихи, всегда его стихи!

О жадность, ведь ему давно даны

Трибуны самых громких заседаний,

Есть у него и званье, и чины,

А у меня лишь вешний пульс страны

И никаких ни должностей, ни званий!

Ну что ж, пускай! Зато сомнений нет,

Уж если вот такие негодуют,

И, гордость позабыв, вовсю ревнуют,

То я и впрямь достойнейший поэт!

Я мелкой злости в жизни не испытывал,

На мир смотрел светло, а потому

Я ничему на свете не завидовал:

Ни силе, ни богатству, ни уму.

Не ревновал ни к радостному смеху

(Я сам, коли захочется, — смеюсь),

Ни к быстрому и громкому успеху

(И сам всего хорошего добьюсь).

Но вы пришли. И вот судите сами:

Как ни смешно, но я признаюсь вам,

Что с той поры, как повстречался с вами,

Вдруг, как чудак, завидую вещам!

Дверям, что вас впускают каждый вечер,

Настольной лампе, сделанной под дуб,

Платку, что обнимает ваши плечи,

Стакану, что коснулся ваших губ.

Вы усмехнётесь, дескать, очень странно,

Вещь — только вещь! И я согласен. Да.

Однако вещи с вами постоянно,

А я — вдали. И в этом вся беда!

А мне без вас неладно и тревожно:

То снег, то солнце чувствую в крови.

А мне без вас почти что невозможно,

Ну хоть совсем на свете не живи!

Я мелкой злости с детства не испытывал,

На мир смотрел светло, а потому

Я ничему на свете не завидовал:

Ни славе, ни богатству, ни уму!

Прошу вас: возвратите мне свободу!

Пусть будет радость с песней пополам.

Обидно ведь завидовать вещам,

Когда ты человек и царь природы!

Любовь сегодня, словно шляпу, скинули.

Сердца так редко от восторга бьются.

Любовь как будто в угол отодвинули,

Над ней теперь едва ли не смеются.

Конечно, жизнь от зла не остановится,

Но как, увы, со вздохом не признаться,

Что дети часто словно производятся,

Вот именно, цинично производятся,

А не в любви и счастии родятся.

Любовь не то чтоб полностью забыли,

А как бы новый написали текст.

Её почти спокойно заменили

На пьянство, порновидики и секс.

Решили, что кайфуют. И вкушают

Запретных прежде сексуальных «яств».

И, к сожаленью, не подозревают,

Что может быть отчаянно теряют

Редчайшее богатство из богатств.

Считают так: свобода есть свобода!

Ну чем мы хуже зарубежных стран?!

И сыплют дрянь на головы народа,

И проститутки лезут на экран.

Что ж, там и впрямь когда-то многократно

Ныряли в секс, над чувствами смеясь.

Потом, очнувшись, кинулись обратно,

А мы как будто сами ищем пятна,

Берём и лезем откровенно в грязь.

И тут нам превосходно помогают

Дельцы, чьи души — доллары и ложь,

Льют грязь рекой, карманы набивают —

Тони в дерьме, родная молодёжь!

А жертвы все глотают и глотают,

Ничем святым давно не зажжены,

Глотают и уже не ощущают,

Во что они почти превращены.

И до чего ж обидно наблюдать

Всех этих юных и не юных «лириков»,

Потасканных и проржавевших циников,

Кому любви уже не повстречать.

И что их спесь, когда сто раз подряд

Они провоют жалобными нотами,

Когда себя однажды ощутят

Все, все навек спустившими банкротами.

Нет, нет, не стыд! Такая вещь, как «стыдно»,

Ни разу не встречалась в их крови.

А будет им до ярости завидно

Смотреть на то, как слишком очевидно

Другие люди счастливы в любви!

Не бейте детей, никогда не бейте!

Поймите, вы бьёте в них сами себя,

Неважно, любя их иль не любя,

Но делать такого вовек не смейте!

Вы только взгляните: пред вами — дети,

Какое ж, простите, геройство тут?!

Но сколько ж таких, кто жестоко бьют,

Вложив чуть не душу в тот чёрный труд,

Заведомо зная, что не ответят!

Кричи на них, бей! А чего стесняться?!

Ведь мы ж многократно сильней детей!

Но если по совести разобраться,

То порка — бессилье больших людей!

И сколько ж порой на детей срывается

Всех взрослых конфликтов, обид и гроз.

Ну как же рука только поднимается

На ужас в глазах и потоки слез?!

И можно ль распущенно озлобляться,

Калеча и душу, и детский взгляд,

Чтоб после же искренно удивляться

Вдруг вспышкам жестокости у ребят.

Мир жив добротою и уваженьем,

А плётка рождает лишь страх и ложь.

И то, что не можешь взять убежденьем —

Хоть тресни — побоями не возьмёшь!

В ребячьей душе все хрустально-тонко,

Разрушим — вовеки не соберём.

И день, когда мы избили ребёнка,

Пусть станет позорнейшим нашим днём!

Когда-то подавлены вашей силою,

Не знаю, как жить они после будут,

Но только запомните, люди милые,

Они той жестокости не забудут.

Семья — это крохотная страна.

И радости наши произрастают,

Когда в подготовленный грунт бросают

Лишь самые добрые семена!

С годами вы так придавили мужа,

Что он и не виден под каблуком.

Пусть доля его — не придумать хуже,

Но вам-то какая же радость в том?

Ведь вам же самой надоест тюфяк,

И тут вы начнёте тайком тянуться

К таким, что не только нигде не гнутся,

Но сами вас после зажмут в кулак.

Так, право, не лучше ли вам самой

Вдруг стать, извините, добрейшей бабой,

Сердечною, ласковой, даже слабой,

Короче — прекраснейшею женой?!

Сколько я прочёл на свете строк

О любви, как плетью оскорблённой,

О любви, безжалостно сожжённой,

Из сплошных терзаний и тревог.

Сколько раз я слышал от друзей

О разбитом на осколки счастье

И о злой или холодной власти,

В пешки превращающей людей.

И тогда мне думалось невольно:

Пусть не все я знаю на земле,

Но в науке о добре и зле

Преуспел я нынче предовольно.

— Что мне зло и хитрости ужи! —

Думал я в самовлюблённом барстве.

Знал. И слова тут мне не скажи!

А споткнулся на глупейшей лжи

И на примитивнейшем коварстве…

Что ж, пускай! Не загрохочет гром,

И звезда не задрожит в эфире.

Просто помнить следует о том,

Что одним доверчивым ослом

Стало больше в этом мире!

На крышах антенны зажглись, как свечи,

Внизу ж у подъездов уже темно.

Рыжий закат с любопытством по плечи

Просунул голову в чьё-то окно.

В лужу скамья загляделась, как в прудик,

Господи, сколько же нынче воды!

Крохотный прудик тот, как изумрудик,

Зеленью блещет в лучах звезды.

Тучки, луною опоены,

Как рыбы плавают полусонные.

А тополь с вербою, как влюблённые,

Обнявшись, шепчутся у стены.

Двор в этот час безлюден и пуст,

Только в углу средь цветов спросонок

Ветер жуёт сиреневый куст,

Словно губастенький жеребёнок.

Сны, расправляя крылья свои,

Слетают с высот в этот мир огромный,

И дремлет во тьме, как щенок бездомный,

Ведёрко, забытое у скамьи…

Что это: музыка за окном?

Сойка пропела ли в свете лунном?

Иль, пролетая, провёл крылом

Стриж по серебряно-звёздным струнам?

Вспыхнул фонарь, и обиженный мрак

Влез по трубе на соседний дом

И, погрозив фонарю кулаком,

Вором проник на глухой чердак.

Чуть дальше — тощее, как Кощей,

Салатное здание у киоска,

Будто хозяин в зеленом плаще

Гуляет с беленькой шустрой моськой.

Вдали возле стройки грузовики

Стоят насторожённым полукругом.

И, сдвинув головы, как быки,

Сурово обнюхивают друг друга.

Громадная туча, хвостом играя,

Как кит, проплывает чрез небосклон,

И, с грохотом пасть свою разевая,

Звёздный заглатывает планктон.

Луна, как циклоп, ярко-жёлтым глазом,

Сощурясь, уставились беспардонно

На улицы, окна и на балконы,

Чтоб жизнь человечью постигнуть разом…

И как же ей нынче не заприметить

Мужчину в комнате у стены,

Чьи думы сейчас в этом лунном свете

Грустнейше-грустны и тёмным-темны.

Он ходит по комнате. Он читает.

Садится, работает у стола.

А сам словно где-то сейчас витает.

Но с кем? И какие сейчас решает,

Быть может, проблемы добра и зла?

Конфликты. Ну что они в жизни значат?!

Амбиции, ревности, пыль страстей,

Укоры, удачи и неудачи,

Когда все должно быть совсем иначе,

Без драм и запальчиво-злых речей.

Ведь часто как в сказочке: «Жили-были…»

Все славно! И вдруг — словно гром с небес.

Что сделалось? Что вдруг не поделили?!

Какой их стравил идиотский бес?

И люди (а сколько вот так случается),

Задумав какой-то конфликт решить,

В такие обиды порой вгрызаются

И так распаляются-раскаляются,

Что лютым морозом не остудить.

Сейчас и самим не найти причин,

Не вспомнить, зачем и с какой привычки,

Кто первым для пламени чиркнул спички

И кто в это пламя плеснул бензин?

О счастье мы все досконально знаем:

Где — первые радости, где — венец,

Истоки же горя подчас теряем,

А помним лишь зло, результат, конец.

Он тоже все помнит и ясно видит,

Как женщина, стоя уже в дверях,

В глазах и страданье, и гнев, и страх,

Кричит что-то в яростно-злой обиде.

Двух взглядов скрещенье острей мечей,

Людей уже нет — только их подобье.

Затем — будто пушка, удар дверей

И стук каблуков пулемётной дробью!

Мчат птицами месяцы и недели.

Разрыв, словно ветер, глаза сечёт,

Обида колючею, злой метелью

Любое тепло обращает в лёд.

Но как же в любви не просты дела:

Он курит, он сущность постичь пытается:

Кто прав? Кто виновен? Пришла — ушла…

Эх, кончить все разом и сжечь дотла!

Да вот не выходит, не получается.

Ведь мы словно кони, порой по кругу

Бежим и не ведаем: как нам быть?

Зачем, разорвав уже часто нить,

Мы все продолжаем любить друг друга?!

Гром, будто дьявольским кулаком,

Грохнул по хрупкому небосводу,

И тот, как бассейн с расколотым дном,

Вылил стеною на землю воду.

Новая вспышка. Удар! Гроза!

Стонут от грохота водостоки,

Лупят отвесно с небес потоки,

Синее пламя слепит глаза!

Вышел из комнаты на балкон,

Струи блестят, как жгуты тугие,

Молвил с почтеньем: — гремит стихия!

Даже не верится: явь иль сон!

Но что это, что это там — внизу:

Словно подбитая с лету птица,

Кто-то застигнутый ливнем мчится

Прямо сквозь ветер и сквозь грозу…

Чуть улыбнулся: — Стихия, гром!

Ну и везёт же сейчас бедняге!

Вдруг, поражённый, одним чутьём,

Словно ошпаренный кипятком,

Стал на мгновенье белей бумаги!

Быстро, насколько достало сил,

Стул опрокинув, почти не веря,

Будто по воздуху — прямо к двери!

И, не дождавшись звонка, открыл!

Чудо? Иль шутки творит гроза?!

Стали вдруг ватными сразу ноги…

Женщина молча глаза в глаза —

Мокрой принцессою на пороге…

Падают звонко струи воды

С локонов, сумки, со всей одежды.

Вместо лица — две больших звезды,

Полных отчаянья и надежды.

— Мы… Мы не виделись сотни лет!

Пусть я ужаснее всех на свете…

Хочешь, гони меня, хочешь — нет,

Только окончим мученья эти!..

Знаю: тебя и себя терзала,

Трубки швыряла и все рвала…