Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Суровый воздух

ModernLib.Net / Военная проза / Арсентьев Иван Арсентьевич / Суровый воздух - Чтение (стр. 6)
Автор: Арсентьев Иван Арсентьевич
Жанр: Военная проза

 

 


– Нет. Я кое-что смыслю в стратегии и в тактике разбираюсь, и пусть я буду трижды ослом, если сталинградская кампания не есть начало полной нашей победы! – воскликнул Корнев и выжидательно уставился на Черенка. Убедившись, что тот против обыкновения не собирается возражать и спорить, Корнев свернул папиросу, положил ногу поудобнее на костыль и с твердым убеждением сказал:

– Задумать и так решительно осуществить окружение и разгром армии фельдмаршала Паулюса можно было…

Разговор нарушила Наташа. Как всегда бесшумно войдя в палату, она сообщила, что к Черенку пришли две женщины.

– Кто? С хутора? – обрадовался Черенок.

– Нет, не с хутора. Новые какие-то… Одна пожилая, седая, а другая в шубке с косичками. Фифочка… Наташа недовольно вздернула плечами и пошла в коридор, взглянув мимоходом в осколок тусклого зеркальца, прибитого у двери. Черенок с удивлением посмотрел ей вслед.

Капитан поднялся.

– А ты куда? – спросил летчик.

– Пойду к себе.

– Зачем? Посиди. Посмотришь моих паломниц.

По коридору раздались шаги, и в двери показалась женщина в черном пальто с накинутым поверх него халатом. При первом взгляде на нее черты лица показались Черенку так знакомы, словно он где-то уже встречал эту женщину.

– Здравствуйте, товарищи. Кто из вас Черенков, летчик? – спросила женщина, переводя взгляд с одного на другого.

– Вот сей летун и есть Черенок, – показал артиллерист.

– Я секретарь Черкесского райкома партии. Зовут меня Александра Петровна Пучкова.

– Пучкова? – воскликнул Черенок, широко раскрыв глаза. – Так вы мать Сергея?

– Да, я его мать.

Она заметила его усилие приподняться с подушки и поспешно сказала: «Лежите, лежите, пожалуйста», – и отступила в сторону.

– А это дочь моя, сестра Сергея, Галина, – отрекомендовала она, обернувшись. Девушка в короткой беличьей шубке с наброшенным поверх халатом стояла у двери, опустив руки и как-то неуклюже вывернув ноги.

Черенок с любопытством пробежал по ней глазами. Лицо напряженное, бледное, глаза большие черные, чуть раскосые. Они смотрели на него с удивлением и восторгом.

«Сестра Сергея Пучкова, а непохожа, даже на мать непохожа. Десятиклассница…» – почему-то подумал Черенок и пригласил их сесть. Лишних стульев в палате не было, но сестра Наташа, такая внимательная всегда и заботливая, на этот раз не спешила их принести. Артиллерист, кашлянув в кулак, встал, пододвинул свой стул Пучковой, а сам примостился на кровати Черенка.

– Так вот вы какой, Василий Черенков! А я вас представляла совсем другим, постарше, судя по тому, что писал нам о вас Сережа, – улыбнувшись, медленно проговорила Пучкова, а сама подумала: «Губы мальчишеские, а в уголках рта уже горькие складки. Сколько довелось тебе повидать и сколько еще придется…»

– Да вы садитесь, пожалуйста, – пригласил еще раз Черенок, показывая на стул. – Расскажите, где Сергей. Как он? Ведь сколько воды утекло с тех пор!

– Его полевая почта восемнадцать ноль сорок два, а где он находится, не знаю, – пожала плечами Пучкова, – воюет где-то. Недавно письмо прислал, на Тереке был, а сейчас… Где все, там и он, наверное, со своими танкистами, – сказала она, присаживаясь на табурет. – Мне врач рассказал, как вы сюда попали… Я хотела бы… вы так много сделали для моего сына, что я была бы рада хоть чем-нибудь отблагодарить вас.

– Что вы, что вы! – испуганно воскликнул Черенок. – Сергей на моем месте сделал бы то же самое… А насчет остального, – махнул он рукой, – мне всего здесь хватает. А скуки хоть отбавляй. Лежу один.

– Так почему же к вам не положат еще кого-нибудь? – посмотрела Пучкова на Корнева. – Веселей было бы!

– Ему медицина не разрешает. Приписывает полный покой, – развел Корнев руками.

– У меня голова немножко того… – повертел в воздухе пальцами Черенок.

– Ну мы попросим медицину, чтоб нам разрешили вас посещать. Я, правда, больше теперь по району курсирую, но Галя эту зиму свободна. Учебный год у нее пропал, пока мы в эвакуации были… Теперь до следующей осени ждать.

– Мама, ты говоришь так, словно я вообще ничем не занимаюсь, – сказала Галина с легкой обидой, и щеки ее зарумянились.

– Разве я так сказала? – спокойно улыбнулась Пучкова и повернулась к Черенку. – Мы редко видимся. Если я бываю дома, то она дежурит на телефонной станции, у коммутатора. Если она дома, то я куда-нибудь уезжаю… так и живем, не видя друг друга.

Летчик снова пристально посмотрел на девушку, а капитан подумал:

«Вот другой раз и догадайся попробуй, какая она из себя, та девушка на коммутаторе, чей голосок приводит тебя в кислое настроение одной фразой: „Абонент занят, повесьте трубку“…

– Никогда я не думала, что придется встретиться с вами в такой обстановке, – снова заговорила Пучкова, обращаясь к Черенку. – И вообще, вся история с Сергеем какое-то чудо… Из его полка прислали мне письмо, что погиб в бою… И вдруг через четыре месяца – письмо. Смотрю, Сережин почерк. «Откуда? – думаю. – Видимо, старое. Бывает такое…» Распечатала письмо, читаю и от слез ничего не вижу. Жив, оказывается, Сереженька! Пишет из госпиталя, ранен, сообщает, что скоро поправится и, возможно, приедет домой в отпуск. В этом письме и о вас было сказано много. Сережа сожалел, что расстался с вами, не обменявшись номерами полевых почт. В общем, хотите вы или не хотите, а как только встанете – жить будете у нас. Мы вас быстро поправим, к лету совсем будете здоровы.

Черенок засмеялся, ничего не ответил. Корнев хитро подмигнул ему. «Ого! Откажется он, наверное, попасть в квартиранты к хозяйке, имеющей такую дочку», – чуть было не выпалил он, но вовремя спохватился и скромности ради заметил:

– Вы еще не знаете, какими деспотами бывают иногда больные…

– Неправда! Неправда! – возразила дочь.

– Нет! – решительно сказала мать. – Пока в районе я хозяйка, он будет во всем подчиняться мне и выполнять все мои приказы. А он человек военный и должен знать", что такое приказ, – пошутила она.

– Расскажите, как вы встретились с братом и спасли его? – попросила Галина: – Мы с мамой ничего не знаем. Сергей хотя и обещал приехать в отпуск, но не приехал.

– О! Это длинная история, Галиночка. Как-нибудь расскажу вам…

В дверях показалась Наташа с поднятым в руке шприцем, покрытым марлевой салфеткой.

– Товарищи, – строго сказала она посетительницам, – больному пора выполнять назначения.

Мать и дочь поспешно поднялись, стали прощаться. Галина подошла к тумбочке и выложила на нее из сумки целую пирамиду желто-шафранных яблок. Наташа следила за ее быстрыми, ловкими движениями, и брови ее хмурились.

– Так вы и не рассказали… – с сожалением промолвила Галина Черенку, застегивая опустевшую сумку.

– Расскажу, Галиночка. Времени впереди еще много. Впрочем, подождите. Одну минуту. Бомбардир, будь другом, – повернулся Черенок к артиллеристу. – Посмотри в тумбочке, внизу лежит мой планшет.

Корнев нагнулся, достал планшет. Летчик покопался в нем и вынул вырезку из газеты.

– Здесь написано все, как было, – сказал он, передавая ее девушке.

Девушка, взглянув на потертую и пожелтевшую от времени газетную полоску, прочла заголовок и осторожно спрятала ее в карман. В палате остались только раненые и Наташа.

– Давайте руку… – нетерпеливо обратилась она к Черенку.

– Что вы, Наташенька! Разве можно довольствоваться одной рукой? – с деланным испугом воскликнул артиллерист. – Требуйте непременно обе, да и сердце в придачу, пока не поздно…

Наташа покраснела. Черенок, закатав рукав, обнажил руку, покрытую черными точками бесчисленных уколов.

– Доложите-ка, товарищ гвардии старший лейтенант авиации, какой это по счету? – спросил Корнев, наблюдая за манипуляциями сестры.

– Триста пятьдесят восьмой, товарищ капитан артиллерии!.. – отрапортовал Черенок и добавил, сжимая и разжимая кулак: – Пустяки еще…

– Объясните мне, пожалуйста, если не секрет, кто же эта красавица, фея кубанская, что за Сергей и что за загадочные отношения у вас с вашими паломницами? – спросил капитан после того как Наташа удалилась. – Я, по правде сказать, хотя и внимательно прислушивался к вашему разговору, но понял из него мало… Какое это у вас чудо с ее сыном произошло? Расскажи ты хоть мне.

– Какое там чудо!.. Самое обычное дело. Рассказывать долго, а слушать нечего, – нехотя ответил Черенок.

– И что вы за народ такой, летуны? – возмутился Корнев. – Сколько мне ни приходилось сталкиваться с вашим братом, не пойму я вас. У каждого целый сундук всяческих приключений, а ни одного слова не вытянешь.

– Да что рассказывать? Ничего особенного. Случай, каких тысячи на фронте, – проворчал Черенок, машинально барабаня пальцами по одеялу. – Самый что ни есть обыкновенный. Разве такие еще случаи бывают! Ну, коли хочешь, – слушай.

И он рассказал Корневу, как они с Леонидом Олениным дрались под Ростовом, о своих скитаниях во вражеском тылу, о встрече с Пучковым в сарае возле Матвеева Кургана.

– Вот тебе, капитан, и вся история. И, как видишь, чудес никаких здесь нет. А теперь, прошу тебя, позови сестру. Пусть кольнет еще, голова разболелась, – закончил Черенок.

* * *

После очередной дозы морфия Черенок не почувствовал привычного облегчения. Наоборот, головная боль все усиливалась. Ему казалось, что кто-то беспощадно стучит по его голове молотом, как по наковальне.

– Наташа, еще укол… Сделайте, пожалуйста! – попросил он.

– Не могу, дорогой. Врач приказал прекратить вводить вам морфий. Прошлым уколом я ввела вам уже не морфий, а дистиллированную воду.

– Что?! – вскрикнул Черенок. – Воду? – Позовите врача!

– Что случилось? – Чем вы недовольны? – послышался через минуту голос ординатора.

– Я прошу немедленно ввести мне морфий, – настаивал Черенок…

Врач стоял в раздумье у его кровати.

– Послушайте, товарищ Черенков, – заговорил он спокойным и дружеским тоном. – Вам больше нельзя принимать наркотики. Вы дошли уже до предела. Не прекратите – погибнете!

– Кому какое дело, что я погибну? Морфию мне! – закричал тот, впадая в ярость.

– Ничего сделать не могу, – твердо ответил ординатор. – Потерпите. Я знаю, что это трудно, но вам надо собрать все силы и терпеть. Со временем все пройдет. Лучше я прикажу сейчас дать вам вина или стакан спирту, чего хотите. Выпьете и уснете.

– Не нужен мне ваш спирт! – вспылил Черенок. – Я смотреть на него не могу, не то что пить. От одного его запаха душу выворачивает.

– В этом нет ничего особенного, это явление обычно для всех наркоманов. Но вы не волнуйтесь. Надо перебороть привычку. Заставьте себя. Переломите. У вас иге не сила, а силища. Вы же летчик! Смотрите, дело ваше, но если вы не бросите морфий – вы больше не штурмовик. Будете выписываться из госпиталя, я в справке так и укажу, что морфинист. Вас тогда к аэродрому и близко не подпустят!

Черенок молча смотрел на потолок.

– Я не хотел вам сегодня говорить об одном деле, волновать вас на ночь, но раз так – скажу. Вы газету читали?

– Мне не до газеты, – грубо оборвал его Черенок.

– А вот и напрасно. Возьмите, посмотрите вот здесь.

Врач сунул ему в руки газету и указал на отчеркнутое красным карандашом место на первой странице, где был напечатан Указ Президиума Верховного Совета о награждении посмертно орденом Ленина летчика, старшего лейтенанта Василия Черенкова.

– Орденом Ленина… посмертно… – еле слышно прошептал, бледнея, летчик. Затем, как бы внезапно очнувшись, громко спросил:

– Орденом Ленина? А почему посмертно? – и строго взглянул на врача.

Тот пожал плечами и с деланным равнодушием ответил, пряча в усах улыбку:

– Очевидно, считают вас погибшим. И на самом деле, должен вам сказать: разве можно быть уверенным в каком-либо выздоровлении, если вы не бросаете свои нехорошие привычки…

– К чертям собачьим эти разговоры! – крикнул Черенок, поднимаясь с подушки. – Я жив и буду жить! И раньше чем умру, еще тысячу фашистов угроблю! Что вы по мне панихиду справляете? Плевать мне на ваш морфий! Видите, меня не забыли. Самой высокой наградой наградили. А мне ее еще заслужить надо, эту награду… Сегодня же напишу в полк письмо… полевая почта… – мучительно напряг он память, закрыв глаза. Все тело его вытянулось. Вдруг он вздохнул, словно сбросил с себя тяжкую ношу, и скороговоркой выпалил: – Девятнадцать триста двадцать семь! Волков, командир! Майор Волков! Вспомнил! – радостно кричал он, стуча кулаком по койке: – Ха-ха-ха! Порядок! Теперь полный порядок! О-го! Мы еще повоюем. Мы еще в день победы…

– Ну вот и чудесно, – улыбнулся врач. – Слышу речь настоящего мужчины, фронтового летчика. Поздравляю! – он крепко пожал Черенку руку. – Остается только выпить по такому случаю. Обмыть орден, чтоб эмаль не потрескалась, – шутливо добавил он, выходя из палаты и возвращаясь с Наташей, которая несла бутылку, наполненную спиртом.

Ординатор, наливая в стакан спирт, спросил:

– Вам как, с водой или без? Черенок поморщился. Возбуждение уже прошло, и он опять ответил, что пить не будет, что вообще он никогда не пьет, даже если есть желание, а теперь, когда желания нет, тем более.

Поставив стакан на тумбочку, врач вышел.

Через минуту в коридоре раздался мерный стук костылей, и в палату вошел Корнев, с хитрым видом нюхая воздух.

– Хе-хе… А ведь правы были наши предки, когда, изобретя спиртягу, назвали его духом… – осматриваясь кругом, расплылся он в улыбке. – Э-э! Да у тебя никак выпивка! По какому случаю? Не опоздал ли я, не дай бог?

Но его успокоили, и Черенок, подавая ему газету, показал Указ Президиума Верховного Совета.

– Вон оно что! – пробежав глазами Указ, воскликнул артиллерист. – Поздравляю, брат, от души поздравляю. Только почему ты в Указе покойником значишься? – удивился он.

– Ничего. Скоро опять в живые переберусь. Ты знаешь, ведь я номер полевой почты вспомнил!

– О-о! В таком случае имеются уже два повода выпить!.. – с живостью воскликнул Корнев. Врач, вновь вошедший в палату, прибавил, что появилась еще и третья, не менее важная причина…

– А именно? – спросил капитан, повернув к нему голову.

– Товарищ Черенков с сегодняшнего дня «плюет на наш морфий»! – торжественно объявил врач.

– Серьезно? – недоверчиво спросил капитан, – Тогда пируем! – Он налил себе стакан и, любуясь прозрачной жидкостью, прищелкнул языком. – Бриллиант! Чистая слеза.

Черенок почувствовал, как по телу его прошла дрожь, но собрался с духом и влил в себя полный стакан спирту. Через десять минут он спал.

Последующие дни пронеслись как в тумане. Утром он просыпался, лежа мыл себе холодной водой лицо, с отвращением выпивал заранее приготовленный стакан спирту и снова погружался в сон. Раненые из других палат спрашивали Корнева, как там поживаем летчик, на что артиллерист неизменно отвечал:

– Лечится… Клин клином вышибает.

Приходила Александра Петровна Пучкова с Галиной, но их не пустили к Черенку. Врач сказал, что разрешит свидание не раньше чем через неделю.

В следующее воскресенье стало официально известно, что госпиталь сворачивается и все раненые будут эвакуированы в тыл. По списку Черенок Должен был ехать в Дербент. Об этом позвонили в райком Александре Петровне, которая позже разговаривала с главврачом и начальником госпиталя. Зная намерение Пучковой оставить его в Черкесске, Василий догадывался о содержании их переговоров. Поэтому, когда на утреннем обходе главный врач спросил его, правда ли, что он не хочет уезжать в тыл, он подтвердил, что правда.

– Почему же? Ведь там условия значительно лучше и лечение… – пожал плечами главврач.

– Мало ли что, товарищ полковник. Зато отсюда до фронта рукой подать. Прошу оставить меня где-нибудь поблизости… – попросил Черенок.

Главврач не возражал оставить больного долечиваться в районной больнице, так как выздоровление теперь протекало нормально:

– Значит, мы оставляем вас в этой же палате. Только вот" Наташу придется от вас забрать… – показал он на сестру. – Или, может быть, и вы останетесь? – с хитринкой спросил он ее.

– Ну, что вы, товарищ полковник. Он теперь и без меня обойдется, – зарделась девушка.

Когда врач ушел, Наташа задумчиво постояла некоторое время у печки, потом молча подошла к окну и бессознательно поскребла ногтем наросшую на стекле изморозь. Видно было, что она волнуется.

– Я… письмо ваше отправила в полк, – чуть слышно сказала она.

– Спасибо, Наташенька, за письмо и за все. Я всегда буду помнить о вас. Никто не сделал мне так много хорошего, как ваши руки, – сказал он и мысленно добавил «маленькие бархатные руки». – Как стало бы холодно и неуютно в жизни, если бы на свете не было таких добрых рук!

– Что у меня за руки? Шероховатые, красные от сулемы.

Наташа присела на кровать и провела руками по его щекам.

– Правда. Чувствуете? – спросила она, взглянув ему в глаза. Он молчал, растроганный. – Вот мы и расстаемся, – грустно сказала она. – Ночью уезжаем на фронт… Жаль… А кто вы мне? Чужой, неизвестный… Случайно встретились… А вот когда приходит время расставаться, кажется, от сердца отрываешь…

Голос Наташи дрогнул. В глазах блеснули слезы. Она наклонилась, порывисто поцеловала летчика и, вскочив, убежала из палаты, впервые громко стукнув дверью.

– Наташенька, золотая! Вернись! – крикнул он, но ответа не было. В коридоре слышались торопливо удаляющиеся шаги.

* * *

Прошел еще месяц. Нога у Черенка постепенно срасталась, оставалась лишь незначительная ранка, которая ему почти не мешала. Слабость проходила. Молодое тело с поразительной быстротой приобретало былую силу. Он уже без посторонней помощи поднимался с постели, и опираясь на костыли, бродил по длинному коридору больницы. Тренировка доставалась нелегко. Острая боль вызывала слезы, но летчик пересиливал себя и с каждым днем радостно ощущал, как крепнут его мышцы.

Александра Петровна Пучкова уже не раз предлагала ему переехать к ним на квартиру, но Черенок, не желая стеснять ее, упорно отмалчивался. Сама Пучкова редко бывала дома, а с тех пор как начали таять снега, пригреваемые мартовским солнцем, стала еще больше задерживаться в районе, разъезжая по возрождаемым колхозам, где шла напряженная подготовка к севу.

Галина навещала часто. Приходила то одна, то с подругой Надей – черной, курносой девушкой, с которой вместе в прошлом году кончала десятый класс. Вначале больше говорили о войне. Черенок рассказывал девушкам о свои:: боевых друзьях: комиссаре Грабове, летчиках Попове, Бороде, Остапе Пуле, Оленине. Слушая его, Галина мечтательно прикрывала глаза и отчетливо представляла себе этих суровых, мужественных и жизнерадостных людей, бесстрашно борющихся с врагами ее Родины.

А один из них вот лежит, такой простой, скромный и загадочный… Он был там… Он заглянул по ту сторону того, что зовется жизнью, и вернулся обратно. Когда Галина так думала, ее бросало в дрожь.

Василий казался ей необыкновенным, таким, как те могучие герои, о которых она читала в книгах своих любимых поэтов Байрона и Лермонтова. Потом она узнала, что Василий тоже любит Лермонтова. Иногда, бывало, затихнет разговор, наступит гнетущая больничная тишина, и вдруг зазвучат проникновенные лермонтовские стихи. Черенок читал их на память, но чаще бросал не докончив, извинялся, что дальше забыл. А Галина сидела, как зачарованная. Ее еще больше тянуло в больницу. Она постоянно приносила ему домашние дары: яблоки, молоко, острую маринованную алычу и докладывала, что мама приказала ему съесть все немедленно.

Черенок смущенно улыбался, потому что знал, что мать уже неделю как не кажется из района.

«Эх, ты, девчурка», – думал он о ней с нежностью. Ему дорого было ее внимание, ее маленькая бесхитростная ложь, которой она тщательно прикрывала свою девичью гордость. Как-то после ее ухода проницательный артиллерист, прищурясь хитро, спросил:

– Ты как насчет девушки?

Черенок долго не отвечал на вопрос. Тогда Корнев, сочтя, должно быть, вопрос свой туманным, уточнил:

– Нравится тебе?

– Мало ли что нравится… – ответил тот в раздумье. – Время не то, и женихи мы не те, бомбардир, – повернул он на шутку. Но Корнев не принял шутки.

– Совесть поимел бы, парень! При чем тут она? Какое ей дело до времени, до войны? Да пусть хоть всемирный потоп!

– Эх, бомбардир, пожил ты на свете немало, а… Ну, подумай сам, что может быть у нас? Не скрою, она мне нравится. Даже больше скажу – впервые встретил такую, что так вот сразу зацепила. Но я не хочу развлекать девчонку от скуки. Здесь можно всю жизнь – насмарку… Я не за свою жизнь, не думай… Я прошел Крым и Рим, а что она? – Дитя! Ты думаешь, она видит во мне Ваську Черенка, простого грешного человека? – Он печально покачал головой и вдруг запальчиво сказал: – А я хочу, чтобы меня полюбили не за геройство, не как спасителя брата, а со всеми моими потрохами, понимаешь? – меня, а не фантастического героя – идеал девичьих снов! Уеду я отсюда, и все. Нас ждет другое. Так зачем огонек раздувать? Кто поймет, что в душе восемнадцатилетней девушки, если она сама толком не может разобраться?.. Ведь у нее это, быть может, первое увлечение, а мне она клином в сердце вошла.

– Врешь ты, летун, вот и все, – перебил его Корнев. – Гордыня тебя обуяла, как изрекали монахи. Не верю я в твое самоотречение ни на грош. Тоже отшельник объявился. Чудак! Любишь ведь. Не можешь не любить! А раз любишь, так люби без рассуждений! Зачем осложнять жизнь мутной философией? Останешься навсегда холостяком, как я, тогда узнаешь. Проклинать себя будешь, пальцы станешь грызть, да поздно, брат, будет. Счастье – штука такая…

Черенок удивленно смотрел на Корнева. Глаза его были непривычно грустны и влажны. «Стало быть, бомбардир, тряхнули тебя не только шквалы артиллерийские…» – подумал Черенок. Он досадовал, что Корнев разгадал и высказал ему то, в чем он не признавался даже самому себе. Да, видать, не зря забросила его судьба в Черкесск.

С каждым днем Черенок все нетерпеливей ожидал писем из полка, но письма не приходили. Зато однажды прибежала Галина с письмом от Сергея. Она получила его одновременно с другими письмами, присланными на имя ее матери, и тотчас же прибежала в больницу.

– Вам от брата… От Сереженьки… – сияя, радостно заговорила она еще с порога.

По тому, как быстро и в то же время осторожно девушка разрезала конверт, вынимала письмо и разворачивала его-, Черенок понял, что она боготворит брата. Ему, не имевшему родных, Никогда не испытавшему на себе заботы и любви близкого человека, стало больно. Больно потому, что он не изведал этого. В голодном двадцать первом году он потерял своих родителей и, чудом выжив, попал в детскую коммуну. Там он рос, воспитывался, оттуда получил путевку в жизнь. Иногда он замечал, что завидует товарищам, читавшим письма от близких, и злился на себя, считая недопустимым, чтоб в прямые и ясные отношения с товарищами закрадывалась зависть.

Сейчас, получив письмо, он почувствовал, что Сергей Пучков для него уже не случайный друг – побратим на поле битвы.

«Не быть, как говорят, счастью, да несчастье помогло, – писал Сергей. – … Раз уж пришлось такому случиться, то так тому и быть. Я рад, что мои познакомились с тобой. О твоей жизни не спрашиваю. Получил от сестренки полнейший отчет на шести листах! Поражен небывалым с ее стороны многословием! Раньше она меня этим не баловала,., Ну что ж, девчурка она хорошая.

Не обижай нас всех отказом отдохнуть после госпиталя. Мой дом – твой дом, как принято у нас на Кавказе. Возможно, что выпадет случай, и мы опять встретимся. А встретимся мы обязательно, рано или поздно, – писал в заключение Сергей. – Так вот, дорогой брат, не забывай, жди. За мной должок – дюжина цимлянского. Я помню».

«Брат… брат… – подумал Черенок с грустной усмешкой, – хотел бы я стать тебе братом, да вот с сестрой у нас не то».

Опираясь на костыли, Черенок подолгу простаивал у окна, глядел на пожелтевшие ледяные сосульки, свисающие с карниза, на машины, на пароконные повозки, которые, хлюпая в лужах талого снега, проезжали по улице. На Кубань просачивался март – та переломная пора года, когда снег тает, но зелень еще не появляется. Яркий сноп солнечных лучей, проникая через окно, целые дни гостил в палате, освещая бесконечную воздушную кутерьму золотистых пылинок. Еле заметные, они медленно плыли над паркетом пола, вздрагивая и покачиваясь, приближались к ярко освещенному квадрату и вдруг, вспыхивая, резко устремлялись вверх, к солнцу, подхваченные потоком нагретого воздуха. Это, казалось бы, простое физическое явление приобретало в глазах летчика определенный смысл: «Так и с нами бывает в жизни, – думал он, – идем мы, идем знакомой проторенной дорожкой, свыкаемся, все становится привычным, и вдруг какая-то сила неожиданно подхватывает нас и бросает одного вниз, другого – вверх». Закурив, он выходил в коридор и принимался за свой ежедневный тренаж. Упражнения в ходьбе каждый раз вызывали в теле тупую усталость. В этот день, проделав по коридору множество кругов, он, весь мокрый от пота, вернулся в палату, свалился на койку и тотчас же заснул. Но спал чутко. Легкий стук в дверь заставил очнуться. Приоткрыв глаза, он увидел входившую в дверь Галину. Девушка тихо подошла к окну, положила бумажный сверток и, опустив на плечи пуховый платок, повернулась к Черенку.

Некоторое время она пристально смотрела на него, потом неожиданно глубоко вздохнула.

– Здравствуйте, Галя, – тихо прошептал он, не открывая глаз.

Девушка вздрогнула и улыбнулась.

– Ах, вы притворщик! А я думала, он в самом деле спит!

Черенок открыл глаза, приподнялся и сел на постели. Растрепавшаяся на голове повязка сползла на лицо. Галина наблюдала, как он нетерпеливо пытался заткнуть свисавшие концы бинтов. Это ему не удавалось. Летчик потерял терпение, стащил повязку с головы и швырнул ее. Девушка испуганно бросилась к нему:

– Что вы делаете? Дайте я завяжу…

– Нет не нужно. Вы не сумеете. Потом…

– Я перевязывала раненых, – строго сказала Галина и решительно присела на койку. Быстро свернув бинт, она наклонила к себе голову летчика и осторожными, но уверенными движениями стала перевязывать. Пальцы ее, чуть прикасаясь, забегали вокруг головы, и Черенок подумал: «И у нее руки бархатные…»

Галина сидела близко. Он ощущал на своем лице ее учащенное дыхание и, смущенный, молчал.

Галина закончила бинтовать. Завязывая концы бинта, она невольно охватила руками шею летчика. Губы его почти коснулись ее груди.

– Галя… – тихо и взволнованно прошептал он.

– Вам больно? – с тревогой спросила девушка. Черенок порывисто откинулся назад, взглянув на нее, и Галина угадала недосказанное Сердце ее гулко и быстро забилось, дыхание перехватило. Она опустила глаза.

– Галя! – снова тихо прошептал летчик.

– Да?.. – так же тихо, смущенно спросила она, и вся, как тростинка, потянулась к нему.

Забыв обо всем, Черенок вскочил, схватил девушку на руки и в каком-то безумном порыве поднял ее. Но тут же острая боль ударила ему в ногу, и он, оступившись, опустил девушку на подоконник.

– Ой, да разве можно так! Какой ты…

– Кх-м!.. – раздался сзади кашель. Черенок оглянулся. На пороге стоял главный врач больницы. Он смотрел на молодых людей, и лукавая улыбка светилась изпод его грозно насупленных бровей.

– Опомнись, казак! Таких процедур я тебе не назначал…

– Хватит процедур! Я вылечился окончательно! весело воскликнул Черенок.

– Рассказывайте… Мне кажется, наоборот. Болезнь ваша только началась… – и, повернувшись, главврач подмигнул Галине: – Эта болезнь самая опасная… Девушка, вспыхнув, выбежала из палаты.

– Ишь ты! Газель какая!.. – усмехнувшись посмотрел ей вслед главврач. – Так я и знал… – ворчал он, присаживаясь на табурет. – Хе-хе… Если в пороховой погреб раз за разом совать горящий факел, то рано или поздно, а взрыв будет, – заключил он, снимая с переносицы очки. Затем старательно протерев их и водрузив обратно на свое место, он достал из кармана халата конверт и произнес подчеркнуто официальным тоном:

– Гвардии старшему лейтенанту авиации Черенкову Василию. Депеша…

Черенок схватил конверт и с радостью узнал почерк Остапа Пули.

«Вася! – писал Остап. – Я так счастлив твоему письму, что сегодня весь день ходил сам не свой – не терпелось поскорее тебе ответить. Два раза принимался писать, и оба раза меня отрывали. Едва дождался конца летного дня. Как только поужинал и выпил свои законные сто граммов (чего и тебе желаю), я в третий раз берусь за перо. Пишу из землянки технарей. Над головой ревет мотор моего тринадцатого номера, который закапризничал и вторые сутки симулирует, не изъявляя никакого желания работать, чем довел моего беднягу Миколу до такого состояния, что он стал забывать все свои ласковые словечки и вместо „мурлышка“, „соловушка“, „скрипочка“ и т. д. смотрит на него чертом и сыплет: „примус“, „дьявол зеленый“, „шарабан проклятый“…

Кстати, будет тебе известно, что Микола теперь уже не младший, а полный техник-лейтенант, только еще без погон, потому что погон у нас пока еще нет – не привез начвещ БАО.

Твое письмо, Вася, скажу прямо, явилось для меня громом с ясного неба. Да и не только для меня. Если бы вдруг в январе растаял на Кубани лед или Борода отказался бы от второй порции котлет, то даже эти сверхъестественные явления не произвели бы такого впечатления, как твое воскрешение. Когда я объявил, что получил от тебя письмо, то даже мне, как ты знаешь, человеку, известному своей правдивостью, никто (о, люди!) не поверил! Все доказывали, что, мол, Черенок, будь он жив, не молчал бы два месяца… Только после того как письмо твое было прочитано вслух, репутация моя была восстановлена… Но шутки в сторону! Первым долгом, дорогой Вася, я счастлив поздравить тебя с благополучным выздоровлением и с высокой наградой.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21