Случайности носят иной раз характер роковых. С другой стороны, есть люди, которые пресерьезно уверяют, будто случайностей в принципе не бывает и все, что с нами происходит, предопределено свыше и заранее там(где и находится это самое «свыше») запланировано. То есть «кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится». И в каку-бяку ты ногой не вступишь. И расфуфыренный «мерс» («Лексус», «Хонда», «Ауди», «Роллс-Ройс», «копейка», нужное подчеркнуть) тебя не обрызгает с ног до головы, проносясь мимо с недозволенной скоростью, когда ты стоишь на перекрестке, а кругом страшнейший ливень и лужи до колен. И пьяный до безобразия бомжара ни с того ни с сего не произнесет сакраментальное словцо, означающее женщину легкого поведения (на «б» начинается, на «мягкий знак» кончается), проходя мимо тебя, и ты долго будешь гадать, нечаянно он это брякнул, а может, свое восхищение выражал, но самое главное: откуда он знает, что ты – ну, эта... из пяти букв, последняя – мягкий знак...
      Нет, нашу героиню не обрызгал расфуфыренный «мерс». И какой-то там бомжара не дал ей соответствующего определения. Ей всего-навсего разбила нос «Газель», причем в самом деле совершенно случайно.
      «Газель» – это машинка такая, типа, грузовичишко, производства завода «ГАЗ», поэтому «Газелью» называется, а вовсе не потому, что она легко– и быстроходная, словно горная козочка. Говорят, у нее – у «Газели», а не у газели, конечно, – теперь будет передний привод... может, кто-то знает, что это за штука такая, но писательница Алёна Дмитриева не знала, а впрочем, это не имеет к случившемуся никакого отношения. А имеет отношение нижеследующее.
      Алёна Дмитриева шла в свой любимый спортзал в ДК имени Свердлова. Это название, конечно, анахронизм, то есть полный исторический писец, выражаясь более понятно, но куда деваться, знатный земляк, поэтому в городе Нижнем Новгороде – Нижнем Горьком тож – имеет место быть и ДК им. этого самого как бы Свердлова, и скверик, где торчит его бюст, и даже дом его папы на главной улице, где некогда родился сам Свердлов, или кто там имеется в виду под этой партийной кличкой? Впрочем, сей пассаж также не имеет к предмету нашего повествования никакого отношения.
      Вернемся же к Алёне.
      Итак, она шла в спортзал, вернее, почти бежала, потому что опаздывала... в последнее время хронический цейтнот сделался ее обычным состоянием, и она как раз об этом и думала, когда ей пришлось притормозить, чтобы обойти «Газель», которая стояла крайне нелепо – почти перегородив тротуар. Нет, все понятно – дорога ремонтировалась, «Газель» просто вынуждена была на тротуар влезть, чтобы не мешать проезжавшим мимо авто, но зато она интенсивно мешала теперь пешеходам: им было тесно и неудобно, приходилось соблюдать очередность, мимо машины протискиваясь, к тому же водитель из кабины вышел и сел на столбик декоративной ограды, вытянув ноги и еще больше сузив и без того неширокий кусок тротуара. Может, ему доставляло удовольствие наблюдать, как пешеходы в спешке то перепрыгивают через его дурацкие ноги, то перешагивают нелепо, словно журавли на болоте... Пассажир, остававшийся в кабине и сидевший, выставив локоть в открытое окошко, тоже, похоже, происходящим наслаждался.
      Алёна, впрочем, не собиралась нахалам этого позволять. Она вообще обладала очень развитым классовым чувством, которое в таких революционных ситуациях сильно обострялось. Поэтому она посмотрела на весельчака-водилу так, что тот почему-то немедленно ноги подтянул. И она прошла мимо совершенно спокойно и даже с чувством собственного достоинства.
      Это очень не понравилось человеку, сидевшему в кабине, и он что-то буркнул вслед нашей героине. «Что-то» в данном случае – эвфемизм. Слово состояло из пяти букв, начиналось на «б», заканчивалось на «мягкий знак» и было синонимимично понятию «неприличная женщина». В это время Алёна уже миновала грузовичок и находилась как раз позади его кузова. Она возмущенно обернулась, готовая ответить подобающим образом, – и получила сильнейший удар в лицо, на миг ослепнув и онемев от боли.
      «Кто?! За что?!» – вспыхнула мысль – и растворилась в одном мучительном сто-о-оне...
      На самом деле никто и ни за что. И Алёна поняла это буквально через полминуты, когда смогла разлепить веки, склеенные слезами. Просто тент кузова позади «Газели» порвался. Причем уже давно. Лоскут с тяжелой пряжкой болтался под ветром туда-сюда, а порыв ветра, когда мимо проходила Алёна, оказался особенно силен. Итак, лоскут взлетел – и пряжка въехала в нос нашей героине, которая так не вовремя оглянулась. А почему она оглянулась, спрашивается?! Да потому, что ее оскорбили! Ее же оскорбили – и она же получила по физиономии.
      И где после этого справедливость на свете?
      – Да чтоб вы сдохли! – выкрикнула она сквозь слезы, имея в виду сама не зная, что или кого. Ее пожелание предназначалось и шоферу, который не заботился о своей машине и держал ее в таком травмоопасном состоянии, и тому, кто незаслуженно облаял ее, и самому# рваному тенту, и его привольно мотающемуся лоскуту, и пряжке, и боли, и крови, которой она теперь захлебывалась, и слезам, лившимся неостановимо.
      – Да что ж ты, девушка, такая злыдня?! – возмущенно завопил кто-то рядом, и Алёна смогла открыть глаза. Рядом с ней стояла маленькая толстенькая бабуля в белой панамке, которая резко вызвала в Алёниной памяти детский сад, и дачу, и летнюю жару, и ромашковый луг, и солнце, которое слепило глаза, вышибая слезы...
      Да нет, это боль слепила глаза! Алёна сердито смахнула слезные капли рукой и торопливо выхватила из сумки пачку одноразовых платочков. Прижала к носу один, второй – и немедленно почувствовала себя лучше, во всяком случае, зрение чуть прояснилось. Она увидела прохожих, которые спешили миновать проклятущую «Газель», не обращая на окровавленную Алёну никакого внимания. Для этой высокой женщины в ярко-алой блузке, для полусонной девушки, для парня в бандане и черных очках и еще какого-то угрюмого молодого человека ее словно бы не существовало! Они прошествовали мимо, даже не взглянув на нее, даже не спросив, что случилось. Словно каждый день им встречались посреди дороги знаменитые (ну, пусть даже не знаменитые, что это вообще меняет?!) писательницы-детективщицы (а Алёна была именно писательницей-детективщицей) с окровавленными лицами.
      Однако если она ощутила мгновенное страдание от такого вопиющего проявления человеческого равнодушия, то в следующую секунду получила огромную порцию внимания к своей персоне – и даже с переизбытком.
      – Убила! Ты его убила! – раздался вопль, и водитель «Газели», только что беззаботно сидевший на столбике ограды, вдруг кинулся к Алёне с кулаками и криком: – Он мертвый!
      Писательница наша отпрянула, водитель пролетел мимо – и нелепо распростерся на земле. Почему-то ноги его не держали. «Пьяный, что ли?!» – изумленно подумала Алёна, глядя в спину упавшему. Впрочем, он немедленно вскочил. Глаза его и в самом деле блуждали, как у пьяного, а лицо являло из себя картину самых раздирающих чувств: ошеломления, ярости, ужаса... Утерев рукавом пыль с лица (его угораздило угодить в кучку мусора, наметенную каким-то ретивым дворником... звучит фантастически, однако, честное слово, ретивые дворники еще существуют в природе, хоть и в небольшом количестве – сущие единицы не вывелись, как класс, и не вымерли, как динозавры!), он нашарил взглядом своих побелевших глаз Алёну и кинулся было на нее с кулаками, как вдруг перед ней мелькнуло что-то синее и серое, какие-то широкие плечи, сильные руки, мужественные (другого слова в данной ситуации не подберешь) лица появились...
      – Лежать! – рявкнул чей-то столь же мужественный бас, и Алёна увидела, что водитель вновь распростерт на земле, а на его спине утвердилась невыразимо мужественная нога в высоком солдатском ботинке. Обладатель ноги представлял собой широкоплечего молодого человека в милицейской форме, бритоголового и с несколько свернутым влево носом. Возможно, обладатель носа увлекался боксом и получил крепкий хук справа на товарищеском матче. Возможно, матч был не слишком товарищеский, да и вообще, не матч это был, а схватка не на жизнь, а на смерть с целой толпой нарушителей общественного порядка. А вполне вероятно, что он просто шел мимо какой-нибудь «Газели», а у нее был порван сзади тент, и вот подул ветер...
      Ну, и тому подобное. Интересно знать, что сталось бы с водителем той«Газели»?
      Впрочем, этому тоже не слишком повезло. Он продолжал лежать лицом вниз, с заломленными руками, карманы его были вывернуты, а из них извлечено удостоверение, и сейчас обладатель мужественной ноги, плеч и носа мужественным голосом читал:
      – Смешарин Павел Андреевич... – И хохотнул презрительно: – Нашел фамилию, тоже мне! Ничего тут нет смешного! Ты что ж это делаешь, Смешарин?! С цепи сорвался – женщин избивать средь бела дня? Она тебе кто, жена? – Он смерил взглядом Алёну, потом шофера – и со знанием дела покачал головой: – Нет, она тебе не жена, сразу видно. Тогда что ж ты хулиганишь?
      – Да я ее, эту ведьму, пальцем не тронул! – глухо провыл Смешарин, который по-прежнему лежал, зарывшись в землю носом. – Не трогал я ее! Пусть хоть сама скажет!
      – Не стыдно ли тебе, Смешарин? – вопросил Боксер, вдавливая водилу в землю еще сильнее. – Женщину оскорблять – разве можно?
      – Не женщина она, а ведьма! – донеслось почти невнятное. – Я ее и пальцем не тронул, а она... – Тут он поперхнулся перстью земной и закашлялся.
      – Пожалуйста, разрешите ему встать, – поспешно сказала Алёна, которой в принципе не чужды были самые лучшие человеческие чувства. – Он меня и правда не бил. Я сама... то есть не сама, меня вот эта штука по лицу хлестнула.
      И она показала на болтавшийся край тента.
      Боксер мигом оценил ситуацию.
      – Непредумышленное причинение телесных повреждений, связанное с халатным отношением к своим обязанностям, – вынес он приговор и снял, хотя и с явной неохотой, ногу со спины Смешарина. – Будем шофера и владельца штрафовать, и сильно штрафовать. А если эта женщ... – Он снова смерил взглядом Алёну, торопливо приводившую себя в относительный порядок с помощью влажных салфеток и маленького зеркальца, и быстро поправился: – А если эта дама захочет на тебя заявление написать, то будет совершенно права.
      – Да я сам на нее заявление напишу! – завопил Смешарин, поднимаясь и выставляя напоказ перепачканную физиономию. – Она убила Коржакова!
      – Коржакова? – нахмурился Боксер. – Знакомая фамилия... что-то припоминается такое... коробка из-под ксерокса, пол-лимона баксов...
      – Да нет! – в отчаянии крикнул Смешарин. – Она не того Коржакова, а Серегу убила, Серегу! Вы только поглядите, он в кабине сидит! Ужас! Он – хозяин этого грузовика, и что мне теперь с ним делать, с таким?! Мы за товаром ехали, остановились тут, чтобы с хозяйкой товара встретиться и вместе с ней потом... а я ничего не знаю, ни кто она, ни какой товар, ни какой магазин... И кто мне оплатит бензин, работу? А Серегу убила вот она, она!
      И Смешарин принялся яростно тыкать в Алёну пальцем, остерегаясь, впрочем, приближаться к ней и держась на почтительном расстоянии.
      Тем временем Боксер, его напарник и Алёна подошли к кабине и остановились... вернее будет сказать, замерли, пораженные. Алёна даже забыла о своем разбитом лице при виде скорченного тела, нелепо застывшего в кабине.
      – Эй, что с тобой? – окликнул Боксер, осторожно касаясь странно выставленного плеча, и тотчас отдернул руку, изумленно воскликнув: – Как каменный! Что ж такое, а?! Судорогой его свело, что ли?
      – А вы на его лицо посмотрите, посмотрите! – прорыдал Смешарин, и все последовали его совету.
      Немедленно Алёна подумала, что лучше бы она этого не делала. Лицо пассажира являло собой невероятное смешенье черт... казалось, какая-то нелепая и злая сила перетасовала их в сюрреалистическом беспорядке, подняв нос чуть ли не на середину лба, сведя глаза в одну точку и заставив несчастного оскалиться в дьявольской усмешке.
      – Матушка Пресвятая Богородица... – прошептала Алёна – и услышала женский голос, со священным ужасом вторивший ей. Оглянулась и, словно в тумане, увидела бабульку, назвавшую ее злыдней.
      Боксер и его напарник выразились несколько более приземленно, можно сказать, плотски, но смысл, в общем-то, сводился в огромному потрясению, которое они испытали.
      Бабулька меленько крестилась, закрыв глаза, чтобы не глядеть на ужасный труп. Алёна тоже зажмурилась было, но так ей стало еще страшнее: искаженное, нереальное, жуткое лицо маячило перед внутренним взором, поэтому она глаза открыла, но опустила голову, чтобы не видеть этого кошмара. Надо было отойти, отойти поскорей от кабины, но она не могла сдвинуться с места. Колени подгибались, пришлось ухватиться за край кузова, чтобы устоять на ногах.
      Бабка вцепилась в Алёну. Ее тоже не держали ноги, беднягу. Напарник Боксера стоял сам, но его заметно пошатывало.
      Боксер, надо отдать ему должное, пришел в себя быстрее прочих. Он выхватил из кармана носовой платок, развернул его – платок оказался размером примерно метр на метр, был стерильно-чист, белоснежен и идеально отглажен (картина устойчивого семейного благополучия мгновенно нарисовалась в воображении Алёны), и набросил его на голову водителя, прикрывая его от взглядов идущих мимо людей. А потом встал так, чтобы вообще загородить своими саженными плечами открытое окно кабины.
      – Вызови опергруппу, – приказал он напарнику. – Скажи, сложный случай, возможно, понадобится медицинская помощь.
      – Да что тут сложного?! – заблажил было Смешарин, но Боксер так на него глянул, что он мгновенно осип и продолжал уже почти шепотом: – Что тут сложного, я вас спрашиваю? Вот убийца! – Выразительный жест в сторону Алёны. – Хватайте ее! Она из мести... ее, значит, тентом по морде, а она, значит...
      – Это у вас, возможно, морда, а у меня лицо, с вашего позволения, – перебила Алёна, слегка хлюпая кровоточившим носом. – Это раз. Во-вторых, скажите, каким образом я могла убить вашего друга, не сходя с места? Я же там, за кузовом была! Оружия у меня никакого нет. Вы городите сами не знаете что!
      – Я не знаю?! – шепотом вскрикнул Смешарин. – Я знаю! Ты ему сдохнуть пожелала, вот он и...
      – Тихо, – прервал его Боксер. – Тут пистолет вообще ни при чем. Ранений на нем я не вижу. И от ранений такая судорога человека никак согнуть не может. Причина смерти неизвестного происхождения, так и запишем.
      – Я фильм о Шерлоке Холмсе смотрел, – сказал его напарник, который тем временем уже выполнил приказание и вызвал подкрепление, – и там Холмс говорил, что такое окоченение наступает при отравлении ядом кураре. Элементарно, Ватсон!
      – Так, – произнес Боксер и повернулся: – Пожалуйста, сумочку вашу предъявите, гражданка.
      – Пожалуйста, – сказала Алёна с вызовом, прикладывая к лицу очередную гигиеническую салфетку. – Желаете посмотреть, не лежит ли там флакончик с кураре, а также духовая трубка?
      – А при чем тут трубка? – насторожился Боксер.
      – Да при том, – угрюмо усмехнулась Алёна, – что другим образом я его никак не могла убить, этого Коржакова. Говорю же, я вон там стояла, за кузовом. И с места не сходила. Ни уколоть кураре, ни тем паче напоить его ядом я никак не могла.
      – Точно, у того дикаря в кино про Шерлока была трубка! – радостно воскликнул напарник Боксера. – Да ты что, не смотрел этот фильм? Его все видели!
      – Откуда вы знаете про укол? – подозрительно спросил Боксер. – Вот, и локоть у жертвы ранен как-то подозрительно...
      Алёна посмотрела на локоть, угловато торчавший из окна кабины. Рукав футболки оканчивался чуть выше, и отчетливо была видна кровь, выступившая вокруг небольшой царапины.
      – Это не укол, – сказала она, – это царапина. И даже если через нее попал яд, я тут точно ни при чем. Поскольку для того, чтобы его оцарапать, следовало подойти к покойному, в смысле, тогда еще живому. Я стояла на месте. Так что духовое оружие можете не искать.
      Нет, она никогда не могла удержаться от удовольствия поехидничать!
      – А может, ты и не стояла! – закричал Смешарин. – Может, ты успела к нему подскочить и...
      – Да некогда мне было подскакивать! – шалея от этого прогрессирующего идиотизма, почти закричала Алёна. – Не до убийств мне было, честное слово! Я нос вытирала!
      Боксер посмотрел на ее нос, на очередную окровавленную салфетку и выразился в том смысле, что у нее были серьезные основания отомстить владельцу машины.
      – Да, да! – возбужденно завопил Смешарин. – Она это! Ее рук дело!
      Ну видели ли вы где-нибудь когда-нибудь такого кретина?
      – А между прочим, – надменно сказала Алёна, от злости обретая спокойствие и присущее ей высокомерие, – убить Коржакова могли и вы. Вы стояли рядом, вам и отходить никуда не требовалось. Взяли и оцарапали его отравленным лезвием. К примеру, взыграло в вас классовое чувство, надоело подчиняться боссу – ну и... вот вам результат!
      – Боссу! – хмыкнул Смешарин. – Нашла тоже босса! Да Серега свой в доску был! И на хрен бы мне его царапать посреди города, скажи на милость? У меня и в гараже таких возможностей было бы до фигища, или в какой-нибудь кафешке, где-нибудь на выпивоне, или вообще, в лесу, когда мы за сырьем в Правобережную ездим. С чего бы это меня вдруг разобрало сейчас?
      В этом, конечно, имелась определенная логика, и Алёна не могла ее не признать. Но сдаваться она не собиралась:
      – А может быть, вы его отравили еще в гараже или действительно в кафешке? А яд только сейчас подействовал, вот он и умер.
      Смешарин уставился на нее с нескрываемым отвращением:
      – С больной головы на здоровую, да? У тебя воображение извращенное, вот что я тебе скажу. Тебе бы только детективы писать. Эти... трайлеры!
      – Я и пишу, – скромно призналась Алёна. – Не триллеры, конечно, а вполне нормальные детективные романы.
      Смешарин в замешательстве примолк.
      Боксер и его напарник, в чьих глазах, устремленных на Алёну, уже полыхал алчный пламень, переглянулись с некоторой озадаченностью и спросили, как ее фамилия.
      – Ярушкина. Елена Дмитриевна Ярушкина, – честно призналась она.
      – Ярушкина? – переспросил Боксер разочарованно. – Нет, такую мы не знаем.
      Азартный огнь милицейских очей вновь заполыхал, и тогда Алёна спохватилась и уточнила:
      – Я пишу под псевдонимом Алёна Дмитриева, если вам это о чем-то говорит.
      Менты снова переглянулись, и напарник Боксера, явно более культурно развитый, кивнул:
      – Читал такую. Так себе. Для теток в основном. Любовь-морковь и все такое. Но правда, есть такая писательница. Между прочим, говорят, личная знакомая самого Муравьева.
      – Это какого же Муравьева? – с опаской осведомился Боксер. – Начальника следственного отдела города, что ли?
      – Его самого, – кивнул напарник. – Льва Иваныча.
      Боксер был так изумлен, что зачем-то начал перечислять некоторые сакраментальные буквы русского алфавита.
      – Ага! – злобно закричал Смешарин. – Знакомая начальника? Понятненько! Вот она, та самая коррупция, о которой все говорят!
      – Да не в том дело, что знакомая, – попытался оправдаться напарник. – У нее даже почетная грамота от УВД есть. За раскрытие хищения картин в Художественном музее . Я по телевизору видел, как ей вручали.
      Ну, слава богу, что он смотрел не только сериалы, этот мент, подумала было Алёна, уж теперь-то все, теперь-то Смешарин от нее отвяжется – однако она рано радовалась и рано надеялась, как и выяснилось немедленно.
      – Да у вас там могут и медали выдать невесть кому, а что ж, у нее неприкосновенность, как у депутатов, что ли? – вскричал водила. – Она убила, она! Больше некому! Хватайте ее, если у нее неприкосновенности нет, а там разберетесь.
      Судя по милицейским глазам, устремленным на Алёну, их обладатели отчетливо разрывались между нежеланием исполнять свой профессиональный долг – и необходимостью это сделать.
      «Кажется, пора звонить Льву Ивановичу, – с тоской подумала Алёна, которая терпеть не могла злоупотреблять этой, с позволения сказать, дружбой. – Похоже, сама не отобьюсь. В самом деле, как схватят, как повлекут в узилище... А у меня салфетки кончились, мне умыться надо... и ой, блузка-то в крови, надо срочно застирать!»
      И она совсем уже было собралась заявить о праве на звонок «своему адвокату», как вдруг...
      – Да отстаньте вы от нее, – раздался рядом женский голос. – Не могла она никого убить, она с места не сходила.
      Алёна оглянулась – и увидела ту самую бабульку в детской панамке.
      – Никак не могла, – повторила спасительница. – И в трубку она никакую не дула. Я рядом с ней стоялала, я бы увидела. Конечно, слово недоброе она молвила, спору нет, а словом, говорят, убить можно – если, к примеру, порчу навести умеючи. Но порча – она не пуля. Она сразу не убьет. Ей время нужно, чтобы в человеке обосноваться и с ним расправиться.
      – Большое спасибо! – прочувствованно воскликнула Алёна. – Как хорошо, что вы в курсе дела. Мне невероятно повезло! Если бы не вы...
      – Вот видишь, Смешарин, какие дела, – повеселевшим голосом сказал Боксер. – Свидетельница есть, причем лицо незаинтересованное.
      – А откуда вы знаете, что ее лицо – незаинтересованное? – завел свое Смешарин, который, конечно, был из породы зануд и фом неверующих, но Боксер крепко стиснул его руку и этак по-дружески предложил замолчать. На лице Смешарина выразилась му#ка, но было ли то вызвано необходимостью признать свои ошибки или чрезмерно пылким пожатием Боксера, Алёна не ведала, и, если честно, знать ей это было неинтересно. Даже сам факт загадочного убийства ее мало интересовал. Она уже вся ушла в мысли о том, где у нее хранится заветный кусочек пятновыводящего мыла, которому она доверяла гораздо больше, чем даже знаменитому «Ванишу». Благодаря этому мылу можно застирать только пятнышко, не замачивая саму блузку. Блузка была новая, хэбэшная, в веселеньких голубых цветочках, изумительно подходившая к голубым же серьгам (наша героиня была из тех продвинутых дам, которые вещи подбирают к бижутерии, а не наоборот), и у Алёны отчего-то имелось подозрение, что от стирки цветочки несколько поблекнут, а 46-й размер блузочки уменьшится до 44-го. К такому уменьшению обладательница блузки была еще не готова, ни морально, ни физически. То есть она хотела бы похудеть, ради этого и шла в спортзал, так вот ведь какая незадача приключилась!
      Размышляя о том, что за день такой невезучий выдался, Алёна лишь краем уха слышала, как бабуля-спасительница давала Боксеру свой адрес: Ошарская улица, какой-то там номер, бог его знает, и заверяла, что, конечно, ради справедливости она всегда готова затупиться за невиновного человека. Честно говоря, Алёна даже поблагодарила ее, хоть и горячо, но все же не пламенно, и, лишь только прибыла оперативная бригада и медицинский эксперт, а вслед за тем и «Скорая» с большим черным пластиковым пакетом наготове, тоже оставила свой адрес, подтвердила, что, если понадобится, она непременно явится к следователю по первому же вызову, и побежала домой, понимая, что на сегодня и на завтра о спорте и о похудении придется забыть: кровь пока не унималась. Вообще надо бы к врачу – а вдруг у нее сломан нос?! Эта страшная мысль заставила ее забыть обо всем на свете, и она, конечно, даже не глядела на автомобили, припаркованные обочь дороги. А между тем в одном из этих автомобилей находился человек, считавший себя убийца Сергея Коржакова. Сидел он в машине не один, а с людьми, полагавшими себя пособниками убийцы. Один из них очень внимательно наблюдал за разыгравшейся около «Газели» сценкой и ее действующими лицами.
      – Честно говоря, – подал голос этот человек, – сначала я думал, они ее заметут-таки. Даже обрадовался: вот и коза отпущения нашлась. Ментам же главное, чтобы был подозреваемый, а уж потом они на него таких собак навешают, что – мама, не горюй.
      Того, кто считал себя убийцей, аж трясло от волнения: ведь он исполнил свою давнюю мечту! Сколько раз он видел этот миг в воображении... И все же у него сохло в горле от непонятной тоски. Ну да, оказывается, даже убить своего давнего врага не так уж просто...
      – Да, – задумчиво проговорил один из «пособников». – Редкостного обаяния дама, хоть и с разбитым носом. Был у нее шанс загреметь в обезьянник, но ведь вывернулась же, а?
      – Кто она такая? – с досадой спросил «убийца».
      – Это писательница местная, – прозвучал ответ. – Алёна Дмитриева. Между прочим, детективы пишет.
      – Что, серьезно? – насторожился «убийца». – Детективы?! Так у нее, наверное, логическое мышление развито, думать умеет, концы с концами сводить... Может, с ней лучше не это, ну, не связываться? А?
      – Не переживай, – легко отмахнулся «пособник». – Насколько я слышал, эта дама думает не головой, а исключительно передком, и если ее интересует связывание каких-то концов, то только мужских. Причем чем этих концов больше, тем лучше. Обыкновенная нимфоманка, натуралка, репутацией своей не дорожит, рассудком не блещет, да и писательница, честно говоря, не из первого эшелона: гонорары у нее копеечные, одевается, конечно, не на Центральном рынке, но и не в бутиках на Покровке и даже не в «Этажах». По слухам, обладает редкостными способностями ввязываться в неприятности. Да вы сами только что видели – это правда. Ладно, господа. Поехали. Сделал дело – гуляй смело!
 
       За десять лет до описываемых событий
 
      Что такое секс, Лерон узнала, когда ей исполнилось пятнадцать. В тот день по их деревне нестройною гурьбой, но решительным шагом прошлось около полусотни совершенно голых мужчин и женщин. Все они направлялись к Волге, к Белой полоске.
      Белой полоской в туристских путеводителях по нижнегорьковской области назывался замечательный пляж, протянувшийся на километр и ограниченный двумя лесистыми и скалистыми выступами. Городские при виде его ахали: уникально, мол! Да уж, небось и впрямь уникально: на грязно-сером галечно-каменистом побережье вдруг увидеть этот мелкий, мелово-белый, словно просеянный, плотный песок... Глаза слепило, особенно когда ветер и солнце играли, гонялись друг за другом в глянцево-синей, тугой, раззадоренной их игрой волжской волне. Деревенские к Белой полоске, впрочем, относились неприязненно и бывали там редко по причинам, которые будут указаны чуть ниже, но приезжих она приводила в восторг.
      Один отпускник, за месяц до этого живший на постое у прабабки Лерон, назвал Белую полоску Берегом Слоновой Кости. Прабабка, услышав это, уронила на пол челюсть... и никакой, между прочим, хохмы тут нет, это не метафора, а реальный факт, ведь челюсть была вставная, правда, сработанная неладно, топорно, вот она и вываливалась в самый неподходящий момент. Прабабка сначала ругалась на чем свет стоит, но с годами привыкла отыскивать родимые зубки под столом или под кроватью, бежать бегом к рукомойнику (она была старушка чистоплотная), ополаскивать – и снова вставлять на место. Звучит сие, может быть, не очень красиво, однако седенькой, розовенькой, гладенькой, чистенькой Лероновой прабабушке (не баба-яга какая-нибудь, а просто тебе мисс Марп а ля рюсс!) люди это охотно прощали, брезгливо не косоротились, а взирали на нее снисходительно: мол, неведомо, какими мы сами станем в столь преклонные года: бабуле недавно сравнялось девяносто пять. – Возможно, не токмо челюсти терять начнем, но и вообще утратим способность связно мыслить. А прабабушка мыслила оч-чень даже связно, в чем всякий сможет вскоре убедиться. Одна беда: без челюсти она почти не могла говорить, изо рта текла какая-то звуковая каша, поэтому общение с бабулей в таких случаях становилось затруднительным. Вот и сейчас: городскому, который Белую полосу назвал Берегом Слоновой Кости, пришлось подождать, пока прабабушка придет в форму и сможет членораздельно выговорить, всплеснув изумленно руками:
      – Да откуда ж ты знаешь про это, милай, про Слонову-то кость? Неужто и в городе про наши кудесы наслышаны?
      – Кудесы – это что ж такое? – поинтересовался городской. – Это по-каковски?
      – Да по-нашенски, по-русски, – пояснила бабуля. – Чудеса, не то кудесы. Нешто не слыхал?
      – Не, не слыхал, – покачал он головой.
      – Ну ладно, молодой ишшо, – пожалела его бабуля, которой, с вершин ее возраста, этот тридцатилетний мужчина казался, конечно, сущим младенцем. С другой стороны, пятнадцатилетней Лерон он чудился ветхозаветным старцем... вот так, на собственном опыте, она постигала постулат об относительности времени. – Все у тебя ишшо впереди! Однако давай, рассказывай: откель знаешь про Слонову Кость?
      – Ну, об этом все знают, – пожал плечами городской. – Всякий образованный человек, я имею в виду, – тотчас поправился он. – Берег Слоновой Кости находится в Африке, в Южно-Африканской Республике. Там добывают алмазы, ну, а поскольку там водится много слонов, то...
      Тут городской осекся и обиженно надулся, потому что бабуля расхохоталась. Впрочем, спустя минуту надутость его исчезла, потому что смеялась она чрезвычайно заразительно, и вот уже городской начал точно так же меленько морщиться и трястись, как она, хехекать и хихикать, сам не зная, по какой причине, просто оттого, что так захотелось, а еще ему показалось, что он и впрямь сморозил некую чушь, что Берег Слоновой Кости – вовсе не то, о чем он подумал, а нечто совершенно иное. Но что?
      Через мгновение он узнал – что.
      – Голубчик, – задушевно сказала прабабка. – Сколько годов на свете живу, а всё диву даюсь: отколь вы, городские, столько чепухи в голову набираете? Ну чисто собаки, что в репьях валялись и понацепляли их на себя! Какие тебе алмазы? Какая Африка? Слон – это был наш парень такой, деревенский, я его помню, мы с ним когда-то в одной луже плюхались, потом за овином рубахи задирали, показывали друг дружке, чем мальчишка от девчонки отличается, потом... – Она пожевала губами, не то по стариковской привычке, не то проглотив какое-то скоромное воспоминание, и лукаво подмигнула. – Ну, в те поры, конешное дело, его звали просто Кешка, Иннокентий, а Слон – это уже потом так кликать стали, когда начались у парня в голове туман и шатания. Он не жил, а слоном по жизни слонялся. Нет чтобы вовремя жениться, как все добрые люди делают, да и найти плоти утоление, он прилепился сердцем не к бабе, а к такому же парню, как он, только помоложе.