Записки масона

Век девятнадцатый закончился. Он вошел в историю, полный противоречивых событий. А сколько судеб людских он изломал! Что принесет с собой новое столетье?

Дмитрий Михайлович Готвальд, довольно известный в русских научных кругах этнограф, прибыл в Сибирь изучать тюремный фольклор. Лошади тащились с трудом, скрип колес убаюкивал. Вдруг тарантас довольно резко остановился, и задремавший было Дмитрий Михайлович проснулся, ударившись обо что-то затылком.

— Харитон, что стряслось? — крикнул он кучеру, высунувшись из неудобной крытой повозки. Кругом темнели могучие кедры, вдаль простиралась великая тайга. Этнограф нахмурился, пасмурная погода не располагала к хорошему настроению.

— Колесо отлетело! — с досадой воскликнул возница, поправляя сбрую. — Работы часа на три, чтоб его! — выругался он.

«Что же делать?» — Готвальд засомневался. Конечно, он мог дождаться, пока Харитон починет тарантас, и спокойно двигаться дальше, но что-то не давало ему сидеть на месте, толкало вперед, взывало к нему из-за раскидистых еловых ветвей.

— А ехать-то далеко еще? — Готвальд снова обратился к вознице.

— Верст десять — двенадцать, — скзал Харитон в ответ, отвязав у лошади постромки. Повозка, стоявшая на трех колесах, перекосилась на левую сторону.

— Я, пожалуй, пойду, — вдруг решительно заявил Дмитрий Михайлович, отважившись, наконец, прогуляться до Тобольска пешком. По дороге он мог встретить местных бродяг и, если посчастливится, записать пару песен.

Этнограф потянулся и нырнул обратно в повозку, где переоделся в рваную поддевку, набрал побольше мелочи, в правый карман сунул револьвер, а в левый — сложенный вчетверо лист нотной бумаги и маленький карандаш. Теперь он и сам вполне мог сойти за бродягу.

Харитон подивился:

— И не страшно, вам, барин? Вдруг каторжника встретите… Здесь беглых-то много шляется!

— Волков бояться — в лес не ходить, — усмехнулся Дмитрий Михайлович.

— Ага, и верно, — поддакнул кучер.

— Тут, говорят, где-то у самого оврага есть харчевня. Слыхал?

— А то? Весь местный сброд там и собирается. Ворованным золотом с приисков торгует. Ее Сенька содержит, кажется, сам из беглых. Скупкой-то и промышляет.

— А что власти? — притворился удивленным Дмитрий Михайлович.

Возничий пожал здоровенными плечами:

— Вестимо, кормятся.

Готвальд спрятал в усах улыбку и устремился вперед, прямо по дороге. Еще долго следом провожал его обеспокоенный взгляд Харитона.

Этнограф миновал лес и вышел на большую, залитую прозрачным светом поляну. Солнце прорезалось из-за туч и озарило небо сверкающими лучами. Под ногами московского академика зеленела сочная таежная трава, где-то в вышине слышались звонкие голоса сибирских птиц. Сердце ученого забилось в предчувствии чего-то необычайно значительного и волнующего. Готвальд уверился, что сегодня неприменно совершит архиважное открытие, за что потомки скажут ему огромное спасибо.

Дмитрий Михайлович прошел еще три версты и присел на землю передохнуть. Готвальд действительно устал. Все-таки сказывались годы. Его грела надежда, что осталось совсем чуть-чуть, и он, наконец-то, доберется до своего перевалочного пункта. Отдышавшись, этнограф поднялся и снова тронулся в путь. Где-то рядом, по-словам знакомого охотника, должна была распологаться та самая знаменитая харчевня.

Дмитрий Михайлович раздвинул тяжелые ветви темнеющего кедра и увидел низкую худую избу.

— А вот и она! — прошептал он еле слышно и постучался в окошко. Дверь на несмазанных петлях со скрипом отворилась. На пороге появился высокий белобрысый мужик с хитрыми глазами на изрытом оспой, бледном лице.

— Тебе чего? — сердито осведомился он.

— Сеньку, — ответил Готвальд.

— Ну, я — Сенька. Чего понадобилось?

— Напои, накорми, а уж потом расспрашивай!

— Лады, — кивнул хозяин. — Проходи!

Дмитрий Михайлович не заставил себя долго ждать и шагнул в избу, где в воздухе растворился тяжелый запах дыма и перегара. За высоким столом, сколоченным из неровных досок, на длинных скамьях сидело несколько человек в оборванной грязной одежде. Около каждого стояло по деревянной кружке с водкой и лежали мясные шаньги.

Готвальд порылся в кармане и бросил на стол горсть серебряной мелочи. Сенька собрал монетки в ладонь и принес этнографу такую же полную кружку и блюдо с пельменями.

— Благодарствую, — Дмитрий Михайлович принял кружку из его рук. Отхлебнул и едва не задохнулся.

— По гостям и брага, — с видом знатока изрек Сенька.

В этот момент один из оборванцев, по всей видимости грузин, затянул арестантскую песню, мелодия которой наполнила душную прокуренную избу пряным кавказским ароматом. От ее тональности Готвальд пришел в настоящий восторг.

— Напой еще, а? — обратился он с просьбой к доморощенному артисту, едва тот закрыл рот и замолчал. Дмитрий Иванович бросил на стол целковый, а сам полез в другой карман за нотной бумагой. Он и не заметил, как оборванцы переглянулись.

Сенька кивнул, давая добро:

— Спой, Гурам, порадуй гостя!

Кавказец спорить не стал, исполнил песню на бис. Обрадованный Готвальд поторопился занести ее мелодию на нотный стан. Гурам подошел к нему вплотную и шепнул:

— Идем со мной, дело есть.

Дмитрий Михайлович спорить не стал, а послушно пошел за ним в соседнюю крохотную комнатку с низким потолком, где они скрылись от посторонних, жадных до денег глаз. Бродяга вынул из под лавки истрепанную сермяжную котомку, порылся в ней и извлек на свет божий пухлую тетрадь в бархатном переплете. У этнографа глаза на лоб полезли, ничего подобного он от Гурама не ожидал. Готвальд даже позабыл о своем предчувствии, которое преследовало его весь день, и уставился на тетрадь, обложка которой была украшена какими-то таинственными символами.

Бродяга заговорил:

— Я вижу, ты — человек непростой. — Он протестующе замахал рукой, оборвав возражения Готвальда. — И денег у тебя навалом. Может быть, тебе эта писанина и понадобится, а мне она ни к чему. Я ее в тюремной больнице получил, дружок мой там от чахотки помер. Глядишь и сторгуемся, а?

— Товар бы поглядеть не мешало, — опомнился Дмитрий Михайлович, у него пересохло во рту, то ли — от водки, то ли — от смутного ощущения иррациональности происходящего. Он подозревал, что тетрадь, таит в себе нечто необыкновенное и загадочное.

— Идет! — согласился Гурам и протянул Готвальду рукопись. Этнограф взял ее в руки и трепетно погладил по темно-лиловому переплету. Он присел на скамью, перелистнул первую страницу и начал читать. Рукопись имела название, в правом верхнем углу было написано:

«ДНЕВНИК ЯКОВА КОЛЬЦОВА, ДВОРЯНИНА, ОТСТАВНОГО ПОРУЧИКА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА, ИМЕВШЕГО НЕСЧАСТИЕ СКОМПРОМЕТИРОВАТЬ СЕБЯ УЧАСТИЕМ В ИЗВЕСТНЫХ СОБЫТИЯХ ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА И СОСЛАННОГО НА ПОСЕЛЕНИЕ В ГОРОД ТОБОЛЬСК».

Готвальд внимательнейшим образом рассмотрел тетрадку со всех сторон, она была исписана мелким каллиграфическом почерком и кое-где изрисована какими-то странными знаками, похожими на те, что красовались на ее бархатной обложке, и другими — совершенно от них отличными, по мнению Дмитрия Михайловича, имеющими мистический смысл.

Этнограф заметил, что рукопись состоит из отдельных историй, очевидно, озаглавленных автором. Однако ему пришлось с сожалением констатировать, что значительная часть записок утеряна, а начало дневника обрывается на второй странице.

И Дмитрий Михайлович чуть слышно, полушепотом прочел:

«Я, Яков Андреевич Кольцов, девятнадцати лет от роду, вступивший в орден „Золотого скипетра“, считаю для себя возможным оставить эту рукопись», — дальше строчки были размыты и Готвальду пришлось прервать свое новое увлекательное занятие.

«Неужели в мои руки попали записки одного из масонов?!» — этнограф не верил в свою удачу. Он знал, что ни один из них, будучи в здравом уме и трезвой памяти, никогда не посмеет нарушить тайну, так свято ими оберегаемую.

Готвальд продолжил чтение:

«Я добровольно наложил на себя силанум, священный обет молчания, но мастер разрешил меня от него. Поэтому я и отважился описать те события, в которых волею ордена вашему покорному слуге довелось принимать участие. Естественно, я скажу только то, что имею право сказать, и ни словом больше. Не кары человеческой опасаюсь я, а — кары небесной».

У Дмитрия Михайловича от прочтенного захватило дух, он так и представлял свое имя на первых полосах газет и обложках солидных высоко научных изданий.

Бродяга с интересом наблюдал за его реакцией, прикидывая в уме, сколько бы содрать с этого простофили, которому столь сильно хотелось сойти за «своего», но так и не удалось ибавиться от барских замашек.

Готвальд перевернул страницу:

«Всю свою жизнь, без остатка, мечтал посвятить я поискам истины, и небо ответило на мои мольбы. Сколько загадочных преступлений совершается в мире?! И я, по поручению ордена, имел счастие раскрыть хотя бы их толику. То, что вы держите в руках — это записки мои об этих историях».

Дмитрий Михайлович захлопнул тетрадь, у него появилось ощущение, что сам автор наблюдает за ним из-за тяжелой завесы времени. Он встряхнул головой, отгоняя наваждение.

— Ну что? — Гурам вернул его к действительности.

Дмитрий Михайлович поднял на него непонимающие глаза.

— За пять целковых берешь? — опасливо осведомился бродяга. Гурам боялся спугнуть покупателя баснословной ценой.

— По рукам, — согласился обрадованный Готвальд, он бы душу дьяволу заложил за обладание этой пухлой тетрадью в бархатном перелете.

Дмитрий Михайлович и опомниться не успел, как в дверном проеме появились два верзилы, оба — косая сажень в плечах.

— Живо деньги гони, — крикнул один из них, медленно приближаясь к этнографу и угрожающе сжимая в огромных ручищах дубину.

Готвальд попятился, он ума не мог приложить, что делать, и мысленно распрощался с жизнью. Вдруг, как по волшебству, бродяги исчезли, словно растворились, подобно туману по утру. И тогда Гурам объяснил:

— Господин урядник пожаловали.

Готвальд облегченно вздохнул. Вот когда воистину убеждаешься в том, что полиция действительно необходима. Он расплатился с певцом и забрал у него дневник Якова Кольцова.

Дмитрий Иванович покинул Сенькину харчевню в сопрвождении полицейского после того, как тот несколько минут рассматривал его бумаги. Готвальд удовлетворенно заметил, что открытый лист к сибирской администрации, подписанный начальником Забайкальской области, произвел на него серьезное впечатление.

— Какими судьбами в наши края? — осведомился урядник уже в повозке.

— Изучаю быт ссыльных и катаржан. Надеюсь, что губернатор будет оказывать мне всяческое содействие.

И Готвальд в своих чаяниях не обманулся. Уже к вечеру, немного передохнув в гостиннице, он отправился в городскую тюрьму, расположенную в верхней части Тобольска, и имел длительный разговор с инспектором.

— Яков Кольцов? — инспектор наморщил лоб. — Что-то припоминаю. Кажется, был такой ссыльный в наших краях. Ах, да! — он щелкнул себя по лбу. — В его доме теперь располагается тюремный музей, поэтому его имя мне и показалось знакомым.

Инспектор проводил Дмитрия Михайловича до музея, который он пожелал непременно осмотреть. Впрочем, экспонаты его не особенно волновали. Готвальд во что бы то ни стало хотел погрузиться в атмосферу, которой некогда дышал масон Яков Андреевич Кольцов.

Одна из комнат сохранила свою обстановку со времен ее ныне покойного владельца. От инспектора Дмитрий Михайлович узнал, что Кольцов скончался вследствие апоплексического удара в сорок пятом году.

Стены комнаты были обтянуты шелковой материей. В углу, прямо напротив камина стояло большое черное пианино, рядом — небольшой шкаф, весь заставленный книгами. На нем красовалась индийская статуэтка Шивы. Готвальд хорошо разбирался в восточных религиях. Он присел на обитый бархатом диванчик и погрузился в занимательное чтение.

I

Первого сентября 1816 года стемнело рано, и наступил туманный прохладный вечер. Я заскучал, и мне пришло на ум разложить старинный, довольно сложный пасьянс. Картами я владею виртуозно, поэтому эта забава меня почти не развлекала, так как я давно утратил к ней всяческий интерес.

Однако черви никак не желали складываться в восходящую линию, и я немного занервничал, не ожидая подобного подвоха с их стороны. Мне показалось, что бронзовая фигурка Шивы, соседствующая на полке с этрусской вазой, слегка надо мной посмеивается.

Колода у меня была разложена на маленьком столике в виде шести раскрытых вееров и открытого квадрата. Одна из «грядок» окончательно разошлась, и я задумался над своими дальнейшими шагами. В этот момент Мира, занятая обучением Кинрю непальскому языку, видимо заметила мои колебания и переложила на место разошедшейся «грядки» червонную даму из «букета», и линия сошлась.

— Браво, — не смог я не отдать должное ее таланту, выпестованному под моим собственным руководством. Мира скромно потупила свои черные глаза, сделав вид, что полностью поглощена изучением сари, которое явно было изготовлено не в Калькутте, так как шелковую изумрудного цвета ткань с темно-зелеными разводами, я сам лично ей привез из Китая.

Кинрю оторвался от таблицы с девангари, разрисованной Мирой специально для того, чтобы ему было сподручнее постигать систему слогового письма, и изрек по-непальски, что индианке больше пристало бы заниматься шитьем, чем картами. Выслушав его высказывание, Мира едва не задохнулась от возмущения, но моментально пришла в себя и улыбнулась ей одной присущей, тонкой пленительной улыбкой. Она невсегда понимала шутки японца с первого раза.

Идея вести дневник пришла мне в голову именно в этот вечер. Я собрал истрепанную колоду и убрал ее в секретер, инкрустированный перламутром, а затем извлек из ящика темно-лиловую бархатную тетрадь.

— Что это вы собираетесь делать? — полюбопытствовала Мира. Она превосходно говорила по-русски.

— Записывать умные мысли.

Мира бросила на меня удивленный взгляд из-под черных густых ресниц, но так ничего и не сказала. Ей была известна моя вечная нелюбовь к эпистолярному жанру. Писем я не писал почти никогда.

Я молча достал чернильницу и обмакнул в чернила перо, потом приоткрыл тетрадь и задумался. Только сегодня я закончил прочтение книги Иоанна Масона «О познании самого себя», в которой он недвусмысленно рекомендовал вести дневник с целью исповедания. Однако я боялся приоткрыть завесу над тайной, не мне одному принадлежащей… И в памяти моей живо всплыла картина моего посвящения.

В мерцающем полумраке загадочной комнаты стою я на ковре, испещренном символами, среди чадящих церковных свечей, пламя которых колеблет струя моего дыхания. Торжественно произношу я слова древней масонской клятвы:

«В случае же малейшего нарушения сего обязательства моего подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренности вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху».

Кому как ни мне знать, что клятва эта — не пустая формальность.

— Яков, что-то случилось? — Мира звала меня по имени, с тех пор, как я спас ее от пламени погребального костра. В проницательности моей юной подруге никак нельзя было отказать. Я подозревал, что она любит меня невинной детской любовью, как и положено, по ее мнению, любить своего спасителя.

— Нет, дорогое дитя, ничего не случилось, — сказал я почти что искренне. — Может быть, ты споешь нам?

Я любил ее чистый высокий голос, и особенно мне нравилась в ее исполнении баркарола, песня венецианских гондольеров. Мира об этом догадывалась.

— Я мигом, — сказала она и скрылась в своем будуаре, чтобы переодеться. Он распологался на втором этаже, рядом с библиотекой. Мира неслышной походкой скользнула по ступенькам, не в ее манере было исполнять итальянскую песню, облаченною в сари.

Кинрю, наконец, убрал свою таблицу и заговорил по-непальски. Он явно делал успехи.

— Странная тишина, — заметил японец. — Словно перед бурей. Давно к нам Кутузов не захаживал. Или люди перестали совершать преступления?

Кинрю был отчасти посвящен в мои дела и поэтому иногда распускал язык. Я невольно порадовался, что Мира взялась за обучение его своему наречию. Однако я тоже был удивлен столь длительным молчанием Ивана Кутузова, который обычно не забывал напомнить мне о второй добродетели вольного каменщика. Она, в частности, подразумевала повиновение высшим чинам и соответствовала второй ступени храма Соломона.

Кутузов был моим «братом», мастером и наставником, которому прекословить я не смел. Именно он показал мне вход в тайную храмину масонской ложи, протянул мне руку и научил бороться за Истину, рыцарем которой я себя и считаю.

Мира вернулась минут через десять — пятнадцать. Она нарядилась в легкое платье из жемчужно-серого флера на розовом шелковом чехле и приколола к корсажу живую розу. Дверь из ее будуара вела прямо на лестницу, которая спускалась в сад. Пять лет провел я на Востоке, но никогда не встречал более красивой женщины. Я перевел взгляд на Кинрю, по-моему, он подумал о том же.

Мира легкой походкой направилась к клавикордам розового дерева. Я всегда испытывал слабость к роскоши и позволял себя всяческие прихоти. Отложив в сторону тетрадь, я приготовился слушать.

Она склонилась над инструментом, и под ее тонкими пальцами зазвучала удивительная музыка. Плавная мелодия укачивала на своих нежных волнах, и Мира запела. Ее голос проник в самые затаенные глубины моей души. Такого божественного исполнения я не слышал больше никогда в своей жизни.

— Господин Кутузов прибыть изволили, — доложил седой камердинер в парадной красной ливрее. Мира оторвалась от клавикордов и бросила на меня испуганный взгляд. По-моему, его она боялась больше всего на свете, интуитивно догадываясь об отношениях, которые нас связывали.

— Проси.

Камердинер испонил приказание, и через пару минут в гостиную стремительно вошел Иван Сергеевич. Он поклонился присутствующим и тут же сделал комплимент растерявшейся Мире, которая не сумела его принять.

— Quelle belle personne! — протянул восхищенно Иван Сергеевич. Мира натянуто улыбнулась и закрыла крышку.

— Спасибо, — тихо поблагодарила она по-русски. Мира и в самом деле выглядела красавицей, но едва ли это осознавала. Красота ее была дикой и необузданной, экзотической для светлых русских просторов.

— Любезный друг, у меня к вам дело, — обратился Иван ко мне. Кинрю и Мира переглянулись. Взгляд Кинрю словно говорил: «Вот, легок на помине!»

Я пригласил Кутузова в свой кабинет и велел лакею принести туда два прибора, расчитывая провести приятельскую беседу за ужином. Кабинет располагался справа по коридору, окнами в сад. По левую сторону пустовали несколько спален.

Когда дверь за нами закрылась, мастер сказал:

— В ваш дом меня привела трагедия.

— Неужели? — впрочем, я не был удивлен. Именно так, чаще всего, и случалось.

Кутузов подошел к моему письменному столу, склонился над ним и принялся рассматривать недавно купленную мной картину Дель Сарто, которую я до сих пор не удосужился повесить на стену. На его лицо падал свет от единственного фонарика, освещавшего комнату.

Вообще мой кабинет походил на монашескую келью со стрельчатым сводом в средневековом стиле. Его оживлял лишь оконный витраж, но это не меняло общего впечатления.

— Вы знакомы с Андреем Картышевым? — задумчиво осведомился Иван, выпрямившись во весь рост и оставив, наконец, в покое картину без рамы. Картышев был одним из братьев, и я его довольно хорошо знал.

— Более или менее, — осторожно заметил я.

— Его юную племянницу нашли мертвой в парке у дома.

— Кажется, ее звали Татьяной, — неожиданно вспомнил я.

— Да, — согласился Кутузов. — Негодяй задушил ее шарфом.

— Какое варварство! — ужаснулся я. — Убийцу нашли?

— Если бы это было так просто! Вы и должны найти убийцу. Раньше у вас это получалось неплохо! — похвалил он мои способности и похлопал по плечу.

— Вам что-нибудь еще известно об этом деле?

Кутузов развел руками:

— Практически ничего.

В матовом свете моего фонарика лицо его выглядело усталым. Он казался много старше своего возрата из-за редких прядей седых волос и изрытого морщинами лба. Кутузов продолжил:

— Таня вышла из графского дома никем незамеченной. Ее мать и отец до сих пор гадают, зачем она это сделала. Но так и не могут докопаться до истины. Так что, дело, мой друг, за вами. Весь Орден заинтересован в раскрытии этого преступления. Видели бы, в каком состоянии находится Андрей Валерианович. Поэтому мы и возлагаем на вас большие надежды.

— Когда нашли тело девушки? — Мне было важно знать мельчайшие детали проишедшего, чтобы с самого начала не ступить на неверный путь.

— Трое суток спустя покойную обнаружила полиция. А родные хватились только утром, но их поиски, к сожалению, ни к чему не привели, — сообщил Иван Сергеевич, тяжело вздохнув. Он скрестил свои пальцы, на одном из которых красовался тяжелый чугунный перстень с изображением Адамовой головы. Он невольно приковывал мой взгляд, так как прямо-таки кричал о принадлежности своего обладателя к розенкрейцерам.

— Я запамятовал, как звать родителей убитой графини?

Иван Кутузов напомнил:

— Анна Васильевна и Алексей Валерианович, — в этот момент он заметил мою почту, аккуратной стопкой сложенную на столе. — Я смотрю, что розыск не мешает вашей переписке. Весьма похвально, — Кутузов указал на письмо от швейцарского философа Лафатера.

Я кивнул.

— Прекрасно, что вы не забываете трудиться над познанием Бога, природы и человека, — сказал он проникновенным голосом и добавил. — Однако мой друг, мне уже пора.

На этом мы и расстались с моим учителем, который вышел от меня через потайную дверь, укрытую от посторонних глаз коричневым гобеленом.

Я вернулся в гостиную, где меня все еще ждали Кинрю и Мира. Девушка удобно расположилась на оттоманке, широком низком диване с подушками, заменяющими спинку, в которых она утопала. Мира все еще оставалсь в своем прелестном платье из флера.

Японец примастился у ее ног, зачитываясь нравоучительным романом Фелиситы Жанлис. Мне приходилось только дивиться, что его увлекает такая литература. Впрочем, Кинрю нередко ставил меня в тупик. Он занимал высокое положение при своем императоре. Однажды только благодаря ему я избежал японской тюрьмы, выполняя одно из поручений своего Ордена. Тем самым Кинрю поставил собственную жизнь под угрозу, и ему пришлось переехать в Россию вместе со мной.

На самом деле моего друга звали Юкио Хацуми, но он почему-то называл себя «Кинрю» — золотым драконом. Всем своим знакомым я представлял его как слугу, во избежание никому ненужных пересудов.

Кинрю подозрительно посмотрел на меня своими раскосыми глазами, но ни о чем не спросил, справедливо полагая, что, если понадобится, я и сам ему все расскажу, как это случалось уже не раз.

— Идите спать, — обратился я к ним и сам последовал собственному совету, отправившись к себе в спальню, которая располагалась на втором этаже моего особняка и выходила огромными окнами во двор.

Размышления не давали мне уснуть, так как встреча с Кутузовым подействовала возбуждающе на мою нервную систему. А в связи с тем, что я и без того страдал бессонницей, ночь мне предстояло провести в наблюдениях за звездами или перечитыванием Бема. В конце-концов я все-таки уснул, пристроившись на канапе под теплым клетчатым пледом из шерсти и уткнувшись затылком в приподнятое изголовье.

Утром меня разбудила красавица Мира, рискнув постучаться в незапертую дверь.

— Войдите, — позволил я, отбросив в сторону свое слегка помявшееся чтиво, и рассудив легкомысленно, что Бем, очевидно, меня простит.

Мира, смущаясь, переступила порог моей обители. В руках она держала поднос с кофейником и фруктовыми бисквитами. Ее стройное смуглое тело скрывал бирюзовай кружевной пеньюар, расшитый настоящими жемчужинами.

Она бросила на меня влюбленный взгляд и мечтательно прошептала:

— Какие у тебя глаза! Синие-синие, как море!

Я не нашелся, что ответить. Девушка впервые обратилась ко мне на «ты». Мира поставила поднос на маленький столик у дивана, который в эту ночь послужил мне постелью, и с достоинством удалилась из моей комнаты.

Позавтракав, я переоделся, облачившись в столь нелюбимый мною штатский темно-синий фрак — мундир я не носил, в в связи с тем, что три года, как вышел в отставку, по случаю ранения, едва не стоившего мне жизни в трехдневном сражении при Лейпциге, — и отправился с визитом в семейство Картышевых, испытывая глухую душевную боль. Всегда неприятно бередить раны скорбящего от невосполнимой утраты человека. А здесь я должен был встретиться с осиротевшими родителями, и от этого мне становилось особенно тоскливо. Я утешал себя тем, что преследую благую цель.

Графский особняк распологался на улице Офицерской, почти в двух шагах от Литовского рынка. Улица кипела жизнью, экипажи сновали туда-сюда по каменной мостовой, по своим делам спешили пешеходы.

Дом Картышевых представлял из себя трехэтажный каменный особняк, балкон которого поддерживали колонны, опиравшиеся на аркаду первого этажа.

Я вошел в него с парадного входа, и лакей поторопился доложить обо мне хозяевам, после чего проводил в паркетную гостиную, отделанную под мрамор. Навстречу мне вышла дородная женщина с заплаканным лицом, одетая в черное шелковое платье с плерезами. По этим траурным нашивкам я догадался, что вижу перед собой мать задушенной девушки, Анну Васильевну. Она была вся в расстроенных чувствах и говорила дрожащим голосом, так как еще не оправилась от горя. Я объяснил ей цель моего визита намерением выразить соболезнования ближайшим родственникам своего друга.

— Как это мило с вашей стороны, — печально произнесла Анна Васильевна, утирая слезы носовым платком с вензелями. — Алексей Валерианович в отъезде, все в имении хлопочет. Как уехал после похорон, так и не появлялся больше, — женщина всхлипнула и попросила воды у одной из девушек. — Говорит, в хозяйстве глаз да глаз нужен, — скзала она, отпивая глоток из стакана. — А сам так страдает, так страдает, не может просто здесь находиться. Я сама, как о Танюшке подумаю… — голос графини прервался, и она залилась слезами.

Вокруг барыни засуетились девушки, кто с водой, кто с нюхательными солями. Мне оставлось дожидаться, когда Анна Васильевно придет в себя и сможет продолжить разговор. Я прекрасно понимал, что оставься здесь в данный момент скорее всего неуместно, но другой возможности встретиться с матерью покойной могло больше и не представиться, так как я никогда не был вхож в эту семью, и поэтому продолжал стеснять графиню своим присутствием, развлекая себя изучением настенных росписей и потолочной лепнины.

Наконец Анна Васильевна пришла в себя и, слегка удивленная тем, что я все еще продолжаю быть ее гостем, спросила меня из вежливости, чем может быть мне полезной.

Я ответил, что хотел бы ее немного отвлечь от грустных мыслей, отвечая настоятельной просьбе Андрея Валериановича, пребывающего в Москве и не имеющего возможности лично засвидетельствовать ей свое почтение и утешить в такую трагическую минуту.

— Если бы что-то могло меня утешить, — грустно произнесла графиня и махнула рукой, отпуская девушек.

— Вожможно, вы хотели бы поговорить о Татьяне Алексеевне, излить свою душу, рассказать, с кем она была близка, что ее занимало?

— Молодой человек, вы так любезны, — она вздохнула. — Говоря entre nous, я совсем не понимала свою дочь. В последнее время она стала такой скрытной. Я никогда не умела угадать, что у нее на уме. К примеру, Таня сблизилась со своей бывшей гувернаткой Харитой Никифоровной и нередко захаживала к Бибиковым, где та теперь состоит в услужении, -Анна Васильевна снова утерла платком глаза.

— Неужели у нее не было подруг из своего круга? — задал я графине наводящий вопрос.

— Ах, да, Нелли Орлова, вы верно о ней наслышаны? Ныне она блистает в свете, а раньше… — она махнула рукой. -Впрочем, что говорить? Татьяна познакомилась с ней еще до ее удачного замужества. Я считаю, что Нелли сделала очень выгодную партию. Я и дочери всегда говорила… — внезапно графиня осеклась, видимо сообразив, что наговорила лишнего. — Хотя, — очевидно, поразмыслив, Анна Васильевна решила, что я заслуживаю доверия, — Танечка собиралсь замуж за князя Павла Корецкого, так что ее жених ничуть не уступал Орлову. — вдруг она вспомнила, что Тани больше нет, а свадьба уже никогда не состоится, и снова заплакала.

— Ну что вы, графиня, полноте, — пытался я ее успокоить. — Господь милостив, надо уповать на него, — но Анна Васильевна оставалсь безутешной.

— На что мне теперь Господня милость? — всхлипывала она.

В конце концев графине все-таки удалось взять себя в руки, и она перестала без устали увлажнять белоснежный батистовый платок. Мы расстались с ней почти что друзьями, и Анна Васильевна даже приглашала навестить ее разочек — другой.

Я как раз, стоя за дверью, раздумывал над тем, как бы познакомиться с Татьяниной горничной, не открывая хозяйке истинной цели своего визита, как в гостную влетела, едва не сбив меня с ног, расстроенная молодая женщина. Судя по ее наружности, я признал в ней камеристку — француженку. Она сбивчиво и взволновонно принялась объяснять графине причину своего длительного отсутствия, та же, в свою очередь, очевидно, полагая, что незванный гость уже покинул ее владения, принялась упрекать ее в смерти дочери, обвиняя в том, что не доглядела.

— Так барышня-то уже взрослая были, — оправдавалась девушка, которую графиня звала мадмуазель Камилла.

Я поинтересовался у камердинера, где можно встретиться с мадмуазель Камиллой наедине, и сунул ему в руку несколько гривенников. Он с подозрением осмотрел меня с головы до ног прищуренными глазами, нахмурил брови и изрек простуженным глухим басом, когда я уже потерял всякую надежду дождаться какого-либо вразумительного ответа:

— На какой предмет?

Я ответил, что не его ума дело. Однако лакей на меня ни капли не обиделся. Подумав немного, старик предложил подождать Камиллу у дверей ее комнаты.

— Что вы здесь делаете? — набросилась она на меня, гневно сверкнув ореховыми глазами.

— Дожидаюсь вас, — честно тветил я.

— Я приняла вас за порядочного человека, — девушка сделала попытку ускользнуть от меня, протиснувшись в полуоткрытую дверь, но я преградил ей дорогу.

— Вы не ошиблись.

— Тогда что же вам от меня понадобилось? — сердито вопрошала она.

— Да вот, хочу расспросить вас о молодой графине.

— Вы из полиции?

Я согласно кивнул, справедливо полагая, что если ей и придет в голову пересказать наш разговор Анне Васильевне, она ей в любом случае не поверит. Тогда камеристка пригласила меня войти. Она выглядела испуганной и обеспокоенной, словно что-то скрывала.

Я спросил:

— Какого числа исчезла барышня и при каких обстоятельствах?

— Если вы из полиции, вам и так все известно, — дерзко ответила девушка.

— Я хотел бы услышать это от вас.

— Ну, хорошо, — горничная, все-таки сдалась. — Это случилось двадцать первого августа. Она вышла из дома поздно вечером, когда все уже спали, поэтому-то ее отсутствия до утра никто и не обнаружил.

— В тот трагический вечер лично вы не заметили ничего подозрительного?

Губы Камиллы дрогнули, и она коротко сказала, что нет. Камилла скрестила руки на груди, от волнения ее щеки порозовели. Девушка показалась мне смущенной. Я был уверен, что она что-то знает, но по каким-то одной ей ведомым причинам скрывает это от меня. Я задал ей еще несколько вопросов, но в результате перестал уповать на то, что мне удастся ее разговорить. Однако я надеялся, что в будущем Фортуна будет ко мне более благосклонна.

Притворив за собою дверь, я, озираяясь по сторонам, стал продвигаться к выходу.

— Барин! — возглас старика — камердинера заставил меня вздрогнуть, так как я старался уйти незамеченным. -Идем, я тебя выпущу с черного входа.

Он проводил меня по коридору мимо людской и вывел на крыльцо во дворе.

Отблагодарив услужливого лакея, я отправился ловить извозчика, чтобы благополучно добраться до Кутузова, так как назрела острая необходимость в его участии, а жил он от Офицерской улицы на довольно приличном расстоянии.

Иван Сергеевич встретил меня в белом мундире, звездах и ленте, по всей видимости, собираясь отправится на какое-то официальное мероприятие, где должны были присутствовать значительные особы.

— Мой друг, возникли какие-нибудь сложности? — осведомился он, отодвинув в сторону пюпитр с бумагой и выложив из рук заточенное перо. Голос моего мастера всегда вызывал во мне ощущение какой-то смутной тревоги. Это не был страх, а скорее его предчувствие. — Как продвигается наше дело?

— Я вижу, что вы заняты, — сказал я в ответ. — И мне не хотелось бы причинять вам беспокойство.

— Я заканчиваю труд о гибели тамплиеров и как раз принялся за последнюю страницу. Так что, Яков, я очень рад встрече с вами. Вы сможете его оценить. — Он протянул мне стопку исписанных листов. Я пробежал глазами по рукописи, которая и в самом деле вызывала невероятный интерес, однако почти сразу же передал ее автору.

— К сожалению, мое дело не терпит отлагательств, -улыбнулся я, как бы извиняясь.

— Конечно, конечно, — сказал Кутузов. — Мы все заинтересованы в его скорейшем продвижении. Чем я могу быть вам полезен? Что-то подсказывает, что сегодня вы нанесли мне визит неспроста.

— Вы знакомы с Нелли Орловой? — осведомился я.

Иван Сергеевич, наморщив высокий лоб, медленно произнес:

— Конечно. Прекрасная женщина, настоящая светская львица. Сегодня вечером она устраивает бал-маскарад.

— Об этом мне известно, — заметил я.

О Елене Николаевне Орловой я и в самом деле был наслышан, но никогда не входил в круг ее близких друзей, а получить приглашение на бал, устраиваемый в ее доме, было не так-то просто. Разумеется, я мог бы попробовать раздобыть пригласительный билет, и моя попытка, возможно, и увенчалась бы успехом, если бы бал состоялся на неделе или, в крайнем случае, завтра, в любой другой день, но только не этим вечером. Теперь же все возможности были упущены, и я в любом случае не успевал ко времени при всем своем желании. Поэтому я и явился к всемогущему Кутузову просить о помощи.

— А в чем же дело? — поинтересовался Иван Сергеевич.

— Мне любой ценой необходимо попасть на этот бал и встретиться с Нелли.

— Я постараюсь вам это устроить, — пообещал Кутузов. Он лично проводил меня до дверей и, прощаясь, сказал, что с его работой я смогу более детально ознакомиться на собрании ложи.

Итак, я наметил себе три пути, посредством которых намеревался продвигаться в своем расследовании. Меня инетересовали, в частности, три персоны, с которыми я еще не успел познакомиться: гувернантка Харита, князь Корецкий и блистательная Нелли Орлова. Оставалось лишь сделать выбор, с кого начать, но Судьба распорядилась самостоятельно, непосредственно в лице Ивана Кутузова, который пообещал мне свое горячее содействие. Поэтому я и решил для себя, что в первую очередь отправлюсь к Елене Николаевне, если мастер соизволит выслать мне пригласительный билет. А так как мне не приходило в голову сомневаться в его возможностях, я отправился домой готовиться к маскараду.

Мира прогуливалась в английском парке, примыкавшем к особняку. Она стояла под раскидистым деревом и вертела в пальцах кленовый лист.

— Я чувствую опасность, — сказала Мира, когда я подошел к ней на достаточное расстояние, чтобы ее услышать. Впрочем, в ее словах не было ничего необычного, у себя на родине она славилась как гадалка, предсказания которой всегда сбывались.

— Откуда она исходит? — искренне поинтересовался я.

В братстве меня научили верить в оккультные науки, поэтому я ничуть не сомневался в ее способностях.

— Пока не могу сказать ничего определенного, — Мира пожала красивыми плечами, слегка оголенными по европейской моде. Сегодня она решила обойтись без своего обычного сари, но и парижские наряды ей очень шли.

Мы вышли из парка под руку, оживленно беседуя. Я радовался этой перемене в ее настроении, так как нуждался в дружеском участии. Мира умела меня поддержать, как никто другой.

Здание дома, в котором я имел счастие коротать свои мирные вечера, имело колонный портик с треугольным фронтоном. Я всегда питал слабость к античной архитектуре и потому не мыслил родного жилища без ее классически стройных мотивов.

В столовой меня уже ждал сервированный стол, где пряные восточные закуски гармонично перемежались с изысканными французскими блюдами. Я был уверен, что и тут без Миры не обошлось, поскольку она добровольно взяла на себя обязанности экономки. Только одна Мира справлялась с моими строптивыми людьми и делала это с непременным успехом. Я неизменно представлял ее в свете как мою гостью с Востока, но знал, что о ней уже пошла дурная молва, однако ничего не мог с этим поделать. Расстаться с Мирой было выше моих сил и возможностей, поэтому я эгоистично продолжал держать ее подле себя. К тому же я знал, что она на это не согласится.

Кинрю куда-то запропастился, и мы пообедали вдвоем в огромной пустой столовой.

— Вы куда-нибудь собираетесь этим вечером? — поинтересовалась индианка, поглощенная созерцанием столового серебра. Она старалась выглядеть безразличной, но ей это совершенно не удавалось.

— Да, — я кивнул. — У меня большие планы на вечер, и я остро нуждаюсь в твоей помощи.

— Я польщена, — ответила Мира, но мне показалось, что я уловил в ее голосе ироничные нотки.

— Нелли Орлова устраивает бал-маскарад, — сообщил я ей.

— Это не новость, — усмехнулась девушка. — Она устраевает балы едва ли не каждую неделю. Нелли мне не нравится, — добавила Мира и категорично заключила: — Пустая женщина!

Я улыбнулся:

— Ты же ее совсем не знаешь.

— Я достаточно наслышана, — сказала индианка. — Так что же требуется от меня?

— Подобрать мне подходящий костюм. Только и всего, -на ее лице я заметил тень разочарования, которая тут же развеялась, уступив место привычно бесстрастному выражению.

— Это несложно, — сказала она. — Я пошлю кого-нибудь к месье Жано, а сама займусь чем-нибудь более полезным.

Мира покинула столовую, оставив меня наедине со своими размышлениями. Я спрашивал себя, кому могла понадобиться жизнь молодой графини, и не находил ответа. Мне оставалось надеяться, что встреча с Нелли прольет свет на эту загадочную историю.

Я вернулся в свой кабинет и снова открыл тетрадь в бархатном переплете, в которую так до сих пор и не удосужился внести ни одной строки, взял гусиное перо из стеклянного стакана и обмакнул его в чернила. Слова полились на бумагу сами собой.

Спустя полчаса в дверь постучала Мира, я позволил ей войти, оторвавшись от своей рукописи.

— Почему вы ничего не рассказываете мне о том, чем сейчас заняты? — обиженно спросила она. Я и сам не знал, что ей ответить. Обычно я всегда делился с Мирой своими наблюдениями, в пределах возможного, конечно. Но в памяти моей все еще звучали слова Кутузова, прочитанные им из священного устава в день, когда я отрекся от жизни обычного непосвященного смертного: «Бойся наказаний, соединенных с клятвопреступством…»

Однако Мира ни разу не заставила меня пожалеть о своей откровенности, к тому же я смутно чувствовал, что ей известно куда более, чем она старается показать.

— Я должен найти и покарать убийцу невинной девушки, — решился я приоткрыть ей тайну происходящего. Впрочем, я не был уверен, что девушка эта и впрямь не замешана в чем-либо преступном.

— Я так и знала, — взволнованно воскликнула Мира. -Так и знала, — приглушенно повторила она, широко распахнув свои черные глаза, из которых смотрела ночь. — Смерть прячется где-то рядом, — пророчески произнесла индианка. — Я скоро вернусь, — сказала она и вышла. От ее слов мне стало как-то не по себе, несмотря на то, что я был готов ко всяким неожиданностям и нередко заглядывал в лицо костлявой старухе с косой.

Не успела за Мирой закрыться дверь, как явился лакей доложить, что приехал посыльный от господина Кутузова. Я велел проводить его в гостиную, где он и передал мне пригласительный билет к Орловой, запечатанный в красивый конверт. Он покосился на Миру, которая возлежала на оттоманке, разложив кругом себя астрологические таблицы, и представляла собой весьма экзотическое зрелище.

Когда посыльный ушел, Мира заговорила:

— «Панчак» говорит, что вы разыщите убийцу, — обнадеживающе сказала она, ткнув пальцем в одну из таблиц.

— А там не сказано, как его имя? — усмехнулся я, склонившись над ее астрологическими атрибутами.

— Нет, не сказано, — Мира восприняла мой вопрос всерьез. — Но можешь быть уверен, речь здесь идет о деньгах, об очень болших деньгах, — сообщила она многозначительно.

К вечеру мне доставили пару костюмов от месье Жано. Я должен был выбрать, предстать ли перед Нелли в образе испанского кабальеро или облачиться в мадьяра. Я все-таки предпочел испанца и довольно легко перевоплотился в дона Фернандо. Мира собственноручно водрузила мне на голову бархатный берет, украшенный перьями и бриллиантами. Мой взгляд случайно скользнул по зеркалу, и я едва не рассмеялся, увидев себя в таком обличии. На мне красовались пышные, но короткие штаны, узкая куртка со стоячим воротником, застегнутая спереди, с висячими откидными рукавами и наплечными валиками, благодаря которым мои плечи выглядели неестественно широкими. Особенно смешными, на мой вгляд, были накрахмаленные складчатые брыжи, от которых Мира пришла в настоящий восторг. Картину довершали высокие высокие узкие сапоги из белой кожи, заходящие за колено. Я скорее укутался в длинный черный плащ, лишь бы не видеть этого кошмара. Меня утешала единственная мысль, что лицо мое будет скрыто под бархатом элегантной маски, и я, очевидно, останусь неузнанным.

Карета, запряженная четверкой породистых лошадей, подвезла меня к сверкающему подъезду дома Орловых. Я миновал швейцара и оказался в парадном зале, окруженный толпой народа. Почти все гости были в маскарадных костюмах, а иные просто скрывали лицо за масками. Только сама хозяйка не прятала свою внешность, а выступала, как королева, среди зеркал по навощенному паркету. Она была удивительно хороша в атласном мареновом роброне, широком и длинном платье со шлейфом. Ее послушные белокурые волосы были уложены локонами в прическу a la Ninon.

И вот, наконец, зазвучала музыка. Пары закружились в вальсе, который затем сменила мазурка. Но танцы в данный момент интересовали меня меньше всего, я непременно хотел переговорить с хозяйкой этого гостеприимного дома. И тут я услышал разговор, который в ту же минуту привлек мое внимание. Два гвардейских офицера обсуждали несостоявшуюся дуэль. Сам этот факт вряд ли мог меня заинтересовать, но мне показалось, что один из них упомянул имя князя Павла Корецкого. Я прислушался, офицеры говорили приглушенными голосами, но все же я мог разобрать их шопот.

— Рябинин едва не стал секундантом Корецкого, — распинался один из них.

— Я знаю Сергея. С каких это пор, господа, он дружен с князем? — дивился другой.

— Так или иначе, но дуэль не состоялась. Секунданты уладили дело миром.

— Говорят, что Корецкий хотел стреляться из-за… — в этот момент говоривший отвлекся, глянув на даму в малиновых кружевах.

— Какая ножка! — воскликнул он полушепотом, едва заметно кивнув в сторону маленькой узконосой туфельки, краешком показавшейся из-под платья, и разговор потек совсем в ином русле, нежели мне хотелось бы. Поэтому я так и не узнал, из-за чего Павел Корецкий едва не стал участником почти узаконенного кровопролития. Для себя я решил, что при первой же возможности познакомлюсь с Сергеем Рябининым. Этот вопрос засел у меня в голове, как заноза. Я надеялся, что если мне удастся докопаться до истинных причин, побудивших жениха Татьяны взяться за оружие, то я смогу и разгадать загадку ее таинственной гибели.

Я отошел от стены, где простоял почти половину бала, и направился в сторону Нелли, которая смеялась в окружении толпы поклонников, наперебой восхищавшихся ее несомненными достоинствами.

— Дозволите ли пригласить вас на котильон? — обратился я к ней, прижимая к груди берет.

— С огромным удовольствием, — сказала Нелли, вставая.

Я не был удивлен столь легкой победой, потому что уже к двадцати годам заметил, что редко какую женщину оставляет равнодушной моя наружность. По молодости я был этим польщен, но с годами стал тяготиться таким вниманием со стороны слабого пола, так как считал, что меня занимают вещи куда более серьезные, чем пустые светские страсти. Однако я научился использовать свое очарование, когда того требовали особенные обстоятельства, оставаясь при этом человеком чести и не выходя за рамки дозволенного.

— Вы избавили меня от скуки, — благодарно добавила хозяйка дома. Мы с вами знакомы?

Ее жаркий взор пронизывал меня насквозь, Нелли просто жаждала узнать, кем же я являюсь на самом деле. Мне показалось, что она была бы очень разочарована, если бы могла догадываться, что я интересуюсь только ее подругой, чья смерть, очевидно, ее не очень-то и печалила. По крайней мере, носить по ней траур она явно не собиралась.

— Я чужестранец, — ответил я. — И видимся мы впервые.

— Так как вас зовут, благородный кабальеро?

Губы Нелли слегка тронула едва уловимая улыбка. Она подняла голову, пытаясь заглянуть мне под маску. Однако ее намерение не увенчалось успехом.

Я представился:

— Дон Фернандо.

— Вы божественно танцуете, дон Фернандо, — заметила Елена Николаевна.

— С вами легко танцевать божественно, — ответил я любезностью на любезность.

Тур за туром я осыпал ее комплиментами, к которым моя дама в силу своей красоты уже успела привыкнуть, но тем не менее неизмено приходила в восторг. Я ангажировал ее на следующий танец, и мы разговаривали уже как давние знакомые. Наконец, я уединился с ней у одной из колонн и попробовал расспросить о графине Татьяне. При звуке ее имени Нелли изменилась в лице, краска схлынула с ее щек, а фиалковые глаза померкли.

— Разговоры о смерти навивают тоску, — печально произнесла она. — Бедняжка, она была еще так молода.

— Вы были подругами?

— Да, сударь, — согласилась Нелли. — Однако почему вас так интересует эта несчастная девушка? Вы были в нее влюблены? — предположила она.

— Нет, право же, вы ошибаетесь, — поспешил я ее разубедить. — Просто меня ужасает, что в столице можно так вот легко задушить человека, женщину, даму из высшего общества. И при этом полиция бездействует.

— Вы правы, это ужасно, — произнесла Елена Николаевна дрожащим голосом, но я больше не хочу об этом говорить. Давайте оставим эту тему, — предложила она.

Это не входило в мои намерения, но возражать я не стал, потому что страшился спугнуть ее своим навязчивым интересом. Я заговорил о другом. Через час мы уже обсудили с Нелли всех ее гостей и перебирали косточки ее ныне здравствующим подругам. Я пришел к выводу, что моей милой Мире и в этот раз не изменила ее обычная проницательность.

— Я должен с вами проститься, — сказал я грустно. -Могу ли я надеяться вновь вас увидеть?

— Вы так и не сняли маски, — укорила она меня в ответ.

— Вы сможете рассмотреть мое лицо при новой встрече.

— Завтра в моем доме премный день, — сказала Нелли. — Буду рада вас видеть.

Маскарад я покинул, возлагая огромные надежды на грядущее рандеву и вполне довольный собой. Отправляясь в гости к Орлововой, я получал возможность выяснить у нее новые обстоятельства гибели графини, а заодно и расспросить ее о Рябинине, в связи с тем, что не мог отрицать вероятность их знакомства.

II

Ночь я провел в тревожных сновидениях. Морфей навеивал картины одна страшнее другой, участниками которых были я, Мира и Кинрю, от присутствия которого мне невозможно было избавиться даже в своих кошмарах, так как он с некоторых пор вменил себе в обязанность стать моим бессменным ангелом-хранителем. Я видел и графиню Татьяну в ее предсмертной агонии, видел ее мучителя, лицо котрого было скрыто тьмой, и мертвенный лунный свет, оказавшийся не в силах развеять ее бархатный занавес в россыпи мерцающих далеких созвездий.

Я проснулся, обливаясь холодным потом. Стены любимого кабинета виделись мне чужими, за окнами едва забрезжил рассвет. Я и сам не помнил, как умудрился минувшим вечером уснуть, не дойдя до постели. Хотя и редко, но такое случалось: кабинет служил мне столовой, и спальней, и даже гостиной.

Ночью, когда часы пробили двенадцать, я все еще размышлял над тем, что сумел выяснить за день, и не спешил покинуть сою обитель. Я и не заметил, как сон сморил меня, и я очутился в плену смутных, пугающих видений.

Свечи в бронзовых резных подсвечниках догорели, перестав ронять блики на стены, затянутые неярким шелком. Я оставил свое неуютное ложе и вышел в коридор, собираясь подняться в спальню и поспать хотя бы пару часов.

У лестницы меня подстерегал неутомимый Кинрю. Его тень выскользнула из-за угла так неожиданно, что я едва не принял японца за призрака.

— Что ты здесь делаешь? — возмутился я, все еще отчасти встревоженный его столь внезапным появлением.

— Дожидаюсь вас, — на его губах играла обычная улыбочка, к которой я, признаюсь, успел привыкнуть с тех пор, как вместе с ним и Мирой вернулся с Востока, где по заданию Ордена мне пришлось провести довольно долгое время еще накануне Наполеоновского вторжения. Однако цель своей миссии открывать не имею права, ибо носила она характер секретный, и замешаны в этом деле были персоны весьма влиятельные.

— Чему обязан высокой честью? — поинтересовался я, немного успокоившись.

— Я слышал, вы взялись за новое расследование? — Кинрю скорее утверждал, чем спрашивал, и я догадывался, кто мог послужить ему самым верным источником информации. К счастью, Юкио я тоже мог полностью доверять.

Я ответил, что Мира всегда знает то, о чем говорит.

— Я только хотел предложить свою помощь, — добавил Кинрю, в чем, собственно, я и не сомневался.

Выспаться мне все-таки удалось, и я спустился в столовую в прекрасном расположении духа, полный сил и веры в успех своего нового предприятия. Мира была очаровательна, как никогда, но малоразговорчива. Я знал, что в такие минуты индианку лучше всего оставить в покое, позволив предаваться своим тяжелым воспоминаниям без помех. Она витала в мире вечнозеленых джунглей, древних богов, погребальных костров, жертвоприношений, мистических песнопений. Вряд ли в данный момент Мира была способна воспринимать действительность.

Плотно позавтракав, я переоделся, спрятал концы шейного платка за пестрый жилет и отправился осматривать место преступления. До парка на Офицерской улице я добрался пешком, потратив часть пути на бесплодные размышления, так как до сих пор так и не умудрился взять в толк, кому помешала Татьяна Картышева, любовно именуемая «нашей графинюшкой» в домашнем кругу.

День выдался солнечный, в воздухе пахло свежестью и лесом. Роковой для графини парк встретил меня раскидистой зеленью огромных дубов, ароматом древесной смолы и тихим шелестом листвы.

Я осмотрелся, ничто не выдавало недавно разыгравшейся здесь трагедии. Невольно мне вспомнился мой кошмарный сон, и стало как-то неуютно, промозгло в казавшемся до недавней поры таким милым парке. Я счел, что сон привиделся мне не даром, предупреждая об открытии, которое неизбежно должно будет направить меня по верной стезе. С тех пор, как Орден протянул мне свою твердую руку в лице Кутузова, я перестал доверять случайностям, поверив в высший Господний промысел и установленный порядок вещей.

Пробираясь через кустарник, я споткнулся, зацепившись за корень носком черного сапога, еле успел опереться рукой о землю, чтобы совсем не упасть, и тут заметил что-то блестящее. Я разгреб руками опавшую листву и сухие обломанные ветки, подняв с земли эмалевое кольцо, в оправе которого красовался, насколько я мог судить, довольно дорогой темно-синий сапфир.

«Нешуточный камешек!» — пробормотал я чуть слышно, разглядывая его на свету. Сапфир был прекрасно огранен и играл в солнечных лучах всеми цветами радуги. Я решил, что если мне повезет, и бывшим владельцем этого перстня окажется уийца, у меня появится великолепный шанс установить его личность, поэтому я спрятал кольцо в карман сюртука.

Вернувшись домой, я зашел в кабинет, закрылся на ключ и повернул на стене картину Гвидо Рени, за которой располагался встроенный в стену тайник, о существовании которого в особняке не догадывался никто, включая и Миру. Я вынул из него пустующий палисандровый ларец, инкрустированный мозаикой маркетри и отделанный изнутри темно-вишневым бархатом, и положил в него свою драгоценную находку. Шкатулка хранилась в тайнике как раз для таких вот целей, однажды мне довелось прятать в ней даже императорскую печать, но, к моему великому сожалению, я пока не имею возможности осветить эту запутанную историю более подробно.

Я положил свой ларец обратно и вернул картину на прежнее место. Взгляд мой упал на фарфоровые часы, которые поддерживала консоль, выступавшая из стены. Они сообщили мне, что близится час моего свидания с Нелли, к которому я решил подготовиться как можно более основательно, ввиду того, что собирался вскружить легкомысленную голову этой непреступной светской красавицы. Вряд ли я мог бы объяснить, с чего это я счел, что она у нее именно легкомысленная. Вероятно на меня повлияли бальные впечатления и безжалостные рассуждения Миры, которая о ком угодно обычно высказывалась откровенно и без какого-либо снисхождения.

Итак, мне предстояло предстать перед Еленой Николаевной Орловой без своей ослепительной маски, но я не сомневался в силе собственного обаяния и потому не испытывал особого волнения, хотя и возлагал на встречу с ней большие надежды.

По дороге к Нелли я приказал извозчику остановиться у небольшой цветочной лавки, где приобрел для своей обольстительной подопечной целый букет самых дорогих и изысканных камелий. Белокурая барышня в темно-синем платье не уставала нахваливать мой вкус, перевязывая атласной лентой кипельно-белые цветы. Невольно мне вспомнилась легенда о прелестнице, лишенной жестокими богами души, которая была обращена в утратившую аромат камелию. Мой выбор показался мне символичным, и, довольный собою, я велел вознице следовать дальше по намеченному маршруту.

Тучный лакей, не замеченный мною в прежний визит, проводил меня к Елене Николаевне по широким ступенькам мраморной лестницы, устланной узорным ковром. Сегодня Нелли принимала в гостиной, где располагались большие карточные столы. Кажется, я пришел как раз ко времени, так как игра была в самом разгаре, а гости полны азарта и воодушевления, и кое-кто в угаре и пылу готов был поставить на кон собственную жизнь. В одном из игроков я узнал титулярного советника, виденного мною на одном из наших собраний. Чем, интересно, он заслужил высокую милость быть приглашенным в это великосветское общество? Кстати, я познакомился с Иваном Сергеевичем Кутузовым как раз на одном из таких приемов.

Я поклонился хозяйке, которая вышла поприветствовать вновь прибывшего гостя. Она была задрапирована в индийскую кашемировую шаль, которая только подчеркивала ее безукоризненную фигуру.

— Яков Кольцов, — представился я и встретился с взглядом ее лучистых глаз. Нелли немного смутилась, и на ее лице отразилось непонимание.

— Не припомню, где… — начала было она.

— Дон Фернандо, — поправился я. — К вашим услугам!

Елена Николаевна виртуозно справилась с недоумением и любезно промолвила:

— Charme de vous voir!

Честно говоря, я не вполне был уверен в искренности ее красивых слов, которыми она стремилась показать свое радушие и гостеприимство. Впрочем, я готов был допустить, что она действительно рада меня увидеть. На маскараде об этом недвусмысленно говорили ее чудесные глаза в обрамлении золотистых длинных ресниц.

— Вы не разочарованы?

— Без маски, сударь, вы не только ничего не потеряли, — заявила Нелли, — а, напротив, скорее, приобрели.

Она не успела произнести последние слова, как лакей передал ей камелии, где была спрятана моя записка, написанная заранее и вложенная в букет прямо в экипаже.

Дамы зашептали:

— Как мило!

— Charmante! — слышалось со всех сторон.

Нелли изогнула свои прекрасные брови и извлекла из цветов листок атласной бумаги с моей монограммой.

— Очаровательно, — произнесла светская львица и склонилась ко мне, коснувшись воздушным локоном моей щеки.

— Благодарю, — прошептала она. Ласкающий тембр ее голоса многое обещал.

В этот момент появился новый посетитель, о котором объявил все тот же круглолицый лакей. Я ушам своим не поверил, когда услышал:

— Сергей Рябинин.

Имя визитера навело меня на мысль, что день сегодня и впрямь выдался прямо-таки несказанно удачный, мало того, что я перстень эмалевый подобрал на месте убийства, так еще и встретился vis-a-vis с несостоявшимся секундантом. Вернее, вот-вот эта знаменательная встреча произойдет!

Под звон шпор, сверкая эполетами и аксельбантами, в гостиной Нелли стремительно возник высокий черноглазый кавалергард с нафабренными усами.

— День добрый, — кивнул он, приветствуя присутствующих.

Елена Николаевна, успевшая к этому моменту избавивиться от моего букета, выступила вперед в своем бледно-лиловом обворожительном наряде. Она словно тонула в волнах муслина, поразительным образом оттенявшего ее волшебные фиалковые глаза.

— Сергей Арсеньевич! — воскликнула Нелли, виртуозно исполняющая обязанности хозяйки. — Как любезно с вашей стороны заглянуть к нам на огонек, — почти пропела она своим нежным высоким голоском.

— Я в любом случае обязан отыграться, — пожал плечами Рябинин.

«Не очень-то он любезен», — подумал я.

Сергей подошел к карточному столу, к котрому было приковано внимание почти всех присутствующих. Банк метал князь Герман Труновский, Рябинин стал против него понтировать. На лицах обоих застыло напряжение. Труновский был высок, хорош собой и всегда галантен. Несмотря на то, что он носил штатский костюм, в нем чувствовалась военная выправка. Герман смотрел на Рябинина холодными стальными глазами, от взгляда которых любому становилось не по себе. Но, по моим наблюдением, ввиду легкомыслия, или чего-либо другого, особого впечатления этот высокомерный взгляд на офицера не произвел. Он поставил на свою карту семпелем триста рублей.

Направо лег туз, налево дама.

Рябинин открыл свою карту:

— Выиграла! — его и без того приятное лицо преобразила счастливая улыбка.

Труновский достал из кармана три банковских билета и расплатился. Рябинин принял свои деньги, но от стола не отошел. Кажется, всем светским удовольствиям он предпочитал прелести бостона, виста и фараона.

Я дождался следующей тальи и тоже подошел к карточному столу. Труновский уступил свое место Сергею и вышел, вероятно, для того, чтобы утолить свою жажду лимонадом, в доме стояла страшная духота.

Рябинин взял в руки колоду, стасовал ее и начал метать. Я поставил карту и написал над ней мелом пятьсот рублей.

Направо выпал валет, налево тройка.

В этот раз моя карта выиграла. Рябинин расчитался со мной, но игры я не прекратил. В карты везло мне всегда и безоговорочно, в Ордене я не только освоил мистические науки, но и приобрел некоторые другие навыки, хотя никогда не использовал их без особой на то нужды. Я загнул пароли, затем пароли-пе и в итоге остался в приличном выигрыше. Сергей Рябинин заметно занервничал, его цыганские глаза загорелись каким-то лихорадочным блеском. Когда он со мной рассчитывался, его руки слегка дрожали. Чуть позже ко мне подошла Нелли с просьбой от него — отыграться. Именно этого-то я и добивался!

Мы распечатали две новые колоды, оказавшись в центре внимания понтеров. К моему удовольствию, Рябинин подряд побил три мои карты и полностью взял у меня реванш.

— Вы не в обиде? — спросил у меня Сергей за бокалом шампанского.

— Игра есть игра, — философски заметил я.

В конце концов мы стали с Рябининым настоящими приятелями и проговорили весь вечер, обсуждая присутствующих, как заправские сплетники. Мне показалось, что Нелли даже слегка приревновала меня к кавалергарду. Вот уж не ожидал!

Наконец разговор зашел о дуэлях, и я намекнул ему, что мне кое-что известно об истории с Корецким.

— Князю не повезло, — справедливо рассудил Рябинин. — Случай пренеприятнейший! И с таким благородным человеком!

Более он ни словом не обмолвился о несостоявшемся поединке.

— Я, к сожалению, не знаком с Корецким, — признался я.

Рябинин сглотнул наживку и предложил представить меня князю Павлу Корецкому. Само собой разумеется, чтоот такой возможности я не отказался!

Понемногу игроки стали разъезжаться, и игра сходила на нет. Наконец настал тот час, когда и Рябинин решил покинуть это великосветское общество. Мы условились с ним о встрече у меня дома и на этом распрощались.

Гостиная Орловых опустела, я все еще не спешил откланяться, уповая на приватный разговор с Нелли, которая, судя по всему ждала от меня каких-то объяснений, видимо, посчитав одним из своих многочисленных наивных поклонников, кружить головы которым доставляло ей огромное удовольствие. Впрочем, я не слышал, чтобы у нее был какой-то явный любовник. Хотя… Кто разберет светскую женщину?!

Нелли переоделась и снова вышла в гостиную. В этот раз она облачилась в легкое платье из льна цвета чайной розы, расшитое золотыми нитями. Елена Николаевна скользила, как нимфа, в своих легких туфлях без каблука по прямоугольным паркетным плитам.

— Яков, вы о чем-то хотите поговорить со мной наедине? — догадалась она.

— Absolument! — я согласился и присел в мягкое лакированое кресло с низким сиденьем.

Нелли позвонила, дернув за бисерный змеевидный шнур в простенке. На ее зов буквально из ниоткуда возникла молоденькая горничная в белом переднике с толстой соломенной косой, довольно высоко уложенной на затылке.

— Арина! Мороженое и фрукты! — велела барыня, хотя язык не поворачивался назвать Елену Николаевну этим русским старинным словом. Ее голос звучал по-хорошему красиво, властно. Пожалуй, на своем веку я не встречал более уверенной в себе и пленительной женщины.

Арина почти мгновенно выполнила прихоть Нелли.

— Итак, — обронила Орлова и окинула меня взглядом настоящей заговорщицы. Мысленно я усмехнулся: «Женщина до мозга костей! Ликует в душе, очередную победу празднует над смазливым ловеласом». И постарался не обмануть ее ожиданий.

Изобразив из себя мученика, состроив довольно кислую физиономию, я начал изливать свою душу, стараясь говорить как можно напыщеннее и поэтичнее:

— Я так одинок! — мне удалось выдавить из себя таинственный и печальный вздох. — Некая дама разбила мне сердце, выскочила замуж и уехала в имение с законным супругом, оставив меня предаваться любовной печали и страдать. Моя рана едва успела зарубцеваться, как не далее, чем вчера, я встречаю вас! Я чувствую, что погиб!

Я распалялся все больше и больше, понимая, что новая роль пылкого влюбленного, похоже, удается на славу. Однако я ощущал, что все же чего-то не хватает, пожалуй, какой-то малой толики искренности, так как не мог заставить себя хотя бы чуть-чуть увлечься Нелли на самом деле. Она должна была мне поверить, но с ее-то чутьем!

Для пущей убедительности я взял ее руку в свою, она ее не высвободила. Ладонь у Елены Николаевны была влажная и холодная, словно покрытая змеиной кожей. Я и сам не понимал почему, но эта прекрасная женщина была мне неприятна.

— Чего же вы от меня желаете? — учтиво вопршала она, не теряя при этом своего светского достоинства.

— Надежды, — промолвил я, коснувшись губами ее пальцев, унизанных золотыми перстнями.

Елена Николаевна повела плечами и игриво пообещала:

— Посмотрим!

Оторвавшись от ее руки, я налил нам по бокалу вина из бутылки, захваченной предусмотрительной Ариной вместе с мороженым. Должен заметить, что шамбертен — это напиток богов, и я не откажусь от этого своего утверждения даже под пыткой.

Нелли сделала пару глотков, и ее щеки порозовели, а темно-голубые глаза подернулись загадочной прозрачной поволокой. Она слегка приоткрыла рот, словно приготовившись к поцелую.

Чего хочет женщина, того хочет бог! Я всегда верил в справедливость этого постулата, так что не мог обмануть ожиданий Елены Николаевны.

— А вы смелы! — заметила она. Однако трудно было определить, восхищает ее моя амурная отвага или вызывает заслуженное праведное негодование.

— Просто я прежде никогда не встречал такой прекрасной женщины! С вами не сравнится ни одна дама из общества, — я исподволь старался подвести ее к разговору о Тане. Мне не хотелось причинять ей боль, но я извинял себя тем, что действую в интересах справедливого дела. Никогда бы я не осмелился играть чувствами женщины, если бы не испытывал к ней предубеждения. И тем не менее, несмотря на все свои тщетные попытки оправдания, я испытывал угрызения совести, которые добросовестно старался подавить, но из этого мало что выходило. Однако я почему-то был уверен, что Орлова ни в коем случае не захочет говорить о Картышевой. Хотя бы потому, что убийство — не тема для салонной беседы.

— Сударь, вы лицемерите! — неожиданно заявила Нелли. — Весь Петербург говорит о вашей индианке!

Это был один из тех немногих случаев, когда мой идеальный план провалился с треском. Ну кто же мог знать, что сударыня наслышана о нашей скромной персоне! Тогда зачем же она со мной играет? Я, конечно, неотразим, но не до такой же степени!

«Туше!» — мрачно констатировал я, судорожно сообоажая, какой шаг предпринять в сложившейся пренеприятнейшей ситуации.

— Вы говорите о Мире? — Мой вопрос, в общем-то, получился бессмысленным, так как ответ на него был просто очевиден.

— Разумеется, — усмехнулась Нелли и отправила в рот внушительную порцию фруктового десерта. Как она ест, мне тоже не нравилось, и от того Елена Николаевна все больше теряла в моих глазах. «Львица» легко угадывала эту неприязнь своим врожденным, я бы даже сказал, биологическим инстинктом, вопреки тому, что я всеми силами старался скрыть свои ощущения, а может быть, напротив, именно благодаря этим моим бесплодным усилиям.

— Мира — моя экономка, — я скромно потупил глазки, сделав вид, что внимательнейшим образом изучаю свои новые бальные туфли. В конце концов, пусть думает, что хочет.

— Конечно, — неожиданно согласилась Нелли. — Как же я раньше не догадалась? У вас, дорогой Кольцов, — обратилась она ко мне, не скрывая своей ядовитой иронии, — довольно экзотический вкус! Не можете обойтись без аффектации!

В голову мою невольно по-прежнему лезли весьма нелестные для дамы сравнения со змеями или скорпионами. Я должен был признать, что восточный вояж все-таки оставил в моей душе самые что ни на есть неизгладимые впечатления.

— Ну… — признаюсь откровенно, я был растерян.

— От меня-то вы что хотите? — перебила она меня. -Актер-то из вас, Яков Андреевич, весьма никудышный, — безапеляционно заявила Нелли. Я должен был сознаться, что, пожалуй, недооценил дражайшую Елену Николаевну и перестал изображать из себя влюбленного идиота.

— Погибла ваша подруга, — начал было я.

— И что? — спросила она довольно холодно. И без лорнета было заметно, что разговор ей ужасно неприятен. — Вы упоминали Татьяну уже неоднократно! У вас какой-то свой, особенный интерес? — невозмутимо поинтересовалась Елена Николаевна, потягивая из бокала шамбертен.

— Ее дядя — мой бизкий друг, — я немного лукавил. -И мне бы хотелось разобраться в этом деле.

— И поэтому вы решили возложить на себя полицейские обязанности?! — изумилась она. — Вот уж действительно, до чего только не доводит скука, — сказала Нелли едва ли не с презрением. — Да что вы о себе возомнили?! — воскликнула она взволнованно. — Уж не числюсь ли я у вас в подозреваемых?

Я рассмеялся так громко, как только мог, прекрасно понимая, что кто-кто, а Кутузов нисколько не одобрит эту мою игру с Орловой.

— Слишком громко сказано! — заверил я мою несостоявшуюся любовницу. Впрочем, я и не собирался заходить настолько далеко. — Вы преувеличиваете, — добавил я. — Мне вовсе не пристало изображать из себя сыщика-любителя. И тем не менее я хотел бы выяснить, что же произошло. Думаю, и вам, ее ближайшей подруге, это тоже должно быть небезинтересно, -ее нежелание разговаривать наводило на странные подозрения. Неужели к гибели графини может быть причастна Елена Николаевна? Все-таки эта мысль никак не укладывалась в моем сознании.

— Конечно, интересно — Нелли взяла себя в руки и согласилась.

— Вы не заметили в ее поведении накануне гибели ничего подозрительного?

— Кажется, она с кем-то встречалась, — сообщила Нелли, нервно теребя своими изящными пальчиками часовую золотую цепочку, обвитую вокруг шеи.

— С Павлом Корецким?

Нелли покачала головой и тихо промолвила:

— С кем-то еще.

Дело становилось все занимательнее, с каждой минутой я все более жаждал узнать имя ее таинственного поклонника.

— Так назовите же его! — воскликнул я и тут же пожалел о своем порыве.

— Мы с Татьяной не были настолько близки, как Вы себе вообразили! — возмутилась Елена Николаевна и наконец выпустила из своих холеных ручек цепочку. Она приоткрыла крышечку часов, взглянула на циферблат и захлопнула ее со щелчком. -Она не обнажала своей души и не доверяла мне свои сердечные тайны. Может быть, только намекала, — Нелли развела руками.

— И все же, — я продолжал настаивать, уверенный, что Орлова недоговаривает, чем окончательно вывел из себя Елену Николаевну.

— Я думаю, ваш визит подошел к концу, — заявила она бесцеремонно. — Неужели вы не понимаете, что компрометируете меня? Ведь я замужняя женщина и должна оберегать свою репутацию, особенно в отсутствие мужа. Так что прошу меня извинить, — Елена Николаевна дернула за шнурок, и я не успел опомниться, как был выпровожен расторопной Ариной к выходу, где каменным изваянием застыла фигура седоусого швейцара.