Было как-то грустно без вечно шнырявшего по квартире неугомонного горбатого Бредовика, без тихого, ничего не понимающего, но кроткого Басурмана, без Ильи… где они все?..

После Бредовика остались кассеты, к которым все недосуг было приступить с расшифровкой. Несколько раз Сергей пробовал слушать бред шизофреника, но при этом впадал в такое болезненное состояние, что по часу не мог потом очухаться. Да и смысла в расшифровке не было, ведь Сергей не собирался лезть под кладбище.

Поздно уже вечером Сергей с Кариной разошлись по своим комнатам. Но через некоторое время Сергей постучался к Карине. Он принес «Большую энциклопедию» советского времени издания.

– Слушай. Я вот тут прочел про Гвинею. Оказывается, там одни чернокожие живут. А Басурман что-то на чернокожего не очень-то, что характерно, похож. Да и друзья его тоже.

– И что, не похож. Он же не негр.

– Тогда выходит, что они не коренные гвинейцы. Вот тут написано…

Сергей открыл книгу, собираясь читать.

– Брось, Сергуня, никакой он не гвинеец. Он, знаешь, из какой страны, Кальпутта. Слышал такую?

– Да что-то… кажется… – начал вспоминать Сергей.

– Не нужно, родимый, это совсем крохотная страна.

– А ты говорила, что он гвинеец.

– Гвинеец яснее для русского уха, а что я, по-твоему, должна была его кальпуттовцем называть? Срамно как-то, и я бы кальпуттаной была какой-нибудь.

– Ну тогда ясно, – сказал Сергей и пошел спать.

В семь часов утра Сергея разбудил телефонный звонок.

– Не доезжая дурдомовской трубы водонапорная башня. Ваш друг будет ждать на дороге, – сказал в трубку незнакомый голос. – Вопросы есть?

– Нет, – мгновенно сориентировавшись, сказал Сергей. – Буду.

В трубке раздались короткие гудки.

В прихожую вышла заспанная Карина в халате.

– Это по поводу Ильи? – спросила она, подавляя зевок.

– Похоже на то. Либо это Илья, либо ловушка. Но в любом случае, что характерно, нужно ехать.

– Возьми меня с собой, Сергуня, – попросила Карина.

Но Сергей поехал один.

Помотавшись по городу, но слежки не заметив, он направил машину в сторону кладбища. Сергей хорошо помнил эту водонапорную башню, она сто яла не доезжая кладбища.

На дороге в указанном месте никого не было. Сергей остановил машину и пару раз бибикнул. Он видел, что за придорожными кустами стояли двое. Но кто, разглядеть не мог. Один из них, обойдя кусты, подошел к машине. Лицо у него было очень знакомым. Где-то Сергей его уже видел и, обратив внимание на пижаму, сразу вспомнил. Ну конечно же, это псих из первой палаты. Псих молча и внимательно всмотрелся в лицо Сергея, махнул рукой. И из кустов вышел Илья, грязный, в рваной одежде, заросший щетиной… В общем, выглядел он ужасно.

Когда Сергей привез Илью с Петром к себе домой и они поели, Илья рассказал все, что приключилось с ним за эти дни.

– Это тебя в жертву приносить собирались случайно не на том кладбище, где акт вандализма совершился? – спросила Карина, косясь на больного в пижаме, – в душе она побаивалась, что и этого психа Сергей оставит у себя жить.

– Какого еще вандализма?

– Да вон по радио утром передавали, что там кресты поломали, все красной краской залили…

– Наверное, на том, – сказал Илья печально. – Только это была не краска.

Илья проснулся в четыре часа дня в совершенно разбитом состоянии. Петра уже не было, он проснулся раньше и уехал навестить маму. Вместо пижамы Сергей подобрал ему кое-какую одежду, и Петр был доволен по уши – ведь уже несколько лет он не знал другого одеяния, кроме пижамы.

– Сейчас ты пообедаешь, – сказал Сергей. – И мы поедем с тобой…

– А я?! – воскликнула Карина от плиты. – Слушай, меня достала судьба домработницы! Кругом, понимаете ли, жизнь кипит. Стрельба, жертвоприношения, кирпичи, понимаете ли, на башку сбрасывают, а ты, значит, тут у плиты, как каторжная, стой! Нет уж, фиг!..

– Хорошо, хорошо, поедем вместе, – успокоил ее Сергей.

В то время пока Илья кушал, Сергей рассказал ему все то, что произошло с ним за время отсутствия Ильи.

– И вот полчаса назад позвонил, что характерно, кукольник и сказал, что человек, знающий Петрушку, будет у него в котельной через два часа. Так что у нас есть еще полчаса на сборы.

Слушая рассказ Сергея, Илья мрачнел все больше и больше, и, когда Сергей передал народные сказания о злодействах Петрушки, Илья совсем потерял аппетит и побледнел, так что это бросилось в глаза.

– Сосиска, что ли, несвежая была? – предположила Карина.

– Да, немного нехорошо, – признался Илья.

– Тогда оставайся дома, мы с Кариной съездим.

– Нет, нет! – почему-то испугался Илья. – Я с вами, обязательно с вами…

– Заодно, может быть, Марину застанем – прижмем ее к теплой стенке котла, – сказал Сергей, ухмыльнувшись. – Но кукольник сказал, что она, стерва, пропала.

Настроение Ильи не улучшилось и тогда, когда он сел в машину. Зато Карина на переднем сиденье болтала не переставая, у нее настроение было прекрасное. Сергей же, видя неудовлетворительное состояние друга, расспрашивать его ни о чем не стал, списав это на ночные его приключения. Еще бы, ведь его чуть не принесли в жертву!

Кукольник открыл почти сразу.

– Ну, наконец-то, – сказал он, облегченно вздохнув. – А то тут ломились какие-то, я их не пустил.

Крючок, сломанный после упражнений Сергея, он починил, но теперь, зная его ненадежность, для страховки подпирал дверь шваброй.

– Марина явилась? – спросил Сергей, входя и озираясь кругом.

– Нет, даже не позвонила. Вообще это на нее непохоже.

– А где она может быть, не знаешь?

– Да нигде. Она здесь жила, пряталась от каких-то бандитов. Вот я и думаю, не случилось бы беды.

Сергей познакомил кукольника с Кариной. Они прошли в центр помещения котельной, где кукольник приготовил стол, покрытый белой скатертью, на котором стояли чашки, чайник, вазочка с конфетами… Накрытый белой скатертью стол посреди котельной выглядел странно, нелепо и каким-то ненастоящим… И диван из своей кочегарской каморки кукольник передвинул к столу. Должно быть, ожидалось большое нашествие гостей.

– Сейчас Эдуард Робертович должен приехать. Он прямо с вокзала. Вы садитесь, располагайтесь, я сейчас чайник поставлю.

Карина с Сергеем уселись на диван, а Илья подошел к работавшему котлу и заглянул в смотровое отверстие. В топке бушевало пламя. Илье вдруг стало отчего-то страшно – он отшатнулся и, больше не заглядывая туда, пошел и сел к столу.

Кукольник поставив на огонь чайник, вернулся. Карина тут же пристала к нему с расспросами о работе оператора котельной и где можно получить такую кайфовую романтическую профессию, сказав, что все великие писатели современности были кочегарами, и даже записала адрес курсов, как будто действительно собиралась пойти на них учиться. Кукольник сходил за вскипевшим чайником, заварил чай, и тут раздался звонок в дверь.

– Это, наверное, Эдуард Робертович, – сказал он и как-то смутился слегка, хотел что-то добавить, но махнул рукой и пошел открывать, сделав уже два шага, обернулся. – Только вы не смейтесь, – проговорил он, помедлив, и ушел.

– Прикольная у него бородища, – цокнула языком Карина. – Сергуня, давай тебе бороду отрастим, ты будешь, как фи…

Больше она ничего не сказала, а уставилась на идущего к ним человека.

Илья даже привстал с табуретки, настолько изумил его вошедший в котельную гражданин.

Человек был совершенно уродской… нарочито уродской наружности. Словно попав в кривое зеркало «комнаты смеха», он так и остался в искаженном виде. Его большая голова была деформирована в сторону, так что лоб вместе с шевелюрой и угнездившейся на ней шляпой съехал влево, а нижняя пасть вместе с челюстью вправо. Но, по всей видимости, это кажущееся неустойчивым строение нашло-таки равновесие и крепко держалось на худой шее. Под носом у него была большая шишка. Но это было не все. Туловище человека было редкостно исковеркано матерью природой: одна рука короче, другая длиннее, шел он как-то боком и пританцовывая. В одной руке, в той, которая была длиннее, он нес старинного вида саквояж, с какими до революции ходили земские врачи, в другой руке под мышкой держал горшок с растением. Все вкупе было смехотворным, все это извращенное человеческое тело непонятно почему очень смешило. И Илья, глядя на приближающегося человека, делал над собой огромные усилия, чтобы не засмеяться. Лицо Карины тоже передергивали конвульсии подавляемого смеха, только лицо Сергея окаменело, и по нему трудно было определить, какая борьба идет сейчас у него с самим собой.

Уморительный человек остановился, оглядел все общество с передергивающимися лицами, поставил растение на тумбочку рядом со столом и повернулся к кукольнику.

– Это ты запретил молодым людям смеяться? – спросил он трубным голосом, идущим, казалось, из диафрагмы.

– Да нет, что ты, – запротестовал кукольник. – Просто они…

– Знаю, знаю, ты запретил, – сказал уродский человек. – А я разрешаю. Смейтесь, друзья мои. Не забывайте, я артист, и мне приятно, когда люди смеются.

И он поклонился публике. Первой не выдержала Карина, потом и Илья с Сергеем. Но смех был недолгим.

– Ну вот, теперь давайте познакомимся. Меня зовут Эдуард Робертович. Когда-то я был директором и главным режиссером кукольно-человеческого театра. Правда, в нем были и цирковые номера. Теперь вот заслуженный инвалид. Да-а, давно это было.

Он снял свой старомодный выношенный макинтош, шляпу и, подав их кукольнику, уселся на стул спиной к котлу; саквояж он поставил рядом с собой, горшок с растением взгромоздил на стол. Кукольник повесил его одежду на вешалку и, отнеся в свою каморку, вернулся и, переставив растение на тумбочку возле котла, представил новому гостю все общество. Эдуард Робертович пожал мужчинам руки, поцеловал запястье Карине. Рот у Эдуарда Робертовича был слегка набок, и поцелуй вышел с виду довольно забавный.

Кукольник налил всем чаю. Илья в это время разглядывал нового знакомого. Эдуард Робертович нравился ему все больше. Илью всегда привлекало человеческое уродство – вопиющая индивидуальность. Как будто он подглядывал в мастерскую, где Создатель конструировал людей, по ошибке или по какой-то другой, ведомой только Ему причине, он выпустил вот такое коверканное создание. Впервые попав в Кунсткамеру на выставку уродов, Илья (буквально) был изумлен приведшим его в восторг разнообразием человеческих форм. Л тут живой человек, настолько телесно искаженный, что от него не отвести глаза, которые находили в его внешности все новые и новые сюрпризы, например, вся его театральная, нарочито элегантная манера поведения. Как он сидел, закинув ногу на ногу, как помешивал ложечкой в чашке… ничуть не ощущая неудобства от своей неординарной внешности. Все эти манеры шли вразрез с его внешним видом и казались чем-то абсурдным, не взаправдашним. Он явно бравировал своим уродством.

– Борис телеграфировал мне о появлении в вашем городе такого редкого в наши дни заболевания. Я, честно говоря, встревожился.

– Эдуард Робертович работал в театре вместе с водителем Петрушки, виновным во всех этих преступлениях, – сказал кукольник. – Как только я узнал от Марининой матери об исчезновении твоего, Сергей, отца и о тех странных явлениях, которые стали происходить в жизни Верочки… Извини, Сергей, но я всегда знал, что их союз не приведет ни к чему хорошему. Так вот, когда Верочке стали подбрасывать детские игрушки и звонить с угрозами, я испугался за нее. Я всячески пытался уговорить ее не заниматься расследованием исчезновения твоего отца.

– Не понимаю, почему вы не обратились в милицию, – пожал плечами Сергей.

– Да как же не обратились. Она несколько заявлений написала, но все бесполезно. Это дело тонкое, связанное с человеческой психикой, а психикой должны у нас заниматься врачи…

– Ну правильно, врачи… – подтвердил Сергей.

– Я побывал на консультации у профессора психиатрии. Он подтвердил, что в учебниках по истории психиатрии действительно описываются симптомы такого заболевания, широко процветавшего в 16-18-м веках, но лично он за свою практику ни разу не встречался с подобными случаями, и ему будет интересно обследовать Петрушку, если я его приведу. В общем, получался порочный круг. Но самое главное – не было никаких следов, кроме дурацких куколок и звонков по телефону…

– Позвольте, как это не было следов. Ведь куклы и детские ухищрения – первые следы, – перебил Эдуард Робертович.

– Это для вас следы, но не для следователей, – ответил кукольник. – Поэтому я и дал вам телеграмму.

– Я, конечно, не поверил, – продолжал Эдуард Робертович. – Ведь не может такого быть, чтобы через столько лет Петрушка в человеке пробудился. Но на всякий случай приехал.

– Но было уже поздно.

– Да-с, было уже поздно. Вера Вольфовна Лухт находилась уже под следствием, ее обвиняли в убийствах… рассудок ее не выдержал горя… ну, в общем, сами понимаете, ее спасти мы не сумели. Но мы выяснили самое главное, то, что бывший водитель Петрушки – Шкварин Константин Сергеевич – жив и что внутри него, как второе Я, живет кукла. Кукла, лишенная всех человеческих чувств: у нее нет ни жалости, ни страха, у нее одно только чувство юмора… Кстати, кто-нибудь из вас видел выступление Петрушки?

Все общество отрицательно помотало головами.

– Так вот, – продолжал уродливый человек. – Юмор Петрушки отличается крайней степенью грубости, так называемый площадной юмор. Шутки его циничны и грубы. Фу! Порой они омерзительны. – Эдуард Робертович сморщил нос, отчего шишка под ним поднялась к самым ноздрям. – Сколько раз я предлагал убрать эту пошлость из театра. Но ужасный Коршунов, бывший тогда администратором театра, был против. Тупой ублюдок! Но он поплатился за свои издевательства… Так вот, мы убедились в том, что водитель Петрушки жив, но приехали мы слишком поздно – он прекратил свою деятельность. Так что нам ничего не остается, как разъехаться по домам…

– Не понимаю почему?! – воскликнул Сергей.

– А потому, молодой человек, что бороться с таким человеком можно только в тот момент, когда Петрушка проснулся в нем. А потом уже поздно – больной уже не понимает, в чем он виноват. Он обычный человек, такой, как вы, я, они… – при этих его словах Карина еле заметно улыбнулась. – Он не помнит, что произошло, и вы не в состоянии ничего доказать; и это может спровоцировать новый приступ, и снова будут гибнуть люди.

– Ты, Сергей, и спровоцировал этот приступ, – сказал задумчивый кукольник. – Конечно, в этом нет твоей вины.

– Значит, его можно только грохнуть? – поинтересовалась Карина. – Это уже уголовщина.

Эдуард Робертович перевел свои выкатившиеся из орбит глаза на Карину и как-то странно посмотрел на нее.

– Нет. Важнее, чем грохнуть, – это слово он выделил интонационно, – его можно выявить. В момент приступа любой психиатр определит его болезнь. Теперь нужно его обнаружить и сдать в больницу. Учтите, кроме нас с вами, этого никто не сделает.

– Но прежде, чем отдать этого мерзавца докторам, – проговорил Сергей совершенно спокойно, слегка прикрыв глаза веками и словно ни к кому не обращаясь, – я у него спрошу…

Он не договорил.

– Скажите, неужели нет никакого способа отличить его от других? – спросила Карина.

– Решительно никакого способа, – помотал уродливой головой новый знакомый. – Но… впрочем, есть один очень древний способ определения Петрушки. Я прочел о нем в старинной книге. Так вот, в ней написано, что определить Петрушку можно только геранью, это такое растение. В присутствии Петрушки она вянет. Это чувствительное растение не выносит поля его безумия. Это, конечно, легенда и в нее можно не верить, но я на всякий случай привез герань с собой.

Урод кивнул на тумбочку, на которой стояло растение.

– А что это за театр был? – спросила Карина.

– О! Это был театр!.. – ностальгически вздохнул Эдуард Робертович. – Это был единственный в стране и в мире театр.

Эдуард Робертович закинул ногу на ногу и, приняв позу вдохновенного рассказчика, начал с несколько торжественными нотками в голосе:

– Театр был основан в семьдесят восьмом году, в самый разгар так называемого застоя. Это был уникальный театр, в нем играли куклы и живые актеры. Но актеры были, как бы это сказать, с неординарной внешностью. Нужно заметить, что история знает великое множество примеров, когда уроды, только лишь демонстрируя свою внешность, зарабатывали огромные деньги. Вспомните компрачикосов. В 13-17-м веках это была очень прибыльная профессия. Они похищали или покупали детей и уродовали их внешность. «Доктора» разрезали им щеки, делая на лице вечную улыбку, или переделывали другими способами. Такие уродцы служили шутами, забавляя народ своей чудовищной внешностью, из них делали акробатов, танцоров… Физическое уродство всегда привлекает человеческое внимание, рядом с ними люди видят свое совершенство и красоту. Например, в древнем Китае придумали растить уродов в сосудах. Сделав сосуд замысловатой формы, сажали туда ребенка, и он жил в нем. Тело его росло, заполняя пустоты сосуда, приобретая его странную форму, потом, когда человек вырастал, сосуд разбивали и на свет выходил человек-сосуд, урод сложной конструкции. Причем с формами сосудов постоянно экспериментировали. Представьте, каких форм там только не было! Так делали в древности. А вот взгляните.

Эдуард Робертович поднял на колени старинный саквояж, отщелкнул замочки и достал несколько вырезок из журналов. Первую попавшуюся вырезку протянул Карине.

На фотографии был заснят стол, на нем стояла крохотная женщина в старинном платье.

– Это Лучия Царате, самая маленькая женщина на планете. Ее рост был всего 50 сантиметров. Она выступала в шоу в США. А вот это! – Эдуард Робертович протянул другую вырезку. – Самый знаменитый на планете лилипут «Генерал Том». Его принимали короли, президенты, великие писатели… Его слава прокатилась по всему миру в конце прошлого века. За свою сорокапятилетнюю жизнь он вырос только на шестьдесят сантиметров. В городе, где он родился, лилипуту поставлен памятник. А вот «Трехногое чудо» – Франческо Летини. – На фотографии был заснят довольный человек с тремя ногами. Следующая фотография запечатлела половину человека. Верхняя его часть была совершенно нормальной с головой и руками, но только по талию, внизу же ничего не было. – Это кумир всех ребятишек «Эка-Полпарня», миллионер, заработавший состояние цирковыми выступлениями. О нем снят известный фильм в Голливуде. А вот сиамские близнецы…

– Да, здорово. Только на фотомонтаж похоже, – сказала Карина.

– Похоже, но все они жили на земле.

Забрав обратно вырезки, Эдуард Робертович положил в саквояж вырезки, а вместо них достал пачку старых фотографий, бережно уложенных в полиэтиленовый пакетик. Он вынул их из пакета.

– Вот, полюбопытствуйте, – сказал он, протягивая фотографии Карине. – Это актеры нашего театра.

Карина с интересом и удивлением рассматривала старые фотокарточки с поломанными уголками. Их было всего десять. Рассмотрев фотокарточку, она передавала ее Сергею, а тот в свою очередь Илье. На фотокарточках были засняты разнообразного вида и обличья уроды. Наши уроды были ничуть не хуже заморских, а даже лучше и разнообразнее. Хотя карточки были не очень четкими, но можно было разобрать двух девочек лет десяти – сиамских близнецов, имеющих одну пару ног, расходящихся от пояса двумя худенькими телами, самого Эдуарда Робертовича, какого-то получеловека, тело и лицо которого покрывали густые волосы, настолько густые, что черты лица проглядывали с трудом.

– Вот здесь только несколько фотографий, которые удалось сделать и сохранить, – между тем продолжал Эдуард Робертович. – Актеров было значительно больше.

– А фотографии Шкворина – водителя Петрушки – у вас нет? – спросил Сергей, просмотрев фотографии без особого интереса.

Зато Карина и Илья не могли насмотреться.

– К сожалению, нет. Она была… но куда-то пропала. Вы знаете, я не могу избавиться от мысли, что действия Петрушки направляются чьей-то рукой. Словно кто-то, используя его болезнь, руководит им… Но нет! Это невозможно – больным человеком нельзя руководить. Итак, я продолжу. Театр был организован и создан по правительственному указу. Это был сверхсекретный объект увеселения. Не смейтесь. Не забывайте, что в те времена страну контролировало вездесущее КГБ, и без его ведома ничего не делалось. Теперь, конечно, театр рассекречен, и я могу, не таясь, рассказывать о нем. Так вот, театр был законспирирован не меньше, чем какой-нибудь атомный институт, и каждый работавший в театре актер давал подписку о неразглашении. Все это было сделано, потому что театр был создан специально для ЦК КПСС и лично для Леонида Ильича Брежнева. То, что Брежнев любил целоваться, ордена и автомобили, знают все, но всего менее известно, что он любил уродов. Эта его страсть, заглушаемая в молодые годы, в бытность его генсекства вспыхнула с новой силой. Тогда-то по предписанию врачей, а предписание это возникло, потому что от недостатка уродства в окружении у Брежнева у него начало развиваться психическое заболевание, что-то наподобие старческого маразма. Я поясню мысль. Хотя это всем давно известно, что, если человек долго сдерживает эмоции, у него развиваются различные нервные болезни. Таким образом, было решено создать личный театр для генерального секретаря. В условиях строгой секретности работники КГБ по всей стране собирали уродов и свозили в Кремль. Боже мой! Наверное, стены Кремля никогда не видели этакого человеческого разнообразия. Это был великий праздник уродства. В основном, конечно, это были дети алкоголиков либо людей, живущих вблизи полигонов, на которых испытывалось химическое или ядерное оружие. И только когда все мы собрались в Кремле, я увидел, сколько нас. Члены правительства и кагэбэшники растерялись, и только когда появился сам Леонид Ильич, я увидел в его глазах изумление и радость. Он ходил среди нас – большеголовых и горбатых, слабоумных и кривобоких – и был счастлив, как попавший в прекрасную сказку ребенок. Он трогал нас за особенно уродливые места, заговаривал, улыбался, лез целоваться… Да вообще он хотел перецеловать всех нас. И потом, когда я уже играл в театре, мне казалось, что добрейший человек Леонид Ильич как-то тяготился жизнью среди нормальных людей. Но возможно, так только казалось. Актеров для театра отбирал лично генеральный секретарь и министр культуры, разумеется. Кагэбэшники перестарались и навезли в Кремль множество умственно недоразвитых людей. Ну, я не стану говорить, как они вели себя в большом коллективе себе подобных. То и дело везде шныряли уборщицы с тряпками. Но Леонид Ильич велел гостей не обижать. Просмотр происходил в кремлевских палатах. Умственно отсталые были отсеяны и выбраны тридцать самых одаренных и живописных уродов – в их число вошел и ваш покорный слуга. Конечно, странно, но после этого всесоюзного съезда в стране совсем отпустили алкогольную политику, благодаря чему в СССР родилось очень много физически и умственно неполноценных детей. Трудно, конечно, подозревать Брежнева в умышленном вырождении народа. Но как знать. Как знать! Я видел его счастливые, полные восторга глаза. С тех пор мы часто виделись с генеральным секретарем. Для того чтобы сбить с толку спецслужбы других государств и чтобы не попала во вражескую прессу информация о том, что генсек имеет свой личный театр уродов, в театре появилась секция кукол и цирковых акробатов. Мол, театр кукольно-цирковой, а уроды так уж по случайности в нем оказались. Перед кем мы только не выступали! Все первые люди государства видели наши спектакли. Но самый благодарный зритель был Леонид Ильич. Бывало, он нас всех расцелует после представления и подарков надарит… Все было хорошо: и кормежка, и отношение обслуги – ведь почти все мы были набраны из инвалидных домов. Но имелся один мерзавец… До сих пор я вспоминаю его с ненавистью. Хотя о мертвых не говорят плохо. Но он испортил нам очень много крови. Это был администратор театра Коршунов. Он бил актеров, грозился сдать их обратно в инвалидный дом… Это его я просил убрать из театра водителя Петрушки вместе с его площадными шуточками. Но они нравились генералам, и Коршунов не послушался меня и поплатился за это жизнью. Но это много позже. Все было прекрасно, пока Брежнев был здоров, но, когда он тяжело заболел, нас уже приглашали редко, Брежнев уже ничего не соображал и посредине представления «Гамлета» мог встать и, выйдя на сцену, полезть целоваться к актерам. С его смертью для нас наступили тяжелые времена. Особенно плохо было при Андропове… Да, я сделал в своей жизни ошибку, которая, быть может, и повлекла за собой те жуткие события. Так что и я тоже косвенно виновен в случившемся:" Дело в том, что, когда начался пожар в театре…

– Так в театре был пожар? – перебил кукольник.

– Да, это был большой пожар, уничтоживший почти весь реквизит. Тогда мы гастролировали в Новгороде. Мы ездили, как цирк-шапито. В то время нам разрешили гастролировать, но это было недолго – сразу после пожара нас уже никуда не выпускали.

– Цирк-шапито… – тихо прошептал Илья.

Но все услышали и посмотрели на него. Илья был абсолютно бледен, губы его дрожали, дальше он слушал Эдуарда Робертовича почти не дыша, впившись в него глазами, впитывая в себя каждое слово, будто от сказанного им зависела его жизнь. Но, кажется, никто не заметил взволнованного состояния Ильи.

– Пожар начался с палатки, где размещался реквизит, и потом уже перекинулся на другие шатры. После говорили, что это был поджог. Но кому и зачем понадобилось поджигать цирк, так и осталось загадкой. Я первый и, кстати сказать, единственный ворвался в горящую палатку театра. Пожар случился ночью, а у меня имеется странная манера гулять по ночам, в особенности летом. Хорошо, что черный ход оказался открытым. Я ворвался в шатер с единственной мыслью погасить огонь. Но когда я оказался внутри, то понял, что погасить его мне не удастся. С диким грохотом лопались канаты, державшие шатер, полыхали ящики и перегородки. Тогда я заметался среди огня – я помнил, что где-то здесь среди ящиков должен стоять мой саквояж. Вот этот самый, он очень дорог для меня. Я стал искать его, но, когда кругом все горит… это трудно объяснить, но человека охватывает какое-то безумие, может быть, помрачение ума наступает от удушливого дыма. Не знаю. Но я долго метался среди огня, пока не нашел свой саквояж, а рядом с ним, представьте, я увидел Петрушку. Он вывалился из опрокинутого ящика и лежал в своем красном колпаке, высунув язык и глядя на меня. Я хотел взять его, чтобы спасти из огня, но вдруг что-то жуткое почудилось мне в его взгляде – я отдернул руку… и тут заполыхала стена шатра. Это был конец. Медлить было нельзя. Я бросился к выходу. И вот теперь, уже с лишним двадцать лет, меня мучает мысль: «А спаси я тогда из огня злую куклу, возможно, и не было бы множества смертей, принесенных Петрушкой?»

Эдуард Робертович замолчал; задумчиво теребя большую шишку под носом.

– Это прямо как сказка про Буратино, – усмехнулась Карина.

– А вы, милая девушка, зря смеетесь – в этом нет ничего сказочного и тем более мистического – это заболевание психики. С подобными случаями психиатры сталкиваются часто, правда, в иных формах. Это что-то наподобие раздвоения личности. Вирус, а я уверен в том, что это пока не открытый учеными психический вирус заползает куда-то в подсознание, и в определенные моменты жизни человек совершенно нормальный и безобидный вдруг совершает злодейское убийство и ничего не может с собой поделать. Это, знаете, когда вирус гриппа подхватил – хотел бы не чихать, да не можешь. Или компьютерный вирус…

– Выходит, можно переболеть, как гриппом. Ну, психика вирус, что характерно, подавит и больше не заболеешь, – предположил Сергей.

– Интересная мысль, молодой человек. – Эдуард Робертович потрогал шишку под носом. – Я, знаете ли, об этом никогда не задумывался, переболеешь… Интересно. Но вот почему этот сдвиг происходит на детской игрушке? Неизвестно. Кто знает, какая психическая травма могла случиться в детстве. Но я очень потом пожалел, что не взял тогда из пожара куклу.

– Это была кукла Танарилло, – как-то грустно сказал кукольник.

Он сидел на табуретке за столом, почесывая свою бороду и как-то отвлеченно глядя в потолок.

– Да, а следующую куклу мы уже у тебя заказывали. И она служила до того самого момента, пока не случилась трагедия, – продолжил свой рассказ Эдуард Робертович. – Эта трагедия и послужила окончательным смертельным ударом по театру уродов. Театр уже не приглашали в Кремль, а после пожара, слизнувшего фактически весь наш реквизит, стало совсем плохо. Коршунов свирепствовал и все же не хотел совсем разваливать театр. К тому времени умерли уже десять актеров. Как правило, здоровье у таких людей, как мы, слабое. Коршунов не хотел терять такого хорошего места, питаясь за счет инвалидов, он разжирел и издевался над нами, как только мог… А потом началось… – Эдуард Робертович замолчал, вздохнул и, оглядев присутствующих, продолжал: – У канатоходца лопнул канат, и на глазах у публики он упал с огромной высоты и переломался так сильно, что на всю жизнь остался инвалидом. А страховка, спросите вы. Да, была у него страховка, да что-то попало по случайности в замок. Инцидент, конечно, расследовали – не без этого, но пришли к выводу, что это несчастный случай. Потом из окна гостиницы в городе Набережные Челны выбросился кукловод Мазюкин. Мазюкин сильно пил, так что дело казалось ясным, несмотря на то, что перед выпадением из окна Мазюкин набил карманы леденцами, и в комнате его обнаружились следы детских шалостей. Но он был пьяницей, и в состоянии белой горячки такого рода действия имели основание. Разве я мог догадываться тогда, что среди нас сумасшедший маньяк.